Текст книги "Ненависть"
Автор книги: Иван Шухов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)
Волновало директора и другое: специалисты. Если рядовые механизаторы были сплошь и рядом безусыми новичками, то командные посты в механизации хозяйства занимали представители старой технической интеллигенции. И Азаров не был уверен, можно ли в полной мере рассчитывать на их знания и опыт.
«Тут мне придется съесть еще не один пуд соли!» – думал Азаров, имея в виду техническую интеллигенцию, которой он не то чтобы не доверял, а которой просто-напросто пока еще не знал в той мере, в какой положено было знать, по его убеждению, всякому уважающему себя руководителю.
Лишенный всякого недоброжелательства к специалистам старой школы, Азаров, не забывая об элементарной бдительности, ратовал за полное доверие к ним, за их широкую творческую инициативу и самостоятельность. Вот почему он, вопреки необоснованным подозрениям Увара Канахина в недобросовестности инженера Стрельникова, отдал приказ о назначении его главным инженером зерносовхоза с правами своего заместителя по технической части.
– Права у вас немалые, а еще больше – обязанностей,– сказал как-то Азаров инженеру.
– Понимаю, Кузьма Андреевич. Благодарю за доверие,– ответил тот, почтительно склонив лысеющую со лба голову.
Работал Стрельников с явной охотой, с творческим огоньком, с азартом. Но одно у него никак не клеилось – конструкция прицепных рам для тракторных сеялок. Прицепы приходилось в ту пору мастерить на месте. И Стрельникову они никак не давались. Сделанные по его чертежам и расчетам прицепные рамы то не выдерживали нагрузки и рвались в узлах автогенной сварки, то в них возникала такая вибрация, что это отражалось на нормальной работе высевающих аппаратов тракторных сеялок, и агрономы вынуждены были приостанавливать сев. Стрельников садился за новые конструкторские чертежи и расчеты, по которым в механических мастерских центральной усадьбы делали новые рамы. А весна шла своим чередом, и золотые агротехнические сроки сева по поднятой целине жестоко нарушались.
Шестые сутки на целинных массивах зерносовхоза шла пахота. Далеко-далеко разносился в полуночную пору приглушенный рокот моторов, гулкие залпы газующих тракторов, грохот и лязг тяжелых прицепов.
Ревниво и чутко слушали в сумерках коренные степные люди-кочевники, как тревожно гудела земля, как могуче вздыхала она под лемехами, обнажив пропитанные соками многолетних трав древние пласты.
Катюша Кичигина прибыла в отделение зерносовхоза с большим запозданием. Дней пять без толку слонялась она вместе с партией трактористов по центральной усадьбе.
Задержка вышла из-за отсутствия прицепов. Прицепы не были своевременно изготовлены мастерскими по вине Стрельникова, вконец запутавшегося со своими конструкторскими расчетами.
Дни ожидания выезда на производственный участок были самыми мучительными в жизни девушки.
Хоронясь от чужих глаз, заглядывала она в наизусть заученный паспорт, открывший ей доступ к рулю новой, толком еще не обкатанной машины. Потом, бережно завернув дорогую путевку в носовой, вышитый гарусом платок, некогда приготовленный для Митьки, прятала ее на груди, за вырезом кофты.
Застенчивая, густо краснеющая от чуть пристального взгляда незнакомого парня, Катюша сама удивлялась тем переменам, которые происходили в ее характере и привычках.
Робко, с запинками, но все смелее и азартнее выступала она теперь на производственных летучках, спорила с Уваром Канахиным, не сторонилась ребят, бойко выбивая в досужую минутку замысловатые фигуры «казачка» перед самыми отчаянными плясунами.
В один из мучительных дней безделья над массивами центральной усадьбы прошел бреющим полетом почтовый самолет и сбросил пачку листовок-молний, в которых говорилось, что производственный план Степного зерносовхоза поставлен под угрозу срыва.
Это плеснуло масла в огонь. Во время коллективного чтения листовок главбух Полуянов, находившийся в палатке, улыбаясь, заявил трактористам и прицепщикам, что зарплата им будет выдана в половинном размере, хотя тракторы простаивают и не по их вине.
– Здравствуйте! А при чем тут мы, рулевые?
– Вот именно. Трактора у нас на ходу, хоть сейчас на пашню. А где прицепы к сеялкам? – прозвучал звонкий голос прицепщицы Морьки Звонцовой.
Все трактористы и прицепщики возмущенно загорланили, наседая на главбуха:
– Не с нас за простой надо удерживать, а с инженера – вот с кого следовало бы шкуру содрать.
– Факт – с инженера.
– Пятый день по его милости баклуши бьем, а он ни мычит, ни телится…
– Одно слово – вредитель!
– И что только дирекция, понимаешь, смотрит. Тракторист Ефим Крюков вспрыгнул на табуретку.
– Братцы! Это что же выходит – тут не совхоз, а каторга? Хуже Табаков Луки Боброва!
– Эк ведь какой, молодой, да ранний! – насмешливо заметил главбух Полуянов.– Совхоз сравнил с каторгой. Люди за социализм кровь проливают, а тебе для Советского государства лишнего трудового гроша жалко.
– Нет такого закону, чтобы за простой по чужой вине деньги с нас брать! – сказал Ефим.
– У Советской власти на все законы найдутся. Ты бы лучше политграмоту на досуге почитал, молодой человек, чем глотку драть,– все в том же нравоучительно-насмешливом тоне продолжал Федор Федорович Полуянов.
– Читали. В политграмоте про подобные законы ничего не написано,– сказала с усмешкой Катюша Кичигина.
– А за социалистический рай, так сказать, за светлое будущее,– точно не слыша ее, говорил главбух,– не грех поработать и бесплатно. Настанет время – и совсем безвозмездно в зерносовхозе трудиться придется. Всех сознательным элементом сделают… Так что, милые мои, обижаться не приходится,– скорбно вздохнул он и мгновенно исчез из палатки.
Озлобленные незаконными требованиями дирекции, от имени которой главбух заявил об удержании с рулевых половины месячного оклада, ребята долго отмалчивались, подумывая о том, как бы незаметно податься на табаки, к Боброву.
Катюша, не зная, куда деться от щемящей тоски, обиды и гнева, заломив руки, пошла в степь. Вот в этот-то предзакатный час и столкнулась она близ заправочных баков со Стрельниковым.
Одетый в светлый костюм, тщательно выбритый, инженер, осторожно ступая, точно крадучись, вел под руку одетую в красивое алое, как пламя, платье женщину.
Катюша пошла вслед за ними. И по гибкой, кошачьей походке, по характерному подрагиванию согнутых локтей она сразу же узнала Кармацкую.
Прислушиваясь к глуховатой, переходящей в шепот речи собеседников, Катюша поняла, что разговор велся скрытый, таивший что-то враждебное.
Она вспомнила ночь, проведенную в доме Кармац-кой, назойливую ее трескотню, косые, беглые взгляды и вновь ощутила смутную неприязнь к этой женщине.
«Чистая ведьма! – подумала Катюша.– Да и ты-то тоже – одного поля ягода…– заключила она о Стрельникове.– Нашел времечко для прогулок с кралями!»
Заметив Катюшу, Стрельников испуганно переглянулся с Кармацкой.
Катюша, покосившись на его спутницу, сказала, обращаясь к Стрельникову;
– Вы к нам в бригаду? Вот слава богу! А то там ребята совсем из себя выходят.
– Нет, мы едем в райцентр. Остановились у озера покормить лошадей. А в чем дело? – спросил Стрельников.
– Пойдемте на стан – ребята вам скажут.
– К сожалению, я очень спешу. Лошади уже в запряжке.
– Ничего! Успеете!
– Позвольте, что это за тон?– сказала с возмущением Кармацкая.
– А я ведь не с вами разговариваю, дама,– резонно заметила ей Катюша.
Стрельников, взяв Кармацкую под руку, направился было прочь. Но Катюша перегородила им дорогу.
– А я говорю – постойте! Сейчас кликну ребят. По душам потолкуем.– И она, повернувшись в сторону полевого стана, крикнула.– Ребята-а, сюда-а!
И не успел Стрельников оглянуться, как перед ним и его явно струсившей подругой словно из-под земли выросла внушительная орава хмурых ребят и девушек – трактористов и прицепщиков из тракторного отряда Ивана Чемасова. Замкнув Стрельникова и его спутницу в кольцо, ребята завели разговор о прицепах.
– Долго мы будем баклуши бить?
– Стары люди говорят, весенний день год кормит…
Стрельников растерялся, почувствовал себя беспомощным и жалким, не находя в этот момент нужных слов. За все время работы в зерносовхозе он впервые очутился лицом к лицу с людьми, которых прежде не замечал. Оскорбительно рассуждать с ними о чем-либо, а тем более о личной творческой практике! Он искренне не понимал, что заставило этих парней и девушек окружить его среди дороги и так властно потребовать от него ответа на вопрос, которого он, инженер-механизатор, мог ожидать от кого угодно, но только не от этой серой и, как ему до сего времени казалось, безликой, невежественной массы деревенских увальней.
Сознательно запутывая конструкторские расчеты прицепов, Стрельников глубоко и четко продумал все мельчайшие детали неизбежных объяснений по этому поводу с Азаровым, наизусть запомнил ряд сложных фраз и технических терминов, убедительно оправдывающих все его промахи и перерасчеты. Но ему и в голову не приходило, что так неожиданно и нелепо настигнут его эти технически беспомощные люди. Вот они стояли теперь перед ним могучей прочной стеной, и минутное выжидающее молчание их казалось таким грозным и требовательным, что Стрельников сдал, мгновенно обмяк, заискивающе улыбнулся Катюше. Он понял, что ему не вырваться из этого кольца, пока не придумает он убедительных слов и примиряющих оправданий.
Инженер вытер платком обильный пот со лба и сказал с напряженной улыбкой:
– Видите ли, дорогие мои! Конструкция прицепов – задача сложная, требующая от инженера большого творческого напряжения. Несчастье наших зерносовхозов в том, что они не обеспечены подсобным видом орудий производства. Государство поскупилось приобрести вместе с тракторами заграничные прицепы. А эта, я бы сказал, не совсем разумная экономия дурно сказалась на практике. Вместо немедленного включения наличного тракторного парка на подъем целины мы совершаем с вами вынужденные простои. И я понимаю вас: простой дорогих машин – великий грех перед государством. Но где же выход? Во всяком случае, не мы тут повинны во всех этих по сути вопиющих фактах. Не мы! – театрально поднял руку Стрельников.
– Кто же? – инстинктивно не доверяя ни одному его слову, запальчиво спросила Катюша.
И не успел Стрельников ответить на этот вопрос, как снова поднялся глухой, протестующий ропот.
– Почему скрозь на самодельных прицепах сеют?
– Вот именно! – приподнявшись на цыпочки, заголосила подоспевшая Морька Звонцова.
– Вишь, чем оправдываться вздумал!
– Лиса на свой хвост не наступит…
– Америку ему выпиши!
– Одну секунду. Разрешите завершить…
– Шабаш! Хватит. Не верим.
– Секундочку, дорогие друзья! Прошу понять… На днях я заканчиваю перерасчеты. Мы не имели дутого железа…– бормотал Стрельников.
Но его уже никто не слушал.
Долговязый парень в войлочной шляпе, казавшийся таким неправдоподобно высоким в толпе трактористов, будто стоял на ходулях, неуклюже размахивая длинными руками, вопил:
– Берите его за костюмчик да в дирекцию!
– Мы и без дирекции расквитаемся с ним в момент! – кричал, воинственно размахивая трехструнной балалайкой, Ефим Крюков.
– В рабочком! К Увару его. К Увару!
– У того он вмиг заговорит практически…
Стрельников, неожиданно припертый к стене, пришибленно глядя на черномазых, до предела распаленных парней, понял, что малейший неосторожный шаг может разрушить все его сокровенные замыслы, вызвать подозрительную настороженность совхозного руководства и этим лишить его возможности продолжать строго продуманную плановую работу, ради которой он и торчал в этом зерносовхозе, затерянном в целинных просторах Казахстана.
«Да-с, жидковаты вы, сударь, оказывается. Жидковаты!» – мысленно упрекал себя Стрельников. В то же время он старался казаться абсолютно спокойным, немножко недоумевающим человеком, который давным-давно знает всех ребят наперечет, запросто держится с ними, а сейчас вот, терпеливо выслушав их, даст примиряющий всех ответ.
Он приосанился, небрежно поправил галстук, заискивающе посмотрел вокруг и сказал проникновенно, вкрадчиво:
– Как мне приятно! Какие вы великолепные люди! Дорогие мои! Именно такого напора и ждал я от вас, товарищи трактористы. Отлично действуете. Теперь я вижу, что не только наше руководство плюс мы, беспартийные старые специалисты, кровно болеем за советское хозяйство, но и вы, рядовые представители, так сказать, рабочей массы…
– Я готова стихи писать на такую тему. Чудный народ, ей-богу! – воскликнула, жеманно улыбаясь, Кармацкая.
– Ты, мадам, нам стихами голову не морочь! – грубо оборвал ее Ефим Крюков, угрожающе брякнув по струнам балалайки.
– Нам акафисты читать нечего! – крикнул кто-то.
– Товарищи!– еще проникновенней молвил Стрель-
ников.– Горячитесь вы по молодости вашей, а вот уважать беспартийных честных специалистов не хотите…
– Тоже – честный нашелся!..
– Была у него честь, да волку продал…
Но Стрельников, делая вид, что не слышит этих реплик, продолжал:
– Я могу усмотреть во всем этом нехорошую демонстрацию против беспартийных специалистов.
– Ведь это же политический скандал! Об этом вся центральная пресса кричать начнет! – с возмущением сказала Кармацкая.
– Однако я не обижен,– убеждал Стрельников.– Я понимаю вас. Вместе с вами я глубоко огорчен вопиющими беспорядками в зерносовхозе. Возмутительные простои машин; неразумная трата государственных средств на ветер; скверные условия для рабочих – ни сносного жилья, ни добротной одежды, спецовками и то не всех снабдили – позорные факты! Товарищи! Да разве мыслимо при такой ситуации мечтать о рентабельности или о прибыли данного предприятия? – скорбно вздохнул он и на мгновение задумался: не сказал ли чего-нибудь лишнего? Затем, выдержав полуминутную паузу, продолжал осторожную, щекотливую беседу.
И по словам Стрельникова вес выходило иначе, чем это думали до сих пор трактористы. В простое тракторов виноват,оказывается, был отнюдь не он, инженер-механизатор Стрельников, задержавший прицепы, а высокое начальство из центра, и дело-то не клеилось в зерносовхозе только потому, что не по плечам взяла Советская власть задачу – зря сорятся народные деньги, ни к чему затеяли эти зерносовхозы!
Говорил Стрельников так горячо и взволнованно, что Дашка Канахина с тревогой подумала:
«А может, и впрямь не стоит овчинка выделки?!» Как и мужа ее, Увара Канахина, втайне страшил Дашку размах хозяйства. Как же это можно будет справиться с махиной? Ведь немыслимо усмотреть за каждым колоском, за каждым болтом и гайкой, а без такого присмотра враз может рухнуть, пойти прахом все – от дорого стоящих машин до десятков тысяч гектаров целины, поднятой в степи. И не напрасно, видимо, приходило по ночам тревожное раздумье к Дашке, если даже такой образованный, начитанный человек, как инженер Стрельников, явно сомневался в успехе и был убежден – ничего путного из этой затеи не выйдет…
Слушая Стрельникова, чувствуя его гибкие лисьи увертки и ложь, которой начинал он заволакивать сознание некоторых, легко податливых на красное словцо ребят, Катюша вновь ощутила непоборимый гнев. Ей хотелось крикнуть во весь голос самые оскорбительные слова. Но она понимала, что вряд ли кто из товарищей, зачарованных речью краснобая, поймет и услышит ее в этот миг. И потому, кусая запекшиеся на степном горячем ветру губы, крепилась, молчала она, сжимая до хруста в суставах маленькие кулаки.
– Крайне печальная ситуация. Плохие с зерносовхозами у нас дела,– скорбно вздыхая, говорил Стрельников и вдруг, осекшись на полуслове, смолк.
…Позднее Катюша никак не могла припомнить подробностей происшедшего. Знать она могла об этом потом только со слов ребят. А случилось, наверное, не совсем ладное. Горячо убежденная в лживости Стрельникова, Катюша сорвалась с места, ринулась на инженера, дала ему пощечину. Побледневший от позора и гнева Стрельников прикрыл лицо ладонями. А Катюша как ни в чем не бывало пошла быстрым, решительным шагом от расступившейся перед ней толпы ребят к полевому стану.
Придя в себя, Стрельников хотел что-то сказать…Но в этот момент толпа заметила приближающегося на рысях Увара Канахина.
Все почтительно и безмолвно расступились перед всадником.Спешившись, Увар крутым, решительным шагом приблизился к Стрельникову и стал против него, стукнув пятками так, словно примкнул по команде к строю.
Стало так необыкновенно тихо, что слышно было, как гудела на предзакатном ветру вскинутая на Ефим-кино плечо балалайка.
Узнав о случившемся и понимая, что оправдать поступок Катюши нельзя, Увар все же подумал: «А молодец Катька, поступила практически… Этим гадам массово не растолкуешь!» Но, прочно запомнив внушительные наказы в райкоме, в парткоме, в дирекции, Увар, напрягая волю, пытался казаться спокойным и даже вежливым.
Стрельников, подавляя последним усилием воли стыд и робость перед трактористами, заглянул с притворным изумлением в чуть косившие глаза Канахина и четко, торжественно, как с трибуны, отрапортовал:
– Перед лицом всех собравшихся здесь, перед лицом передовых трактористов нашего зерносовхоза, позвольте мне рапортовать вам, председателю рабочего комитета, что после длительных творческих неудач и поражений найдены мною наконец верные расчеты. Не позднее завтрашнего вечера весь наличный тракторный парк зерносовхоза будет обеспечен прицепами моей конструкции!
Увар, просиявший и радостный, изумленно оглядел вплотную обступивших его ребят. Потом старательно вытер пыльную руку о свой френч и протянул ее инженеру.
– Чувствительно благодарствуем вам на этом! Через сутки все трактора вышли в степь – на пахоту.
Катюша Кичигина получила наряд на участок, где работали соревнующиеся бригады Митюшки Дыбина и Ивана Чемасова. Это волновало и радовало девушку.
«До чего же обидно, что не в твоей бригаде работать мне придется!» – с досадой и нежностью думала она о Митьке. Но тут же успокаивала себя тем, что, в сущности, в этом беды большой нет,– все равно она будет работать по соседству с ним, дорогим ей человеком.
И решительно все – небо, степь, одинокие холмы могил, сонный беркут над курганом, сверкающие шпоры колесных тракторов – весь этот мир стал особенно мил и дорог девушке, обрел особенную значимость. Еще бы! Как не чувствовать радости и полноты жизни, если Катюше девятнадцать лет, а она уже трактористка, и прочно лежат на руле ее черные от загара руки, если милый ее сердцу Митька живет и работает бок о бок с ней.
Стояла глухая ночь.Издалека наплывал ритмичный рокот тракторных моторов. Осторожно, чуть внятно перекликался в жемчужно-зеленоватом от полнолуния небе запоздалый косяк казарок. Вполголоса тянул гортанную песню блуждающий в степи кочевник.
Катюша лежала в палатке с открытыми, отяжелевшими от беспричинных девичьих слез глазами и впервые мысленно говорила Митьке нежные, бережно выношенные за дни разлуки слова.
«Золотой мой! Хороший! А какой ты чудак, ей-богу. Встретился вчера на заправке – и совсем как чужой. И заглохший трактор не помог мне завести. Глянула я на тебя, и руки у меня чуть не отнялись. Спасибо, бригадир Чемасов выручил… Серчаешь ты на меня, дорогой? А зря, а напрасно! Я без тебя не могу. Сердце мое болит».
Во сне, в дымчато-голубоватой ковыльной дали увидела она Митьку. Он бежал к ней навстречу с распростертыми руками, и точно не бежал, а плыл над темно-бархатистыми камышами дремучих займищ.
А она, босая, с замирающим сердцем, бежала к нему. Митька приблизился к ней, рывком подхватил ее, и она, согретая его горячим порывистым дыханием, вдруг поднялась с ним на такую головокружительную высоту, что утратила собственную тяжесть. С непривычки было это и страшно и приятно. Слова замирали на устах. Катюше хотелось рассказать ему обо всем пережитом за время разлуки, почему чуть было не ушла она от него, просватанная матерью за немилого, чужого ей человека – старого Татарникова, которого она боится и ненавидит.
Обо всем этом давно надо было рассказать Митьке, но у нее вдруг омертвел язык… Она касалась ладонью Митькиных прихваченных загаром щек, ощущала прикосновение мягких требовательных губ, чувствовала всего его, большого, властного, и не в силах была сказать ему тех двух несложных, давно заученных слов, которые звучали в замирающем ее сердце. И Катюше казалось, что, подхваченные каким-то могучим потоком, кружась, подымались они все выше и выше. А под ними внизу, точно расшитая красочным гарусом, плыла сказочная земля, потонувшая в цветущих садах, в диковинно-ярких полевых цветах и буйно шумящих травах. И по безмолвному движению Митькиных губ, по умиротворяюще голубому, безоблачному небу, по опаловой дымке на горизонте поняла Катюша, что летели они над той счастливой солнечной страной, над тем выдуманным ими миром, о котором не раз мечтали они, полуголодные, отягощенные предчувствием близкой разлуки, хоронясь в камышах и оврагах за хутором!
Но даже в мечтах не представляла она такого покоя и великолепия на этой обретенной ими обетованной земле!
Проснулась Катюша, разбуженная собственным изумленно-радостным криком.Но по-иному встретились Митька с Катюшей наяву.
В сумерках секретарь совхозного парткома и заместитель директора по техническо-производственной части Ураз Тургаев принимал с бригадирами пятого отделения вновь прибывшие тракторы. Одновременно Тургаев проверял и молодых, допущенных к пахоте трактористов. Катюша тоже приготовилась к смотру. Неподвижно и немножко парадно сидела она за рулем и, скрывая от подруг нарастающее волнение, нетерпеливо поджидала своей очереди на выезд. Она отлично знала, что в числе прочих бригадиров присутствует на приеме тракторов и Митька, и хотя ни разу не взглянула в сторону задержавшихся у дальней машины людей, все же чувствовала его приближение, слышала каждый его медлительный, непохожий на другие, особенный шаг…
В новом коричневом комбинезоне, с непривычки стесняющем ее движения, в кожаной кепке, щеголевато сдвинутой на висок, с озорным завитком упавших на щеку черных как смоль волос, с лицом неестественно-напряженным и строгим, Катюша выделялась среди трактористов. Полуприщуренные глаза ее настороженно и чуть хитровато косили по сторонам. А в уголках плотно сомкнутых губ подрагивала готовая выпорхнуть и мгновенно озарить миловидное девичье лицо улыбка. Все это придавало ее лицу наивное и трогательное выражение.
При мерном же взгляде на нее едва сдержал улыбку приблизившийся к Катюшиной машине Тургаев. На секунду он даже опешил и вдруг, потеряв один из привычных контрольных вопросов, смущенно потупился, оглянулся на бригадиров. Но потом более чем всегда строго спросил:
– Ваша фамилия, рулевой товарищ?
– Фамилия Кичигина, зовут Катя,– суховато, в тон ему, ответила Катюша и впервые в упор глянула на Митьку.
Митька стоял за плечом Тургаева рядом с улыбчивым и еще более почерневшим за эти дни бригадиром Чемасовым.
Он смотрел на Катюшу так отчужденно и равнодушно, точно и впрямь перед ним была чужая девушка, никогда не говорившая ему глупых и ласковых слов, никогда не касавшаяся его губ.
– Номер машины? – вскользь осматривая трактор Катюши Кичигиной, продолжал беглый опрос Тургаев.
– Сорок шесть два нуля,– четко отвечала Катюша.
– Инструмент в порядке?
– Весь – налицо.
– Например?
– Ключа два. Один – разводной. Второй – картер-ный. Шприц для заправки,– без запинки отвечала Катюша.
– Ну, ну, джаксы – отлично, сказать по-русски…– тепло улыбнулся Катюше Тургаев. Потом он повернулся к Митьке и, одобрительно кивнув в сторону Катюши, сказал: – Очень джаксы. Очень отлично. А в вашей бригаде, товарищ Дыбин, не все рулевые номера машины помнят.
Катюша была приписана к бригаде Чемасова. Поощренный лестным отзывом Тургаева о Катюше, Чемасов хвастливо заметил:
– Я, товарищ Тургаев, разгильдяев не переношу. У меня рулевые один к одному, хоть сейчас на выставку в город Париж можно отправить…
– Только таких красоток городу Парижу недоставало! – съехидничал – явно по адресу Катюши – Митька.
– По своим рулевым на сегодняшний день судишь?! – задористо спросил Чемасов.
– Что-о-о?! – подражая родителю, развернул широкие плечи Митька.– Не хвались, идучи на рать. У тебя уж двое на черепахе сидят, а к концу пахоты мы всю вашу бригаду посадим. Видели мы таких трактористов! – насмешливо покосясь на Катюшу, сказал Митька.
Встретив порицающий взгляд Тургаева, Митька понял, что запал не ко времени. С трудом подавляя в себе дерзкое настроение, прямой виновницей которого являлась Катюша, Митька добавил примирительно, обращаясь к Чемасову:
– Там шути не шути, а переходящее знамя парткома будет в наших руках!
– Будет ваше, когда рак свистнет! – прозвучал иронический голос Катюши.
Даже не взглянув на нее, Митька с притворным равнодушием отвернулся.
– Дур-рак! – к немалому изумлению Тургаева презрительно отрезала Катюша и тоже демонстративно отвернулась. Так и просидела она боком ко всем членам комиссии до тех пор, пока приемщики не перешли к осмотру другого трактора.
И с тех пор за шесть суток работы на смежных массивах – при случайных встречах на пахотных клетках, на таборе – Катюша ни разу не перебросилась с Митькой ни взглядом, ни словом. Точно не замечая друг друга, одинаково шумно вели они себя на межсменных производственных летучках. Они даже вместе ездили как-то в отделение номер четыре для проверки соцдоговоров. Но, несмотря на это общение, по-прежнему были они подчеркнуто безучастными друг к другу. И хотя Катюша отлично понимала, что отчужденность эта наигранная, ее начало пугать и тревожить жестокое и оскорбительное безразличие Митьки, с которым относился он к ней, а главное – к ее производственным успехам.
А о первых победах Катюши Кичигиной знали уже во всем зерносовхозе. Ведь это по ее предложению ликвидировали на пятом участке заправочный пункт, и все потом удивлялись, как это никому не пришло в голову додуматься до такой нехитрой вещи?! А бывало, тракторы, снятые с борозды, шли на заправку в тридевятое государство, транжирили дорогое время на холостой перегон, на томительные очереди у баков, без толку палили горючее и потом зачастую не выполняли контрольных заданий на пахоте.
– Горючее надо подвозить па клетки! – требовательно заявила Катюша на производственном совещании обеих бригад.
«И верно! – мысленно поддержал ее вместе со всеми Митька и восхищенно подумал: – А ведь дело говорит Катька. Молодец, ей-богу!»
Подвозка горючего на клетки так резко подняла выработку участка, что несложное мероприятие это было проведено специальным приказом дирекции и дало отличные показатели по всем отделениям зерносовхоза.
В сумерках, у багрового костра на стане, Катюша в кругу трактористов и прицепщиков – членов чемасовской бригады, собравшихся после смены, отчитывалась о дневной вспашке. Говорила она нарочито громко, чтобы обратить внимание маячившего неподалеку Митьки.
– Много дала за смену? Как ухитрилась? – повторяла она явно льстившие ей вопросы трактористов, и лицо Катюши на мгновение обретало полупугливое выражение. Потом, торопливо перекрестившись, она азартно клялась: – Да, ей-богу же, шесть га за десять часов покрыла. Помереть – правда!
Митька, делая вид, что не обращает на Катюшу ни малейшего внимания, на самом деле ревниво прислушивался к каждому ее слову. И Катюша, чувствуя это, переходила на более спокойный и рассудительный тон:
– Сами посудите, ребята, едешь, допустим, полем. Перегрев в радиаторе и – стоп машина посредь гона. Что ты будешь делать? Воды доливать? А где она? Да на меже. Почти с версту за ней чесать надо. Ну и вот, пока мотаешь с ведром туда-обратно, плакали впустую тридцать минут…
Трактористы обеих бригад слушали Катюшу с ревнивым вниманием.
– В нашей смене таких простоев не бывает. Раскинула я мыслями и догадалась. Чем мне посредь гона становиться, так я лучше через каждые три круга – стоп на меже! – напою машину, а через две минуты газую – и горюшка мало! – чуть хвастливо говорила она, косясь на Митьку.
Чутко прислушиваясь к рассудительным речам Катюши, Митька – его волновал даже звук ее голоса – все чаще и чаще думал о том, как вернуть былую нежность и близость ныне непокорной, подчеркнуто чужой и временами, казалось, даже враждебной к нему Катюши.
И не раз с болезненной яркостью вспоминал он последнюю встречу с ней. Казалось, что вновь звучал где-то в сумрачном небе высокий, с надрывом, плач чибиса. Блестели невыплаканными слезами глаза Катюши.
Однажды вечером, закончив перетяжку трактора, Митька бросился к себе в палатку, наспех сменил пропитанный маслом и копотью комбинезон на новую, еще не надеванную юнгштурмовку. Впервые за дни пахоты свирепо и шумно умылся туалетным мылом, старательно выскреб застаревшую под ногтями грязь. Наконец, опрятный, подтянутый, с тревожным блеском в глазах, решительно направился он в палатку трактористок.
Девки, завидев непривычно нарядного бригадира, изумленно вытаращили на него глаза, а потом подняли на смех. Окружив Митьку, они цеплялись за его новенькую портупею, дергали за рукава, насмешничали.
– Уж не на блины ли к теще собрались, товарищ бригадир?
– Симпатия у него именинница – сто один годок ей брякнул!
– Ничего себе девочка, с походом…
– Крепкая – шилом не возьмешь…
Митька, ошарашенный визгом озорных девок, сокрушенно покачивая головой, бубнил:
– Ведьмы на помеле!
– Ах, какой вы у нас шикарный! Картинка!
– За таким кавалером – ударишь карьером. Вот именно! – звенел серебряный голос Морьки Звонцовой.
В палатке трактористок Катюши не было. Сопровождаемый девчатами Митька вышел из палатки.
В стороне от костра стояла Катюша. Словно не замечая Митьку и не слыша девичьих голосов, поникнув, задумчиво заплетала она темную, как осенняя ночь, косу. Но пальцы, точно одеревенев, не слушались ее. Чувствуя, зачем пришел приодетый, похорошевший Митька, для кого обулся он в поскрипывающие шагреневые сапоги, Катюша готова была броситься ему навстречу, обвить его шею смуглыми трепетными руками и покорно пойти за ним, куда он захочет…
Митька, бесцеремонно расталкивая окруживших его девок, направился было к Катюше. Но в это время из-за березнячка, ослепив Митьку белым накалом фар, бесшумно подкатила директорская автомашина. Резко затормозив, с глухим сердитым рычанием машина остановилась. В распахнутой дверке кабинки показался слегка сутулый, близоруко прищурившийся Азаров.
– Катюша?! – негромко окликнул Азаров.
– Я, товарищ директор,– робко отозвалась она и, оглянувшись на Митьку, нерешительно шагнула к машине.
Азаров, легко выпрыгнув из машины, протянул девушке руку и, скупо улыбаясь, сказал:
– Ну вот, а нас на массив нелегкая понесла: сказали, что ты в ночной смене.– Он неловко взял ее под руку и, приказав шоферу заглушить мотор, повел Катюшу от костра в подернутую вечерням сумраком степь.
