Текст книги "Покинутые (СИ)"

Автор книги: Карина Рэндом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Марбл идет по чащобе и чувствует, как пылают его уши. Неужели Диаманд до сих пор не успокоился и продолжает злиться? Марбл не видел его реакции, когда тот вернулся к Рогу изобилия и не нашел союзников, зато увидел следы побоища, хотя… А вернулся ли Уиндем? Хейт так и не понял, расторгнул ли Диаманд их союз или же просто ушел беситься, чтобы после ночной разведки вернуться в лагерь. Интересно, как он там сейчас? Может, трусливо было уйти, не дождавшись его, но Диаманд все еще оставался одним из сильнейших его соперников, и Марбл, сказать по правде, смалодушничал. Он не был уверен в своих силах до конца – после поединка с Сандалом необходимо было хоть немного восстановиться, прежде чем бросаться на Уиндема. Может, они еще поборются в финале…

Не переставая размышлять об этом, Марбл Хейт чутко следит за происходящим вокруг. Вон там хрустнула ветка – это пробежал не слишком крупный лесной зверек; чуть впереди на дереве щебечут птицы, провожая солнце за горизонт – они никакой опасности не несут, а вот что за шум сливается с журчанием реки чуть поодаль… С этим надо разобраться, и Марбл крадучись приближается к стене из ветвистых каштанов, за которой ему и мерещатся посторонние звуки. Так и есть – позади них у самого берега прячется трибут. Девчонка – светлые волосы до плеч всклокочены, и Марбл долго не в силах сообразить, откуда на арене блондинка. Потом вспоминает: рыжую Седьмую перед интервью перекрасили. Значит, сейчас перед ним маячит ее спина: что ж, легкая добыча – даже обидно, Марблу хочется еще одной красивой битвы… Он присматривается: Седьмая одна, она сидит у воды и разделывает тушку мелкого пушного зверька, пользуясь последними лучами уходящего солнца. Неподалеку тлеют угли, – и как это он не заметил дымок костра при свете дня? – а расстоянии вытянутой руки от нее Марбл примечает арбалет, но он Сиене не поможет, даже если она успеет его схватить: только не с такого близкого расстояния, на которое Хейт подойдёт. Значит, опасаться ему нужно только ножа в ее руке. Быстро оценив ситуацию, Марбл в два прыжка подбегает к Сиене, сжимая в ладони эфес короткого клинка с зазубринами. Девчонка успевает завизжать, прежде чем он захватывает ее крепкой рукой, и умудряется больно укусить, вырываясь. Сиена и не думает сдаваться: она брыкается, умудряется порезать его предплечье, вырваться из железной, казалось бы, хватки на несколько мгновений, а когда Марбл снова ловит ее, Сиене хватает ловкости, чтобы повалить его на землю, и дальше они катятся прямо к горячим углям. Марбл слышит, как грохочет ее сердце, и чувствует, как вибрируют голосовые связки: Сиена непрестанно визжит, как бы он ни пытался зажать ей рот, и зовет по имени: «Маркус». Что это значит, Марбл соображает не сразу: сейчас ему важнее убить орущую девчонку, хотя он сам уже готов вопить от боли, оказавшись в догорающем костре. Угли прожгли его одежду, и он чувствует, как кожа покрывается волдырями, пытаясь откатиться в сторону. Резким и точным движением наконец бьет Сиену в грудь остро отточенным лезвием: грохочет пушка, девушка безвольно повисает в его руках, и Марбл, отшвырнув ее, выбирается из кучи углей: слава богу, не загорелся. Но секунду спустя он слышит позади себя разъяренный вопль, а обернувшись, видит, как из-за деревьев выходит тучный, крупный Маркус Хейстед из Дистрикта-10, держа наперевес огромный кузнечный молот. Сглотнув, Марбл пытается оценить своё положение и, поднимаясь на ноги, вынимает из ножен меч. Маркус неповоротливый, он легко с ним справится, думает Хейт и готовится сделать первый выпад.

========== XXX ==========

Маркус смотрит на этого ублюдка Хейта затуманенным взором и готов прихлопнуть его молотом, словно комара, раздавить, размазать по земле, и он с трудом контролирует эмоции: понимает, что Марбл попытается сыграть на его бешенстве. Нужно быть холодным – Хейт ухмыляется криво, натянуто, держа наготове свой меч, и Маркус, не удержавшись, плюет в его сторону:

– Тварь.

Хейт подбирается ближе, не сказав ни слова, и торопливо делает выпад, но сквозь его показную самоуверенность Маркус чувствует животный страх. Тот, которым смердит скотобойня. Страх смерти – а Маркус привык убивать. И Марбл, весь в ожогах и царапинах, Марбл, только что безжалостно убивший его близкого друга, мало чем отличается от свиньи – свинья была бы оскорблена таким сравнением, а потому Маркусу ничуть не жаль. Раз – и сталь меча со звоном ударяется о молот, соскользнув. Два – и очередь Маркуса делать замах. Три – меч летит прочь из рук соперника, четыре – и тот пытается бежать. Маркусу ни за что не догнать его – бегун из него просто ужасный, поэтому пять – и тяжеленный молот летит Хейту вслед.

Пушка не стреляет, крика не слышно, но Марбл лежит на земле, и молот – поперек его спины. И когда Маркус подходит ближе, он слышит тихий хрип и усмехается: профи – не такие уж профи, когда речь идёт о спасении собственной шкуры.

– Наложил в штаны, да? – иронично-сочувственно спрашивает Маркус. Капитолийская публика решит, что он выражается фигурально, упрекая в трусливом бегстве того, кто считал себя лучшим, и их счастье, что камера не передает запахи: вонь от Марбла нестерпимая. Маркус старается не дышать, и так мерзко на душе, и хочется поскорее покончить с этим: он снова берет в руки молот и бьет противника уже по затылку – чтобы наверняка. Проломить ему череп ничего не стоит, и когда по мокрым от пота волосам Марбла Хейта расплывается кровавое пятно, гремит пушечный выстрел, Маркус торопится отойти подальше – зрелище нелицеприятное, и убить – даже такую тварь – совсем непросто. На душе тяжело, но еще тяжелее осознавать, что острой на язычок хохотушки Сиены больше нет – из ее груди прямо напротив сердца торчит рукоять клинка. Знал, подлец, куда бить, чтобы наверняка – ее не стало мгновенно… И ничего нельзя сделать. Маркус не станет героем, спасшим девушке жизнь, он даже прибежать вовремя не успел – зашел слишком далеко в лес, а когда услышал крики… Было уже поздно. Но, может, для Сиены и лучше, что Марбл не оставил ей шанса на реанимацию: Маркус надеется, что она умерла, не успев почувствовать боль. Счастье профи, что их учат этому: хуже нет, чем смотреть на мучения недобитой жертвы. Это Маркус усвоил, глядя на Марбла с перебитым хребтом.

Со вздохом Маркус присаживается у тела погибшей напарницы и неуклюже проводит ладонью по ее голове. На выбеленных волосах остается красновато-бурый след, и Маркус с неприязнью смотрит на свои пальцы: перепачкался в крови Марбла. Нужно будет вычистить хорошенько молот и вымыть руки и лицо, но сперва он попрощается с Сиеной. Перенесет тело из кучи золы и непрогоревших углей под широкое раскидистое дерево, не рискнув вынуть кинжал из груди, уберет с лица спутавшиеся волосы и с тоской посмотрит на руки, изрисованные хной. И задумчиво задерет рукав собственной формы, чтобы коснуться плеча, с которого еще не смылся рыжевато-коричневый череп. Сиена здорово рисовала.

Маркус уходит, в последний раз обернувшись. Горечь от потери союзницы – да что там, Сиена была не только сообщницей, но и отличным товарищем – сменяется холодной ненавистью к тем, кто придумал Игры и эту Квартальную Бойню. Злость на Марбла вытесняет осознание того, что здесь они все такие. Ужас от совершенного убийства – липкий и теплый, словно кровь из раны – не позволяет об этом забыть. Арена уничтожает трибутов; арена уничтожает в трибутах людей.

Иштар, сидя у входа в палатку, пытается не думать о том, человек ли она. Есть ли в ней че-ло-вечность. Была ли когда-то. Иштар всегда поступала, исходя из собственной выгоды, потому что иначе не прожить. И теперь, когда она на арене, поступить подло должно быть совсем нетрудно – другое дело, что прежде она никогда не думала о подлости своих поступков. Каждый из них казался естественным: любая на ее месте поступала бы так же, в этом Иштар не сомневается. Арена тонет в вечернем полумраке, Тимис пьет из термоса травяной чай, стрекочут в траве кузнечики и летают поблизости светляки. Иштар отмахивается от зудящих комаров, морщась от боли в раненом плече, и задумчиво посасывает кусочек вяленой говядины – не потому, что хочется есть, а для поддержания сил: за день она почти ничего не съела. В условиях арены это удобно, если тебя не мучит голод, но Иштар не настолько глупа, чтобы не понимать: ощущение сытости обманчиво. И как бы ее ни мутило при мыслях о еде, необходимо перекусить. К тому же, скоро наступит ночь и вместе с ней – ее вахта.

– Эти ягоды есть нельзя, – неожиданно говорит Тимис, разрывая тишину и показывая Иштар веточку с куста неподалеку. На ней – длинные бледно-зеленые листья и пара крупных синевато-черных ягод. Она принесла их Тиму, не сумев определить, съедобные ли: Кардью, как человек, блестяще прошедший все тесты в Центре подготовки трибутов, должен знать наверняка. И Иштар кивает, склонив голову:

– А красные?

– Красные можно. – Он демонстративно отправляет в рот горсть мелких ягодок, которые тоже нашла Иштар. Информация о свойствах растений не очень-то хочет укладываться в ее голове, оставляя место физическим формулам и сложным расчетам. Иштар кажется, ее мозг – счетная машина, привыкшая предугадывать все наперед, и машине этой сложно ужиться с вечно натянутой в груди струной, которая того и гляди лопнет.

Она легонько улыбается и тоже отправляет ягоду в рот. Чуть сладкая, та лопается на языке, не оставив даже послевкусия, и Иштар неловко дергает больным плечом. Скорей бы это все закончилось.

Ближе к ночи играет гимн Панема, и в небе один за другим вспыхивают портреты: Марбл Хейт, Сандал Шортли, Сиена Роджерс, Анемона Клири. Четверо за сутки – слишком много, и Сандала Иштар даже немного жаль: наивный был паренек, но добрый.

Она искоса подглядывает на мелко дрожащие руки Тимиса и вздыхает. На арене остается все меньше выживших, и их союз пора разорвать, пока не поздно. Об этом Иштар молчит, желая напарнику спокойной ночи, и когда Тимис засыпает, принимается за дело. Собирает часть вещей, которые могла бы унести с собой, а затем, передавив ядовитые чёрные ягоды между пальцев, бросает их в термос с настоем. Термос она оставит Тиму – Иштар уже давно решила это, пусть лучше он умрет теперь, чем она вдруг встретится с ним в финале. Яд – оружие подлое, но на арене все средства хороши: Иштар очень хочет выжить, а выжить можно, лишь убив всех остальных. На Голодных Играх нет места дружбе. Тимис бы понял ее. Или нет. Так или иначе, она бесшумно поднимается с места, берет в руки небольшой рюкзачок со снедью, свои лекарства и мелочи для создания ловушек и по ночной темноте выбирается прочь из лагеря. Ночные светлячки, едва мерцая, освещают ей путь, и Иштар бредет по чуть примятой тропке, стараясь не думать о том, что она сейчас совершила.

Оставаться спокойной ей приходится недолго: перед глазами тут же встает лицо Тимиса. Он смотрит на нее из-под стекол очков серьезными зелено-карими глазами, дрожащими руками свежует дичь, вынимает стрелу из ее плеча и промывает рану, хотя мог бы бросить напарницу на произвол судьбы и уйти, спасая свою шкуру. Без Тимиса Иштар могла бы погибнуть еще в первый день Бойни: он здорово выручил ее там, у Рога.

Это все неважно.

И Иштар прибавляет ходу, цепляясь одеждой за ветки деревьев, но те словно пытаются ее остановить. И чем сложнее пробираться сквозь чащу, тем сильнее нервничает Иштар, тем больше призраков кружится в ее голове.

Тимис не заслужил предательства от девушки, к которой так привязался.

Она не такая.

Обратный путь до лагеря Иштар практически бежит, боясь услышать пушечный выстрел, но Тимис еще спит, когда она возвращается к нему. Сглотнув вставший в горле ком, Иштар перекладывает термос с ядовитым отваром в свой рюкзак и вынимает оттуда флягу с водой: Тиму пригодится, чтобы утолять жажду. А ей – на всякий случай: мало ли, как повернется игра.

Но она все равно уходит, щуря глаза в темноту; на душе скребутся кошки, и Иштар все еще не верит: она оставила Тимису шанс, хотя могла бы увеличить свои… Но она впервые ощутила тяжелое давление совести, когда оставила союзнику смертельный яд, и это оказалось сильнее нее. Утром Тим будет корить Иштар за то, что та бросила его, но по крайней мере не узнает, что она пыталась его убить.

Она сильная, она переживет эту Бойню.

И до рассвета она будет идти по кривым лесным тропкам, тщательно выбирая свой путь, чтобы к утру выйти на площадку перед Рогом изобилия. Здесь уже ничто не напоминает о бойне, разыгравшейся в этом месте – сколько? неделю назад? больше? Тела погибших трибутов давно уже вернули в родные дистрикты, и Рог изобилия теперь – обыкновенный пустырь, мрачный, несущий сонмы тяжелых воспоминаний. С осторожностью кошки Иштар подбирается ближе к нему – здесь еще могут скрываться ее противники, хотя большинство профи уже давно покоится в земле.

Тимис просыпается от ощущения глухой тишины и пугается не на шутку, не увидев рядом Иштар. Не проспал ли он что-то страшное?.. Но вместе с Иштар пропала и половина их припасов: заметив это, Тимис понимает, что союзница просто ушла. Что ж, это было ожидаемо с самого начала – вдвоем они бы никогда не победили, – но он ещё на что-то надеялся… Как последний дурак.

У него осталась палатка, немного воды, пара ломтиков копченого бекона и пачка сухарей, а еще – моток бечевки и нож. Что ж, это не так плохо – дает ему шансы продержаться на арене еще немного. И Тимис, вздохнув, собирается в путь. Теперь он будет дергаться сильнее прежнего, когда пушечные выстрелы начнут греметь над ареной: вдруг Иштар?.. Наивный влюбленный дурак.

Диаманда грохот пушек не пугает, хотя за последние сутки они и оповестили о гибели сразу двоих его союзников. Ему остается только гадать, что произошло между ними в его отсутствие, хотя он и уверен почти наверняка: всю эту кашу, после которой они оба погибли, заварил Марбл. Что ж, Диаманд – не нянька и приглядывать за этими двумя не собирался. Рано или поздно их союз все равно бы распался, так что жалеть тут не о чем. Разве что о потере самого сильного противника – а впрочем, и его что-то убило. Или кто-то, с кем Диаманду интересно помериться силой. А сейчас, собрав в неприметный рюкзак минимум провианта, он направляется на север. Интересно, удастся ли ему развлечь публику сегодня? Давненько ничего не случалось.

Ора думает о своем длительном спокойствии скорее с недоверием, чем с любопытством. С каждым безмятежно прожитым часом тревога усиливается: вот-вот что-то произойдет, непременно, они не дадут никому покоя. Какую еще чертовщину выдумают распорядители? Землетрясение? Обманные тропы со смертельными ловушками? Огнедышащих драконов? У Оры нервы на пределе: пусть уже не томят, пусть устроят свое шоу.

Она бродит среди руин замка – быть может, прежде здесь были трибуны для рыцарских турниров или что-то подобное. Башенки-бойницы, разбитые колонны по кругу, знамена под арками, истрепанные флаги, щиты и покореженные шлемы: здесь есть чем поживиться. Почувствовать себя прекрасной дамой, с трибун бросающей гарцующему рыцарю алую розу – точно капитолийка, восхищенная парадом трибутов. И Ора уже не знает, гадко ей от этого или нет.

Она перебирается через громоздкое сооружение неясного назначения и карабкается на трибуны – длинные ярусы деревянных скамей, обитых потертым лиловым бархатом. Оре нравится лиловый – он почему-то напоминает о доме. А на самом верху трибун – два трона, кажется, золотые и тоже в бархате – более ярком, пурпурном. Позади них можно разглядеть небольшой спуск и что-то вроде потайного хода: он, должно быть, ведет в коридоры замка и предназначен для отступления королевской четы, если во время турнира случится беда. Ора считает, ей необходимо туда пробраться, но наверху ее ждет разочарование: проход в тоннели настолько ветхий, что соваться туда рискнул бы лишь отчаянный. Оглянувшись, Ора смотрит на пройденный путь: полусгнившие скамьи, по которым она лезла наверх, трижды едва не упав, и покатые, скользкие, разрушенные временем каменные ступени. Возвращаться будет не менее опасно, и потому Ора Борегард делает решительный шаг в темноту. Внутри тоннеля – шаткий веревочный мост, который приводит Ору в просторный дворцовый коридор, оплетенный липкой паутиной. Подталкиваема завываниями невесть откуда взявшегося ветра, Ора торопится покинуть это место через дверь, едва заметную на фоне стены. Она приоткрыта – сквозняк, – и Ора, потянув ее на себя, снова оказывается на свежем воздухе. На этот раз это длинный балкон, огибающий один из верхних этажей замка полудугой – возможный путь к отступлению: чуть поодаль виднеется лестница, спустившись по которой, можно будет выбраться на южную сторону арены. От всех этих инженерных хитростей у Оры голова идет кругом, да и высота делает свое дело: в глазах мутнеет, и она торопится поскорее выбраться отсюда. Только бы не свалиться: резное ограждение, увенчанное золотистыми шишечками, местами совсем отсутствовало, и из-под ног то и дело вылетали грязно-белые гипсовые обломки. И зачем она куда-то идет, отчего не сиделось на месте?.. Лишь бы ловушки распорядителей не застали ее прямо здесь.

Ора напугана свистом и гулом ветра, непонятным треском откуда-то от стены, и, пожалуй, она сама же себя загнала. На арене Ора стала нервной, дергается из-за любых шорохов – как дикий зверь, готовый броситься в атаку. И когда из прохода, невесть откуда взявшегося в стене, появляется чей-то силуэт, Ора, не раздумывая, набрасывается на него. Враг, друг – не важно. На арене нет друзей, а нападение – лучший способ защиты. И в ход идут кулаки и маленький перочинный нож, который она стащила у Рога изобилия после гибели одного из профи. Кого она бьет – а какая разница? Главное – вырвать свою жизнь; вырвать победу.

========== XXXI ==========

У девчонки в руках перочинный нож, а у него есть хороший кинжал, и он сам превосходит ее силой – хотя бы потому, что он парень. Но у Оры Борегард есть то, чего ему, Хиону, от природы не досталось: безумная ярость и быстрые реакции. И пока он успевает сообразить, что произошло, и дать отпор, Ора уже сбивает Хиона с ног, навалившись на него сверху и размахивая своим никчемным оружием. Он едва умудряется заслонять лицо и горло от ударов не самого острого лезвия и с ужасом смотрит в ее глаза, затянутые какой-то жуткой поволокой: видит ли Ора, кого бьет?

Усилием воли Хион заставляет себя собраться и дать отпор. По рукам течет кровь, и кожу щиплет от ран, нанесенных Орой – ей удается вогнать свой ножик ему в предплечье, прорвав плотную ткань кафтана, прежде чем Хион отталкивает ее в сторону, и руку пронзает острая боль: кажется, Ора задела вену. Но когда Хион отпихивает землячку, та ослабляет хватку и остаётся безоружной – казалось бы, теперь он легко одержит над ней победу, но Ора и тут не сдаётся: брыкается, больно кусает его за запястье, бьет коленом в пах, и Хион на долю секунды теряет бдительность. Соперница, перекатившись, снова оказывается сверху, и он, пытаясь остановить ее, хватает ее за горло – а Ора резко дергает за свой нож, заставляя Хиона взвыть от боли. В глазах мутнеет.

Капитолий, должно быть, дрожит от восторга: трибуты из одного дистрикта из года в год стараются держаться вместе и не нападать друг на друга, и даже профи избегают этого – из солидарности или страха вернуться в родной дистрикт со славой братоубийцы, если только можно так выразиться… Стоная от боли, Хион крепче сжимает горло Оры и с трудом умудряется перевернуться, чтобы придавить ее коленом к земле. У него есть кинжал за поясом – нужно только достать его, только достать… Но Ора не дает отвлечься: одно неосторожное движение – и он потеряет всякий шанс спастись. Если этот бой закончится смертью одного из них, а другой вдруг выйдет победителем Квартальной Бойни, что скажут о нем в Восьмом? Как будут смотреть в глаза?

– Дура, что ты творишь?.. – шипит Хион, выбивая перочинный ножик из Ориных рук – тот с тихим звоном отлетает в сторону, а Ора упрямо молчит, судорожно хватая воздух и царапаясь так отчаянно, что Хион и не знает, куда деться от ее ногтей. А потом она вдруг замирает, странно хрипнув, и Вагнер испуганно разжимает руки: неужели это конец?.. Но пушка не гремит, а мгновением позже он понимает, что рыжая чертовка провернула обманный маневр. В ее руках, словно по волшебству, появляются огромные портновские ножницы да еще почему-то консервная банка. И ножницами Ора целится ему промеж бровей, а жестяной крышкой с зазубренными краями пытается расцарапать Хиону горло. Он кое-как поднимается на ноги и, защищаясь, дергает девицу за волосы, чтобы хоть как-то выиграть время; между пальцев остается тонкая рыжая прядь. Стряхнув ее, Хион наконец вынимает кинжал из ножен: как бы там ни было, он не собирается уступать свою жизнь только потому, что ему вдруг может быть стыдно вернуться в Дистрикт-8.

Ора сражается яростно, отчаянно, и Хион почти выбит из сил, нанося ей удары ножом – неуверенные, соскальзывающие всякий раз и оставляющие несерьезные порезы: он никак не может заставить соперницу замереть, чтобы резко покончить с ней; не хватает прыти, которой Оре как раз не занимать.

По одежде стекает кровь, и руки у него в крови, и хочется выть от боли, а Ора лишь кряхтит и продолжает напирать: она чудом не выколола ему глаз, пробила кость чуть выше брови, зато Хион в отместку заломил ей руку так, что та хрустнула.

Он понял, что все кончено, в тот момент, когда Ора с бешеными глазами щелкнула ножницами по пальцам его правой руки. Он взвыл от боли и выронил этот чертов кинжал, будь он проклят вместе со всей ареной. Пальцы вроде были на месте – окровавленные, багряные, с содранной кожей, – но это уже не имело значения: Ора подобрала кинжал и уже нависла над ним. Щеку бороздила глубокая рана – кажется, он распорол ее насквозь, – и кровь с нее капала ему на лицо. Хион успел подумать о матери и отце, а еще – о том, услышит ли пушку в момент, когда его сердце перестанет биться. Неимоверным усилием схватил разъяренную фурию за предплечья, тряхнул изо всей силы, и Ора упала ему на грудь. Оперлась ладонью на его ребро, чтобы приподняться, замахнулась, и последнее, что он увидел, – как блеснули ее глаза, словно оправдываясь: мол, я не виновата, таковы правила. Интересно, капитолийцы пожалеют о нем, вспомнят, как он развлекал их на своем интервью?..

Голова идет кругом, и глаза застилает черная пелена.

Таласса стоит на коленях, и ее безостановочно рвет на мраморные плиты под ногами. С ее крохотного балкончика слишком хорошо видно парочку, сражавшуюся этажом ниже: трибуты из Дистрикта-8, эта странноватая, беспардонная рыжая девица и не менее странный парень, поведение которого в Тренировочном центре вызвало столько недоумения и раздражения… Но Таласса питала какую-то непонятную симпатию к Хиону Вагнеру, несмотря на то, что не могла и минуты находиться рядом с этим человеком. Неужели он заслужил такой участи? Его землячка дралась как обезумевшая, и сейчас, глядя на нее, Таласса боялась хоть малейшим звуком выдать себя: Оре достаточно лишь поднять голову и посмотреть чуть назад, чтобы увидеть ее, а в таком состоянии она вскарабкается наверх, несмотря на немаленькую высоту, прямо по скользким розоватым колоннам. Надо уходить сейчас же, но Талассу словно парализовало: она не может заставить себя отступить, да еще приступ тошноты – она вот-вот выдаст себя… Но Восьмая выглядит оглушенной и, пошатываясь, с трудом встает на ноги. Тяжелыми шагами бредет к полуразбитой лестнице, ведущей вниз, и даже не оборачивается. В руке – кинжал, который она машинально выдернула из груди Хиона – с широкого лезвия падают одна за другой тяжелые бурые капли.

Утерев рот краем футболки, Таласса тоже заставляет себя встать. Голова немыслимо кружится, а перед глазами – чудовищная сцена убийства. Тело Хиона все еще лежит внизу, неестественно изогнутое, и остекленевшие глаза смотрят в чистое небо. Таласса невольно вспоминает их цвет, бледно-зеленый, полупрозрачный, как мякоть винограда, и вздрагивает. Могла ли она помешать Оре? Их разделяло не меньше семи метров в высоту и примерно четверть сотни – вдаль, но даже сейчас, когда все спокойно, Таласса Ричардсон не рискнет спрыгнуть, а иначе, не имея при себе стрелкового оружия, Ору было не остановить. Она и не думала в тот момент – сознание просто отключилось на эти бесконечные минуты боя. И теперь сосущее чувство вины, будто она могла что-то исправить, не дает ей покоя, как Таласса ни пытается его отогнать. «Я не виновата. Я не должна была», – непрестанно звучит в голове.

Нетвердой походкой она возвращается в покои замка и устало присаживается в покореженное от времени кресло. Таласса решительно не знает, что ей делать дальше: руки трясутся, колени дрожат, перед глазами все еще держится образ Хиона, а в голову вдруг приходит мысль… В живых осталось восемь трибутов. Точно, восемь, а это значит, что совсем скоро Игры подойдут к концу. Это значит, что отвратительные, всюду сующие свой нос тараканы-журналисты из Капитолия уже навострили свои стрекочущие лапки в сторону дистриктов, чьи участники продержались на арене до этой самой минуты, а она, Таласса, так и не показала, что значит Четвертый. Сейчас она чувствует себя совершенно растоптанной, и незримая насмешка Капитолия звучит изо всех углов этого проклятого замка.

Пожалуйста, хватит шоу.

Диаманду тоже кажется, что распорядители безбожно смеются над ним. Арена для него уже который день скучна и уныла, словно застоявшееся болото, и он лишь к вечеру понимает: они ждут, когда он сам выйдет на охоту. Единственный профи, оказавшийся в финальной восьмерке, – это удивительно для Голодных Игр, и теперь все, абсолютно все возлагают на него колоссальные надежды. Он должен выслеживать, охотиться, развлекать толпу и бороться. Он и только он: капитолийцы не так уж глупы, как ему могло показаться – они знают, что каким бы размеренным и спокойным он ни был, натура воспитанника академии возьмет свое. Диаманд хочет действия, хочет размяться, продемонстрировать свою силу – пусть это будут переродки, ловушки, лабиринты… Капитолий и пальцем не пошевельнет, чтобы предоставить ему это. Пора вооружаться и – как в детской считалке: «Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать». Эта мысль заставляет Уиндема чувствовать себя полнейшим придурком, и в его душе борются две противоречивые личности. Первая говорит, что он опозорит академию профи и станет посмешищем, если победит в Бойне, не приложив к этому никаких усилий, вторая – подбивает на бунт и не хочет идти на поводу у тех, кто возомнил себя всем, являясь на самом деле пустышкой. Пока он не может решить, какое чувство в нем сильнее, но если это окажется гордость, то убить придется кого-то из парней: гибель девчонки толпа не оценит так высоко, несмотря на то, что девчонки в этом году как на подбор: что Иштар, что Ора, что Терра с Талассой… Если сейчас все они еще живы, то каждая стоит такого, как Хион или Тимис.

Диаманд невольно вздрагивает: так цинично он прежде не рассуждал. Но подумав ещё немного, он все же приходит к выводу, что по-настоящему достойных соперников осталось двое: Ром и Маркус. Вот между ними тремя и должна продолжаться борьба за победу – такая борьба, какой ее хочет видеть большинство. Что ж, интересно будет понаблюдать за тем, как оправдаются или разрушатся чаяния столичных снобов (хотя, по правде сказать, в Дистрикте-1 обитают снобы и похлеще). Жажда пойти им наперекор заставляет Диаманда вальяжно растянуться на земле и взяться за книгу: до конца осталось совсем немного.

Таласса все же находит в себе силы слегка расслабиться, отвлечься от увиденного днем. Она избавляется от страха непривычным для трибута на арене способом: прибирается в замке. Как бы глупо и бесполезно это ни было, но уборка замечательно успокаивает нервы (вот зрители веселятся, глядя на нее), а когда становится так темно, что толку от ее попыток навести чистоту не остается, а уснуть оказывается слишком страшно, Таласса спускается к морю. Здесь, в лунном свете, дышится так легко и привольно, и так знакомо шумят темно-синие волны, что она вмиг забывает обо всем. Представляет себя снова стоящей на корме «Морской ведьмы» и раздающей указания и выискивает на берегу красивые мелкие камушки. В спину ей дышат тяжелые скалы – величественные, незыблемые истуканы: море бьется о них, но никак не может сломать. Она – это море, а гора – проклятый Капитолий, такой же непоколебимый и беспристрастный. И если она не может сломать его, то попробует хотя бы забраться на вершину утеса.

В детстве Таласса любила лазать по скалам, и навык этот остался с ней до сих пор: она и сама не заметила, как оказалась на широком уступе высоко над землей. Только она и природа – сейчас здесь нет ничего больше. Полная луна, круглая и задумчивая, россыпи белых звездочек на небе и воздух такой чистый и свежий, что это совсем не похоже на арену Голодных Игр. Здесь Таласса наконец засыпает спокойным сном.

Ее будит гимн, будь он тысячу раз проклят, и это смешное лицо Хиона в небе, белесое, словно та луна рядом с ним. И в Талассе вдруг закипает прежнее отчаяние, ненависть и страх. Снова Ора с ее ножницами и неудержимой яростью, снова Хион – ей почему-то кажется, у него дрожали губы, – и как он боролся с нею, и кровь у него на лбу, и бурая кровь на белом полу: кап, кап, кап… Что они наделали, что?..

Хион был лишь марионеткой. Такой же марионеткой была и Ора, но она, Таласса, не хочет, чтобы они управляли ее разумом, чтобы Игры диктовали ей, что делать. Это бесчеловечно, жестоко… Новый приступ тошноты – его удается подавить, но Таласса чувствует, что картина гибели Хиона Вагнера будет преследовать ее еще очень долго. И она подходит к краю уступа, смотрит на круглолицую луну, прижимает пальцы к губам и поднимает правую руку. Глаза застилают слезы.

В Четвертом дистрикте ее должны понять. Терпеть это больше нет сил: Линария и Айвори, Хион и Сандал, и многие другие невинные жертвы: жить с памятью о них – непозволительная роскошь и невыносимая боль. Таласса еще долго стоит на краю и не может решиться, но потом закрывает глаза, и оказывается слишком легко представить, будто она просто ныряет с вышки, как делала уже сотни раз. Складывает руки у груди и, оттолкнувшись, рыбкой прыгает вниз, в радушные морские объятия.

Почему-то закладывает уши.

========== XXXII ==========

– Дай мне это, – сглотнув, просит Лисса, протягивая руку, и пальцы сжимают холодное стекло с плещущейся на дне бурой жидкостью. Коньяк. Госпожа Голдман не слишком любит его, но только что в один момент рухнула вся ее некрепкая теория: Таласса Ричардсон сдалась и шагнула в пропасть, тогда как Лисса втайне строила на нее планы.