Текст книги "Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало"

Автор книги: Карина Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Западные студии были полны народу. В основном, там собрались иммигранты из стран Восточного блока: Болгарии, Румынии, Венгрии, Польши… Самым удивительным было то, что они не казались агрессивными. Не клеймили французских перебежчиков, не повышали в негодовании голос, не обрушивались с пропагандистскими лозунгами на советских зрителей.

Они их жалели.

Наверное, именно поэтому поражение выглядело так сокрушительно. Екатерина Дмитриевна вспомнила, как внимательно выслушал ведущий с французской стороны жалкое блеянье бывших соотечественников. А потом грустно спросил:

– Где ваш сын? Нельзя ли привести его в студию? Я хотел бы с ним попрощаться…

И поник головой, услышав неубедительную отговорку о том, что ребенку уже пора спать.

Выглядело это в высшей степени эффектно и убедительно, и идея торжества коммунистической идеологии на примере двух французских ласточек провалилась с ужасающим треском.

Или вот еще один фрагмент, запавший в память.

– Им же дали квартиру! – оповестил французский ведущий свою аудиторию неподражаемо-серьезным тоном, и расхохотавшиеся зрители бурно зааплодировали. Смысл словосочетания «получить квартиру» был ясен только им, перебежчикам из соцлагеря.

– Я помню этот позорный телемост, – сказала Екатерина Дмитриевна. – Значит, это был он… Сын Жана Девиллье.

– Это был он, – подтвердил муж, откладывая нож на тарелку. – Они с женой и пятилетним сыном попросили политического убежища в 1981 году, и получили его с неприличной поспешностью: через месяц.

– А почему он оказался сейчас в Лионе?..

– Катюша, вспомни развитие событий… Через десять лет Советский Союз перестал существовать. Доказывать преимущества одной системы над другой на примере французов было больше не нужно, и ценность их личного подвига свелась к нулю. Да, с ними немножко повозились, лет, эдак, пять-шесть. Дали квартиру, устроили на работу, немножко скрасили жизнь продовольственными льготами, чтобы не так страшно было на первых порах… Но, честно говоря, в отце семейства разочаровались очень быстро. Какой-то он был непрезентабельный. Говорить с напором не умел, бездарно импровизировал, провалил телемост, плохо выглядел на других интервью… И про французов просто тихо забыли. А потом и вовсе стало не до них.

– Значит, пять лет назад он вернулся на родину?

– Это называется «репатриант», милая.

– А жена?

– Жена у него была полячка. Красивая женщина, кстати. Да и сам он в молодости был весьма недурен собой. Знаешь, такой галльский тип: черные волосы, синие глаза, высокий, стройный. А жена его (ее, кстати, Анитой звали) была красавицей в славянском духе: блондинка, голубоглазая, белокожая, очень тихая, почти бессловесная. Она была из бедной польской семьи, батрачила с отцом и матерью на французских курортах… Родители чуть с ума не сошли, узнав, что дочка возвращается назад, в коммунистическую зону. Но Анита, судя по всему, оказалась послушной женой. Муж сделал ставку, рассудив, что им будет выгодно поступить так, как они поступили. Анита его поддержала. И зря.

– Кто же мог предугадать такой поворот событий? – пробормотала Екатерина Дмитриевна.

– Они, конечно, не могли. Но я сейчас не о развале Союза говорю. Умерла бедная Анечка в Москве. Всего через три года после переезда.

– Бедняжка, – сказала Екатерина Дмитриевна с формальным сочувствием. – От чего?

– От пневмонии. Зимы, видишь ли, в Москве холодные. Отличается наш климат от климата французской Ривьеры.

– Бедняжка, – повторила Екатерина Дмитриевна с чуть большей теплотой.

Они немного помолчали.

– Значит, – заговорила она после паузы, – Девиллье-старший был недоволен женитьбой сына?

– Не просто недоволен! Он перестал выплачивать тому содержание! А оно было для сыночка единственным источником дохода: ни дня нигде не работал.

– А в Союзе?

– Числился в каком-то институте истории и литературы. Но ты же понимаешь: русского языка он тогда не знал, образования нужного не имел… А самой главное – был фантастически ленив и безынициативен. Что с такого взять?

– На что же он живет теперь?

– Вот! – сказал муж, подняв указательный палец. – Это первый интересный камешек, о который я споткнулся. Живет господин Девиллье на пособие, которое ему выплачивает одна почтенная, хотя и не очень крупная адвокатская контора. Кто распорядился насчет содержания – тайна. Сам он убежден, что эти деньги ему оставил отец. Но я, зная предысторию с наследством, позволю себе усомниться. Не для того папаша делал вид, что проматывает деньги в игорных заведениях, чтобы устраивать безбедную старость непутевому сыну. Так что это вряд ли.

– Может, ему помогает сын? Я имею в виду, внук Девиллье-старшего? Он ведь тоже вернулся во Францию?

– С чего ты так решила? – небрежно спросил муж.

– По-моему, это вполне логичное развитие событий.

– Ошибаешься, милая, – отрезал муж. – Дети очень часто не хотят покидать страну, в которой выросли. Хорошая или плохая, но это для них привычная среда обитания. Самый младший Девиллье предпочел Россию Франции.

– Как интересно! – сказала Екатерина Дмитриевна, насторожившись. Тон мужа обещал сенсацию.

– Ты даже не знаешь, насколько все это интересно! Вот и я заинтересовался и попросил господина Клода Девиллье (его зовут папаша-Клод, представляешь?) показать мне семейные фотографии. Он к тому моменту уже слегка выпил, расчувствовался, притащил огромный альбом, который я просмотрел самым внимательным образом. А кое-что даже прикарманил.

И муж торжественно положил на стол небольшую фотографию. Лицом вниз.

Екатерина Дмитриевна, взглядом испросив позволения, взяла глянцевый квадратик и медленно перевернула его. Несколько минут разглядывала молодого человека, чинно сидящего перед объективом фотоаппарата. Вернула фото на стол, в смятении посмотрела на мужа.

– Узнала? – спросил он хладнокровно.

– Не может быть!

– Вот-вот… Это второй камешек, о который я споткнулся.

– Это же…

– Да. Именно он. Когда ребенок пошел в школу, ему поменяли имя и фамилию на более привычные. Родители боялись, что мальчика будут дразнить русские одноклассники. И еще, что он будет слишком привлекать к себе внимание. Хотя в Союзе они прожили тогда только год, но уже сумели понять, что этого делать не рекомендуется.

Сергей подвинул к себе фотографию и с улыбкой полюбовался на нее.

– Вот так Анри Девиллье стал Андреем Вильским.

– Не может быть! – повторила Екатерина Дмитриевна.

– В этой жизни, Катя, все может быть.

– А Евдокия? Она знает?

– Катя, ты прямо в корень зришь, – сказал муж, одобрительно. – Меня сейчас этот вопрос больше всего интересует. Знает старуха, за кого она замуж собралась (не к столу будет сказано) или не знает?

– А что про нее говорит этот, как его…

– Папаша-Клод? Ну, милая, то, что он про нее говорит, не для твоих интеллигентных ушей. Но в транскрипции его речь выглядит примерно так: второй такой двуличной и лживой шлюхи, как его мачеха, не было даже в анналах далекой от пуританства Римской империи.

– Это чистые эмоции? – заинтересовалась Екатерина Дмитриевна? – Или имеются какие-то факты?

– Доказательства, милая, доказательства… И эти доказательства мне стоили закрытия счета.

– Пятьдесят тысяч евро! – с болью повторила жена.

– Вот именно. Дешевле письмо не продавалось.

– Какое письмо? – насторожилась Екатерина Дмитриевна и придвинулась к столу. Что и говорить, новости, нарытые мужем, были атомной бомбой, и она жадно ловила каждое его слово.

– Серия вторая.

Сергей Владимирович несколько раз активно свел лопатки, устав от долгого сидения на стуле с неудобной спинкой. Встал и принялся размеренно шагать по комнате, как лектор перед аудиторией.

– Я, естественно, цепляюсь к последним словам, и говорю, что пока еще не встречал человека, которому нравится его мачеха. Папаша-Клод немного поплевался и сказал, что мачеху он бы как-нибудь переварил. Но шлюху!

И рассказывает мне, что был у нее любовник. Да не простой, а золотой. Денег она на него тратила больше, чем на себя. Жан Девиллье был далеко не дурак, за расходами следил строго, но она умудрилась его обвести вокруг пальца. Папаша-Клод, тогда еще совсем молодой человек, клянется, что несколько раз выслеживал мачеху в маленьких гостиницах, где сдаются комнаты с почасовой оплатой. Два раза пытался привести отца, чтобы тот полюбовался собственными глазами. Но тете Дуне, как ты знаешь, сам дьявол ворожит… Не получилось у Клода поймать мачеху с поличным. Отец рассердился на сына еще больше. Решил, что тот просто ревнует его к мачехе и трясется за наследство. Я, кстати, сильно подозреваю, что на нищей полячке этот дурачок женился назло папаше, так сказать, дал ему полюбоваться на собственное отражение. Только одного не учел идиот: в чьих руках находятся семейные финансы…

И Сергей Владимирович выразительно покрутил пальцем у виска.

– Так вот. Папаша-Клод мне рассказал, что однажды стащил у мачехи кольцо, подаренное его отцом. А колечко оказалось имитацией. То есть когда-то было из золота, с настоящим камнем, а сейчас оказалось бижутерией, которой грош цена. Хотел он сгоряча заложить мачеху, но потом опомнился, понял, что она может снова выкрутиться. Скажет, к примеру, что он специально умыкнул кольцо для того, чтобы сделать копию и подставить ее под удар. Поэтому Клод поступил хитрее. Незаметно вернул кольцо на место и стал таскать ювелирам на оценку другие украшения, подаренные мачехе отцом. И что же? Третья их часть оказалась муляжами! Любовник-то денег стоил!

– И? – спросила Екатерина Дмитриевна, которая слушала мужа, затаив дыхание.

Сергей Владимирович начал негромко смеяться себе под нос.

– Я понимаю, что она снова выкрутилась, – нетерпеливо сказала жена. – Я не могу догадаться, как ей это удалось?! Сережа, прошу тебя, не тяни!

– Я всегда знал, что она ведьма, – ответил муж. – Но что она такая ведьма! Короче, сынок прибежал к папаше и сообщил ему о своем открытии. Естественно, разразился страшный скандал. Девиллье-старший потребовал отчета, топал ногами, обещал засудить жену и тому подобное. Тетушка все это молча выслушала, после чего на минуту удалилась и принесла все подлинники! И разложила их перед мужем в гордом молчании.

– Господи! Как ей это удалось?

– Не знаю. Возможно, тетушка поняла, что пасынок потихоньку таскает ее украшения на оценку. Поэтому она подготовилась к скандалу: выкупила свои настоящие драгоценности, или взяла их в аренду, или просто договорилась с теми, кому их продала… Я не знаю! Но факт есть факт: к моменту разборки все подлинники были налицо.

– А муж не спросил, зачем она сделала с них копии?

– Милая, ну это же так просто! Чтобы не подвергать себя риску быть ограбленной на улице! Даже у нас состоятельные персоны теперь так поступают. Но папаша-Клод имеет свою версию событий. Мне она кажется не очень убедительной, но вполне вероятной. Уж слишком хорошо я знаю тетю Дуню.

– Ну-ну! – поторопила мужа Екатерина Дмитриевна.

– Он уверен, что после истории с исчезновением кольца тетушка догадалась, что затевает ее пасынок. Она специально сделала муляжи своих непроданных драгоценностей и буквально подсунула их пасынку. Клод говорит, что все время поражался тому, как легко ему удавалось уводить украшения. То шкатулка на видном месте окажется, то шкафчик в туалетном столике не заперт… В общем, режим наибольшего благоприятствования любому вору. Сначала он решил, что мачеха так беспечна потому, что хорошо знает: цена этим драгоценностям сто франков в базарный день. Но потом, после всего случившегося, он передумал и сделал другой вывод: она знала, что пасынок пытается ее подставить, и подставила его. Сознательно подпихнула ему муляжи, а оригиналы преспокойно лежали в сейфе. Она знала, что Клод все расскажет своему отцу. Знала, что муж устроит скандал. Знала, что оправдается в любой момент и с легкостью. И, конечно, рассчитала самое главное: реакцию мужа на второй прокол сына. И не ошиблась.

Сергей Владимирович на мгновение остановился посреди комнаты.

– Его выгнали из дома.

– Вот как!

– Именно после этого начался процесс превращения имущества в наличные. Жан Девиллье обратил все в деньги и устроил спектакль для свидетелей. Сидел ночами в казино, создавал видимость крупных проигрышей… Хотя на самом деле, деньги, скорее всего, спокойненько переехали куда-нибудь в Швейцарию. В спортивной сумке или чемодане…

– Через границу? – ужаснулась Екатерина Дмитриевна. – Но это невозможно! Вспомни, как нас проверяли на французской таможне…

– Милая, нас проверяли потому, что мы граждане такой нецивилизованной страны, как Россия, – перебил ее муж. – Для нормальных людей из нормальных стран у них другая система досмотра. Знаешь, как проходят франко-швейцарскую таможню их граждане? Подъезжают, к примеру, на машине к хлипкому шлагбауму, который символизирует границу. Из будочки выходит пограничник, вооруженный значком патрульного Шенгенской зоны, наклоняется к окошечку водителя и просит предъявить паспорт. Получает нормальный документ нормальной страны, козыряет, возвращает паспорт и поднимает шлагбаум. Иногда, правда, спрашивает, не везет ли господин что-то запрещенное, типа наркотиков. А иногда когда обстановка требует особой бдительности, даже проверяет багажник у каждой десятой машины!

– А если бы у него проверили? – спросила Екатерина Дмитриевна.

– Ну и что?

– Деньги бы нашли…

– Чьи деньги, Катя? Он, что, банк ограбил? Это его собственность, понимаешь! Его! Святая! Конституционная! Частная! Собственность! Проверили бы и извинились. А возможно, выплатили бы моральную компенсацию. Так что… Он ничем не рисковал. Абсолютно.

– Ну, как же? А налоги?

– Какие налоги? Милая, все, что ему полагалось, французское государство законно скушало при продаже господином Девиллье своих акций и своих заводиков. Так что никаких долгов перед Родиной он не имел. И переводить ему деньги за рубеж через банк или везти наличными в чемоданчике – это его частный выбор. Конечно, полицию бы немного удивила такая экзотика: путешественник с чемоданами денег. Возможно ведь случайное ограбление… Но не более того.

– Понятно.

– Да. Но мы отвлеклись. В общем, после того, как сын дважды попытался подставить его жену, Девиллье-старший сына сильно невзлюбил. Думаю, тетушка этой нелюбви талантливо поспособствовала. Возможно, немного поплакала потихоньку: так, муж услышал. Возможно, улеглась в больницу с малоизученным нервным заболеванием… Наверное, она кротко уговаривала мужа все простить сыну: и его отвратительный характер, и глупую женитьбу на польской прислуге, и склонность к вранью… В общем, зная свою тетушку, я не сомневаюсь, что все было сделано по высшему разряду. Она стравила отца и сына так незаметно, что они и сами не поняли, как оказались смертельными врагами. А она оказалась третьим-умным, а не третьим-лишним. Как это у «ABBA» поется? «Победитель получает все».

Сергей Владимирович подошел к столу, налил себе минералки. Залпом выпил воду, с громким стуком впечатал стакан в скатерть и продолжал:

– Это все мусор. Не понимаю одного: как она могла влюбиться настолько, что совершенно потеряла голову? Ты можешь мне объяснить?

– Нет, – тихо ответила Екатерина Дмитриевна, мощным усилием воли подавив первый искренний порыв.

– И я не могу. Как могла умная, стервозная тетка сорока с лишним лет от роду сойти с ума от мужчины настолько, чтобы убить ради него?

– Ради него?

– Да, – жестко ответил муж. – Я знаю, что говорю. И могу это доказать.

– А кто этот роковой мужчина? – спросила Екатерина Дмитриевна, не поднимая глаз от скатерти.

– Ты сильно посмеешься. Сын российских иммигрантов первой волны. Родитель – купчина второй гильдии. Перед отъездом во Францию успели схватить за хвост остатки своего благосостояния; имели кое-какие денежки в «Кредит-Лионе», домик с садиком, даже прислугу… В общем, что называется, средний класс. И сынок оказался не промах. Скрутил тетушку так, что она все мозги порастеряла. Чем взял, Катя? Не сказать, чтоб он был очень красив или очень умен… Скорее, весьма пронырлив.

– Ты и с ним познакомился? – спросила Екатерина Дмитриевна.

– Не успел, – с сожалением ответил муж. – Помер, дружочек, три года назад. Зато познакомился с его сыном. Посмотрел альбом семейных фотографий. Почитал семейные архивы.

– Даже так?

– Вот именно. И наткнулся там вот на это письмо. Прочти.

Сергей Владимирович протянул жене письмо на пожелтевшей бумаге, сложенное треугольником.

Екатерина Дмитриевна приняла письмо, не спуская с мужа настороженных глаз.

– Оно написано по-русски, – сказал муж, неправильно истолковав ее взгляд. Сел на прежнее место и налил себе вина.

Екатерина Дмитриевна медленно развернула письмо и поднесла его к лицу. Близоруко прищурилась и начала читать.

– «Любимый! Не знаю, правильно ли я делаю. Наверное, я не должна посвящать…»

– Читай про себя, – перебил ее муж и слегка поморщился. – Я эту слюнявую дребедень наизусть выучил.

Екатерина Дмитриевна послушно замолчала и забегала глазами по строчкам, написанным летящим женским почерком. Сергей Владимирович, отпивая вино, внимательно следил за ее реакцией. Несколько раз она удивленно подняла бровь, несколько раз остановилась и озадаченно посмотрела на мужа, некоторые места перечитала, чуть шевеля губами. Наконец закончила чтение и опустила руку с письмом на колени.

– Что скажешь? – спросил Сергей Владимирович.

Екатерина Дмитриевна молча смотрела на него во все глаза, потрясенная прочитанным.

– Ты понимаешь, что было бы с тетушкой на суде, попади это письмо в руки обвинителя?

Жена коротко кивнула головой, все еще не в силах говорить.

– Почему он сохранил такую явную улику? – спросила она через силу.

– Угадай! – ответил муж с усмешкой. – Почему он исчез сразу же после того, как его любовницу арестовали за убийство мужа? Почему он сменил место жительства? И почему потом, когда любовницу фактически оправдали, он не уничтожил документ, способный ее уличить?

– Не знаю, не знаю, – лепетала Екатерина Дмитриевна, охваченная гадливым ужасом от внезапно мелькнувшей догадки.

– Еще подсказка. Откуда у добропорядочного среднего буржуа симпатичная вилла в Ницце?

– Не может быть!

– Может! Шантажировал он свою любимую! И делал это с размахом!

– Подонок!

– Катя, это эмоции, – строго осадил ее муж. – Держи себя в руках.

– Да, извини, – пробормотала Екатерина Дмитриевна. – Я погорячилась. Но почему его сын продал тебе это письмо? Он ведь продал его?

– Продал, – с улыбкой ответил муж. – А почему… Все просто: по французским законам дела об убийстве имеют срок давности. Десять лет. Так что письмо потеряло силу примерно в девяносто седьмом году. Вот так.

– Да, но почему оно так дорого тебе стоило? – спросила Екатерина Дмитриевна с недоумением.

– А потому, что по российским законам дела по убийствам срока давности не имеют! А тетушка сейчас российская гражданка. И Андрей Вильский – тоже. Понимаешь?

– Нет, – растерянно ответила жена. Сергей Владимирович нетерпеливо нахмурился.

– Катя, это же элементарно… Он может подать на нее в суд за убийство своего деда! И вполне может суд выиграть! Вполне! С таким-то письмецом на руках!

Екатерина Дмитриевна молча взялась рукой за пылающий лоб.

– Неужели это возможно? – спросила она тихо.

– Еще как возможно! Ты понимаешь, что это значит?

– Что?

– Она у нас – вот где!

И муж сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев.

– Но, Сережа, этот парень может и не захотеть судиться… Ему это невыгодно. Если Евдокию Михайловну осудят, денег-то он не получит…

– Речь не о нем, а о тетке, – отрезал Сергей Владимирович очень сухо. – Не знаю, что там выгодно, а что не выгодно внуку убитого Жана Девиллье. Но тетушке это разбирательство абсолютно ни к чему. Так что…

И он, не договорив, с силой опустил кулак на стол. Подскочила и звякнула посуда. Екатерина Дмитриевна вздрогнула.

Внезапно Сергей Владимирович рассмеялся. Жена вопросительно посмотрела на него.

– Ты знаешь, – объяснил муж, – когда папаша-Клод сделался богатым наследником, его вызвали наши соответствующие органы. Поставили в известность о том, что его родитель скончался при весьма подозрительных обстоятельствах и посоветовали подать в суд на мачеху. Тот, естественно, воспарил к небесам. Написал исковое заявление, подписал доверенность на ведение дела каким-то незнакомым адвокатам… В общем, благодаря предпринятым им усилиям, тетушку арестовали. Понимаешь, почему?

– Нет.

– Потому, что иначе она бы не поделилась. И на тетушку надавили пасынком. Сначала посадили с его помощью, потом помогли выпутаться. За деньги, само собой. Нет, все-таки наши компетентные органы – самые компетентные в мире…

– Но почему не договорились с ним? С Клодом?

– Зачем он был нужен? – ответил муж, пожимая плечами. – Клод понятия не имел, где деньги лежат. А тетушка имела. И чтобы она потрясла кошельком, ее следовало напугать.

– Как ты думаешь, много она отдала? – шепотом спросила Екатерина Дмитриевна.

– Уверен, что не все, – коротко ответил муж. – И самое лучшее тому подтверждение – пенсия папаши-Клода.

– Ты думаешь?

– Она, – утвердительно кивнув головой, сказал муж. – Грехи замаливает.

Помолчал и добавил:

– Вот только не пойму: в какие игры они играют с внуком покойного Жана Девиллье? А, Катя?

Но Екатерина Дмитриевна, раздавленная ворохом неслыханных разоблачений, только молча развела руками.

– Сидит? – спросила молоденькая практикантка дежурную медсестру, кивнув головой на закрытую дверь одноместной палаты.

– Сидит, – ответила та односложно.

– Два часа прошло, – изумилась практикантка. – И о чем они столько болтают?

Медсестра молча пожала плечами. Удивляться чему-либо после того, что случилось с обитательницей сто пятой палаты, было просто глупо.

– Слушай, а ты видела ее балахончик? – с завистью спросила практикантка и, не дожидаясь ответа, вынесла вердикт:

– Стильная вещичка. Даже не представляю, сколько такая стоит.

– Угу, – ответила собеседница, страстно мечтая только об одном: чтобы болтливая девица шла дальше своей дорогой.

– А сапожки! А сумка! Слушай, зачем бабке такие вещи? Она же уже на ладан дышит…

– Что-то не похоже, чтобы она умирать собралась, – рассудительно ответила ей немолодая медсестра, задетая пренебрежительным тоном молоденькой дурочки. – Или ты думаешь, что только в двадцать лет люди хотят хорошо выглядеть?

– Да нет, – ответила та немного свысока, – не только в двадцать. Лет до сорока, наверное…

Медсестра молча достала из ящика стола журнал вязаниям демонстративно отгородилась от бестактной девчонки. Та пренебрежительно пожала плечами и двинулась дальше по коридору.

– Лекарства не забудь ей дать, – насмешливо бросила она через плечо, – а то зачитаешься…

Медсестра ничего не ответила. Дождалась, пока нахалка скроется за поворотом и быстро поднялась со стула. Действительно, чуть не опоздала.

Поставила на поднос стакан, налила туда дистиллированной воды, высыпала в маленькое пластиковое блюдечко несколько таблеток. Пора нести лекарства в сто пятую. Хотя какие там лекарства, прости господи… Смесь валерьянки с пустырником, для солидности облеченные в форму таблеток. И вообще, что делает в больнице эта женщина? Да еще в отдельной одноместной палате, за которую не платит? Носятся с ней, как с писаной торбой, а толку-то… Ежедневная кардиограмма пишет ровненькие, отличные сердечные импульсы. Почему-то у главврача, лично просматривающего все показатели, при этом разочарованно вытягивается лицо. И чего переживает человек? То, что больная выздоровела?

Врачи с медсестрами особо не откровенничали, но иногда и до них долетали обрывки вполне понятных фраз.

«Даже рубца не осталось», – уныло констатировал кардиолог в разговоре с главным.

Ну, понятное дело. Был у человека инфаркт, человека спасли, а рубца на сердце не осталось потому, что у человека хорошая система регенерации. Значит, человек из породы тех, про которых говорят: заживает как на собаке. Чему же тут огорчаться?

«И ничем теперь не докажем», – так же уныло ответил кардиологу главврач.

«Ничем», – подтвердил тот. Потом заметил медсестру, стоявшую неподалеку, и спросил совсем другим, сухо-деловым тоном: «Вы что-то хотели»?

Пришлось удалиться.

Странно, что больную почти никто не навещает. Сын за прошедшую неделю пришел только раз: слоноподобный такой, раскормленный. Посидел минут пять и растворился в воздухе, как галлюцинация. И это при его габаритах! Больше ни разу не появлялся.

Говорят, у нее еще дочь есть… Верочка рассказывает про нее всякие страсти: красивая, говорит, а уж какая сволочь! Вечно всем и всеми недовольна.

Что ж, может, и так, только дочку она ни разу не увидела. Не навещает мамашу. Такие вот нынче дети.

Зато муж приходит каждый день, дай бог ему здоровья. Хороший мужчина попался их пациентке. Сидит возле жены по часу, держит за руку, в глазах слезы… Можно, значит, любить человека и после стольких лет совместной жизни.

Эту сегодняшнюю посетительницу она видит впервые. Сразу видно, женщина из породы барынь. Как одета, как держится! Манто на ней и впрямь невероятной красоты. Почти до пола, все отделано серебряной чернобуркой… А сапожки сверкают таким первозданным блеском, что становится понятно: с грешной землей их обладательница не соприкасается. Да и выглядит дама просто превосходно, можно сказать, красавица. Что ж, наверное, вовремя вышла замуж за солидного преуспевающего человека, дай бог ему здоровья. Есть же на свете женщины, которые смеются над возрастом. Например, Татьяна Шмыга. Она с годами только лучше становится, как хорошее вино. Слава богу, что есть такие женщины. Они, по крайней мере, дают надежду всем остальным: можно, значит, в любом возрасте оставаться привлекательной и желанной. И совершенно незачем плеваться ядом, как эта маленькая профурсетка. Казалось бы, живи да радуйся своим двадцати годам, так нет: она завистливым глазом провожает каждую хорошо одетую женщину. А уж если дама в возрасте, то просто воспринимает ее элегантный внешний вид как личное оскорбление. Ей все кажется, что никто, кроме двадцатилетних, не имеет право носить такие тряпки и хорошо выглядеть. Портит сама себе кровь, глупая, не понимая, что пройдут эти двадцать лет, как сон. И вспомнить-то ей будет нечего, кроме бесконечной зависти.

Медсестра осторожно постучала в дверь одноместной палаты.

– Да! – ответила загадочная пациентка совершенно ясным здоровым голосом.

– Лекарство пора принимать, – сказала медсестра, вплывая в комнату. Подошла к койке, осторожно поставила поднос на тумбочку, подала пациентке блюдечко с таблетками.

– Чем вы ее лечите? – спросила посетительница красивым низким голосом.

Медсестра покосилась на нее. Сказать правду или прилгнуть для внушительности?

– Да какая разница, – ответила пациентка и спокойно проглотила три беленькие таблетки. Запила их водой из заботливо поданного стакана, вытерла губы салфеткой, которую медсестра не забыла положить на поднос, и ласково поблагодарила:

– Спасибо вам. Всегда у вас салфетка наготове лежит. Никто, кроме вас, этого не делает.

Медсестра слегка покраснела от удовольствия. Что правда, то правда. Салфетки по инструкции класть положено, только медсестры их домой таскают. Что ж, невелик убыток, конечно… И все же приятно, что больные иногда замечают и благодарят ее за эту маленькую заботу.

А улыбка у пациентки необыкновенная. Просто хочется все время делать ей что-то приятное и смотреть, как она улыбается в ответ.

– Не за что, – ответила медсестра. Забрала пустое блюдечко, поставила его на поднос и спросила:

– Вы не проголодались?

По инструкции, больные в их отделении ели только тогда, когда хотели. Никакого тебе общего распорядка: все как дома. Ну, честно говоря, люди, которые платят по сто долларов в день, наверное, имеют право на такие вот маленькие удобства.

– Попозже, хорошо? – ответила пациентка.

И снова улыбнулась. Просто мурашки по коже, до чего ясная, добрая улыбка.

– Хорошо, – покладисто согласилась медсестра. – Вы мне позвоните, когда поесть захотите.

И вышла из палаты. Пора разносить лекарства всем остальным.

– Приятная женщина, – одобрила Евдокия Михайловна, проводив ее взглядом.

– Она очень хороший человек, – подтвердила Альбина Яковлевна. – Только очень одинокий.

– Не замужем?

– Нет. Прожила всю жизнь рядом с больной матерью в однокомнатной квартире… Какие тут женихи? Мать год назад умерла.

– Радуется, наверное, что такая гора с плеч упала? – горько спросила посетительница.

Альбина посмотрела на нее все понимающими спокойными глазами.

– Наоборот, Евдокия. Она никак места себе найти не может. Понимаешь, раньше ее жизнь была расписана, как график занятий в школе. Она точно знала, что в девять нужно кормить маму завтраком. Потом нужно сделать с ней упражнения… У матери был о инсульт, плохо слушалась правая рука. Потом шла на работу. Потом возвращалась домой и выводила мать на прогулку. Сон, упражнения, прогулка, визит к врачу, ужин… В общем, все было настолько заполнено правильными хлопотами, что времени на размышления не оставалось. А сейчас – дома тишина и пустота. Занять себя ей почти нечем, вот и остается в клинике по два дежурства подряд. Да еще и подменяет всех, кто попросит. Но за нее волноваться не надо: она справится. Она вообще очень хороший и сильный человек.

– Это она тебе про себя рассказала? – спросила Евдокия Михайловна после маленькой паузы.

– Да нет. Она мне ничего не рассказывала.

– Аля, откуда же ты знаешь?

– Откуда я вообще все знаю? – вопросом на вопрос ответила та. – Просто знаю, и все. Да ты не пугайся, Дуня, я иногда знаю, но не понимаю, о чем речь идет. Вот, скажем, знаю, что ты постоянно думаешь о каком-то внуке. Но понятия не имею, чей это внук почему он тебя так беспокоит. Наверное, если бы я захотела, то могла бы узнать. Но я не хочу.

Евдокия Михайловна откашлялась.

– А почему ты врачам не расскажешь об этой своей способности? – спросила она официальным тоном.

– Да ну, зачем? Представь, во что превратится моя жизнь: отбоя не будет от посетителей, желающих все про себя узнать. А я не гадалка, Дуня. Говорю же тебе: иногда сама не понимаю, о чем речь. Например: есть тут одна медсестра. Она постоянно боится какого-то срыва. Понятия не имею, что за срыв. И не знаю, у кого он может произойти: у ее мужа, отца, брата, сына или у нее самой… Но недавно она принесла мне лекарства, и я вдруг поняла, что боится она не зря: срыв будет… Понимаешь? Как ей такое сказать? Она ведь заранее с ума сойдет. Поэтому иногда лучше не знать. Если все равно не в силах ничего изменить.

– Да, – ровно сказала Евдокия Михайловна, глядя перед собой остановившимся пустым взглядом. – Есть люди, которым суждено умереть, и замки, которым суждено быть разрушенными.