Текст книги "Покинутые (СИ)"

Автор книги: Карина Рэндом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

***

Таласса долго петляла по подземному лабиринту, не зная, день сейчас или ночь и что происходит наверху. Здесь, под землей, было тихо и спокойно – только однажды стреляла пушка, унося с собой жизнь одного из них и возрождая в Талассе ненависть к Капитолию. Только сейчас девушка начала вспоминать, зачем она здесь, только сейчас вспомнила, за что ее выдвинул на арену родной дистрикт. Боевой дух, дух революции, дух восстания, что кипел в ее крови – Таласса должна показать столице, что такое жители дистриктов, кто они такие. Она должна быть сильной, она должна сделать так, чтобы жеманные капитолийцы хоть немного усомнились в том, что они творят. Победит она или погибнет, она должна показать им – но арена ломает ее, до хруста перекручивает хребет, вынимает кости и не дает дышать. Таласса и подумать не могла, что так произойдет – но теперь, может быть, теперь все будет по-другому?

Коридор, по которому она бредет, размышляя, давно уже перестал ветвиться, и со временем Таласса начала подмечать происходящие с ним изменения. Сперва в густой темноте, едва освещаемой тонким и уже начавшим мерцать на последнем издыхании лучом карманного фонарика, стали появляться факелы на стенах; затем сами стены, сначала являвшие собой шлифованную грубую породу, стали расширяться, и на них появилась роспись – пухлые купидоны, обнаженные девушки, танцующие нимфы… Последним изменился пол: скользкий и сырой гранит сменился на светлый кирпич, выложенный аккуратным рисунком, а вскоре Таласса почувствовала, что идет вверх по склону – значит, скоро она выйдет куда-то. Куда?..

Изменения в мрачном пейзаже приободрили Талассу: она больше не чувствует себя столь разбитой и напуганной. У нее внутри кипит сила, бурлит целое море – несмотря на то, что Линария умерла, что умер трибут после нее и целое множество – до, – несмотря на весь страх, боль и холод, что она пережила, Таласса будет идти и бороться. Почувствовав прилив сил, она слабо улыбается и снимает со стены факел: теперь он будет освещать ей путь, теперь она непременно найдет выход…

Выход сам находит ее. Низкая дверь в конце тоннеля слегка приоткрыта – несколько минут Таласса стоит возле нее, прислушиваясь, но все тихо, и она, пригнувшись, выходит наружу. И чихает от столпа пыли, попавшего в нос, но затем беспокойно оглядывается. Комната перед ней похожа на будуар: высокая и широкая кровать с резной спинкой, платяной шкаф, туалетный столик с круглым пыльным зеркалом, проеденный молью ковер и тяжелые портьеры густого синего цвета, темного, как море в грозу… На кровати – с десяток расшитых бисером думок, у туалетного столика – табурет с мягкой обивкой из синей парчи, а на самом столике – щетка для волос, несколько гребней и красивый кувшин со сколотым краем – синий с розовыми цветами. И несмотря на пыль и ветхость, комната вызывает у Талассы искренний восторг – и первым делом она подбегает к окну, раздвигая шторы. И тут же вздрагивает – разве могла она мечтать о таком? Из окна видно бескрайнюю морскую синеву, а если повернуть голову направо – величественные серые скалы. И безоблачное небо, по которому она так скучала, находясь под землей – сейчас оно кажется куда ближе, чем море далеко внизу: очевидно, будуар знатной дамы находится очень высоко в замке; может, в выступающей башенке или еще где-то…

Распахнув окно, Таласса вдыхает полной грудью свежий соленый воздух и закрывает глаза, наслаждаясь. Плеск волн где-то вдалеке – словно бальзам на ее растревоженную душу. Простояв так с несколько минут, Таласса чувствует себя намного лучше и, едва заметно улыбнувшись, отходит к зеркалу, рукой отерев запылившуюся поверхность. Как давно она не видела своего отражения!.. И лучше бы, если быть откровенной, не видеть его и дальше: осунувшееся лицо, синяки под глазами, растрепавшиеся, сбившиеся в клочья волосы, заплетенные в косу… Вздохнув, она берет со столика щетку и садится на кровать, пытаясь расчесать их. Пожалуйста, пусть остаток этого дня пройдет тихо и мирно, а она наконец поспит на мягкой перине под настоящим одеялом, пусть и отсыревшим. Ведь Капитолий уже получил сегодня свою кровавую жертву…

========== Интермедия ==========

Кальвус Фид раздосадованно швырнул телевизионный пульт в плазменный экран и зарыл лицо в ладони, рыча от бессильной злобы. Он знал, что ни к чему хорошему привязанность к трибутам не приведет, но все равно почему-то благоволил девчонке. Теперь ее безжизненное тело лежит на примятой траве, а Терра Салливан воет белугой, и он, Кальвус, успешный капитолиец, который еще пару часов назад уверен был, что в его силах спасти жизнь Айвори Ферфакс, тоже готов выть. И кем он возомнил себя – богом, чье благоволение поможет девушке победить? Да, он мог задарить ее подарками, едой, лекарствами, оружием – но отчего-то совершенно не взял в расчет тот факт, что трибут может умереть мгновенно. И Айвори умерла, эта длинноволосая танцовщица из Дистрикта-5, так запомнившаяся ему за время предаренных передач. Парад, интервью, кадры тренировок – о, теперь, за столько лет, Кальвус наконец начал понимать, для чего нужны были все эти яркие и шумные шоу. Это была затравка. Комплимент от шеф-повара, пока зритель ожидает основное блюдо. Шеф-поваром в этом случае была, разумеется, Лисса Голдман – женщина неглупая и творческая, знавшая, чем заманить публику. Она умело дергала за ниточки сострадания, чувства влюбленности, восхищения или корыстного расчета – хоть одна из этих нитей могла отыскаться в сердце любого капитолийца, и тогда он начинал делать ставки. Начинал жадно ловить каждый кадр со своим фаворитом, сопереживать ему все больше – а потом их всех – пушечное мясо – отправляли на арену, и Капитолий, как безумный, принимался платить за чужие жизни. Это была умелая манипуляция, на которую Кальвус Фид умудрялся не попадаться столько лет и вот купился теперь – сейчас он чувствовал себя опустошенным, будто его жестоко обманули, хотя он и сам был рад обмануться ради Айвори и ее более сильной напарницы. И он знал, что продолжит обманываться дальше, продолжит дарить подарки уже Терре Салливан, надеясь, что та победит, хотя куда разумнее было бы бросить эту затею. Он вдруг подумал: а по-настоящему ли гибнут трибуты? Прежде Кальвусу не было до этого дела: схема Голодных Игр была отработана до мельчайших деталей, все шло по четкому плану: зрители – смотрят, трибуты – умирают, победитель – возвращается в столицу с триумфом. Шоу было красочным, шоу было интересным, и люди глотали его разрозненные фрагменты, даже не пережевывая, как изголодавшиеся шакалы и грифы-падальщики. Мысль об этом была неприятна Кальвусу, до отвращения неприятна – ведь и он превратился в такого же падальщика. Хотя он и хотел помочь своим любимицам совершенно искренне, но он тоже купился, тоже принял Игры за чистую монету – странно, гадко было осознавать это, особенно потому, что прежде вся эта аренная суматоха нисколько его не интересовала.

У его ног тихонько скулил Альф, стуча лапой по бежевому ковру – наверное, чувствовал горечь хозяина или смерть Айвори. Ее тело уже забрали с арены механические щупальца планолета, и Терра, до сих пор не отошедшая от потрясения – едва ли она вообще сможет оправиться, – теперь понуро брела по лесу. Кальвусу было жаль ее, но чем он может помочь этой отчаявшейся девушке, которая только что прокляла весь Капитолий? Ей, вытерпевшей уже немало на арене, он отчаянно желал победы сейчас, после гибели ее напарницы, и пообещал себе сделать все, чтобы помочь Терре дойти до конца. Но он уже однажды хотел этого, а в итоге отказалось, что от спонсоров зависит не так много, как обещают телевизионщики. И все же… Все же он попробует. Начнет с доспехов, например: если спину и грудь Терры будут защищать прочные металлические пластины, она может чувствовать себя относительно безопасно – и почему он не подумал об этом раньше, ведь тогда и Айвори могла пережить этот день… Но теперь уже слишком поздно, и потому Кальвус Фид набирал номер оплаты доспеха для своей оставшейся в живых фаворитки. На душе было как-то паршиво.

***

Джемма Сервéй, потягивая из трубочки сладкий алкогольный коктейль, лениво наблюдала за тем, как Тимис Кардью зашивает рану на плече Иштар. Хороший мальчик, неглупый, многообещающий… Но Джемму интересовал не он, а его целеустремленная напарница. Иштар напоминала Джемме ее саму сорок пять лет назад: в свои восемнадцать она была точно такой же. Стремилась к успеху и не боялась рвать глотки конкурентам, шла к своей цели, принимая максимум усилий. Отлично образованная, теперь она ворочала огромным бизнесом, совершая сделки с землей по всему Капитолию и протягивая свои длинные руки в каждый из двенадцати дистриктов: ведомство работало, как часы.

Как часы работала и команда распорядителей Голодных Игр: подарок Джеммы, медикаменты для Иштар Пибоди, они доставили на арену в два счета, и пока девушка стонала от боли, Джемма приглядывалась к ней, находя все больше сходства с собой. Волевой взгляд, упорство, гибкий ум – она видела эту девочку насквозь, она желала ей победы, безусловно. Триумф Иштар был бы правильным – пожалуй, она одна из немногих в этом сезоне, кто действительно достоин его. Джемма выделила бы еще девочку из Четвертого – но та слишком легко поддавалась психологическому давлению, это бросалось в глаза, – и молодого человека из Дистрикта-1, но молодые люди из Дистрикта-1 слишком часто одерживали победу, а этот казался Джемме разболтанным: не хватало ему внутреннего стержня, он был слишком себе на уме. Это неправильно, и потому Иштар вызывала у влиятельной капитолийской дамы больше симпатии. Помочь ей в критической ситуации стало для нее делом чести.

– Девочки, поживее, приберитесь здесь! Неужели я каждый раз должна напоминать об этом?! – Джемма перебросила ногу на ногу и смахнула с коленки, обтянутой черной кожей, невидимую пылинку. Пара безгласых девушек, тенями отделившихся от выкрашенных холодно-мятной краской стен, тут же засуетилась, забирая с журнального столика поднос с пустым бокалом, протирая крохотную лужицу на лакированном белом дереве и вынося из бара новый напиток. Джемма благосклонно кивнула, поправляя на переносице солнцезащитные очки в фиолетовой оправе, щедро усыпанной стразами. Она взяла со столика бокал, на дне которого плескался карамельного цвета коньяк, выпила его залпом и поднялась с кожаного дивана. В тот же миг по дому разлилась трель дверного звонка, и на пороге появился, подбрасывая в руке ключи от автомобиля, молодой синеволосый мужчина. Джемма обворожительно улыбнулась, взбивая короткую стрижку наманикюренными пальцами и протягивая ему ладонь. Это был ее новый ухажер, в два раза моложе самой Джеммы, что заметно тешило ее самолюбие. Сегодня он обещал сводить ее в недавно открывшийся ресторан, так что трибутам – даже Иштар Пибоди – придется подождать: успешная капитолийская бизнес-леди не нанималась ей в няньки, и если окажется, что за девчонкой постоянно надо приглядывать – что ж, тогда Джемма Сервей разочаруется в своем выборе. Точно так же, как – она на это надеялась – разочаровался сегодня один из ее коллег, Кальвус Фид: Джемма знала, он делал подарки девушке-трибуту, погибшей сегодня, и злорадно улыбалась при мысли об этом: с Кальвусом у нее была давнишняя вражда. Строптивый и наглый, он отказывался признавать ее авторитет – что ж, однажды это выйдет ему боком, а пока – пока его фавориты в Квартальной Бойне проигрывают фаворитам Джеммы. И это не могло не радовать.

***

Донату Никсию радовало то, что ее любимого трибута можно назвать счастливчиком: пока что Хиону везло, и молодая капитолийка с пушистыми розовыми кудряшками спокойно наблюдала за его судьбой. Донате жаль только было, что Хион перестал петь, уйдя от своих союзниц, и что разбил подаренную ею лютню, защищаясь от волка. Лютня была красивая и так подходила молодому человеку – но что поделать, по крайней мере, Вагнер был жив, а это уже дорогого стоило. Быть может, он победит, и тогда Доната попросит его играть в ее консерватории – не на лютне, но на любом инструменте, что выберет юноша. В конце концов, творческие люди должны держаться рядом – а Хион так сладко поет… Нужно лишь выбрать для него подходящую композицию, и зал будет ликовать.

Доната перебирала длинными тонкими пальцами, изящно разрисованными розовой краской, упругие струны арфы и напевала себе под нос, краем глаза поглядывая на экран телевизора. Она сделала небольшую ставку на Хиона, рассчитывая, что его победа принесет ей некую сумму на открытие еще одной консерватории, но деньги волновали ее меньше всего – просто могли стать приятным дополнением в случае чего. Но уповать на них было нельзя: Доната прекрасно знала, каковы шансы у мальчишки из Дистрикта-8 одержать победу. Но она верила в него и искренне желала ему удачи – в этом желании было столько детской непосредственности, столько наивности, что порой Доната сама себе удивлялась. Об окружающих и говорить нечего – ни один из них не верил, что розововолосой арфистке уже почти тридцать лет. И если быть честной, то это обстоятельство даже играло ей на руку: никто не воспринимал Донату всерьез, и благодаря этому она не раз получала для себя ту или иную выгоду: от скидок на аренду зала до новых возможностей развития музыкальной культуры, потому что популярная музыка Капитолия заставляла ее морщиться от отвращения. Даже в шутливом исполнении Хиона Вагнера.

Хиону Вагнеру, к слову, приходилось не так сладко, как могло бы показаться на первый взгляд: падая в тоннель, он сильно повредил ногу и с трудом мог наступать на нее – а продолжать путь надо было. Поэтому Доната решила помочь юноше – отправила ему крохотный тюбик целебной мази и эластичный бинт. Пусть знает, что его спонсор – не просто безалаберная девица с лютней (если, конечно, он вообще задумывался о том, кто присылает ему подарки).

Посылка вызвала у Хиона благодарную улыбку – и Доната Никсия расцвела от счастья, размышляя о том, как здорово бы было, помоги она ему победить. Если так случится, то она непременно, обязательно познакомится с ним, расскажет, как переживала, когда он чуть не погиб в стычке с Двенадцатым и когда покинул напарниц, и… и наверняка до финала произойдет еще немало захватывающих событий, так что Донате оставалось усмирять свою бурную фантазию и мысленно желать Хиону терпения и – снова – удачи. Нога его спустя короткое время, очевидно, зажила, и он продолжил свой путь по подземному коридору, заставляя зрителей гадать, куда же он его выведет. Доната Никсия верила, что ее подопечный найдет в конце своего пути что-то, что поможет ему на арене, и взволнованнее перебирала струны своего инструмента.

========== XXVII ==========

Марбл сидит на нагретом солнцем камне, затачивая кинжал, и раздраженно поглядывает в сторону Сандала: трус и хлюпик, не место ему на Голодных Играх. Рвется к победе, а из себя представляет – пшик, пустое место. Нет в нем психологической устойчивости, не готов убивать – ну как, как его выбрали? Сидел бы в своем Четвертом дистрикте, удил рыбу старым спиннингом, или что они там еще делают… Марбл думал, идти на Квартальную Бойню – почетно, думал, соперники подберутся достойные… На практике одну из самых достойных он убил в первый же день, ну да Анести сама напросилась, а второй – слишком рассудителен и осмотрителен: Диаманд все велит ему не пылить, тьфу. Еще хороши Третьи и, возможно, Десятый – с ним бы побороться… В общем, валить пора из этой клоаки. Но сперва – избавить Сандала от нерешительности: Марбл уверен, что окажет ему милость, прирезав сейчас. Эх, жаль, что Шортли не такой воинственный – они с ним похожей комплекции, широкоплечие, и рост примерно один, навыки ближнего боя у Сандала неплохи… Интересно было бы побороться, доказать свою силу… Или даже признать поражение: такому противнику проиграть не стыдно. Было бы не стыдно, осекся Марбл, если бы тот тоже хотел сражаться.

Сандал, не подозревая о мыслях напарника, жарит крольчатину на углях: по окрестностям плывет дурманящий аромат хорошего мяса, и это больше похоже на пикник где-то недалеко от дома, чем на Голодные Игры – хотя ребята действительно голодны после охоты, которую открыли на них распорядители. Кони, всадники в доспехах, свора собак – все это разожгло в Марбле зверский аппетит, но пока все улеглось, пока они с Диамандом отволокли трупы подальше от Рога изобилия, пока Сандал проверил силки и подбил пару кроликов, день склонился к вечеру, и их обед плавно перетек в ранний ужин. И когда мясо наконец прожарено достаточно, Марбл и его напарники рассаживаются друг напротив друга, разливают добытое в погребе вино по кубкам, найденным в Роге, и Диаманд произносит короткий тост – за то, что сегодня они работали как слаженная команда. Вот они – шик, блеск, роскошь, вот оно – празднование достойной победы, хотя выиграна лишь одна битва, а война продолжается… Марбл щурит глаза на дворцовые развалины в лучах закатного солнца и чувствует себя то ли гладиатором, то ли просто славным воином – еще бы заполучить трон Победителя Квартальной Бойни… Арена вдохновляет его, разжигает еще большее желание выиграть, и хотя прежде Марбл Хейт не замечал за собой подобной восторженности и сентиментальности, но история с детства привлекает его, и сейчас на ум идут многие имена, многие красивые битвы тех времен, когда еще не было Панема… Он ухмыляется, отпив вино из кубка: у его ног могут лежать почести и слава, нужно только замахнуться мечом… Но не сейчас. Сейчас молодые люди рядом с ним – его верные соратники (ты только не заиграйся, Марбл Хейт, осекает он себя и тут же успокаивается: союзы редко бывают долговечными, тем более – союзы арены).

***

Хион бредет по подземному ходу, неуклюже подволакивая за собой поврежденную ногу: наступать на нее пока больно – наверное, растяжение, ну да это ерунда, это залечит мазь, присланная спонсором (вот же дурак, тратит деньги на такого бесполезного парня – хотя Хиону грех жаловаться, да и вообще, он счастлив одному тому, что до сих пор жив).

Интересно, который час, думает Хион, идя в каком-то смутном полумраке, и кто из трибутов погиб. И сколько осталось живых – он сбился, кажется, со счету, пытаясь собрать в кучу разрозненные кусочки минувших дней: что было сегодня, а что – позавчера?.. Впрочем, даже понятие «сегодня» делается зыбким в его голове, до краев размытым по этому подземелью: что, если прошел уже целый день?.. Хотя было бы неплохо отсидеться в тоннеле до тех пор, пока его соперники не поубивают друг друга – мысль так заманчива, но Хион прекрасно знает, что распорядители этого не допустят. И он готовит себя к неизбежной подлой неожиданности, которую в любой момент может выкинуть больная фантазия капитолийцев.

Стоит Хиону подумать о распорядителях, как впереди он замечает очертания лестницы, ведущей вверх: подниматься приходится ощупью, и Хион, насчитав четыре ступеньки, упирается в стену: тупик. Чертов Капитолий – и как ему выбраться теперь отсюда? Обойти ступени внизу невозможно – они и сами выдолблены прямо в породе, с обеих сторон – стены тоннеля; значит, если выход где-то и есть, то… Сглотнув, Хион принимается шарить ладонями вдоль скользких от сырости стен: может, где-то есть механизм, приводящий в действие какую-нибудь потайную дверь? Ему бы фонарик – хоть немного осветить подземелье, – но фонарика нет, и приходится действовать практически на ощупь. Хион методично прощупывает каменную кладку перед собой, начиная раздражаться и впадать в панику: если он не найдет выход здесь, то придется возвращаться, откуда пришел, и быть может, в лесу уже безопасно, насколько это возможно в пределах арены, но Хион уже так устал, и нога то и дело давала о себе знать… Видимо, на какое-то время ему придется остаться здесь: немного поспать, а дальше… А дальше будущее казалось Хиону слишком зыбким: у него почти не осталось воды, а тех нескольких глотков, что плескались на дне фляги, надолго не хватит. Сколько там человек может прожить без воды?.. Дойдет ли он вообще обратно? Отчаявшись, Хион в сердцах бьет кулаком по низкому потолку, нависшему прямо над головой, и вздрагивает: наверху что-то брякнуло. Настороженно присев, Вагнер склоняет голову набок, чтобы удобнее было изучить потолок, и осторожно водит по нему руками: снова легкий стук, и присмотревшись, можно разглядеть наверху небольшую квадратную плиту – кажется, она не закреплена. Хион упирается в нее ладонями и медленно разгибает локти: нехотя плита поднимается, и Хион сдвигает ее в сторону. В тоннель брызжет рыжеватый свет, и Вагнер невольно улыбается: оказывается, все не так плохо. Подтянувшись на руках, он может подняться над отверстием в потолке и бегло осмотреться: снова какой-то подвал, но это, по крайней мере, уже что-то. Правда, выбраться на поверхность оказывается не так уж просто – это удается Хиону лишь с третьей попытки. Вокруг – просторное помещение с кирпичной кладкой, освещаемое закрепленными по периметру лучинами, арочные своды, и всюду – ниши в стенах и круглые деревянные бочонки. Позади – еще один тоннель, узкий и бесконечно длинный, между ниш в трех местах – голая кладка, по форме напоминающая арочный проход, а в самих нишах – пыльные бутылки, заставившие Хиона удивленно вскинуть брови и усмехнуться: алкоголь. Очевидно, хороший: если арена – средневековый замок, а в Роге изобилия девчонки нашли инкрустированный драгоценными камнями гребень, то и в погребах должны храниться отменные напитки. Значит, за все, что ему пришлось вытерпеть, Хиону полагается неплохая награда – он воодушевленно бродит вдоль полок, разглядывая бутылки, и, смахнув пыль со стекла, останавливает свой выбор на золотистого цвета коньяке. Оглядевшись по сторонам, Хион размышляет о том, как ему поступить дальше: идти в глубь нового тоннеля не было ни желания, ни сил, и он решает остаться в погребе хотя бы на время: перекусить, выпить и отдохнуть.

Поместив под спину рюкзак, Хион Вагнер усаживается у правой, если повернуться спиной к тоннелю, стены и приступает к трапезе, почти праздничной: у него есть коньяк, немного вяленого мяса и полпачки сладких сухарей. Значит ли это, что на арене можно почувствовать себя в безопасности? Вагнер почти готов поверить в это, когда крышка от бутылки падает из его рук, звякнув у самой стены. Выругавшись, Хион лезет подобрать ее, но та закатывается в щель. Пытаясь нашарить ее, он вдруг чувствует, что стена легко уходит вовнутрь, словно дверь. «Вот чертовщина», – думает Хион и, навалившись на нее, проскальзывает в открывшийся ход. Его взору открывается неосвещенная комната с разбитыми окнами, маленькая, почти необставленная. В углу – узкая незастеленная кровать, напротив – тумбочка и кувшин с отколотой ручкой, вот и вся мебель. Заглянув в кувшин, Хион с удивлением замечает, что тот почти до краев наполнен водой, на удивление чистой, и, озираясь кругом, подходит к окну. На улице уже стемнело, но звезд пока не видно – значит, с тех пор, как он плутал по подземелью, прошло меньше времени, чем Хион мог бы вообразить. Значит, он еще не пропустил вечерние «новости» – можно будет узнать, кто погиб сегодня. Пожалуй, из окна откроется хороший вид на скорбное зрелище – а пока Хион Вагнер возвращается к своему ужину. Сегодня он больше никуда не пойдет.

Звуки гимна застают его как раз тогда, когда он, опустошив уже треть бутылки коньяка, сидит на жесткой кровати и гадает – то ли организм у него такой крепкий, то ли коньяк капитолийцы подсунули ненастоящий. Во всяком случае, он почти не чувствует себя пьяным, хотя так хотелось бы забыться – и, вздохнув, подходит к окну. Как раз вовремя: на темном небе – портрет широко улыбающейся Айвори Ферфакс, и Хион не в силах сдержать досадный стон. Мог ли он подумать – еще вчера эта девушка искренне смеялась над его наиглупейшими шутками, а теперь… Дело дрянь – хотя Хиону, по крайней мере, удалось избежать участи свидетеля ее гибели (какая малодушная мысль, в ужасе думает он и трясет головой). Так или иначе, Айвори была добра к нему, и смириться с ее смертью, поверить в нее и принять оказывается не так уж просто. Чтобы затопить ненужную на арене жалость, Хион делает еще несколько больших глотков неправильного коньяка и в изнеможении падает на кровать. Утром что-нибудь обязательно переменится, думает он перед тем как уснуть.

Утро и впрямь несет за собой перемены, но не для Хиона вовсе: грохот и колокольный звон будит чутко спящую Анемону. Приоткрыв глаза, она замечает, что Ром, который должен был нести караул, задремал, и с жалостью думает: «Устал, бедняга…» В следующий миг башню, в которой они ночуют, сотрясает грохот, и Мона, бросив беглый взгляд в окно, понимает: надо выбираться.

– Ром, вставай! Обвал! – Она толкает его в бок, ведомая совестью и треклятым ощущением, что должна всем помогать. Ром, мигом вскочив, тут же оценивает обстановку.

– Похоже на землетрясение, – коротко бросает он, торопливо подбирая с пола свои вещи. Мона в ужасе смотрит через узкое окошко-бойницу на то, как огромные куски кирпича осыпаются на землю со всех сторон: рушится не только их башня, но и те, что стоят неподалеку. Они-то и разбудили Мону – распорядители дали им немного времени, и их укрытие затряслось чуть позже. Однако медлить нельзя: грохот усиливается, а сверху на них сыплются мелкие обломки, больно ударяя по плечам, и Анемона, укрывая голову руками, уже чувствует, как пол ходит под нею. А несколько мгновений спустя обнаруживает себя бегущей вниз по винтовой лестнице, и ступеньки уходят из-под ног – но она все бежит в суматохе, и Ром бежит, и хотя они команда, спасает каждый лишь собственную шкуру. Что делает Гаррисон, Анемона не видит, но сама в какой-то миг, опасаясь рухнуть на землю и оказаться под завалами, хватается длинными пальцами за выступ в стене. Какой-то железный крюк – некогда гадать о его предназначении, и Мона лишь испуганно сжимает ладони крепче, почти повиснув. А несколько мгновений спустя прямо перед ней на лестницу обрушивается груда камней, отрезая путь вниз – единственный путь к спасению. Башня кренится набок.

– Ро-о-ом! – в отчаянии зовет Анемона. Она не хотела бы показывать, что ей нужна помощь, но самой ей не справиться, ни за что не справиться. А Рома словно след простыл: вот и весь союз, неужели… Как можно быть такой глупой и доверчивой?!

Перед глазами пляшут темные пятна, и у Моны кружится голова. Где-то снова что-то падает, и она, взвизгнув, втягивает голову в плечи, а затем судорожно смотрит по сторонам: ну же, хоть какой-нибудь выход, он должен быть!

Она находит его почти тут же, в бойнице в шаге от нее. Ту хорошенько разворотило землетрясением: проем стал чуть ли не втрое шире прежнего, и худенькая Анемона легко протиснется в него. Придется прыгать. Иного выхода у нее нет: если не поторопиться, ее вот-вот придавит завалами кирпича – Мона и без того с трудом уклоняется от обломков, что валятся с потолка, оставляя на загорелой коже синяки и ссадины. Если она не прыгнет – погибнет точно; если прыгнет… Что ж, надо признать, что вероятность остаться в живых после прыжка с такой высоты довольно мала, но зато ее точно не погребет под собою рухнувшая башня – та кренится в противоположную сторону, и если Моне немного повезет, она сможет съехать по покатому склону, как с детской горки. Тогда и повреждения будут не такими… страшными.

Одной рукой держась за крюк в стене, Анемона нерешительно приближается к бойнице и тут же вцепляется в уступ, чтобы не упасть. Где-то, как будто вдалеке, раздается грохот, похожий на звук взрыва, а следом – ругань: Ром матерится. Но он все еще жив – пушки не стреляли, – и она, Мона, жива, вот только полностью деморализована: совсем рядом с ней падает здоровенная балка, заставляя Анемону расплакаться от страха. И что там делает Гаррисон?..

Сглотнув, Мона сжимает губы и перебирается на окно, кое-как усевшись в проеме. И понимает, что сама ни за что в жизни не съедет вниз: слишком высоко. От открывшегося вида кружится голова, и пальцы свело судорогой: она даже не может разжать их, схватившись за выступы. Но башня снова содрогается, уходя немного в землю, и Анемону подбрасывает наверх – а затем руки непроизвольно разжимаются, и она, зажмурившись и истошно крича, соскальзывает вдоль кирпичной стены, пытаясь прижаться к ней всем телом, отчаянно хватаясь руками за скользкий кирпич. У подножия башни вьется густой плющ, и Мона еще в сознании пытается зацепиться пальцами за толстые стебли. А потом – острая боль, и в глазах темнеет.

Ром уже на земле – ковыляет среди обломков, потирает обожженное плечо и разодранные колени, но довольно ухмыляется: его устройства сработали на ура. Пара небольших взрывов, и он пробрался через завалы на лестнице почти без увечий, а теперь твердо стоит ногами на земле. Правда, радоваться еще рано – уйти бы отсюда от греха подальше… Башня еще не рухнула – вдруг резко сменит направление и шмякнется прямо на него? Вот смеху будет, такой умный, всю жизнь хвастался, как хорошо понимает законы физики, и… Ну уж нет. Перелезая через груды кирпича, Ром стремится выйти на ровную местность. С Анемоной они разделились – что ж, так даже лучше, их союз был вынужденным, думает он, и пушка вроде бы не стреляла – значит, девчонка жива и тоже выберется…

Размышляя так, он движется от выхода из башни в ту сторону, куда она не должна упасть, и вдруг замечает у подножия, среди обломков и зелени, тело в трибутской форме. И, раздосадованно вздохнув, спешит к нему: напарница все же. Не заметь он ее сейчас – ушел бы со спокойной совестью, но теперь как-то… Что-то не дает. Паршиво это. В конце концов, она разбудила его – как знать, успел бы он выбраться отсюда, если бы не она?..

Мона недвижно лежит среди груды камней, но пульс у шеи прощупывается: значит, жива. Видимых серьезных повреждений Ром не замечает, но все равно приводит ее в чувство несильным ударом по щеке. Анемона чуть слышно стонет, разлепив свои огромные зеленоватые глаза.

– Ты как? Встать сможешь? Что-то болит? – быстро и четко спрашивает Ром. Посмотрев по сторонам, Мона пытается подняться, опираясь на его плечо, но тут же морщится от боли:

– Нога…

«Отлично, – думает Ром, – я вытащу тебя, и мы квиты». Вздохнув, он поднимает ее на руки и ковыляет прочь, подальше от зоны разрушения. Когда арена чуть успокоится, он посмотрит, что там с ногой союзницы, а заодно залатает собственные боевые раны.

========== XXVIII ==========

– Добрый день, госпожа Голдман! Меркурий, рад видеть, – Эрот пожал руку ее мужу, учтиво склонил голову и уступил Лиссе место за главным монитором. Та благосклонно кивнула и, присев, постучала о стол кипой бумаг.