Текст книги "Аленкин клад. Повести"

Жаркий экзамен

Раскатистый взрыв залихорадил цех. В лобовое стекло операторской кабины, защищенное мелкой сеткой, со свистом ударили куски сизой окалины и, натолкнувшись на преграду, с шуршаньем посыпались вниз. За первым взрывом прогремел второй. Я растерянно взглянул на старшего оператора блюминга Алексея Лобанова. Он, сидя в мягком кресле, спокойно переключал командоконтролеры. Мое замешательство первым заметил манипуляторщик Геннадий Брагин и, добродушно улыбаясь, пояснил:

– Страшного ничего нет. Это взрывается окалина.

Сверкающие матовым блеском рольганги несли и несли

на железных плечах раскаленные добела слитки стали. Алексей Лобанов и Геннадий Брагин подавали их под огромные, вертящиеся с бешеной скоростью обжимные валы блюминга. Многотонная махина сдавливала эти слитки, с глухим урчаньем протаскивала вперед, возвращала назад и, натужно завывая, отфыркивалась облаками пара.

Могучую песню блюминга минут через пять подхватили прокатные станы, и она перекатистым гулом разлилась по обжимному цеху. Алексей за четверть века привык к этой песне, как дирижер к хорошо сыгравшемуся оркестру. В стальной симфонии блюминга ему знаком каждый аккорд. Зазвенели чуточку громче обычного задние подающие рольганги – включает селектор и советует оператору нагревательных колодцев не нарушать интервал подачи. Забасил надрывно верхний обжимной вал – новый приказ: «Подогрейте слитки!»

Команды старшего оператора – закон. Да иначе и нельзя. Обжим плохо прогретых слитков того и гляди породит брак, перегрузит двигатели, повысит до предела давление на валках… Все это может привести к аварии. Простой блюминга – это остановка всех прокатных станов. Тут уж, как говорится, на старшего оператора весь завод смотрит.

Математики утверждают: старший оператор блюминга за смену делает семьдесят пять тысяч оперативных переключений. И это действительно так. Но мускульные усилия людей в скором будущем возьмет на себя автоматика. Первые электронные помощники человека уже появились на блюминге. Работают они безотказно, но «соревноваться» с операторами пока не могут. Ученые прямо в цехе проверяют созданную в институтах аппаратуру, выявляют ее дефекты и шаг за шагом приближают тот день, когда операторы станут контролерами электронной техники.

Семьдесят пять тысяч оперативных переключений. Выходит, человек – автомат? Нет, на блюминге он не придаток огромной машины. Его труд «паузируется» через каждые два часа. Отработает Алексей Лобанов сто двадцать минут, управление блюмингом передает подменному оператору. Во время «паузы», которая продолжается час, он может в тихой комнате выпить стакан чаю, отдохнуть, принять душ…

Старших операторов блюминга «северной Магнитки» многие рабочие в шутку называют «аристократами». Такое же Заключение об их профессии делают и зарубежные гости. На заводе они бывают часто. Интерес к работе советских металлургов проявляют повышенный. Особенно этим отличаются визитеры из капиталистических стран.

– Наша производительность труда, – рассказывает Алексей Лобанов, – не дает им покоя.

Понять господ капиталистов не трудно. Мощь любого государства в наш век зависит от многого, измеряется производством стали. А сталь, как говорил на встрече с череповецкими металлургами Алексей Николаевич Косыгин: «Это – хлеб. Это – мир».

Стомиллионную тонну стали бригада Владимира Литвинова выдала еще в декабре 1967 года. Вот и беспокоятся господа капиталисты. Приедут на завод и сразу разговор о производительности труда заводят. На стан или блюминг придут – тонны проката подсчитывать начинают.

Пожаловала однажды такая компания и на блюминг к Алексею Лобанову. Японцы интересовались автоматизацией, электроникой. Англичане – технологией обжима слябов. Американцы, о чем-то переговариваясь, держались особняком. Лобанов работал на заниженных скоростях. Американцы справились о весе слитков и, прикинув среднюю производительность блюминга в смену, обрадовались.

– Проектная мощность наших блюмингов, – выразил радость американцев один мистер, – выше советских.

Первого вывода ему, наверное, показалось мало, и он решил его подкрепить новым козырем:

– Наши заводы за счет резервов мощности в любое время могут увеличить производительность на двадцать пять процентов.

Мистер ожидал соответственной реакции на свое сообщение и, немного выпятив грудь, переспросил:

– Вы меня поняли?

– Очень хорошо, – спокойно ответил Алексей. – Но запасы мощности ваших металлургических заводов давно перекрыты.

– Кем? – удивился выхоленный мистер. – Я уверен, что ни одна страна мира на металлургических заводах не имеет такого запаса мощности, каким располагает Америка.

– Ошибаетесь.

Озадаченный мистер высокомерно поднял голову и попросил назвать ту страну, которая может соперничать с Америкой. Алексей, поудобнее усевшись в мягком кресле, подмигнул Геннадию. Тот ответил улыбкой. Заместитель главного инженера завода по прокату, разгадав намерение старшего оператора и манипуляторщика, одобрительно кивнул головой.

– Перехожу на спаренный прокат, – предупредил по селектору оператора нагревательных колодцев Алексей. – Обеспечьте подачу слитков.

Рольганги подкатили к обжимным валкам два двенадцатитонных слитка. Жим. Пропуск вперед. Сдача назад. Геннадий Брагин прямо на ходу перекантовал слябы. Снова жим. Пропуск вперед. Сдача назад. Еще один пропуск вперед – и готовые слябы ушли в листопрокатный цех. Два восьмитонных слитка, предназначенные для блюмсов, Алексей Лобанов прокатал еще быстрее.

Светло-малиновые слитки парами подъезжали и подъезжали к обжимным валкам блюминга. Геннадий стальными ладонями манипулятора быстро смещал их влево, вправо, на лету, перекантовывал на все грани. Алексей передними подающими рольгангами тут же пропускал их вперед, следил за приборами, требовал по селектору ужать до минимума интервал подачи. Слябы и блюмсы, прокатанные с точностью до миллиметра, чуточку приподнимаясь на поющих рольгангах, со скоростью шестибального ветра улетали к обрезному посту, на клети-тысячницы и в листопрокатный цех.

Визитеры из капиталистических стран, стараясь засечь время обжима блюмсов и слябов, поглядывали на часы, но у них ничего не выходило. Алексей и Геннадий с каждой минутой наращивали темп прокатки.

Выхоленный мистер смотался на станы, чтобы собственными глазами посмотреть, как советские металлурги ведут сдвоенный прокат, и, вернувшись на блюминг, упавшим голосом произнес:

– Я вас понимаю. Вы нам показываете предел возможностей.

– Подавайте по три слитка! – смахивая рукавом куртки пот со лба, приказал по селектору оператору нагревательных колодцев Лобанов.

– По три?! – попятился назад американец.

Рольганги поднесли три ярких, как солнце, слитка. Геннадий подхватил их раскаленными ладонями манипулятора и быстро разложил на передних подающих рольгангах в торец. Алексей, почти не приподнимая верхнего обжимного вала, на «космической» скорости прогнал слитки вперед, без торможения вернул их назад… Готовые слябы тут же улетели в листопрокатный цех.

Японцы и англичане, оторвав взгляды от часов, заговорили разом: оживленно, весело. Американский мистер опустил поднятую гордо голову и, думая о чем-то своем, признался:

– Я теперь знаю соперницу нашей страны.

Миллионную тонну стали, выданную бригадой Владимира Литвинова на двенадцатой мартеновской печи, Алексей Лобанов прокатал на час раньше установленного срока. В истории государства это время – миг. А сколько сэкономил таких мгновений для Родины за двадцать пять горячих лет Лобанов! Он начал беречь время очень рано. Ему только сорок два, но он успел поработать, пожалуй, за троих. Сибирские морозы военных лет инеем тронули его виски, лишней морщиной залегли на лбу, научили в жизни не искать легких тропинок и отдавать себя полностью тому делу, которое доверила Родина-мать.

Сейчас трудно сказать, как бы могла сложиться его судьба. Может быть, он стал бы инженером, ученым, космонавтом… У каждого из нас в жизни тысячи дорог. Выбирай любую, шагай к намеченной цели. Но тогда, в тяжелом сорок первом, четырнадцатилетнему Лешке Лобанову, у которого отец сражался под Москвой с фашистами, а на руках матери осталось семеро детей – один другого меньше, некогда было мечтать о больших дорогах. Прямо со школьной скамьи он пришел на завод, точнее, на площадку завода, где прокатные станы, эвакуированные с захваченных врагом территорий, работали под открытым небом.

– Вручили мне масленку, – вспоминает он, – показали, как и что смазывать, и стал я рабочим человеком.

Слово «рабочий» Лобанов произносит степенно, веско. В этом слове вся его жизнь: поднятые на ноги сестренки, братья, подмога в трудную минуту матери-солдатке, пройденный путь от смазчика до старшего оператора блюминга, четверть века горячих вахт, сотни жарких экзаменов…

Трудовые экзамены Алексей Лобанов сдает только на «отлично». Но одно испытание… Оно для него было самым неожиданным и коварным.

Погожим августовским вечером Алексей с женой, сестрой и сыном вышел из лесу к автобусной остановке. Кошелки у Лобановых были полны белых грибов. На лесные трофеи больше всех везло сыну Анатолию.

– Папа, сюда! – звучал его звонкий голос. – Я опять белые нашел!

Не успевал отец срезать ядреных «генералов», сын снова торжествовал:

– Мама, сколько белых!..

Время, проведенное в лесу, было не только охотой за трофеями, но и хорошим отдыхом. Алексей такое удовольствие еще получал на рыбалке, когда с друзьями по цеху уезжал на озеро удить лещей. Но к тому наслаждению нет-нет и прибавлялась печаль. Сидит он с удочкой час, второй, третий… А окаянный лещ даже на анисовые капли нуль внимания! Ходит себе стаями где-то в глубине, и нет ему дела, что Алексея жена встретит насмешкой: «Опять белуга сорвалась?»

Ох, уж эти жены! Они всегда найдут причину для подначек. Разве им докажешь, что лещ – рыба привередливая и не клевала потому, что рыбак забыл в анисовые капли добавить валерьянки и приманку в этой смеси продержал на пять минут больше положенного.

Алексей пытался и жену сделать заядлой удильщицей. Не вышло. Ее слабость – лес. В нем она себя чувствует как дома. Правда, частенько уж больно расстраивается, когда встретит поломанную березку, ножевую рану на гладкоствольной сосне, выгоревшую полянку… Ей бы не машинисткой-стенографисткой быть – лесником. Тогда бы «каратели природы» узнали, как обходиться с «зеленым другом».

– Леша, грибы будем в сметане жарить или на сливочном масле? – поинтересовалась Лида. – Мы с Марией любим в сметане.

– А мы на сливочном масле, – возразил Анатолий. – Нам жарьте на сливочном.

Минут через десять на шоссейной дороге показалась автомашина с прицепом.

– Промчимся с ветерком, – предложил жене и сестре Алексей. – Автобус придется ждать еще не меньше часа.

Шофер оказался парнем веселым, сговорчивым. Он поставил в кузове прицепа лавочки, предложил располагаться со всеми удобствами и осведомился, где притормозить.

– На сорок втором, – попросил Алексей. – Вечерком забегай в гости. Глядишь, женщины к жареным боровичкам еще кое-чего подадут.

Шофер поблагодарил Лобанова за приглашение, и машина рванулась вперед. Серая лента шоссе бежала и бежала навстречу. Теплый ветерок, настоянный замахами увядающего лета в лесу, Алексею казался таким вкусным и сладковатым, как вода в родничке, бегущем прямо из-под березовых листьев.

Километров в пяти от сорок второго машина, не сбавляя скорости, пошла на крутой подъем. Еще бы метров сто подняться вверх, и беда бы миновала. Но все случилось с поразительной быстротой. На форкопе лопнула серьга, прицеп оторвался от машины и, развивая бешеную скорость, покатился вниз. На середине подъема он начал забирать влево.

– Прыгай!.. – закричал женщинам Алексей. – Прыгай!..

Жена и сестра, растерявшись, вцепились руками за борт.

Еще тридцать – двадцать секунд – и прицеп полетит с крутого подъема в овраг. Алексей сестру выбросил за борт. Его жена приготовилась прыгнуть сама. Алексей, подхватив сынишку на руки, мигом очутился на асфальте и вскочил на ноги. Прицеп, ломая молодой березнячок, покатился в глубокий овраг.

– Ли-и-да-а-а! – закричала Мария. – Ли-и-да-а-а…

Алексей не помнит, как очутился на дне оврага, как подбежавший шофер и трое грибников помогли ему перевернуть опрокинутый вверх колесами прицеп… Но одно в его память врезалось на всю жизнь. Жена с переломанными ногами и окровавленным лицом тихо простонала:

– Сыночек жив?..

Водитель выжимал из мотора все силы. Алексей держал жену на руках и до самой больницы твердил одно:

– Потерпи, Лида. Еще немного потерпи.

В приемном покое врачи прикрыли Лиду белой простыней. Она заплаканными глазами взглянула на мужа и еле слышно прошептала:

– Сыно-о-чек жи-и-вой?..

Домой из больницы Алексей возвращался в сумерках. Шагал он но городу устало, сутулясь. Теплый ветерок кудлатил на его голове волосы, в которых запутались первые паутинки, и верблюжьим горбом пузырил на спине рубаху. В квартире просторные комнаты ему показались тесными, душными. Он присел на табуретку к кухонному столу, кусок хлеба посыпал солью, поставил кружку воды перед собой, но к еде не притронулся.

Мысли в его голове проплывали тяжелые, скорбные. И не было им ни конца, ни начала. Так и встретил он за столом новый день, а когда в квартире появился напарник и что-то начал говорить о ребятах, которые решили работать по два часа за него, Лобанова, Алексей тяжело поднялся с табуретки и глухим, упавшим голосом возразил:

– В цеху мне будет легче.

– Нет, нет! – запротестовал напарник. – На блюминг тебе сейчас нельзя. Сам понимаешь…

– А куда? Куда?..

– Пойдем в больницу. Надо узнать о здоровье Лиды и сына. Мы уже звонили главному врачу. У сына легкое сотрясение мозга. Лиде предстоит сложная операция.

Хирург с Алексеем поздоровался за руку и, посоветовав не падать духом, пояснил:

– Мы сделали все, что могли. Эх, ноги, ноги…

– Ампутировали? – ужаснулся Алексей. – Да как же так?!

– Пока нет. Но может случиться всякое.

– А сын?

– Дней через двадцать выпишем.

– Жену можно проведать?

– Через недельку, не раньше.

Вернулся Алексей из больницы – в квартире чистота, порядок. Подруги жены по работе, посоветовавшись меж собой, решили ежедневно наводить порядок у Лобановых и даже, как Лида, «самому» готовить завтрак, обед, ужин. Алексей запротестовал. Но не тут-то было. Женщины всегда остаются сами собой. Пришли делегацией и давай пропесочивать: «Знаем вашего брата!.. По очереди будем хозяйничать. За сынишкой тоже время найдем приглядывать. Только бы скорее поправлялся».

Одна беда обязательно принесет другую. Только Алексей порадовался за сына, парнишка вроде бы на поправку пошел, врачи его как кипятком ошпарили:

– Придется оперировать мальчика. Если мы это не сделаем сейчас, он останется на всю жизнь калекой.

Алексей молча вышел из больницы. Уехал за город и целый день бродил по лесу, а когда вернулся домой, его ждала еще одна тяжкая весть: у Лиды началась гангрена.

Горе согнуло Алексея. Он сразу как-то обмяк, почернел, и первый раз в жизни ему захотелось выпить. Но помешал друг. Зашел по пути на работу и, увидя бутылку на столе, тихо сказал:

– Не смей, Алеша!

– Душа горит! Понимаешь? Выпью стакан – легче станет…

– Выпьешь – до работы не допустим!

Короткая тропинка от дома до цеха Алексею показалась самой длинной дорогой в жизни. В бытовке он переодевался медленно, молча… В операторское кресло сел без радости, которую всегда испытывал перед началом работы, включил командоконтролеры и сам себя испугался: руки обмякли, обжимные валы почему-то подернулись туманом и медленно поползли куда-то назад.

Подменный оператор догадался, что творится с Алексеем. Подошел, дружески положил руку на плечо:

– Успокойся, Алексей. Мы вчера звонили хирургу Желтоногову. Обещал прилететь.

– Вряд ли Желтоногов поможет, – вздохнул Алексей. – Гангрена у Лиды. И сына сегодня оперировать будут.

– Так какого ты черта здесь торчишь? Переодевайся и беги в больницу.

Кабинет главного хирурга Алексею показался заводской нарядкой. У стола сидели мастера смен, начальник цеха, тут же было человек десять рабочих из обжимного. Едва он переступил порог, Аркадий Алексеевич Желтоногов умолк и снял с головы белый чепчик. Тишина в кабинете стояла недолго. Первым ее нарушил старый металлург Загорушко. На работе все его звали дядей Акимом.

– Доктор, – заговорил он глуховато, комкая в руках кепку. – Да неужто вы ее, эту самую гангрену, не победите? Ежели от нас чего надо… Так мы… Ткань надо? Я первым на стол лягу. Кровь надо? Дадим… Вы же, доктор, в войну моего друга от газовой гангрены спасли. Лугового Григория. Помните, я его из-под Можайска к вам в Москву в госпиталь привез. Помните?

– Если наша ткань не подойдет, – поддержал дядю Акима мастер Кирим Заде, – мы с женами поговорим. Спасите, доктор, Лиду.

– Друзья, – растроганно признался заслуженный врач РСФСР Желтоногов, – я буду до последней минуты бороться с гангреной. Но и вы меня поймите правильно: если Лида скончается… Вы, Алексей Ефимович, доверяете мне? Я иду на очень большой риск…

– Доверяю, доктор, спасите мою Лиду.

Шесть месяцев шла борьба за жизнь Лидии Лобановой. Хирург Аркадий Алексеевич Желтоногов, казалось, сделал невозможное: гангрена отступила, и Лида стала поправляться. Успешно Аркадий Алексеевич сделал операцию и мальчику. Его раньше матери выписали из больницы, и он вместе с отцом стал навещать ее каждый день. Когда Лобановы собирались всей семьей, хирург Желтоногов заходил к ним в палату и, как обычно, подшучивал над Алексеем:

– Первый вальс, Ефимович, с Лидой за мной. И к тебе, богатырь, в гости приду. Пригласишь, Толя?

– Я вам свой аквариум с рыбками подарю, – соглашался Лобанов-младший. – И на самокате дам покататься.

Во время одной из поездок в Череповец я побывал в семье Алексея. Он то и дело поглядывал на часы: собирался на смену. Анатолий вбежал в дом радостный, раскрасневшийся. Мать усадила его за стол и заставила как следует пообедать.

– Сейчас мы его разыграем, – подмигнул мне Алексей Ефимович. – Толя, дядя пришел к нам магнитофон твой покупать.

– Магнитофон?! Не надо продавать. Мама, не продавайте.

– Дядя живет на Курильских островах, – продолжал отец. – Там негде купить магнитофон. Как же нам быть, Толя? Пожалуй, надо уважить дядю.

Анатолий на минуту задумался и, поглядывая на меня печальными глазами, спросил:

– А там, правда, нету магнитофонов, да?

– Нету, – поддержал я Лобанова-старшего. – Все есть, а магнитофонов нету.

– Ладно, – вздохнул Анатолий. – Я и пленки с песнями Зыкиной, Собинова и Шаляпина подарю. Пусть ребята слушают.

Лида, Алексей и я рассмеялись. Анатолий догадался, что мы над ним подшутили, тоже улыбнулся и, защищаясь, сказал:

– Я не жадный.

– Подай-ка, мать, нам по стаканчику чайку с клюквой, – попросил жену Алексей. – И ребятам надо банку клюквы на смену отнести. Вчера просили.

Лида угостила нас чаем с клюквой, и мы с Алексеем пошли на завод. Широкую дорогу присыпал мягкий, пушистый снежок. Она белым полотном бежала куда-то вдаль, к морю ярких огней над Шексной. Лобанов шагал неторопливо, спокойной походкой рабочего человека и с большой теплотой вспоминал хирурга Желтоногова, друзей, которые в трудную минуту помогли ему выдержать самый жаркий экзамен.

Дорога бежала и бежала вперед. Она мне чем-то показалась похожей на рабочий путь Алексея. Он у Лобанова такой же ровный, широкий, без перекрестков, глубоких ухабов, кривых поворотов: четырнадцать лет на Кузнецком металлургическом комбинате и одиннадцать на «северной Магнитке».

– Работать старшим оператором блюминга в Череповце, – поведал Лобанов, – меня пригласил заместитель главного инженера завода по прокату Анатолий Георгиевич Монид. Приезжал он в Кузнецк специалистов подбирать. Встретились мы, как старые друзья, еще по тем, военным временам. Анатолий Георгиевич тогда начальником прокатного цеха был, а я смазчиком. Я, конечно, удивился, когда он меня узнал.

Заместитель главного инженера «северной Магнитки» в Кузнецке «узнавал» не каждого. Такой чести удостаивались только люди особого таланта. Ведь хорошим оператором блюминга суждено стать не каждому, им надо родиться. Эта специальность у металлургов приравнивается к профессии летчика. Оператор, как и летчик, должен обладать большим чувством интуиции и безошибочной координации своих действий. Управлять процессом режима обжатия стали так же тяжело и сложно, как сажать многотонный реактивный самолет.

Старших операторов блюминга старые металлурги растят постепенно, заботливо и строго, как хорошие родители своих детей. Хороший оператор для завода – клад. Инженер-металлург технологию обжима стали решает теоретически, с помощью математических расчетов. Оператор по его расчетам должен дать готовую продукцию. Первую задачу осилить не так уж сложно. Но вторую… Вторая под силу только тем, кого «узнавал» в Кузнецке Анатолий Георгиевич Монид.

День и ночь ни на минуту не умолкает «северная Магнитка». Гудки работяг-электровозов, татахтающий перестук колес ковшевозных тележек, жужжанье заправочных машин, веселые звонки электромостовых кранов, неповторимые мелодии огненных рек сливаются на блюминге, где Алексей Лобанов каждую смену держит жаркий экзамен, в богатырскую симфонию металлургов. И звучит она гимном мира в прокатных цехах.