Текст книги "Аленкин клад. Повести"
Автор книги: Иван Краснобрыжий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
– Сколько требуется человек?
– Десять.
– Десять? – переспросил Гай и, о чем-то задумавшись, смущенно добавил: – Одного считайте готовым.
Задольный понял, кто первым готов идти на риск, стал рядом с Иваном Алексеевичем. Гришин поправил на голове кепку-блин, что-то шепнул побледневшей Ане Подлесной и стал в строй третьим. Аня, взглянув на Игоря, виновато спросила:
– И мне можно?
Игорь кивнул головой.
Четверку добровольцев пополнили главный инженер химкомбината Дмитрий Григорьевич Бережной, аппаратчик Анатолий Незабудкин и секретарь парткома Артем Максимович Полюшкин.
– Еще троих надо? – вздохнул Глыба. – Я могу заменить восьмого.
– Вы будете выполнять свое дело, – возразил Задольный и, взглянув на Осокина с Пилипчуком, заверил: – Ваше место займут другие.
Андрей Карпович и Демьян Михайлович догадались, в чей адрес брошен вызов, но не шелохнулись.
– Мы упустили самое главное, – съязвил Гай. – Надо доложить министру правдивую обстановку. Кому поручим это дело?
Пилипчук, поправив очки, первым шагнул к порогу. Осокин с опущенной головой поплелся за ним следом, обдумывая, как лучше вывернуться перед министром. План в голове Андрея Карповича созрел мгновенно. «Поручу это сделать Пилипчуку, – решил он. – Пусть Демьян Михайлович окажется первой искоркой в пожаре».
Шаги Пилипчука и Осокина затихли за дверью. Николай Глыба, расстегнув воротник рубахи, признался:
– Я в таком деле приказать команде не могу. Но верю, добровольцы найдутся. Подождите меня минутку.
Николай Иванович выбежал из кабинета и тут же вернулся с тремя огнеметчиками.
– Инструктируйте, Игорь Николаевич, – предложил Гай. – Времени у нас осталось тридцать минут.
Задольный карандашом нарисовал на клочке бумаги колонну синтеза, кружочками обозначил автоклапаны и кратко объяснил задачу:
Веревки надо с большой осторожностью продеть в кольца автоклапанов, спуститься вниз и резко дернуть. Каждого прошу помнить: автоклапан может сработать при малейшем толчке. И еще: на высоте с непривычки часто кружится голова, появляются приступы тошноты. Если с кем такое случится, остановитесь и посмотрите вверх. Это хорошо помогает обретать равновесие. Есть вопросы?
Десять человек молча застегнули монтажные пояса и, перекинув через плечи мотки веревок, друг за другом вышли из кабинета. Буран на улице затих. Небо прояснилось и замерцало холодными звездами.
Глава шестая
Винтовая лестница долго крутилась вокруг клокотавшей колонны синтеза, а когда уперлась в маленькую площадку между переходными этажерками, Иван Алексеевич Гай посмотрел вниз. Электрические фонари на столбах, окна цехов цвета яичного желтка, башни грануляции минеральных удобрений с белыми гривами пара, красные звезды на трубах – все это завертелось с бешеной скоростью и стало медленно подниматься в мутную, роившуюся миллионами черных снежинок высоту.
Гай цепочкой монтажного пояса пристегнулся к железной скобе и, откинув назад голову, начал смотреть в тяжелую темень. Мягкие снежинки падали ему на горячее лицо, солонили губы и холодными струйками стекали по щекам на шею.
«Когда я работал на монтаже, со мной такого не случалось, – чувствуя легкую дрожь в коленях, удивился Гай. – Неужели человек так быстро отвыкает от высоты?..»
Передышка помогла Гаю побороть тошноту, обрести равновесие, и он смело посмотрел вниз. Окна цехов, цепочки тусклых фонарей на столбах, как люльки на карусели после включения тормозов, замедляя бег по кругу, остановились.
Один конец веревки Иван Алексеевич пропустил в решетчатый пол площадки, отстегнул на скобе цепочку монтажного пояса и, не решаясь, как бывало, пробежать по этажерке, пополз на четвереньках к глухо клокотавшей колонне.
Круглый, обросший шапкой инея автоклапан ему показался чем-то похожим на противотанковую мину. Он снял рукавицы и, подтягивая дрожащей рукой веревку, попятился назад. Испуг взбеленил Гая. Он злобно выругался и начал себя упрекать:
«Трус я несчастный! Люди думают обо мне как о порядочном человеке. Осокин и Пилипчук в слабости расписались у всех на виду. Я скис в одиночку. Кто же из нас смелее?..»
Ругань как-то ободрила Гая, вернула прежнюю уверенность, спокойствие. Он, не дыша, продел веревку в заиндевевшее кольцо автоклапана, сделал припуск на слабину и, покрываясь липким потом, завязал узел.
Победа, пусть даже самая маленькая, всегда приносит человеку радость. Без нее, пожалуй, и небо всегда бы казалось с овчинку, и солнце – пятачком. Иван Алексеевич вдохнул полной грудью сладковатый морозный воздух, смело пробежал по соединительной этажерке и, остановившись на площадке винтовой лестницы, огляделся вокруг.
Мутный свет прожекторов, пробивающийся через жиденькую завесу снега, помог ему увидеть, как с колонны друг за другом спускались вниз Игорь Задольный и Аня Подлесная. На одной из площадок они остановились и кому-то прокричали:
– Ше-ве-ли-и-ись!..
Иван Алексеевич взглянул на колонну справа. Человек, выбеленный снегом, махал ему рукой.
«Это Гришин, – узнал старшего аппаратчика Гай. – Он подает мне какой-то знак».
Команда «Шевелись!» раздалась снова. В морозной ночи она прозвучала призывно и громко, как боевой клич. Ее дружно подхватили сильные голоса. Когда все затихло, Гай чертыхнулся:
– Какого дьявола я медлю! Это меня… Они меня шевелят!
Винтовая лестница снова завертелась вокруг пышущей жаром колонны синтеза. Иван Алексеевич голыми руками хватался за стальные поручни, которые, точно кипятком, ошпаривали ладони, и быстро спускался вниз по одетым скользкой наледью ступенькам.
Скованная морозом земля, словно лодка на крутой волне, качнулась у Гая под ногами. Он, пошатнувшись, расставил руки и услышал за спиной сердитый окрик:
– Тебе орут, а ты… ты ничего случайно не приморозил?..
– Голова на высоте закружилась. И я… я трухнул малость.
– Ты, Алексеевич? – осекся Гришин. – Прости. Не обессудь, дорогой.
– Бывает, Денисович. Бывает.
– По местам! – прокричал Задольный.
Снег проскрипел под ногами добровольцев. Иван Алексеевич Гай надел холодную маску противогаза и, сжимая в руке веревку, замер. Ожидание условной команды, полное щемящей тревоги, ему показалось бесконечным. Чтобы как-то побороть нарастающее волнение, он повернулся в сторону Задольного, окаменевшего с битой в руке, и стал считать до десяти.
Удар биты о стальную рельсу в морозной темени разлился густым гулом. Иван Алексеевич, приседая, рванул веревку. Глыба последний раз скомандовал огнеметчикам: «Пли!» Яркие молнии рассекли косматые тучи. Опускаясь все ниже к земле, они подернулись гривами голубого огня и, растекаясь грохочущим шквалом, пронеслись над крышей цеха.
Гай сорвал с головы маску противогаза и, услышав стон, обернулся. В трех шагах от себя он увидел Аню Подлесную. Она пыталась встать на ноги и, охнув, уткнулась лицом в сугроб. Иван Алексеевич метнулся к ней, но его опередил Задольный.
– Что? Что случилось? – приподнимая Аню, испуганно спрашивал Игорь. – Аня!.. Аня, что с тобой?
– Соединительную этажерку сорвало с колонны, – упавшим голосом пояснил Гришин. – Я успел отскочить, а ее…
Гай и Задольный бережно, как уснувшего ребенка, положили Аню на раскинутое пальто.
– В медпункт! – заторопил Гришин. – Быстрее в медпункт!
Дорога, облизанная ветром, зазвенела у людей под ногами. Задольный обогнал бегущих и, что-то прокричав, растаял в темноте.
У белого домика со светящейся вывеской «Медпункт» врач встретил запыхавшихся коротким приказом:
– В машину!
Аню положили на запорошенные снегом носилки.
– В машину! – повторил врач.
Игорь, прикрыв Аню своим пальто, отошел в сторонку. Санитарная машина фыркнула, взвыла сиреной и выскочила в распахнутые ворота.
Глава седьмая
Тишина в кабинете Задольного помогла Гаю немного успокоиться. И хотя он не чувствовал себя безучастным человеком во время борьбы людей за спасение платиновых катализаторов, но и подвига какого-то в личных действиях тоже не находил. Какой уж тут героизм? Просто в трудную минуту не расписался в трусости. Может быть, сделать смелый шаг его обязало положение первого секретаря горкома партии. Может быть, он решил идти на риск лишь потому, что верил в силу коллектива. Гай не старался искать ответа на вопрос. Но одним был доволен. Он мог честно смотреть людям в глаза.
«Беда стояла на пороге, – размышлял он. – С одной стороны, нам удалось увидеть истинное лицо друг друга. Но неужели мы должны всегда познавать себя только в трудном деле? Когда это у нас кончится?.. Еще вчера я считал Осокина человеком волевым, решительным… Эх, Осокин, Осокин!.. Да и Пилипчук себя хорошеньким показал. Кто их сделал такими людьми? Неужели жизнь по принципу: прячься за спину соседа?»
Мысли в голове Гая опережали одна другую. И о чем бы он ни думал, взвешивая причины, которые могли породить аварию, останавливался на людях. Одни для него стали близкими, понятными, другие – чужими, точно пришельцы с другой планеты. Эти «другие», по его убеждению, рядом с первыми стали жить по каким-то своим особым законам, радеть только за личное благополучие, не подозревая того, что в беде могут потерять все-все. Они, эти «другие», казались Гаю страшны еще тем, что порождают таких же трусов, как сами.
«Надо собрать бюро парткома, – решил Гай, – и во всем хорошенько разобраться».
В открытую дверь кабинета из цеха стали доноситься шаги рабочих, звон битого стекла, мягкое позвякивание бронзовых ключей, монотонный гул сварочных аппаратов и бойкая песня напильников: жить… жить… жить… Веселый голос напильников поддержали отбойные молотки: так-так-так… Так-так-так…
Гай, погрузившись в думы, не заметил, как двое рабочих внесли в кабинет рулон брезента.
– Иван Алексеевич, – предложил Задольный Гаю, – поможем ребятам заделать окно.
– Ты меня, Игорь Николаевич? – встряхнулся Гай. – Ах да. Помочь надо? Поможем. Конечно, поможем.
Вчетвером они быстро затянули брезентом черный проем окна и навесили сорванную толчком дверь. В кабинете стало теплее, тише. Рабочие, убрав с пола битое стекло, снова ушли в цех. Задольный куда-то позвонил и попросил горячего чайку. Минут через пять в кабинете появилась пожилая женщина с алюминиевым чайником.
– Как настроение, Макаровна? – поинтересовался Задольный. – Крепенько напугалась?
– Теперь-то ничего, сынок. А как услышала, что на втором участке беда, сердце зашлось. Наше же все оно. Своими рученьками строили… Мой-то, сказывают, тоже лазил клапаны открывать?
– Было дело.
– Да неужто правда? – потеплевшими глазами взглянула на Игоря Макаровна. – Он у меня мужик вроде и тихонький, но рисковый. Понесу ему чайку горяченького. Пущай с морозцу кружечкой взбодрится.
Макаровна вышла из кабинета и направилась к пульту управления, где Василий Денисович помогал монтажникам устанавливать новую панель управления автоклапанами колонн синтеза. Гай, отхлебнув из кружки несколько глотков чая, припахивающего брусничным листом, спросил Игоря:
– Жена Гришина?
– Редкой души женщина. В кубовой чаек нашей смене малиной и брусничным листом заваривает. Другие свою малину в Москву на рынки возят, Макаровна на общее удовольствие выращивает.
– Пример вроде незначительный, – повеселел Гай, – но сколько в нем благородства. На таких вот людях, Игорь Николаевич, всегда Русь держалась.
Кружка горячего чая немного согрела Гая. Он снова присел на диван и откинулся всем телом на мягкую спинку.
«Такие люди, как Гришин, Макаровна, Глыба, Аня Подлесная, Незабудкин… – размечтался Иван Алексеевич, – это наша красота, гордость, опора… А подлецы?.. Хорошо, что в нашем обществе их единицы. Но как они живучи!.. Их мутузят, критикуют, понижают в должностях… а они живут и плодят зло. А кто в этом виноват? Виноваты мы сами. Сегодня прощаем подлости одним, завтра другим, третьим… Даже хуже того, когда честные люди берут негодяев за ушко, те начинают во всю глотку орать о свободе личности, гуманности общества… И находят своим поступкам защитников, добиваются всепрощения, ходят по земле с гордо поднятой головой, выдавая себя за страдальцев. – Гай, вспомнив пленум горкома, на котором обсуждался вопрос о самодисциплине коммунистов, твердо решил: – Пустим цех и проведем бюро. Если мы эго не сделаем сегодня, завтра будет поздно. В текучке неотложных дел случай на втором участке станет событием минувшего, и мы, чего доброго, начнем действовать по пословице: „Кто старое помянет – тому глаз вон“».
Иван Алексеевич сидел на диване с закрытыми глазами, чувствуя во всем теле ту усталь, когда человеку хочется забыться в глубоком сне. Но как только в кабинете Задольного раздался голос Осокина, Гай открыл глаза и, стараясь побороть одолевающую дрему, потер ладонями виски.
Андрей Карпович, кошачьей походкой прохаживаясь по кабинету, начал каждого поздравлять с победой. Голос у него был окрепшим, веселым, да и сам он преобразился: грудь чуточку выпятил вперед, расправил согбенные плечи и по старой привычке стал солидно покашливать.
– А вас, дорогой Иван Алексеевич, – остановившись у дивана, проговорил Осокин, – разрешите, так сказать, поздравить особо. Сам министр просил пожать вам руку…
Гай, супя брови, обратился к Задольному:
– Игорь Николаевич, не пора ли приступать к пуску пятой и шестой колонн.
– Пульт управления уже восстановлен, – сообщил Гришин. – Колонны синтеза просушены. На отмывке водорода установлены новые фильтроприборы… За чистотой водорода будет следить Незабудкин.
– А где Аня? С Подлесной что-то случилось? – спохватился Осокин. – Товарищ Задольный, почему вы ничего не докладываете?
– Аню отправили в больницу, – пояснил Гай. – С колонны синтеза сорвало соединительную этажерку…
– Михайлович, немедленно свяжитесь с врачами…
– Медики без наших указаний знают свое дело, – заметил Гай. – Вы лучше помогайте быстрее пустить колонны синтеза.
Совет Ивана Алексеевича с ударением на слове «помогайте» резанул слух Осокина. Он шевельнул кустистыми бровями и, стараясь скрыть недовольство, продолжал беспокоиться об Ане Подлесной. Николай Иванович Глыба, застегивая полушубок, осведомился:
– Огнеметчикам, пожалуй, делать больше нечего?
– Вам, как члену бюро горкома, придется задержаться, – попросил Гай Николая Ивановича. – Отправьте команду на дежурство и, пожалуйста, возвращайтесь. Не забудьте поблагодарить огнеметчиков от имени дирекции комбината и всех рабочих.
– Да, да! – поддакнул Осокин. – Завтра мы, так сказать, делегацию с подарочками пришлем…
Глыба, улыбнувшись, вышел из кабинета. Осокин и Пилипчук тоже направились в цех. Иван Алексеевич подождал, пока Гришин распорядится по телефону о подготовке к пуску колонн синтеза, предупредил Задольного:
– Вам, Игорь Николаевич, надо выступить на бюро. Постарайтесь быть кратким, объективным…
– Он не подкачает! – поручился Гришин. – На бюро, Николаевич, расскажи и о минеральных удобрениях высокой концентрации. И докладную записку на имя министра прочитай.
– Какую докладную?
Игорь вынул из кармана не отправленный в Москву пакет, разорвал конверт и положил на стол пачку страниц. Иван Алексеевич, прочитав первую, удивился:
– Да это же, дьявол меня побери, как раз то, о чем мы позавчера толковали на бюро горкома! Ого! Вы, оказывается, и новую технологию выпуска минеральных удобрений высокой концентрации разработали? И первые образцы удобрений получили? Почему о вашей работе ничего не известно в горкоме? Игорь Николаевич, вы что, героя-одиночку из себя корчите? Я спрашиваю: почему вы молчите?
– А о чем говорить? – нахмурился Задольный. – Проводили опыты в лаборатории, разрабатывали новую технологию, подсчитывали экономическую выгоду…
– Почему докладная на имя министра не подписана дирекцией, парткомом? Они, выходит, тоже ничего не знают о вашей работе?
– Осокину и Пилипчуку, – вмешался Гришин, – одно: план выдавай.
– А в парткоме выпуск минеральных удобрений высокой концентрации обсуждался? Молчите, Игорь Николаевич? Самодеятельностью занимаетесь, товарищ Задольный, да?!
– Ты, Иван Алексеевич, шибко-то голос не повышай, – вступился Гришин за Игоря. – Шуметь многие мастера. Ишь ты, как с на ми-то расхорохорился. Самодеятельностью попрекаешь. Нет бы раскинуть мозгами, почему люди два года молча работали, да выводы сделать. А то: «Почему?» Много ты разов у нас в цехе бывал? Теперь сам начинаешь в молчанку играть? Вот так-то, милый!
Наступление старшего аппаратчика Гришина остепенило Гая. Он, краснея, заговорил мягче:
– Ты уж, Игорь Николаевич, извини меня. Неужели о вашей работе в парткоме ничего не известно?
– Как-то поговорили с Полюшкиным, – признался Игорь, – на том дело и кончилось. Правда, он после беседы Заходил к Осокину. Тот, говорят, заявил прямо: «Экспериментами пусть занимаются ученые. Наше дело – план!»
Гай, выслушав Задольного, быстро заходил по кабинету. Иногда он останавливался у стола и, не поднимая головы, спокойно рассуждал:
– Интенсификация промышленности и сельского хозяйства – основа материальной базы нашего общества. Вы, горсточка энтузиастов, ведете такую гигантскую работу – и молчите. Ваши экономические расчеты, подтверждающие целесообразность выпуска минеральных удобрений высокой концентрации, – это настоящий клад. Выходит, не случись беды в цехе, я бы об этом кладе до сих пор не знал?
– Факт, – подтвердил Гришин. – Я раза два заходил к тебе в горком – напрасно. То у тебя бюро, то в обком укатишь, то делегацию иноземную принимаешь… Если хочешь, Иван Алексеевич, быть в курсе наших дел, потолкуй с Игорем Николаевичем о рапорте.
– Каком рапорте?
– Ты не стесняйся, Николаевич, – посоветовал Гришин Задольному, – расскажи все как есть. Короче, побеседуйте тут с глазу на глаз. Я побегу в цех аппаратчиков шевелить.
Глава восьмая
Голос Василия Денисовича Гришина раздавался то в одном, то в другом конце цеха. На одной установке рабочие в его распоряжениях без особого труда улавливали нарочитую строгость, на другой – подбадривающий тон, на третьей – беззаботную шутливость и ту сердечную теплоту, когда один человек доверяет другим, как сам себе, и свято верит в правоту своих поступков.
Аппаратчики, слесаря, прибористы приказы «Помаша» встречали улыбками и с прежним спокойствием продолжали колдовать у своих установок. Прозвище Помаш в смене Василий Денисович получил за неправильное произношение слова «понимаешь». Поначалу он обижался на остряков, иных даже одергивал, но постепенно привык к своему же словечку и стал им пользоваться в моменты доброго настроения.
На отмывке водорода Гришин задержался немного больше, чем на других установках, проверил показания новых фильтроприборов и, с юношеским озорством подтолкнув в бок Анатолия Незабудкина, осведомился:
– Не подкачаешь, Помаш?
– Гляжу в оба. А как там Аня?
– В гипс заковали. Закрытый перелом левой руки и правой ноги. Медики обещают ремонт с гарантией…
Василий Денисович, заметив подходивших к пульту управления Осокина и Пилипчука, умолк.
– Герои идут! – сострил Анатолий Незабудкин.
– Главные! – прибавил Гришин. – Ты заметил, как посмотрел на них Иван Алексеевич, когда мы готовились разряжать шестую колонну?
– Влюбленными глазами.
Василий Денисович хитровато подмигнул Незабудкину и побежал докладывать Задольному обстановку в цехе. В кабинет Игоря он вкатился с веселой улыбкой на лице. Иван Алексеевич Гай, перевернув последнюю страницу докладной записки, сурово посмотрел на Гришина.
– Я прибежал сказать, – скороговоркой выпалил Василий Денисович, обращаясь к Задольному, – колонны скоро будут готовы к пуску.
– А я хочу другое молвить, – раздраженно заметил Гай. – Заявляю прямо: и вас, Денисович, и Задольного… выпороть надо!
– Нас?..
– Задольный молчит о делишках на комбинате по своей неопытности. Но вы-то – старый коммунист, кадровый рабочий… После пуска колонн синтеза проведем бюро. Ваше присутствие, Денисович, на бюро я считаю необходимым. Одну беду мы победили, теперь вторую надо одолеть.
– Вторую, говоришь, Алексеевич? – переспросил Гришин и, как бы рассуждая про себя, усомнился: – Вторая-то потяжелее. Хватит ли у нас силенок.
– Главное, Денисович, не пасовать!
– Посмотрим, Алексеевич, – согласился Гришин, пятясь к порогу. – Ну, я пошел. Надо еще разок установки обежать.
Василий Денисович напялил на глаза кепку-блин и, перешагнув порог, встретился с Глыбой.
– Наша, Денисович, вроде взяла? – поинтересовался Глыба.
– Теперь еще одна схватка будет.
– Какая?
– Иван Алексеевич задумал жаркое дело…
Пробегая мимо первой установки сжатия азота, Василий Денисович снова увидел Осокина и Пилипчука. Они стояли друг к другу лицом и тихо переговаривались. Гришин по отдельным фразам понял, что начальство толкует о Гае, решил проскочить мимо, но его задержал Осокин:
– Денисович, как же это вы так опростоволосились?
– С Аней?
– Вот именно.
– В жизни всегда первым больше достается.
Ответ Василия Денисовича Осокину показался с ехидцей, и он недовольно буркнул:
– Занимайтесь подготовкой колонн к пуску.
Гришин еще раз обежал все установки. Аппаратчики на постах действовали умело, спокойно, даже на первый взгляд медлительно. Но большая трудовая жизнь научила Гришина видеть за внешней медлительностью людей настоящий огонек в деле, который удивительно быстро гаснет от «накачек» и «драчек». Он чуточку шире расправил плечи и направился в курилку подымить. Своим уходом Василий Денисович убивал двух зайцев: подчеркивал полное доверие аппаратчикам и скрывался с глаз разгневанного начальства.
В курилке Василий Денисович смял три папиросы и, часто поглядывая на ручные часы, стал ожидать вестового из цеха. Минуты безделья тянулись удивительно нудно, но Гришин не терял надежды, верил, что вот-вот распахнется дверь и кто-то из аппаратчиков пригласит его в цех.
Дверь в курилке наконец распахнулась. Василий Денисович, увидев на пороге Анатолия Незабудкина, облегченно вздохнул.
– Все готово, Денисович. Ждем вашей команды.
– Готово, говоришь? На мази, значится, все?
– Так точно!
– Отправляйся на пост. Я мигом.
Василий Денисович, стараясь держаться независимо и солидно, через минуту перевел дух у кабинета Задольного и, широко открыв дверь, радостно объявил:
– Пора!..
Первым из кабинета вышел Гай, за ним Глыба, третьим Задольный. Василий Денисович, пристроившись к Гаю, уточнил:
– Неужели сам Аким Сидорович Вереница будет присутствовать на бюро? Большое начальство о наших делах привыкло судить по сводкам.
– В этих словах, Денисович, много истины! – покраснел Гай. – У нас на местах тоже некоторые думали: на бумажке гладко, значит, все в порядке.
– И долго так будет продолжаться?
– А вы на бюро этот вопрос поставьте, – опустил голову Иван Алексеевич. – Надеюсь, смелости хватит?
– Мне скоро на пенсию. Мне не страшно кое-кого и против шерсти дерануть…
Гай, прислушиваясь к голосу старого коммуниста, готовился тактично опровергнуть его рассуждения, но факты Василия Денисовича не давали ему сосредоточиться, перехватить инициативу.
– Подумай, Алексеевич, над сегодняшним случаем, – не унимался Гришин. – Прибавь к нему докладную записку Задольного в министерство…
– Продолжайте, Денисович.
– Я могу и продолжить. Я здесь третий год работаю, а с тобой, как коммунист с коммунистом, встречался только на партийных активах. Да и встречались-то как: ты – в президиуме, я – на последнем ряду в зале…
– Кончайте об этом, Денисович.
– Вот-вот! Как только к этому порогу подойдем – стоп! Перешагивать, говорю, надо! А ты: «Кончай!» Если кончим, беда нас каждый день за горло хватать будет.
У первой установки сжатия азота Гришину пришлось умолкнуть. Осокин тяжелой трусцой подбежал к Гаю и окрепшим баском доложил:
– К пуску готовы. Разрешите, Иван Алексеевич, начинать?
На установках сжатия азота глухо и тяжко вздохнули огромные поршни. По трубопроводам с тихим клекотом полился газ. На белоглазых манометрах залихорадили стрелки. Вентиляторы затянули жужжащие песни. Василий Денисович, перебегая от установки к установке, торопил людей:
– Шевелись, помаш! Шевелись!
Аппаратчики на призывы «шевелиться» отвечали прежним спокойствием. Настоящую цену этого спокойствия знает лишь тот, кому довелось на своих плечах издырявить не один десяток брезентовых курток.
Стрелки на циферблатах контрольных приборов, приближаясь к заветным отметкам, дрожали, как листва на осине. Аппаратчики один за другим открывали журналы и под строчками о минувшей беде делали короткие записи о начале синтеза аммиака в колоннах.
Гай скорее интуитивно, чем из доклада Гришина, догадался о пуске колонн и, повернувшись к Осокину, объявил:
– Теперь и бюро провести можно.
– Бюро? А почему меня об этом никто не предупреждал?
– Вас, Андрей Карпович, приглашаем персонально.
– А если перенесем на завтра? – неуверенно предложил Осокин. – Членам бюро надо, так сказать, объявить повестку дня, дать, так сказать, время обмозговать выступления… Я, товарищи, не пойму, чем вызвана спешка? Все мы чертовски устали…
– Кому будет трудно стоять, – пообещал Гай, – разрешим выступать сидя. А срочность, Андрей Карпович, продиктована обстановкой. Вам, Демьян Михайлович, тоже надо обязательно присутствовать на бюро.
– Я же беспартийный, Иван Алексеевич. Но если надо… Я всегда готов.
