Текст книги "Аленкин клад. Повести"
Автор книги: Иван Краснобрыжий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
Глава одиннадцатая
Дородная женщина в белом халате скалой встала на пути Задольного.
– Я на минутку! – умолял Игорь. – Только на одну минутку!
– С трех до пяти!
Толстая женщина перед самым носом Игоря захлопнула дверь. Он потоптался на заснеженных порожках и опять свое:
– Я только на минутку!
– Шоб ты сказывся! Прилип, як той репьях! Разогрешит главна – проходь.
– Главная? Я ей звонил по телефону. Она разрешила подъехать.
– Ох и настырный! – немного смягчилась несговорчивая женщина. – А ты, хлопец, не брешешь?
– Я?!
– Сама зараз спытаю.
Задольный выждал, когда неумолимый страж скроется за поворотом коридора, быстро прошмыгнул на второй этаж и у первой встретившейся больной спросил:
– В какой палате лежит Аня Подлесная?
– Молоденькая такая? Беленькая, да?
– Она.
– В десятой.
Игорь, озираясь по сторонам, бочком вошел в десятую палату. Аня лежала на кровати у окна. Он на цыпочках подошел к ней и положил на тумбочку коробку конфет.
– Это ты? – Аня открыла глаза. – Как там наши?
– Все хорошо. – Игорю хотелось чем-то утешить, подбодрить Аню, но как это сделать, он не знал и, чуточку краснея, пообещал: – Я буду каждый день к тебе приходить.
– Честное слово?
– Аня!..
– Маме ничего не сообщайте. Половину моей зарплаты перешлите ей сегодня. Она собиралась кое-что купить сестренкам.
– Хорошо.
– В институт я курсовую по технологии не успела отправить. Она в общежитии, в тумбочке. Если можно, проверь последние расчеты и, пожалуйста, отправь.
– Все будет сделано…
Тихий, успокаивающий голос Игоря Ане показался давным-давно знакомым. Ей хотелось взглянуть ему прямо в глаза, но проклятая застенчивость и боязнь выдать тайну сердца одержали верх над желанием, и она порозовевшим лицом уткнулась в подушку.
– Больно? – наклоняясь, спросил Игорь. – Потерпи. Врачи уверяют, что все будет хорошо. Принести тебе молока? Ты не стесняйся…
Игорь решился шепнуть еще одно слово, но не успел. В палату, переваливаясь с боку на бок, бесшумно вошла толстая женщина и, всплеснув короткими руками, выдохнула:
– Вот бисов сын!
– Я сейчас! – заторопился Игорь. – Я сию минуту…
– Геть![1]1
Удались!
[Закрыть]
Игорь, отступая к двери, кивком головы простился с Аней. Она смотрела на него чистыми, доверчивыми глазами, словно хотела сказать о самом главном, которого так не хватало в жизни Задольного.
– Геть!
Игорь с опущенной головой вышел из больницы и, проклиная сварливую женщину, зашагал по людной улице.
Дорога к дому Задольному показалась удивительно короткой. Он, не замечая знакомых, которые с ним здоровались теплее обычного, шагал с высоко поднятой головой и проклинал себя за слепоту: «Три года она была рядом!.. Чурбан я бездушный!..»
Запас ругательных слов у Игоря быстро иссяк. Он, обзывая себя распоследним дураком, вошел в квартиру, присел на раскладушку и, чего раньше с ним не случалось, посмотрел на свою жизнь как бы со стороны.
Молодость. Несет она человека по жизни, как застоявшийся конь седока по широкой степи. Несет ширококрылая, и нет ей дела, нет печали остановиться на полном скаку, чтобы седок всеми мускулами ощутил вылет из седла, чтобы научился как можно раньше крепче держать в руках свою судьбу.
Личная жизнь Игоря, казавшаяся еще вчера простой и ясной, стала перед ним раскрываться во всей сложности, которую он неожиданно начал читать, точно мудрую книгу с десятками трудных и суровых страниц. Каждая глава этой книги помогала Задольному разобраться в окружающих людях, понять их слабинки, хитрости, честно оценить свои поступки и способности.
«Осокин – хитрюга и грубый дипломат. Хитрости у него, конечно, больше. Работать рядом с таким человеком опасно и противно. Он в трудную минуту думает только о своей шкуре…»
Бой стенных часов прервал мысли Задольного. Он разделся, поставил будильник на табуретку, стоявшую рядом с раскладушкой, и решил немного уснуть. Сон, как назло, не приходил.
«Пилипчук – человек изворотливый, тонкий. Своего благополучия он достигает мягкостью, вежливостью, улыбкой и гибкостью позвоночника».
Игорь поднялся с раскладушки, принял душ и, немного успокоившись, рассудил:
«Настоящий человек вечно стремится к прекрасному. И, естественно, бывает до поры до времени ослепленным счастьем жизни. И это не случайно. В семье, школе, на фабриках, заводах… всюду человека воспитывают на хороших примерах. О пошлых людишках у нас говорят мало и скупо. А они, пользуясь благоприятной обстановкой, живут рядом с нами своими мелкими страстишками и до первого испытания на прочность остаются незамеченными».
Думы о жизни заставляли Игоря сравнивать людей, присматриваться к ним со всех сторон и выносить им суровый, но честный приговор.
«На последнем курсе института я познакомился с Ириной. Чем же она мне понравилась? Аккуратностью? Нет. Глубоким знанием жизни? Нежностью и сердечной теплотой? Нет. Она часто упрекала меня в простоте, советовала застегивать душу на все пуговицы, не быть слишком откровенным, доверчивым. Но где? Где же, черт меня подери, я живу? Если слушать Ирину, станешь похожим на кого угодно, только не на русского человека. Я, конечно, дурак, с ней во многом соглашался. А как она относится к людям? Боже мой!.. На каждого человека смотрит рационалистически: чем он может быть полезен? Свои взгляды на жизнь она с какой-то въедливостью старалась прививать и мне. И не только прививать, но и добиваться их расцвета. Рядом с ней я был теленочком на веревочке. Стоило мне в компании рассказать соленый анекдот или на улице громко засмеяться, Ирина прищуривала выпуклые глаза, подернутые туманной грустью, и, покачивая античной головкой, с еле уловимым цоканьем в голосе замечала: „Не этицно!“ Но почему, почему она мне нравилась? Почему я пишу ей письма и приглашаю в Яснодольск?»
Воспоминания о прошлом помогли Игорю увидеть Ирину как бы снова, но увидеть глазами уже не того студента, который рядом с ней казался учеником. Он посмотрел на нее глазами человека, кое-что познавшего в жизни.
«Кто же ты, Ирина? – думал Игорь. – Хитрая невеста, мечтающая стать женой хотя бы лысого аспиранта. А я, дурак, приглашаю ее в Яснодольск…»
Задольный вскочил с раскладушки, вынул из кармана пиджака ответ Ирине, изорвал его на мелкие клочки и, выбросив в корзинку, обрадовался: «Хорошо не успел отправить! Ей, обнищавшей душою, терять уже нечего. Соберет чемоданчик и прикатит. Вот тогда-то попробуй расхлебаться!..»
Мысли об Ирине Златогорской у Игоря как-то незаметно отступили на задний план. Он, легко вздохнув, снова прилег на диван и с радостью подумал о Гае:
«С такими людьми, как Иван Алексеевич, и в огне не сгоришь, и в воде не утонешь».
…Усталость окончательно сморила Задольного, и он не заметил, когда уснул.
Глава двенадцатая
Мария Антоновна защебетала так радостно, точно ласточка, возвратись из стран заморских в родное гнездо.
– Мы сами! Сами разденемся! – протестовал Вереница. – Ты нам, Антоновна, чайку по стаканчику. Нашего. Студенческого.
– Да каким же ветром тебя, Акимушка, занесло в наши края? Как здоровье Аринушки?.. Не болеет? Рада! Честное слово, радуюсь за нее! А тебя, Акимушка, ни заботы, ни годы не старят!..
– Некогда, Антоновна, дряхлеть, – улыбался Вереница. – Старость любит с бездельниками дружить. Вот только седина проклятая…
– Она тебе к лицу! – слукавил Андрей Карпович.
Аким Сидорович достал из портфеля коробку конфет «Птичье молоко» и, вручив Марии Антоновне, вспомнил прошлое:
– Надеюсь, не забыла, как мы с Андреем поцапались на твоих именинах?
– Уймитесь, петухи проклятые! – топнула ногой Мария Антоновна.
Ее голос с мягкой картавинкой прозвучал почти точно так, как в студенческие годы, но Аким Сидорович не уловил в нем той страсти, которая в прошлом заставляла биться чаще сердце.
Мария Антоновна через минуту выставила на стол столько съестного – взвод солдат не осилит.
– Только по стакану чая! – взмолился Аким Сидорович. – Пировать нам некогда.
– Нет уж, милые!..
Как ни отговаривался Аким Сидорович, хозяйка добилась своего: пришлось и стопочку коньяка пригубить, и тарелку куриного бульона осилить, и осетринки копченой попробовать…
Мария Антоновна поставила на стол шумящий самовар, вазочки с клубничным вареньем и, уверяя, что Акиму Сидоровичу даже во сне не доводилось пробовать подобной сладости, не допускающим возражения тоном заметила:
– Ваши дела не Алитет. Они в горы не убегут. Выпейте по стаканчику чайку – и на покой. Пока будете отдыхать, я приготовлю обед.
Аким Сидорович поблагодарил хозяйку за хлебосольство и, глядя на нее, подумал: «Стареешь, Машенька. Морщинок у глаз, хоть отбавляй. А какая ты была девка – огонь! Эх, годы!..»
– Акимушка, – обратился к Веренице Андрей Карпович, – прошу в спальню. Ты ведь тоже целую ночь глаз не смыкал.
Осокин в полосатой пижаме вошел в прохладную спальню и, приподняв на кровати одеяло, задумался.
– Ты чего хмуришь брови? – поинтересовался Вереница. – Если есть на сердце тяжкое – выкладывай.
– Ты меня спрашиваешь?
– Третьего здесь нет.
Осокин, заложив руки за спину, прошелся по спальне и, остановившись у кровати, спросил Вереницу:
– Угадай, о чем я думаю?
– Радуешься за спасенные катализаторы. Радуешься? Говори?
– В точку угодил. Но это только одна сторона медали.
– Вторая тебя, конечно, волнует больше?
Осокин взглянул на Акима Сидоровича и, заметив в его глазах любопытство, кахикнул.
«Он еще в студенческие годы гак покашливал, когда в чем-то был не прав, – вспомнил Вереница. – Столько лет прошло, а привычка не изменилась».
– Как сказать, – уклонился от прямого ответа Осокин. – Вторую сторону медали можно рассматривать под разными углами.
Аким Сидорович вопросительно посмотрел на друга детства. Андрей Карпович, поняв, что пора начинать откровенный разговор, спросил:
– Какое, Акимушка, у тебя сложилось мнение о бюро? Только начистоту. Мы знаем друг друга не первый год…
Андрей Карпович минуты две ходил вокруг да около, стараясь подобрать точные слова для выражения мыслей, но их не находилось, и он, краснея, умолк. Вереница пошел в открытую:
– Андрей, играть в прятки нам мешает возраст.
– Все это, Акимушка, так. Если на случай в цехе аммиака смотреть глазами Гая, Полюшкина, Гришина, Задольного… Но если хорошенько взвесить все обстоятельства и учесть кое-какие особенности…
– Например?
– Фактов можно привести много. Вот хотя бы мои личные отношения с Гаем.
– Ты, наверное, на бюро горкома частенько его критикуешь?
– Не так уж слишком, но кое-что не стесняюсь замечать…
– Продолжай. Я слушаю.
– Да как сказать. Яснодольск – не Москва. Тут на одной стороне чихнешь, на другой – слышно. А если к этому прибавить еще обстоятельство…
– Какое?
– Химкомбинат – крупнейшее предприятие в округе. У меня, как у руководителя, больше шансов оказывать, так сказать, практическую помощь людям.
– Тебя за это упрекают?
– Да нет. Я, так сказать, к другому подвожу.
– Интересно, – приподнялся в кровати Вереница.
– Есть у русского народа мудрая сказка о берлоге и двух медведях…
– Так-так-так…
Андрей Карпович, опасаясь крутых поворотов, решил действовать с удвоенной осторожностью:
– Одни руководители правильно понимают свои задачи, другие, сами того не замечая, не желают мириться… Как бы точнее сказать? Честное слово, и выражения подходящего не найду. Понимаешь, Акимушка, все это чертовски сложно… Тут, как говорится, наскоком не объяснишь. Тут надо не только ухватиться за ниточку в клубочке… Все это, дорогой, очень сложно…
– А ты не старайся усложнять.
Осокин, уловив в голосе Акима Сидоровича призыв к откровенности, немного смутился, но сдаваться… Дудки! Сдаваться он не собирался. Наоборот, им овладела неукротимая страсть выгородить себя в глазах друга, и он решил продолжить разговор в излюбленной форме: правду не открывать и туману слишком много не напускать.
– Ты вот побудешь здесь, Акимушка, и уедешь. Сделаешь, так сказать, оргвыводы, соберешь материал для доклада на коллегии… А я… Мне, как еще дело обернется, здесь жить и работать. Время, дорогой, удивительно меняет людей…
Аким Сидорович, выслушав Осокина, возмутился:
– Андрей, я тебя не узнаю! По-твоему, мы только тем и живем, что стремимся подсидеть, очернить один другого? Если ты устал, отдохни хорошенько. Тебе не кажется, что ты заболел близорукостью? А может быть, маешься другим недугом?
– Каким?
– Болезнью роста.
– Это как понимать?
– Человек возомнит о себе, что он умнее всех, талантливее, дальновиднее… И начинает ему казаться, что его недооценивают, обходят повышением, стараются спихнуть с должности…
– Мы, Акимушка, смотрим на жизнь с разных вышек. Тебе приходится заниматься перспективностью, масштабностью…
– Интересно, – насупился Аким Сидорович. – Ты, может быть, убедишь меня в несоответствии теории с практикой?
Осокин понял, что свернул на опасную тропинку, и с нарочитой бесшабашностью ответил:
– Неужели, Акимушка, нас с тобой надо агитировать за Советскую власть? Дела-то, сам понимаешь, какой оборот принимают.
– Какой?
– Осокин зажимает Задольного. По вине Осокина чуть не случилась авария. Осокин не может достижения научно-исследовательских институтов поставить на широкие рельсы производства…
– Забыл еще одно.
– Именно?
– Подумай хорошенько.
– А если не вспомню?
– Значит, плохо знаешь себя. Или еще хуже – боишься.
– Себя? Неужели, Акимушка, встречаются такие люди?
– Есть. Мы, правда, как-то не придаем этому значения, и плохо делаем.
– А ты лично встречал таких типов?
– Ну, Андрей, пора и соснуть немного.
Вереница прикрыл голову одеялом и, едва смежив веки, Забылся. Осокин из спальни направился в свой кабинет. У огромного, во всю стену, зеркала он остановился и не поверил сам себе. Бесцветные глаза человека с серым лицом изучающе смотрели на него. Андрей Карпович отвернулся от Зеркала и со страхом подумал: «Неужели так можно постареть за одну ночь?»
Осокин прилег на диван. Домашний уют и тишина ему показались гнетущими, настороженными. Он закрыл глаза и начал считать до десяти. Один раз сосчитал, второй, третий… Сон обходил его стороной. Вместо приятного забытья, ему до мельчайших подробностей вспоминались выступления Задольного, Гая, реплики Глыбы… Он старался критически оценить свои поступки, нащупать слабое звено в цепи событий и, замышляя ее разорвать, завязывал узелки на память.
Первый узелок – рапорт Задольного. Второй – попытка обхитрить Пилипчука. Третий – трусость…
«Все это знаю только я один, – самоутешался Осокин. – Никто документально не докажет степень моей вины. За неимением улик по нашим законам человека освобождают даже из-под ареста…»
Минут на десять Осокин забылся и вздрогнул от пришедшей в голову мысли:
«Если человек пугается своих поступков, он терпит поражение до начала сражения».
Подложив кулак под щеку, Андрей Карпович припомнил разговор Акима Сидоровича с Игорем 3 а дольным и снова начал себя упрекать:
«Болван я неотесанный! Этот юнец у меня под носом разрабатывал новую технологию выпуска минеральных удобрений высокой концентрации. Если я еще могу как-то отстаивать идею выпуска таких удобрений, то против готовенькой технологии не попрешь. А как можно было сыграть на этом! Эх, недаром говорят: счастье приходит на порог, да не каждому в руки дается. Новой технологии хватило бы и на диссертации, и на Государственные премии… Если не поддержит Акимушка – крышка!»
Андрей Карпович, чувствуя во всем теле небывалую разбитость и страшную лень, закрыл глаза, но уснуть ему не пришлось. В кабинет вскоре вошла Мария Антоновна, постояла минуты две у дивана и тихим голосом прошептала:
– Вставай, Андрюша. Акимушка уже поднялся. Вы опять на комбинат поедете?
– Надо, милая. Вернемся часикам к шести.
– Не задерживайтесь. Я приготовлю божественный ужин.
Осокин из кабинета вышел немного посвежевшим, но в его глазах по-прежнему таился испуг.
– Как отдохнул? – поинтересовался Вереница, помешивая серебряной ложечкой чай в стакане. – Врачи говорят: сон – лучшее лекарство.
– Немного соснул.
– А я даже забыл, что в гостях. Проснулся и жену зову.
Андрей Карпович позвонил на комбинат и приказал диспетчеру подать машину.
– А может быть, на своих двоих прогуляемся? – предложил Вереница. – Морозцем подышим, город посмотрим…
– Завтра будем знакомиться с городом.
– Нет, мне послезавтра надо быть в Федеративной Республике Германии. Фирма «Лурги» нам предлагает купить новые блоки разделения воздуха…
– Гостя неволить грешно. Но водитель уже выехал за нами.
– А мы его отправим обратно. Сколько километров от твоего дома до комбината?
– Тут недалеко. Почти рядом.
Морозный, солнечный день жил обыкновенной суетой: по шоссе, надрывно рыча, катили тяжелые грузовики, автобусы, бесшумно проносились юркие такси… Аким Сидорович, оглядывая новые дома, восхищался:
– Молодцы архитекторы! Ваш Яснодольск многим похож на Ленинград! За пять лет отгрохать такой город! Это же, Андрей, надо не только уметь, но и располагать огромными средствами. Благосостояние любого народа можно узнать по строительству страны.
Вереница любовался Яснодольском с каким-то юношеским задором и той неподдельной искренностью, которая незаметно передается другим, заставляет их совсем иначе взглянуть на свой город.
– А мы как-то к этому уже привыкли, – меланхолично произнес Осокин. – Тебе, Акимушка, конечно, легче сравнивать. Ты бываешь во многих городах страны, частенько выезжаешь за границу…
У нового гастронома с огромными стеклянными окнами Аким Сидорович остановился и предложил Осокину посмотреть ассортимент продовольственных товаров. Андрей Карпович вначале хотел отказаться, но, сообразив, что Аким Сидорович, как заместитель министра, интересуется снабжением химиков, согласился:
– Я с удовольствием, Акимушка!..
Два гастронома, три промтоварных магазина, две столовые, кафе, ресторан, четыре парикмахерские… Вереница за час заглянул в такое количество мест, которые Осокин не успел посетить за три года.
– А зимний плавательный бассейн в Яснодольске есть? А турбаза? А профилакторий?..
– С меня, как с директора, прежде всего спрашивают план.
– А как на комбинате обстоит дело с детскими яслями, садами?
– Да ты никак, Акимушка, в роли ревизора приехал? За детские ясли и сады у меня отвечает заместитель но быту.
– А кто у тебя отвечает за молодежные общежития? Ты часто заглядываешь туда? – Вереница взял Осокина под руку и неожиданно предложил: – Давай завернем к молодежи?
Предложение Вереницы смутило Осокина. Отказать в просьбе он не смел, но и выполнить ее не мог. И не мог по одной причине: не знал, где находятся общежития рабочих.
– Ты чего насупился? Наверное, стесняешься показывать казенщину? И когда мы с этим покончим, Андрей? Неужели мы настолько бедны, что до сих пор не выгнали из общежитий дух казенщины?
Осокин, шагая по улице, горел одним желанием: встретить кого-либо из комбината, пригласить вместе пройти в общежития и таким образом выскочить из замкнувшейся ловушки. На углу проспекта Химиков и Молодежной, на счастье, встретился руководитель духового оркестра Дворца культуры Борис Иванович Иволгин. Андрей Карпович немного воспрянул духом и первым поприветствовал позарез нужного человека. Иволгин, пораженный небывалым вниманием директора, с улыбочкой откланялся и вприпрыжку, как воробушек, затрусил к автобусной остановке.
– Минутку, – задержал его Осокин. – Мы хотим вас пригласить в общежития. Поинтересуетесь, так сказать, музыкальными запросами молодежи, тем-сем…
– С великим удовольствием! – согласился Иволгин. – Я с великим удовольствием!..
Андрей Карпович, представив Иволгина Веренице, бодро зашагал вперед. Прошли один квартал. Еще один. И еще один. Проспект Химиков свернул направо. Повернул вправо и Андрей Карпович. Иволгин, семеня рядом с Вереницей, удивился:
– Вы же меня, Андрей Карпович, в общежития приглашали?
– Поинтересуетесь, так сказать, музыкальными запросами молодежи, кружок какой-нибудь создадите… Вы у нас по этой части незаменимый человек.
Борис Иванович поинтересовался, не предстоит ли какой фестиваль, потому как сам директор беспокоится о культурно-массовой работе, сколько будет на это мероприятие выделено средств, предложил три кандидатуры, которые могут солидно и на высоком профессиональном уровне заняться хором, танцевальной группой…
– Мы это дело так поставим, – начал заверять Иволгин Осокина, – все только ахнут! Актеры будут читать стихи под барабанный бой!..
– Ладно, об этом после, – остудил пыл Иволгина Оссеин.
– Мы сейчас прямо в общежития? – переспросил упавшим голосом Борис Иванович. – А почему мы идем к хлебокомбинату? Нам же надо в другую сторону.
– В обратную? – уточнил Вереница.
– Да, в обратную, – подтвердил Иволгин.
– Тогда в другой раз туда заглянем.
Борис Иванович обрадовался, что посадил Осокина при высоком начальстве в галошу, и, опасаясь дальнейших осложнений, схитрил:
– Можно, конечно, уже и прямо. Это, Аким Сидорович, совсем рядышком. Точно, Андрей Карпович, рядышком?
– То в обратную сторону, то прямо, – нахмурился Вереница. – Лучше, Карпович, заглянем в цеха…
– Я могу быть свободен? – осведомился Иволгин и, сгибаясь под тяжелым взглядом Осокина, остановился как вкопанный. – Мне можно идти?
– Идите!
Иволгин, откланявшись, засеменил к автобусной остановке. Аким Сидорович и Андрей Карпович молча зашагали вперед.
