Текст книги "Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало"

Автор книги: Карина Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

– Садись, – сказала мать.

– Ты хорошо выглядишь, – заметила дочь, усаживаясь рядом с ней..

– Я знаю.

– Тогда зачем такая спешка?

Альбина Яковлевна мучительно свела брови, обдумывая ответ.

– Боюсь не успеть, – сказала она наконец.

– Что не успеть? – не поняла дочь.

– Сделать то, зачем меня вернули. Стася, ты в бога веришь?

Стаська закинула ногу на ногу и принялась рассматривать носки своих полусапожек.

Скука какая! Вытащить дочь посреди ночи, чтобы разговоры разговаривать! Что, неужели нельзя было обойтись обществом дежурной медсестры? Ей за это деньги платят! К тому же, эта паразитка, кажется, сильно злорадствует…

– Стася!

– А?

Дочь очнулась и посмотрела на нее пустым равнодушным взглядом.

– Я тебя спросила, веришь ли ты в бога? – повторила мать настойчиво.

Стася вздохнула.

– Как говорил Вольтер, «я не нуждаюсь в этой доктрине», – терпеливо ответила она.

– Вольтер так сказал? – поразилась мать.

– Именно.

Альбина Яковлевна медленно и удивленно покачала головой, Стася пристально рассматривала новое, почти незнакомое лицо матери. Чем-то оно ей определенно не нравилось.

– Вольтер был философом? – спросила мать.

– Помимо всего прочего.

– Философ – это человек, который много думает? – настаивала мать.

– Ну, можно и так сказать, – пожав плечами, ответила дочь.

Альбина Яковлевна улыбнулась. Улыбка вышла грустная и сострадательная. Новая улыбка на новом лице.

– Бедный он, бедный, – сказала она с жалостью. – Столько думал, а до самой простой вещи так и не додумался.

Стася потеряла терпение.

– Мам, ты меня подняла среди ночи, чтобы поговорить о Вольтере? – резко спросила она.

– Ну что ты! – ответила мать, совершенно не испугавшись. – Вольтер давно умер, поздно о нем говорить. Мне нужно поговорить о тебе.

– Так, – сказала Стаська озадаченно.

«Может, у матери и впрямь цепочки в мозгу разрушились? – подумала она опасливо. Не все, конечно! Но некоторые…»

– Что ты хочешь мне сказать? – спросила она осторожно.

– Я хотела тебе рассказать… кое-что, – ответила мать, тщательно подбирая слова, – но, боюсь, ты мне не поверишь.

– Мам! Полдвенадцатого! Мне завтра на работу! – плачущим голосом напомнила дочь.

– Хорошо, буду краткой.

Альбина Яковлевна наклонилась к дочери и, отчеканивая каждое слово, сказала тихо и внятно:

– Не делай этого!

– Чего?

– Твой план – плохой, – продолжала мать. Она не сводила глаз с лица дочери, и Стаська на минуту запаниковала, такое глубокое понимание светилось в ее взгляде. Словно, и вправду все знала.

– Ты о чем? – спросила она, ощущая, что удивление выглядит фальшиво.

– Ты знаешь. Он записал ваш разговор.

– Не поняла, – холодея, сказала Стаська. Холодея именно потому, что все поняла.

– Не притворяйся. Все ты поняла. Тот разговор у него на диктофоне. Если ты действительно это сделаешь (хотя я надеюсь, что ты не такая дура), то сядешь в тюрьму.

– Откуда ты знаешь? – шепотом спросила дочь. Впервые в жизни ей стало страшно.

– Неважно. Ты мне не поверишь.

Мать откинулась на подушку и замерла, глядя в потолок. Стаська смотрела на нее, кусая губы.

– Это Андрей тебе сказал? – спросила она шепотом.

– Его здесь не было, – ответила мать безучастно.

– Не верю! Иначе откуда…

– Стася, – быстро перебила ее мать, – подумай сама. Пять дней я была без сознания, так?

– Ну…

– Сегодня я умерла.

– Чушь!

– Хорошо, впала в кому, – терпеливо согласилась мать. – Ненадолго. Так?

– Предположим…

– Значит, он мог здесь побывать только в промежутке между твоим уходом и приходом. А у меня в это время никого не было. Даже Женю не пустили, чтобы меня не переволновать. И потом, меня опять протащили по всем кабинетам: кардиограмма, рентген, снимок черепа, забыла, как он называется, кровь, моча, давление… В общем, я никого кроме вас сегодня не видела.

Стаська прикусила губу сильнее, почти до крови, мрачно разглядывая мать.

– Объясни мне, откуда ты знаешь? – попросила она. – Только без фокусов вроде озарения, ладно? Честно расскажи, и я подумаю, бросить мне все или нет.

Альбина Яковлевна перевела на дочь спокойные, удивительно спокойные глаза.

– Стася, мне не хочется тебя огорчать, – мягко ответила она, – но, видно, нет другого способа тебя остановить… Я не подпишу документы на обмен квартирами.

– Ты обещала! – тихо сказала дочь.

– Я была дурой. Никакого обмена не будет. Завтра я поговорю с отцом и Федей.

– Значит, так? – спросила дочь, сдерживая бешенство.

– Так.

– Ты хорошо подумала?

– Ты даже не знаешь, о чем спрашиваешь, – ответила мать по-прежнему твердо и спокойно.

– Значит, пускай отец садится в тюрьму?

– Он не сядет в тюрьму, – пообещала Альбина Яковлевна.

– Отдадите квартиру чужим дяденькам? Да? Лишь бы не дочери?

– В крайнем случае – отдадим, – решительно ответила мать, И добавила:

– Но, думаю, до этого не дойдет.

Минуту Стаська сверлила ее пристальным, почти ненавидящим взглядом. Разомкнула искусанные губы и спросила:

– У тебя есть собственный план?

– Есть.

– Ты решила меня кинуть?

Альбина Яковлевна тихо рассмеялась, с нежностью глядя на дочь.

– Я решила тебя спасти, – сказала она просто.

Стаська вскочила со стула, и он с грохотом свалился на пол. Не прощаясь, быстро пошла в сторону двери, но обернулась, услышав голос матери, сказавший:

– Я завтра же поговорю с Евдокией Михайловной.

Несколько минут дочь стояла, не шевелясь, и разглядывала мать недобрыми прищуренными глазами. На подбородок капнула красная капля, и Альбина Яковлевна вздрогнула. Ей вдруг показалось, что Стаська плачет красными слезами, как она сама плакала черными.

Но Стаська подняла ладонь, тщательно вытерла подбородок, и мать увидела, что то, что она приняла за слезы, было кровью, сочившейся из прокушенной нижней губы. Дочь минуту разглядывала ладонь, на которой пролегла кровавая полоска, потом подняла ее и зачем-то показала матери. Постояла еще минуту, давая возможность хорошо все рассмотреть, повернулась и молча вышла в коридор. Через секунду дверь снова приоткрылась, и ладонь Стаськи, размазывая кровь по стене, нащупала выключатель. Раздался щелчок, и мир погрузился в темноту.

«Теперь не страшно», – вдруг подумала Альбина Яковлевна. Сползла вниз, закрыла глаза и попыталась хотя бы в воображении вернуться в покинутый летний мир.

Сон нежно коснулся ее лица, и у нее все получилось.

Все прошедшие дни Валька мучилась вопросом: что же произошло в одноместной палате кардиологического центра, где неожиданно собралась почти вся их семья?

Чудо или врачебный ляп?

В пользу второго говорил негативный личный опыт друзей, знакомых и многочисленные публикации в прессе, повествующие о некоторых «достижениях» отечественной медицины, от которых у любого нормального человека холодела кровь.

Так что Валька, немного посовещавшись с матерью, склонялась к врачебному ляпу.

Действительно, разве есть человек, способный опровергнуть на личном опыте старую добрую присказку: «Оттуда еще никто не возвращался»?

Но Вальке не давало покоя одно воспоминание: ну, никак не могла она забыть пронзительного звука, который издавал прибор, подключенный к сердцу тети Али. Долго издавал, пока не выключили. А на зеленом экране тянулась идеально ровная прямая. Такая прямая, которую не могут искривить никакие земные печали и радости. Прямая, которая не пересекается с житейской суетой, а идет параллельно с ней.

В другом мире.

Эти доводы вступали между собой в неразрешимое противоречие: с одной стороны, Валька как человек, взращенный на идеях научного материализма, не принимала ничего, что выходило за рамки строгой логики.

Но с другой…

Это были даже не доводы рассудка, а интуитивное ощущение страха, возникшее оттого, что рассудок столкнулся с неким феноменом, который не может объяснить и переварить, опираясь на привычные законы природы.

Промучившись несколько дней, Валька запретила себе размышлять на эту тему. В конце концов, – как мудро выразился тот врач с большими ухоженными руками, – никто не умер.

А это самое главное. На остальное – плевать.

Как сказал один французский философ, «жестокость жизни прежде всего в том, что она продолжается, несмотря ни на что».

Вот именно.

Даже если бы события повернулись… не столь благоприятно…

Даже в этом случае, никто из них не ушел бы вслед за Альбиной Яковлевной: ни ее муж, ни ее дети.

Стаська по-прежнему хватала бы с большого банкетного стола Жизни самые вкусные и полезные кусочки. Федька по-прежнему ныл бы о несправедливости судьбы и не ударял палец о палец, чтобы эту несправедливость немного поправить. А дядя Женя…

Трудно сказать, что было бы с ним. Валька не ожидала, что болезнь жены, словно в зеркале отразится на прагматичном и прижимистом Евгении Павловиче и за несколько дней превратит его в больного, не совсем адекватного старика. Впрочем, это открытие, скорее, из области приятного. Страдает – значит любит.

Жизнь Вальки с того памятного вечера сильно переменилась. Она перебралась в квартиру Арсена.

Мама воспринимала происходящие перемены мужественно. Не ругала дочь, не жаловалась на одиночество, не давала советов и не спрашивал а больше того, что сама Валька считала нужными поведать.

Но Валька не рвала с домом окончательно: там хранились многие ее вещи, книги, любимые игрушки и многочисленные сувениры, привезенные из командировок. Она старалась забегать домой так часто, как только могла, и выбирала для этого время, когда точно знала, что мама дома. Наверное, Вальку терзало чувство вины.

Она была бы только рада, если бы мама как-то устроила свою личную жизнь, и несколько раз намекала ей на это.

Но мама упорно отмалчивалась и не сходила с четко проторенной после смерти отца колеи. Дом – работа, дом – могила, как неодобрительно выразилась бабушка о мамином образе жизни. В точку.

Вот и сегодня, Валька забежала домой, чтобы повидаться, но нашла только записку, сообщавшую о появлении нового ученика.

Валька покрутила в руках клочок бумаги, обвела взглядом комнату, которая теперь казалась странно чужой, рассеянно прошлась по пустой квартире и решила выпить чашку чая.

Включила чайник, уселась за кухонный стол. И тут же затрезвонил телефон.

«Наверное, Арсен», – решила Валька. Телефон на кухне был без определителя номера, и она торопливо схватила трубку.

– Да!

Но трубка ответила посторонним мужским голосом:

– Добрый день. Валю, если можно, попросите к телефону.

– Это я, – сказала она, настораживаясь. Кто бы это мог быть? Собеседник на другом конце провода немного помолчал и произнес со странно знакомой интонацией:

– Ну, тогда привет.

– Здравствуйте, – не поддалась на провокацию Валька.

Трубку засмеялась отрывистым колючим смехом.

– Вот и я сподобился, – сказал мужчина. – Кто бы мог подумать, что ты такая вежливая?

И по этой язвительной ухмылке она узнала говорившего.

– Что тебе нужно? – холодно спросила Валька у альфонса.

– Увидеться, – коротко ответил тот.

– Ну, ты наглый! – начала было Валька, но тот с досадой перебил ее.

– Да не нужны мне твои прелести! Я по делу звоню…

– Что-то с бабушкой?

– Н-нет, – немного поколебавшись, сказал альфонс. – Хотя ее это тоже касается.

– Я Арсена жду, – не то пригрозила, не то предупредила Валька, но альфонс странным образом возрадовался.

– Да? Ну и здорово! Я, вообще-то, хотел с ним поговорить, но координат не знаю. А скоро он приедет?

– Скоро, – ответила Валька, окончательно растерявшись.

– Можно я его у тебя подожду? – спросил собеседник почти заискивающе.

Валька побарабанила пальцами по столу. Звать, не звать?

– Это важно, – напомнил альфонс.

– Точно?

– Точно.

– Ладно, – сдалась Валька. – Приезжай… Только учти…

– Да не нужна ты мне, вот самомнение… Я другую женщину люблю, – вдруг злобно выкрикнул альфонс и бросил трубку.

Валька вздрогнула и с недоумением поднесла ее к глазам. И как это понимать?

Повесила трубку на рычаг и двинулась к закипевшему чайнику. Налила в свою любимую кружку немного кипятка, бросила в него пакетик заварки. Вернулась с чашкой за стол и уселась на узкий угловой диванчик.

«Я другую женщину люблю!»

Фраза крутилась в голове как горное эхо, перелетающее с одной вершины на другую, и Валька сосредоточенно свела брови, болтая пакетиком в чашке.

Нет, кто бы сомневался… То, что бабушку альфонс в грош не ставит, было понятно даже идиоту. Но то, что он любит другую женщину… То, что он, оказывается, вообще способен кого-то любить…

Валька вытащила из чашки набухший пакетик, подставила под него руку, чтобы не закапать пол, пошла к мойке. Выбросила заварку в мусорное ведро, вернулась за стол и отпила немного чая.

Конечно, это звучит глупо, но она почувствовала себя уязвленной. Нет, никогда не приходила ей в голову глупая мысль, что на альфонса можно смотреть как на нормального, настоящего мужчину, но его грубое, шутовское ухаживание, оказывается, льстило ее самолюбию!

Гадость какая!

Валька сжала руку в кулак и слегка стукнула по столу.

Когда она изживет из себя это невыносимое себялюбие, заставляющее ее постоянно оказываться в глупом положении!

Она сделала еще один глоток из большой фарфоровой кружки с изображением ее зодиакального знака: Близнецов.

Она – Близнец. Одна из двух. Этот знак, как никакой другой нуждается в своей половинке, уравновешивающей его. Свою половину она, кажется, нашла.

Так почему она удивляется, что и у другого человека существует потребность в любви и равновесии?!

Прав Арсен: ни о ком нельзя судить наверняка. Казалось, чего очевидней: альфонс есть альфонс, и все его человеческие качества вытекают из этого простого факта. Как сказано в романе у Кинга: «Узнай, чего хочет человек, и ты узнаешь, кто он такой».

«А чего хочет альфонс?» – спросила Валька у самой себя.

И не смогла ответить.

Раздался звонок в дверь, и она вздрогнула так сильно, что пролила чай. Быстрым шагом пошла в прихожую, не спрашивая, кто там, не заглядывая в глазок, распахнула дверь.

Альфонс возвышался в маленьком пространстве лестничной клетки, как роскошный иностранный линкор в узкой, не приспособленной для него гавани. Лицо альфонса было обращено в сторону, к прямоугольному окну между лестничными пролетами, и тусклое осеннее солнце безжалостно освещало впавшие щеки и темноту провалов под яркими синими глазами. При звуке открывающейся двери, он медленно повернул голову и встретился взглядом с Валькиным, удивленным и недоверчивым.

Минуту они молчали, не зная, что сказать. Валька от того, что увидела другого, не знакомого прежде человека, а альфонс от того… Впрочем, кто его знает?

Наконец он разомкнул твердо стиснутые губы и спросил с усталым безразличием:

– Мне здесь подождать или в квартиру пустишь?

И Валька молча посторонилась.

Андрей вошел в маленькую прихожую, заполнив ее своим сильным безукоризненным телом, смешанным запахом коньяка и незнакомого Вальке мужского парфюма. Запахи были какими-то залежалыми, несвежими. Похоже, вчерашними.

– Можно раздеться? – спросил он почти смиренно.

Валька кивнула, по-прежнему не раскрывая рта. Этот человек был ей незнаком, и отчего-то при взгляде на него завертелась в голове короткая исчерпывающая фраза: «Он болен. Он тяжко болен».

Андрей стащил с себя тяжелые грязные ботинки и аккуратно пристроил их на старую газету в углу. Поискал взглядом тапочки.

– У нас нет твоего размера, – сказала Валька извиняющимся тоном.

– Пустяки, – ответил Андрей. Кстати, она, совершенно незаметно для себя, вдруг стала называть его по имени. С чего бы это?

– Я люблю босиком ходить.

Он снял спортивную темно-синюю куртку с капюшоном, подбитым клетчатой фланелью, повесил ее на вешалку. Развернулся к Вальке и выпрямился. Наверное, ожидал специального приглашения.

– Чаю хочешь? – спросила Валька.

– И бутерброд, если можно, – попросил Андрей неожиданно. – Я со вчерашнего дня не ел.

– Ты на диете? – спросила Валька и сделала ему знак следовать за ней.

– Если бы, – не очень понятно отозвался Андрей.

Вошел в их небольшую уютную кухоньку и сразу же уселся на тот край диванчика, который упирался в горячую батарею под окном. Прижался к ней руками и коленями, сгорбился и застыл, не глядя по сторонам.

Валька открыла дверцу холодильника. Вообще-то, мама для себя почти ничего не готовит, но сегодня, в ожидании ее визита, сварила Валькину любимую куриную лапшу. Валька пообедала вместе с Арсеном, поэтому в холодильник даже не заглянула. Слава богу, есть чем накормить гостя.

– Ты лапшу ешь? – спросила она.

– Я все ем, – ответил он, не поворачивая головы.

– А как же фигура? – удивилась Валька.

– А фигуре это не мешает, – ответил гость. И лениво пояснил:

– Пара часов на тренажерах – и фигура забыла, чем ее сегодня кормили.

– А-а-а…

Валька поставила кастрюлю на огонь и уселась на табуретку напротив гостя. Тот еще немного помешкал, с сожалением оторвался от горячей батареи и повернулся к ней. Весь такой подозрительно вежливый.

– Замерз? – спросила Валька просто для того, чтобы поддержать разговор.

– Да нет, – ответил тот неохотно. – Наверное, у меня температура… Небольшая.

– Грипп? – встревожилась Валька.

– Не грипп, я привит… Ангина, скорей всего. Не бойся, я буду в сторону дышать…

Но Валька его уже не слушала. Снова закопошилась в холодильнике, перебирая пакетики с лекарствами. Достала парацетамол, упаковку «Колдрекса», подумала, и поменяла его на «Фервекс-Упса» со смородиной. Метнулась в комнату и вернулась с градусником. Встряхнула его на ходу, передала Андрею и велела:

– Меряй!

Тот послушно вытащил из-под ремня край черного несвежего свитера и сунул градусник под мышку. Зажал руки между коленями и снова нахохлился: печальная огромная птица с тоскливыми ярко-синими глазами. «Экзотическая, залетная птица», – вдруг подумала Валька. Птица, которая сбилась со своего пути.

Суп закипел под прозрачной крышкой кастрюли, и Валька торопливо выключила газ. Достала тарелку, покрошила туда свежей зелени и аккуратно налила пару больших половников.

– Если понравится – дам добавки, – пообещала она и поставила тарелку перед гостем. Тот вскинул на нее глаза, тихо поблагодарил:

– Спасибо.

Валька подала ему ложку, поставила на стол тарелку с кусочками вареной курицы. Она не любила курицу, плавающую в супе, а предпочитала есть белое мясо, что называется, «вприкуску».

Андрей начал есть медленно, застревал на каждой ложке, словно заставляя себя сделать еще глоток. Наверное, ему и впрямь было больно пропускать горячий суп через больное горло. Но через пару минут он разохотился, набрал скорость, и ложка засновала быстрей.

– Извини, – спохватился он вдруг, виновато посмотрев на лее. – Я, наверное, очень жадно ем…

– Нормально ешь, – успокоила его Валька.

– А ты?

– Я с Арсеном недавно пообедала.

Андрей наклонил от себя тарелку, поддел ложкой остатки супа. Доел, без звука положил ложку в пустую тарелку и замер.

– Еще? – спросила Валька.

Он немного поколебался.

– Мне не жалко…

– Совсем чуть-чуть.

Валька налила добавки.

– Градусник достань, – потребовала она.

Андрей полез под свитер, и почему-то это движение заставило ее на секунду отвернуться. Ханжа несчастная!

Валька выхватила термометр у него из рук и наклонила, высвечивая ртутный столбик.

– Ничего себе!

Она испуганно посмотрела на гостя.

– Много? – спросил тот равнодушно и потянулся за курицей.

– Ну… Как сказать…

– Скажи прямо.

– Тридцать восемь, – ответила Валька, утаив пару градусов. Андрей пренебрежительно махнул рукой.

– Ерунда!

– Ничего не ерунда! Дома лежать надо с такой температурой, а не по улице разгуливать.

– Все равно пришлось бы выйти, – сказал Андрей и отодвинул пустую тарелку. – Дома есть нечего… Вот спасибо тебе, милая девушка, век не забуду твоей доброты…

Валька сунула ему таблетки и разбавила кипятком порошок «Фервекса». По кухне сразу же пополз едкий больничный запах, замаскированный под ягодный.

– Пей! – велела Валька безапелляционно.

Андрей усмехнулся с выражением слабой иронии, словно на обычный язвительный сарказм не осталось сил. Молча сгреб со стола таблетки, даже не поинтересовавшись, что это, по одной закинул в рот, как конфеты. Проглотил, запил теплой водой, предусмотрительно приготовленной Валькой, и потянул к себе стакан с дымящимся «Фервексом».

Валька снова села напротив него и принялась внимательно разглядывать лицо, которое привыкла видеть в кривом зеркале.

«Красивый парень, – размышляла она, задумчиво подперев щеку рукой. – Только красота какая-то… нерусская, что ли. Хотя и светловолосый. Черт знает, на кого он похож. На прибалта? Да нет, он для них слишком изысканный. На скандинава? Вряд ли. Кого-то он мне напоминает. Вот только кого?!»

Тут Андрей взъерошил волосы, убрал их со лба и Валька вспомнила.

Зигфрид. Он похож на героя германского эпоса.

Когда Валька была в Германии, она увидела афишу, висевшую возле Вагнеровского театра. И почему-то картинка осталась в памяти.

Высокий светловолосый герой с мощным и одновременно легким телом стоял лицом к зрителям, опираясь на рукоять огромного меча. Его лоб обхватывала узкая золотая лента, завязанная на затылке, синие глаза под темными бровями смотрели на любопытствующих угрюмо и неприветливо.

Такой вот идеал мужественной немецкой красоты. Одновременно холодный и яростный.

Андрей взглянул на нее исподлобья, и Валька даже вздрогнула от того, насколько похож был этот взгляд на взгляд нарисованного красавца с афиши.

– У тебя в роду немцев не было? – спросила Валька невольно.

Андрей пожал плечами.

– Понятия не имею.

– Ты русский? – зачем-то уточнила Валька. Гость засмеялся и ответил:

– А как же!

И тут же процитировал:

 
«Да, скифы мы. Да, азиаты мы.
С раскосыми монгольскими глазами…»
 

– Похож? – спросил он кротко.

– Вылитый русский, – сердито ответила Валька. И с удивлением отметила:

– Читаешь Блока?

– Читал, – уточнил Андрей. – Когда-то.

Он откинулся на спинку дивана, сложил руки на груди и стал смотреть на нее своим обычным насмешливым взглядом, не позволяющим проникнуть в душу.

«Оклемался, – подумала Валька с неприязнью. – Откормила на свою голову…»

– Дока говорила, ты сейчас живешь… не здесь, – сказал он с неожиданной деликатностью.

– Не здесь, – коротко подтвердила Валька.

Андрей кивнул.

– Он отличный парень.

– Да.

– Думаю, у вас все сложится.

– Постараемся.

Гость сунул руки в карманы и обвел взглядом кухню.

– А ты живешь… один? – вдруг спросила Валька.

– Один, – ответил Андрей, продолжая разглядывать стены.

– А родители? Живы?

– Отец жив, – ответил гость коротко.

– Он живет в Москве?

– Он живет в другом городе.

– А кто он?

– Неудачник.

– Почему? – спросила Валька, удивившись неприязни, прозвучавшей в его голосе.

– Потому что всегда ставит не на ту лошадь, – сухо ответил Андрей.

– Он игрок? – спросила Валька наивно.

Андрей молча усмехнулся и отпил из чашки, стоявшей перед ним.

Валька почувствовала, что на семейную тему гость распространяется неохотно, и, как ни мучило ее любопытство, сделала поворот на сто восемьдесят градусов.

– У тебя есть образование? – спросила она.

– Высшее? Есть.

– Какое?

– Бесполезное.

– Это какое?

– Такое. За которое денег не платят.

Она кивнула, вновь демонстрируя такт и сдержанность, хотя просто сгорала от любопытства. Прав оказался Арсен: не такой уж и недоучка этот синеглазый парнишка. Вот, только говорить о себе не хочет, скромник.

– Скоро приедет твой… цыган? – вдруг спросил Андрей с некоторым нетерпением в голосе.

– Его зовут Арсен.

– Прости, я забыл, – искренне покаялся гость.

– Честно говоря, не скоро. Мы договорились, что он заедет за мной после работы.

– Да? – спросил Андрей. На его лице проступила гримаса разочарования, слегка покоробившая Вальку.

– Ты можешь все передать через меня, – сказала она немного свысока.

Пауза.

– Ты знаешь, я так и сделаю, – неожиданно ответил гость и попросил:

– Принеси скотч.

– Скотч?..

– Ну да. Лента такая клеящая. Знаешь?

Валька в недоумении поднялась со стула, пошла в свою комнату и немного порылась в столе. Это он шутит, или как?

Нашла остаток скотча и вернулась на кухню. Протянула катушку Андрею через стол.

– Спасибо.

Гость достал из заднего кармана черных джинсов обычный запечатанный почтовый конверт. Аккуратно подцепил край клеящей ленты и потянул ее на себя. Сложил конверт пополам и лентой перетянул его крест-накрест. Проверил на прочность, убедился, что вскрыть конверт незаметно теперь нельзя, поискал глазами нож и отрезал скотч.

Протянул через стол конверт.

– Возьми, – сказал он отрывисто.

– Что это? – не поняла Валька.

– Отдай своему парню. Скажи, я просил, чтобы это пока полежало у него. Только не открывайте. Хорошо?

– А что там такое? – спросила Валька и покрутила конверт в руках, не в силах совладать с любопытством.

– А ты сказку про Синюю бороду читала? – вопросом ответил Андрей, и она оскорбленно поджала губы. – Вот и умница.

Встал и пошел в коридор. Валька двинулась за ним на автопилоте.

– Подожди, – сказала она, растерянно наблюдая, как он натягивает обувь. – Долго нам держать это у себя?

– Пока назад не попрошу, – ответил Андрей. Поколебался и договорил:

– Можете открыть, если… Если со мной что-то случится. Поняла?

– Ничего я не поняла, – ответила Валька не то гневно, не то испуганно. – Что с тобой может случиться? Кирпич на голову упадет?

– «Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не падает», – процитировал Андрей, и Валька снова удивилась.

Булгаков? Этот тип читает Булгакова?

– «Вам он ни в коем случае не угрожает», – невольно вовлекаясь в игру, продолжила она цитату. – «Вы умрете совершенно другой смертью».

Андрей застыл напротив нее с курткой в руках.

– «Может, вы знаете, какой именно, и скажете мне?», – спросил он тихо.

Валька очнулась. Игра перестала казаться забавной.

– Господи, что мы несем!

Она с досадой ткнула Андрея кулаком в плечо.

– Идиот! Разве можно такое говорить? Живи долго и счастливо!

– Я смотрю, общение с Арсеном сказывается на тебе положительно, – ответил он, даже не заметив толчка. – Совсем недавно ты спала и видела меня в гробу в белых тапочках. А еще лучше босиком. Как и все остальные родственнички.

Валька не нашлась, что ответить, но тут лицо гостя неожиданно смягчилось и стало мирным.

– Спасибо, что накормила, – сказал он. – И полечила.

– На здоровье.

– Привет Арсену.

– Обязательно.

Андрей повернулся к ней спиной, открыл дверь и вышел на площадку.

– Так я не поняла, что ты хотел сказать? – спросила вдруг Валька. – Что-то, касающееся бабушки?

Гость обернулся и несколько раз в нерешительности переступил с ноги на ногу. Но тут раскрылись двери лифта, и на площадку высыпали соседские дети в сопровождении своих родителей. Андрей посторонился, пропуская. И, пока Валька здоровалась с бодрой соседской командой, он под шумок шагнул в кабину.

Двери закрылись, лифт поехал вниз, и разговор остался незавершенным.

А жаль.

– Повтори, не слышу! – взывала Екатерина Дмитриевна к мужу в телефонную трубку.

– Я говорю, через неделю буду дома! – закричал тот в ответ, но голос звучал не раздраженно, а весело. – Заеду в Брюссель, куплю сувениры… Что тебе привезти, Катя?

– Себя, – тихо ответила жена.

– Не слышу! Громче!

Екатерина Дмитриевна откашлялась.

– Привези мне пару альбомов для работы, – громко ответила она, прижав губы к звуковой мембране.

– Каких?

– Поновее. Для дома, квартиры и офиса. Желательно, в разных стилях.

– Хорошо. Как Дмитрий?

– Я его почти не вижу.

– Почему?

– Он теперь в своей школе почти круглосуточно пропадает, – с досадой ответила Екатерина Дмитриевна. – Организовал там какой-то дискуссионный клуб… Ученики в восторге.

– Ясно, – сказал муж безо всякого энтузиазма в голосе.

– А как у тебя дела? – спросила Екатерина Дмитриевна с подтекстом.

– Великолепно!

– Что-о? – не поверила она.

– Я говорю, великолепно! – весело заорал муж, неправильно истолковав ее удивление. – Дома расскажу! Все, Катя, время вышло… До встречи!

– До встречи.

Екатерина Дмитриевна медленно положила трубку на место и застыла над телефоном в раздумье.

У нее были серьезные сомнения относительно успеха предприятия, затеянного мужем. Она даже считала это авантюрой, но благоразумно удержала свое мнение при себе. Правильно сделала. Потому что муж в очередной раз доказал ей, что он «лучше знает».

Это была удобная и обтекаемая формула, с помощью которой легко оправдывалось нерациональное, иногда мучительное чувство любви, все еще терзавшее ее, несмотря на почти тридцать лет брака. Любви, которой она втайне стыдилась, которую тщательно скрывала от всех: окружающих, сына, мужа и даже самой себя. Поэтому и потребовалось ей это удобное оправдание вечной готовности подчиняться мужчине, который подчинения вовсе не требовал. Сергею казалось, что они вполне гармонично обходятся разумными доводами. И только Екатерина Дмитриевна знала, что муж обязательно выиграет любой спор с ней еще до того, как откроет рот.

Она подозревала, что подобную зависимость муж воспримет не иначе, как глупую слабость, и проникнется к ней только легким презрением, которым проникаются к собаке, падающей на спину, задрав лапы, и с готовностью подставляющей под удар беззащитный живот. Поэтому она позволяла себе спорить с мужем, приводить собственные резоны, прекрасно понимая, насколько они формальны. И, озабоченно сдвинув брови, выслушивала контрдоводы. С легким нежеланием признавала их более разумными и принимала как программу действий.

Потому что Сергей «лучше знает».

Вот и сейчас муж доказал ей правоту этого нехитрого постулата. Если он говорит «великолепно», значит, дела обстоят еще лучше, потому что есть у Сергея осторожная привычка преуменьшать хорошие новости и преувеличивать дурные.

Екатерина Дмитриевна подняла глаза и внимательно осмотрела свое отражение в зеркале, висящем над телефоном. Свет мой, зеркальце, скажи…

«Хороша», – откликнулась бесстрастная глубина зазеркалья.

Из-за рамы на нее пристально смотрела моложавая женщина неопределенного возраста от тридцати пяти до пятидесяти. Высокая, подтянутая фигура, сохранять которую с каждым годом становилось все сложней. «Падение мышечного тонуса», – бестактно объявил ей инструктор в тренажерном зале. После тридцати пяти – это необратимое явление.

Она наплевала на необратимость. Загоняла себя до полусмерти, стараясь сохранить стройную привлекательность ног, узость талии, высокий подъем груди, плоский живот… Самой ей это было совершенно ни к чему, разве что окинуть себя в большом зеркале быстрым и требовательным взглядом, сурово отметить недостатки и скупо одобрить некоторые достоинства.

Пышные каштаново-медные волосы, обузданные хорошей стрижкой. Сама она втайне тяготилась рыжиной своих волос, воспринимая ее как нечто вульгарное, но ни разу не сделала ни единой попытки изменить их богом данный цвет. Даже седину не закрашивала, только изредка позволяла себе замаскировать серебряные ниточки каким-нибудь подходящим по цвету тоником, смывающимся после третьего раза.