Текст книги "Аленкин клад. Повести"
Автор книги: Иван Краснобрыжий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
Глава шестая
Вечерняя заря над тайгой догорала медленно, красиво. Ее бледно-розовое зарево постепенно сливалось с голубизной неба и становилось похожим на уснувшее море. Я за обе щеки уплетал сочные дудки. На сердце у меня было легко и радостно. Аленка тоже чему-то улыбалась. Я мельком взглянул на нее и поразился голубизне ее глаз. Они у Аленки были такие чистые и манящие, что я невольно отвернулся и, стараясь отогнать гаденькую мыслишку, неожиданно родившуюся в голове, начал думать о себе как о растиньяке. И делал я это не напрасно, с определенным умыслом, чтобы самому себе показаться противным. А то ведь с нами, мужиками, всякое случается.
Говоруха сделала две петли на равнине, и снова отлогие песчаные берега поплыли нам навстречу. Аленка, приглядываясь к темнеющему небу, забеспокоилась:
– До Лены полчаса ходу осталось. Пора причаливать к берегу и запастись бакенами.
– Бакенами?
– Смоляными.
– Я тебя не понимаю.
– Чудак! На Лене сейчас корабли один за другим снуют. Без огней на плоту – мигом под винтами очутимся! А тебе еще очерк писать…
Шутка с очерком разбередила мое желание во что бы то ни стало узнать о первом кладе Аленки. Я решил потолковать с нею после того, как мы погрузим на плот сосновые коряги, подобранные на берегу, но, не знаю почему, быстро забыл о своем намерении и теперь ничуть об этом не жалею.
Плот все ближе и ближе подходил к Лене. Я бы, конечно, проморгал заветную минуту, но Аленка ничего не прозевает. Она, заметив впереди белую дрожащую завесу, запела счастливым голосом:
– Там, где речка, речка Бирюса…
– Да какая Бирюса! – заметил я Аленке, когда Говоруха осталась позади и мы стремительно полетели вниз по широкой реке, одетой густым туманом. – Мы уже, пожалуй, по Лене мчимся.
Аленка, оборвав песню, посоветовала зажигать бакены. Кусок сухой бересты я сунул под смолистую корягу и чиркнул спичкой. Розовый язычок, медленно растекаясь, окрасил корягу оранжевым цветом.
– Зажигай второй!
Густые волны тумана над рекой редели и скатывались к берегам. Пологие берега Лены мне казались одетыми сугробами мягкого снега. Черная, как вороненая сталь, река – бесконечной дорогой.
На небе вспыхнули звезды. Из-за сопок показалась кровавого цвета луна и, покачиваясь над сонной тайгой, расстелила на воде светлые дорожки. Где-то далеко послышался рыдающий гудок.
Аленка обрадовалась:
– Готовь быстрее факелы! Впереди – танкер.
Я топориком отсек корни на коряге. Рыдающий гудок раздался снова, на этот раз громче и ближе.
– Честное комсомольское, нам везет! Они нас быстро заметят. Случай чего – пали вверх из дробовика!
Аленка давала мне советы, наставления… Я от волнения плохо разбирал ее слова и жил только одним: быстрее распрощаться с плотом и ощутить под ногами устойчивую палубу.
Встречу с танкером долго ожидать не пришлось. Он выплыл откуда-то из-за темной стены сосен. Мощный луч прожектора, распарывая седую дымку над водой, заплясал на тусклых волнах.
– Факелы!.. Факелы!..
Две пылающие головешки Аленка взяла в руки и засемафорила танкеру. Вахтенный в ходовой рубке отозвался тремя гудками.
– Заметили! – закричала Аленка. – Нас заметили!
Короткие гудки повторились еще раз, потом нас ослепил прожектор, и мы, налегая на весла, круто взяли вправо.
Только бы конец не прозевать! – забеспокоилась Аленка. – Гляди в оба!
– Э-э-э-й! – послышалось с танкера. – Ло-ви-и-и!
Веревку с плетеной «грушей», шлепнувшуюся на плот, я проморгал. Но Аленка не прозевала. Она быстро подхватила ее, зачалила под бревно на носу плота и с досадой прошипела:
– Ш-ш-ля-па!..
– Бакены гаси! – закричал тот же басовитый голос. – Бакены, так твою…
Аленка ногой столкнула в воду чадящие коряги и, не выпуская из рук конец, крикнула:
– Выбирай слабину!
Я двумя руками схватился за веревку и почувствовал, как наш плот ходко приближается к еле ползущему танкеру.
– Держи трап! – прокричали сверху. – Носит тут всяких!
– При подъеме ногами упирайся в борт, – предупредила Аленка.
– Вы там живые? Шавялись!
Первой на танкер поднималась Аленка. Снизу мне было видно, как она, упираясь в борт ногами, ловко перебирала руками веревочный трап. Я подумал, что подъем – дело пустяковое, и мысленно упрекнул свою наставницу за стремление все время поучать меня, но вскоре убедился в обратном. Когда настал мой черед, я лбом «поцеловал» стальной борт корабля и, раскачиваясь, повис на трапе. На палубе кто-то прокричал:
– Дяржись, баба!
Я крепче схватился за веревочную лестницу и полетел вверх.
– Братцы, да он мужик! – раздался хохот, когда я мешком перевалился через леер. – И с ружьею! Не вздумай стрелять, паря!
Простуженный бас потребовал прекратить «хаханьки» и, едва я успел подняться на ноги, приказал:
– Сдайте дробовик! Предъявите документы!
– Я вам по-русски говорю, – раздался за моей спиной голос Аленки. – Мы действительно…
– Разговорчики!
Я вспомнил, что мои документы остались в костюме, который по совету Тимофея Елисеевича пришлось сменить на робу, чертыхнулся.
– Выходит, и ты беспаспортный? – уточнил человек, обладающий басом, и снял с моей головы кепку. – Братцы, да он стриженый! Откуда драпанул, подлюка?
– Товарищи! – взмолилась Аленка. – Честное комсомольское…
– В трюм! Этих «геологов» теперь по всей тайге ищут!
– Вы за кого нас принимаете? – загорячился я, вспомнив, что партбилет хранится у меня в кармашке нательной рубахи. – Аленка вам правду говорит.
– Заткнись! Вот как врежу по шее – темнить перестанешь!
– Попробуй!
– Кеша, кинь ему пачку!
– Что тут происходит? – раздался у рубки голос капитана.
– Стриженый «геолог» права качает! – объяснил высокий мужчина, его звали Кешей. – Этого – в трюм! А вертихвостку куда?
– У вас на судне пираты или команда? – Я шагнул к капитану. – Документы я действительно забыл у геологов. Но один находится при мне. Могу предъявить.
– Прошу в каюту, а оружие сдайте, – сказал капитан.
Толпа на палубе расступилась. Мы с Аленкой направились к ходовой рубке и услышали, как на полубаке говорили сразу несколько человек. Один голос, грубый и сиплый, старался переспорить всех:
– Кешу не проведешь! Все ясно: тип стриженый, и рожа у него…
– Сам ты рожа! – перебил другой голос. – А если действительно газетчик?
Капитан усадил нас в мягкие кресла, приказал вахтенному разбудить Михеевича и, прохаживаясь по каюте, вытер белоснежным платком вспотевший лоб. Михеевич, застегивая на ходу китель, появился сразу же, окинул нас изучающим взглядом и представился:
– Второй помощник капитана Михей Михеевич Михеенко. Шо тут случилось?
Капитан события объяснил кратко. Михей Михеевич, просмотрев в моих руках партбилет, вздохнул.
– Да-а, – протянул капитан. – Гадко получилось. Вернется товарищ в Москву и такое о нас распишет…
– Критику признаем объективной, – приуныл Михей Михеевич. – Вы уж не обессудьте нас, товарищи. Иннокентия тоже надо правильно понять…
Капитан и Михеевич извинялись долго, искренне, а когда исчерпали запас слов, заговорила Аленка.
– Забудем эту историю, – предложила она. – Вы только нас в Брусничном высадите и чаем угостите.
Лицо капитана посветлело, сделалось моложе, приятней. Он выскочил из каюты, кому-то что-то шепнул, и на столе появилась отменная закуска. Я, забыв обиду, потянулся за куском копченого осетра. Капитан и Михеевич переглянулись, и рядом с закуской «выросла» бутылка коньяка.
– Выпьем мировую, – предложил капитан. – Иннокентия вы тоже правильно поймите… Мы и сами теперь не знаем, как ему помочь.
Я хотел поинтересоваться, что за человек Иннокентий, но мне помешала Аленка:
– Приглашайте и виновника сюда. Не будем прибавлять ему боли.
– А шо, идея! – оживился Михей Михеевич. – Петр Анисимович, я кликну Иннокентия.
В каюту Иннокентий вошел размякшим, подавленным и, не поднимая большой кудрявой головы, спокойным голосом произнес:
– Простит товарищ – спасибо. Не захочет – готов отвечать.
– Скверно получилось! – приглашая Иннокентия к столу, повторил капитан. – Ну, садись, садись. Товарищи все уже забыли.
Иннокентий тяжело опустился в кресло, поднял голову и ясными глазами посмотрел мне прямо в душу. Большие карие глаза у него затуманились, дюжие плечи вздрогнули, и он протянул мне широкую ладонь. Я с легким сердцем пожал его руку и, заметив, что он снова опустил голову, посоветовал не расстраиваться из-за пустяков.
– Ты лучше кепку одень, – сдавленным голосом попросил Иннокентий. – Не могу смотреть на стриженых. Те двое…
– Янчук! – повысил голос капитан и мягче добавил: – Ну, товарищи, выпьем мировую!
Четыре стакана звянули над столом и, опустошенные до дна, выстроились рядом. Мы с Аленкой дали волю разыгравшемуся аппетиту. Иннокентий, понюхав корочку хлеба, закурил. Капитан и Михеевич тоже задымили.
Время за ужином пролетело незаметно, а когда на ходовой рубке склянки пробили десять, капитан предложил Иннокентию проводить нас в спальную каюту. Иннокентий первым, мы – за ним вышли на палубу. За бортом глухо плескались волны. Под мягким светом луны они казались смазанными маслом.
– Смотрите, звезды купаются! – заметила Аленка. – Красота!
Я, остановившись у леера, загляделся в реку. Крупные звезды действительно перепрыгивали с волны на волну и убегали куда-то назад. Луна расстилала по воде серебристую дорожку. По берегам шумела и шумела вековая тайга.
– У нас тут вольготно, – вздохнул Иннокентий. – Только я перестал замечать эту красоту. Ты уж, паря, не таи зла…
– Бросим об этом, Кеша.
– Это плохо, правда? Такую красотищу и не замечать. А знаешь, почему такое случилось?
Иннокентий помолчал, шумно, как кузнечный мех, вздохнул и, доверчиво обняв нас с Аленкой, поведал о страшной беде. Рассказывал он об этом тихо, с болью, которая, пожалуй, будет всю жизнь терзать его душу. А если и пройдет – не скоро.
В каюте, взволнованный рассказом Иннокентия, я долго не мог уснуть. Не спала и Аленка. В темноте я на столике нащупал папиросы и услышал, как она всхлипнула.
– Ты не спишь?
– Закрою глаза и вижу этих стриженых. Ты скажи: откуда появляются такие звери на земле? У-ух, сволочи!
Аленка еще раз всхлипнула и умолкла. Я, накурившись до тумана в глазах, тоже не мог уснуть. Только закрою глаза, и вижу Иннокентия, падающего к холодным ногам жены, которую бандиты убили на берегу ручья, куда она пришла на третий день после свадьбы полоскать белье.
Глава седьмая
Утром Иннокентий постучал в каюту и сообщил, что мы подходим к Брусничному. Наши сборы были недолгими. Аленка с пустым вещмешком, я с дробовиком и карабином поднялись на палубу.
– Так не пойдет! – засуетился Иннокентий. – Я вам ушицы свеженькой приготовил. Айда на камбуз!
Вкусной ушицей Иннокентий нас угощал от души и сокрушался, что мы не можем справиться с двойной порцией. После завтрака мы втроем вышли на палубу. Свежее утро, чистое небо, умытая, помолодевшая тайга, широкий простор, зовущий куда-то далеко-далеко, – все это настраивало на дружескую беседу, но мы почему-то молчали.
Минут через пятнадцать на отлогом берегу показались деревянные постройки. Танкер заметно начал сбавлять скорость. Матросы по команде боцмана стали готовить к спуску шлюпку. Аленка и Иннокентий тихо разговаривали. Голос Иннокентия мне показался мягким, душевным. Аленка вынула из кармана куртки блокнот, что-то торопливо написала и, вырвав листок, вручила Иннокентию. Он улыбнулся. Аленка тихо спросила:
– Напишешь?
– Ответишь?
– На одно – двумя.
Иннокентий бережно пожал маленькую ладошку Аленки и шепнул ей что-то на ухо. Она кивнула головой. Я не захотел быть «третьим лишним» и отошел к шлюпке.
Танкер, сбавляя и сбавляя скорость, остановился.
– Шлюпку на воду! – скомандовал боцман.
– Всего хорошего, друзья! – прибавил капитан.
Я не заметил, когда Аленка оказалась рядом со мной в шлюпке. Матросы дружно налегли на весла. Шлюпка спорыми рывками пошла к берегу. Аленка повернулась к танкеру и помахала рукой. Я в душе позавидовал Иннокентию и упрекнул себя за нахальство. С нами, мужиками, такое случается: заметим рождение теплого, чистого – и просыпается в душе бес зависти.
Шлюпка носом ткнулась в прибрежный песок. Мы с Аленкой поблагодарили матросов и, подхватив свое имущество, быстренько высадились на берег.
Я шел впереди, Аленка – следом. Минуты через две ее шаги затихли. Я оглянулся. Она стояла лицом к реке и махала рукой.
«А девка, видать, не промах! Да и он парень не лыком шит!»
Аленка догнала меня у огромного штабеля сосен, взяла свой карабин и, как бы сама с собой, заговорила:
– Тяжело человеку. Очень тяжело. Пусть пишет. Ответы постараюсь давать теплые. Ему сейчас так не хватам радости. Говорят, одна капля радости сильнее бочки яда. Это правда?
«Аленка, прости меня за „девку не промах“. Я не хотел подумать худо о тебе. Сам не знаю, как это получилось».
Она шагала со мной рядом и твердила свое:
– Вот если бы люди каждый день дарили друг другу по капле радости. Представь, какой красивой была бы жизнь на земле. Неужели людям это трудно делать?
Тропинка обогнула приземистый барак и привела нас к финскому домику с белым флагом на крыше. Метрах в двадцати от домика, на полянке, я увидел вертолет, гору ящиков, бочки…
– Вот и наша база, – пояснила Аленка. – Но почему никого не видно? Ах, да! Сегодня суббота. Если Гукин ушел на охоту – сутки, а то и двое проторчим здесь.
Тревога Аленки оказалась напрасной. Гукина мы нашли у колодца. Растирая розовое тело махровым полотенцем, он на наше появление не обратил никакого внимания. Коротконогий, всклокоченный, с широкой грудью, заросшей бурыми волосами, он походил на медведя. Закончив растирание, Гукин стал подпрыгивать на носках и, пыхтя, наносить воображаемому противнику удары. Аленка раза два окликнула его – напрасно. Он по-прежнему молотил «недруга» кулаками – гирями и шумно выдыхал из могучей груди: «Пых-пах! Пых-пах!»
Аленка, щелкнув затвором карабина, выстрелила вверх.
– У меня выходной, – отозвался Гукин. – Я привык уважать советские законы.
Аленка дослала в ствол карабина новый патрон и пошла на Гукина. Он заискивающе улыбнулся, сделал еще пару приседаний и, подняв руки вверх, трагическим голосом прогнусавил:
– Паду ли я, сраженный пулей…
– Кончай паясничать! Мы к тебе четверо суток добирались…
– Помилуйте, богиня!
– Вот он весь тут! – шепнула Аленка. – Но я знаю его слабинку.
Гукин что-то гнусавил о правах каждого гражданина на отдых, намерении махнуть в тайгу… Аленка, почувствовав, Что он действительно может улизнуть от нас, пошла на хитрость.
– Антон Сидорович, – ласково обратилась она к Гукину. – Ловите минуты счастья. Такого может не повториться.
– Что я слышу?
– Я к вам с писателем в гости пожаловала. Вы давно мечтаете завести творческую дружбу с человеком, понимающим толк в поэзии. Знакомьтесь.
– Щетинин, – представился я.
– Рад! Очень рад с вами, так сказать, персонально… Читал! Читал вашу «Совесть в крапинку», «Закрытые окна»… – Гукин перечислил пяток моих фельетонов, несколько корреспонденций и елейным голосом продолжал: – Я ведь тоже в некотором роде пытаюсь глаголом жечь сердца. Правда, мы работаем в разных жанрах. Но это суть дела не меняет. Я больше нажимаю на романы в стихах. Наши поэты почему-то перестали их сочинять. Но об этом после. Разрешите, так сказать, для первого знакомства одну главу из нового романа?
– Пожалуйста.
Я шар земной держу на ладони!
Могу и на пальце, как глобус, вертеть…
Мне захотелось крикнуть: «Хватит!» Аленка шепотом взмолилась:
– Не перебивай! Ты нас погубишь!
Гукин, не щадя голосовых связок, выкрикивал строчки, жестикулировал, тряс всклокоченной головой. По отдельным словам я понял, что он и звезды, и луну, и солнце в карманах носит. А что касается морей, океанов и «протчих» водоемов, он может слить их в один бокал и, если захочет, в день опохмелки тремя глотками осушит хрустальный кубок с «влагой водяной».
Минут через пятнадцать Гукин сделал передышку, снисходительно посмотрел на нас и предложил оценить еще одну главу из лирико-драматической трилогии. Я понял, что возражать бесполезно, махнул рукой. Валяй, мол, паря!
Любовь моя огнелюбистая!
У нее кровь – горячекровянистая!
Она жарче огня огнистого,
Ярче солнца солнценистого!
Она – как вулкан развулканистый…
Все было в Гукинской любви: и страхи нечеловеческие, и океаны «ревности-ревнистой», и «смерчи-ураганы», и… Ей только не хватало одного: чудного мгновенья.
«Ну как?» – глазами спросил меня Гукин.
– Браво! Браво, Антон Сидорович! – зааплодировала Аленка, подмигивая мне. – Прочитайте еще что-нибудь.
– Хочется послушать более компетентных товарищей, – охрипшим голосом произнес Гукин.
– Мне больше корреспонденции строчить приходится, – покривил я душой. – Но зерно у вас есть. Есть и полова. Половы, пожалуй, больше. В нашем деле ведь как бывает: тонну бумаги изведешь – два свежих слова добудешь.
– Я о своей поэзии, – не унимался Гукин. – Лично вам нравится?
– Потрясен! Честное слово, потрясен!
– Варимся, так сказать, в собственном соку. Настоящих ценителей поэзии среди наших камнещупов не встретишь. Сам – поэт, и критик, и слушатель. Прямо скажу: не легко! Но я духом не падаю! Да, кстати, а вы как в наших краях оказались? Сюжетиков, так сказать, подхватить свеженьких прилетели? Этого добра здесь навалом! Желаете, я вам сотню подарю!
– Беда у нас, Антон Сидорович, – заторопилась Аленка. – Большая беда! Криница в тайге умирает. И продукты кончились…
– Почему не связались по рации?
– Она испортилась. Помогите, Антон Сидорович. Вся надежда только на вас.
Гукин помрачнел и вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что он, набивая себе цену, хочет услышать мою просьбу, и поддержал Аленку:
– Действительно, дело дрянь. Надо как-то развернуться побыстрее.
– Я всех рабочих в город отпустил. И вертолетчики на рыбалку подались.
– Рабочих заменим мы, – не отступала Аленка. – Вертолетчиков сиреной можно вызвать.
Гукин потер ладонью толстую шею и, не претендуя на гонорар, поинтересовался, как «протолкнуть» в печать отрывочек из романа, затем согласился отпустить продукты.
– А рацию? – напомнила Аленка.
– Ладно!
– Я всегда говорила: поэты – чуткие люди! И палаток бы новеньких парочку. К нам приехали на практику московские студентки. Сами понимаете, неудобно девушкам вместе с мужчинами спать.
– Хорошенькие? – приосанился Гукин. – Надо заглянуть к вам: бытом, так сказать, поинтересоваться, тем-сем…
– Прилетайте, Антон Сидорович. Стихи девушкам почитаете. У нас такая скука!..
– Я стихами не балуюсь. Я в эпическом плане вкалываю.
– Тем лучше! Мы будем ждать, Антон Сидорович. Чур не обманывать!
Шутками, прибаутками и напускной серьезностью Аленка добилась своего. Гукин открыл склад, заполнил накладные и, указав пальцем на ящики, разрешил загружать вертолет.
– Без веса? – удивилась Аленка. – Нет, Антон Сидорович, так дело не пойдет. Вдруг сами себя надуете?
Гукину протест явно не понравился, но отступать было некуда. Мы взвесили продукты, проставили в накладных фактическое их количество и начали выносить ящики из склада. Гукин, мурлыкая, прохаживался вокруг стола и косился на Аленку. Она делала вид, что не замечает его недовольства, интересовалась:
– Вы и песни сочиняете, Антон Сидорович?
– Я сказал ясно: мелочью не занимаюсь!
– А я думала… – притворно вздохнула Аленка. – Вы бы попробовали, Антон Сидорович. Хороших песен мало.
– Некогда пустяковиной заниматься! Шевелитесь быстрее.
Ящики с консервами, кули с мукой, рогожевые мешки с картофелем, рацию, новенькие палатки мы стали перетаскивать к вертолету. Аленка все время старалась груз брать потяжелей, а когда я упрекнул ее за горячность, она, щуря глаза, показала мне кончик языка.
– Это не делает тебе чести.
– Ты лучше свою жену береги. С чужими вы ангелы, а своих жен… Скажешь, я не права?
На эту тему у нас с Аленкой разгорелся спор. Я не знаю, кто бы в нем одержал верх. Перепалку вскоре пришлось прекратить. После воя сирены, запыхавшись, на базу прибежали вертолетчики. Аленка мне приказала держать язык за зубами и начала их умолять немедленно вылететь в лагерь. Вертолетчики уточнили квадрат на карте, и мы через несколько минут поднялись в воздух.
В кабине вертолета стоял такой грохот, точно мы сидели в металлической бочке, по которой колотили палками. Аленка, глядя на меня, шевелила губами. Я коснулся пальцами ушей: дескать, ничего не слышу. Она вынула из кармана куртки блокнот и карандашом написала: «Дура я, дура! Влетит мне от Елисеевича по первое число. И поделом!»
Я ответил:
«Победителей не судят».
Она прочитала и, улыбаясь, написала:
«Я бы так никогда не поступила. Гукин – это тип! Жаль вертолетчиков. Они ребята – во!»
Час путешествия на вертолете мне показался вечностью. Когда он завис в одной точке и пошел на снижение, я несказанно обрадовался. Вертолет наконец коснулся колесами земли, взревел еще раз и затих.
В ушах у меня стоял звон и шум. Я не заметил, когда открылась дверца в брюхе вертолета, и, услышав радостные голоса, обернулся. Первым в дверцах показался сияющий Криница. Не обращая на меня внимания, он крепко пожал Аленке руку.
– Ты и в огне не сгоришь, и в воде не утонешь!
Аленка похвалу выслушала спокойно, а когда Криница скомандовал геологам разгружать вертолет, спросила:
– Тимофей Елисеевич, здорово ругать будешь?
– За какие грехи? – брови у Криницы шевельнулись. – По-моему, ты благодарность заслужила. Или опять какой-нибудь фокус выкинула?
– Пришлось Гукину дым в глаза пустить. Вы же знаете этого типа!
Тимофей Елисеевич задумался и, супя кошлатые брови, спокойно произнес:
– Пора с ним кончать. Напишу докладную в управление. Начальники других партий поддержат меня.
– Я не об этом. Выгнать Гукина всегда можно. Вы его к нам рабочим переведите. Он на базе от безделья в графоманию ударился: романы в стихах сочиняет, трилогии, драмы… Вот я и предлагаю взять Гукина к нам рабочим.
– Этого еще не хватало! – побагровел Криница. – Ты, Аленка, знаешь…
Тимофей Елисеевич не договорил, что должна знать Аленка, чертыхнулся и, пожимая плечами, быстро зашагал к палаткам. Мы с Аленкой пошли за ним. Криница оглянулся и, прибавляя шагу, повернул к пылающему костру. Аленка забежала ему вперед.
– Опять за рыбу гроши?
– Так вот у нас и получается, – не сдавалась Аленка. – Одному безразлично, другому возиться не хочется… А человек на глазах под гору катится. Он скоро воровать на складе начнет. Схватимся – поздно будет. Мы тут коллективно быстренько его от графомании излечим. Повкалывает на свежем воздухе – мозги проветрятся.
– Неужели у меня других забот мало? – вспылил Криница. – Да твоего Гукина к нам на аркане не затянешь. Что он, не понимает, где жареным пахнет?
– Сам прибежит! Спорим? – Аленка протянула Кринице руку. – Вы только дайте добро. Честное комсомольское, через два дня будет здесь.
Криница понял, что возражать бесполезно, усмехнулся и покачал головой. Аленка с жаром стала его заверять:
– Мы из Гукина за один сезон человека сделаем. Я его в свою бригаду рабочим возьму. Договорились?
– Будь по-твоему, – сдался Криница. – А какого ты дыму ему в глаза напустила?
– Загнула, что у нас один человек богу душу отдает.
– Это кто?
Аленка, виновато глядя на Криницу, покраснела.
– Я так и знал! Ты без этого никак не можешь! И в кого ты такая уродилась? Да твой Гукин по рации шуму на всю тайгу наделает!
– А мы его опередим. Сейчас установим свою рацию, и порядок.
– С такими выходками пора кончать, Аленка. Чует мое сердце: и себя подведешь, и нас в галошу посадишь. Вертолетчикам, конечно, тоже загнула?
Криница говорил сурово, слова подбирал веские, колючие, но его выдавали глаза. Они у Тимофея Елисеевича были радостные, и от этого его лицо казалось красивым, добродушным, хотя он и супил брови. Аленка раскаивалась, но в ее глазах тоже плясали бесенята.
– Ты вот что, Аленка, – перешел на официальный тон Тимофей Елисеевич и тут же выдал себя: – Хорошо нам с тобой, стрекоза окаянная! Честное слово, хорошо!
Пока Тимофей Елисеевич объяснялся с Аленкой, геологи закончили выгрузку вертолета, разбили новые палатки, настроили рацию и всех пригласили на горячий чаек. Аленка, опережая события, объяснила «ребятам – во», что больного еще вчера отправили на случайно подвернувшемся самолете в Усть-Кут. Не знаю, поверили они Аленке или нет, но разговор о больном больше не возникал.
После чаепития Тимофей Елисеевич как бы случайно оказался рядом со мной. Попыхивая трубочкой-несогрейкой, он пристально посмотрел мне в лицо, улыбнулся и шутливо спросил:
– Ну-с, батенька, добыли материален? Надеюсь, Шумейкин будет доволен?
– Выговором, пожалуй, не отделаюсь, – признался я. – Но наказание меня теперь нисколько не страшит.
– Рад за вас, батенька! Очень рад! А то вы вначале совсем духом пали. Артему Петровичу передайте: Криница при встрече обязательно наломает бока. Ох, и намну!
Короткая беседа с Криницей помогла мне открыть в себе что-то новое, красивое, чего я раньше, в сутолоке газетной жизни, не замечал за собой. Мне чертовски захотелось пожить среди геологов хотя бы еще недельку, подышать чистым таежным воздухом, вместе с ними «прощупать» последний квадрат богатой кладами земли, но срок командировки звал в обратный путь.
Тимофей Елисеевич и Аленка попросили вертолетчиков подбросить меня в Усть-Кут. Они охотно согласились «послужить прессе», и я через полчаса оказался на пассажирском аэродроме.
Первым рейсом вылететь на Иркутск мне не удалось. Черные облака затянули небо, и где-то далеко за хмурыми сопками заурчал гром. Но радио объявили, что полеты временно отменяются, и пригласили пассажиров в гостиницу. Я взял чемоданчик и вместе с другими пассажирами направился к небольшому белому домику на опушке соснового леса. Люди по дороге в гостиницу ругали Аэрофлот, давали клятвы никогда в жизни не пользоваться его услугами… Один бородач, в кожаной куртке и в резиновых высоких сапогах, старался больше других:
– Мало! Мало наши газетчики фельетонят небесные порядочки! Они только за романтикой в тайгу прилетают!..
Бородач ругался вдохновенно, с каким-то особым наслаждением и одержимостью. Я шагал с ним рядом и, вспоминая Аленку, верил: она найдет и золото, и алмазы, и залежи хрусталя… Все это у нее впереди. Честное слово, впереди! Такому человеку, как Аленка, природа обязательно откроет свои тайники! Она не может держать их от нее в секрете.
Бородач у гостиницы чертыхнулся последний раз и умолк. Поднимаясь по ступенькам на крыльцо, я еще раз подумал о самом драгоценном кладе Аленки и, как наяву, представил встречу с редактором нашей газеты. Она должна состояться сразу, как только я перешагну порог редакции. Артем Петрович Шумейкин пригласит меня в кабинет и, попыхивая горьковатым дымком дешевой сигареты, вкрадчивым голосом осведомится:
– Когда очерк увидим в полосе?
Семь бед – один ответ. Я бодро перешагну порог его кабинета, смело посмотрю ему прямо в лицо и твердым голосом отвечу:
– Вернулся с проколом!
