355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Ботвинник » Скиф » Текст книги (страница 21)
Скиф
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 16:09

Текст книги "Скиф"


Автор книги: Иван Ботвинник



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

VIII

Узкий, с изгибающимися берегами, Боспор Киммерийский отделяет равнинную Азию от гористой Европы[35]35
  В представлении античных авторов Боспор Киммерийский (ныне – Керченский пролив) был границей Европы и Азии.


[Закрыть]
. На север – голубые Меотийские воды. На юг – беспредельная темная синева Понта Эвксинского, На стыке двух морей встает Пантикапей. Крутые невысокие горы теснят дома к самому берегу. На обрывистой вершине лепятся Акрополь, городская крепость, Стоя, храм Артемиды Таврической и царский дворец из хорошо вытесанного белого камня. Крепостной вал, усеянный остриями, отделяет дворцовый сад от остального Акрополя. Вокруг раскинулся город – виллы богачей, окруженные садами, бесчисленные купеческие лавки и склады. Вдоль взморья тянутся хибарки рыбачьего поселка.

Только что купленный дом Никия выходил на главную улицу. Пышные фронтоны, тяжеловесные кариатиды, корзины вычурных коринфских колонн, с плодами и листвой, кричали о внезапном богатстве. Поймав иронический взгляд Филиппа, Никий виновато улыбнулся:

– Мы простые люди, но я заплатил зодчему немалые деньги.

– Тебе нравится, твоя супруга и мать довольны – значит, это прекрасный дом.

– Ты все шутишь.

Мысль, что маленький скиф стал вельможей, никак не укладывалась в кудрявой голове Никия. Филипп жалел добряка брата за его недалекость. Был безупречно вежлив с обеими женщинами, ласков с детьми и щедр с рабами. В домашние дела не вникал.

Многоплеменный город жил своею жизнью, и эта жизнь привлекала Филиппа. Здесь не было резкого деления на благородных эллинов и презренных варваров. В Пантикапее не только греки похищали скифских женщин, но и разбогатевшие скифы женились на гречанках и перенимали их обычаи. На улицах расшитые кафтаны кочевников мешались с разноцветными плащами эллинов и алыми одеждами финикийских мореходов, мелькали стройные фигуры аспургиан Кавказа.

Сюда сгоняли стада из скифских степей, свозили изделия кавказских кузнецов и ольвийских керамиков. Нимфей и Тиритака, приморские города Босфорского царства, слали в Пантикапей вяленую рыбу, завозили римские и греческие товары. Филипп заметил, что на базарах Пантикапея изделия римских провинций продавались хотя с убытком, но дешевле понтийских. Купцы не оставались в накладе. Рим вознаграждал своих друзей.

В книжных лавках спрашивали латинские рукописи – он любовно-приключенческих рассказов до всевозможных справочников.

На дворцовой сцене ставили пьесы Плавта. В городском театре шла ателлана[36]36
  Ателлана – древнеримская комическая пьеса с импровизированным диалогом, действующие лица в виде масок – простак, горбун, скряга и др


[Закрыть]
. Острая и непристойная, она пользовалась шумным успехом.

Махар принял посла царя Понта в саду своего дворца-крепости. В коротком плаще, препоясанный мечом, он быстро ходил по дорожке между покрасневших от осенних холодов тисовых деревьев. Придворные едва поспевали за ним.

Сын от старшей нелюбимой жены, дочери царька местной династии, свергнутой Митридатом Евпатором, совсем не походил на эллина. Ширококостный, скуластый и узкоглазый, Махар являл собою законченный тип боспорца. Мягкая курчавая бородка и темные каштановые кудри лишь слегка смягчали его азиатский облик.

– Ты был у скифов? Как же тебя приняла Ракса? – загадочно усмехаясь, спросил царевич.

В глубине сада показался Бупал. Махар радостно приветствовал его и еще издали закричал:

– Что привез? Вино с Родоса, девушек из Аламеи? Хороши?

– Сирийки не старше пятнадцати лет. Государь, я умолчал о берберийских конях и парфянских беркутах, обученных для охоты на дикого зверя.

Глаза Махара загорелись.

– Покажешь мне. Идем! Может быть, и ты разделишь нашу трапезу? – с прежней загадочной усмешкой обратился он к Филиппу.

За столом он много пил и крепкими белыми зубами смачно разгрызал кости. Разговор вскоре принял вольный оттенок. Чтоб потешить царевича, сотрапезники – их было пять, кроме Филиппа, все молодые, острые на язык – высмеивали себя и своих возлюбленных. Махар раскатисто смеялся.

– А вот наш гость что-то помалкивает, – кольнул он взглядом Филиппа. – Я слышал, мой отец тебя так любит, что не брезгует хлебать из одной чаши?

Филипп поморщился и ничего не ответил.

– Он прав, ему лучше помолчать, – неожиданно вмешался Бупал, – но я могу рассказать о всех победах Филиппа Агенорида. Едва он снял детское платьице, как попал на войну. Пока его сверстники гибли на поле брани, он развлекал Армелая. Старый дурень совсем потерял голову и ради смазливого сына Тамор ограбил родных детей. Потом…

Филипп выплеснул недопитое вино на стол.

– Жалкий торгаш! И ты, битый камнями, пытаешься оскорбить меня? – Он взглянул на Махара. – Не о себе беспокоюсь, царевич, но… кто непочтителен к послу, тот оскорбляет пославшего его… – порывисто встал и вышел.

– Ступай, пожалуйся моей прекрасной мачехе, – крикнул вслед пьяный Махар. – И отцу. Его, я слышал, уже поколотил Лукулл.

Часть четвертая
Храм Великой Матери

Глава первая
Битва
I

Армянин, рыхлый, расплывающийся, как опара, с мясистым, изрытым оспой носом, с короткими пальцами, унизанными бесценными перстнями, и понтиец, сухой, поджарый, легкий и гибкий, бодрствовали третьи сутки. Маленькие чашечки с крепким ароматным напитком из аравийских зерен дымились возле них. Воспаленными от бессонных ночей глазами собеседники испытующе смотрели друг на друга.

Митридат настаивал. Царь царей и Великий царь Армении Тигран колебался. Он согласен: Рим – бич народов, от исхода будущей войны зависит свобода или рабство всей Азии от Геллеспонта до Инда, лишь дружный натиск всех царей Востока опрокинет железные легионы Республики квиритов. Все это Тигран осознает не меньше своего державного тестя, но пусть и его высокий гость вспомнит: в последних битвах под мечами римлян легло лучшее воинство Армении.

– Страна обескровлена. Вступим в войну – перебьют последних, как куропаток осенью. – Тигран покачал головой. – Надо выждать…

– Чего же ты будешь выжидать? – Митридат презрительно скривил губы. – За это время римляне завоюют всю Армению! Они уже разорили твои города, отняли у тебя Кордуену, Адиабену, Каппадокию, и неизвестно, что еще отнимут…

– Кто знает… – Тигран тяжело вздохнул. Он был измучен колкими вопросами собеседника. Старый понтиец не принимал дипломатических отговорок, не хотел понимать общепринятой меж владыками вежливости, он могуществен, неутомим, преследует одну цель. Как выпроводить этого дикого вепря, не нарушив законов царского гостеприимства? Ведь в случае благоприятного исхода войны Митридат станет владыкой Вселенной. Тигран осторожно спросил:

– Позволь, отец… кто же входит в возглавляемый тобой союз? – Он решил, что отныне сам будет задавать вопросы.

– Фраат Парфянский, ты, – ткнул в него Митридат, – Олимпий Киликийский, князья Аспургии, Колхиды и Лазики, Антиох Сириец, князь Албании, шейхи обеих Аравий, Счастливой и Бесплодной, – вот наш союз. При успехе к нам примкнут Египет и Иудея. Скифы, савроматы, даки и мизийцы помогут прикончить Рим.

Тигран устало облокотился на вышитые подушки.

– Уточним истину, отец: Фраат Третий, царь Парфии, не дал согласия идти на Рим первым. Он станет обороняться, если римляне вторгнутся в его страну. Скифы, савроматы, даки и мизийцы отказываются присоединиться к тебе. Что касается меня, то я ведь ни в чем не клялся.

– Клялся! Двадцать лет тому назад я отдал тебе в жены мою старшую дочь и взял с тебя клятву…

– Быть верным другом, – лениво возразил Тигран. – Я был верен, был и буду! И снова ринусь в бой и сокрушу Рим, прикажи лишь, равный доблестью Митре: солнцу летом снега не плавить, траве по осени не желтеть, барсу джейрана не трогать, прикажи это, и тогда мои воины с твоей помощью победят римские легионы, а пока…

Тигран обвел взглядом шатер, как бы приглашая златотканые своды и диковинные пушистые ковры в свидетели. Чего еще надо от него тестю? Он принял его с царскими почестями. Уже пятый день Митридат-Солнце гостит в Армении, и каждое его желание предупреждается. Их затянувшаяся беседа обставлена глубокой тайной. Этот сказочный чертог разбит в уединенной долине. Всего двое армянских воинов, чья верность испытана многолетней службой, и двое понтийцев – начальник дворцовой стражи и этер Митридата – охраняют их. Тигран прикинулся простаком и начал допытываться: неужели Митридат-Солнце так спешит в свою ставку, что не навестит любящую дочь и не порадуется на своих внуков, детей Тиграна и Кассандры? Их нежная голубка Шушико уже помолвлена с парфянским царевичем. Она бы подружилась с прекрасной подругой царя Понта. Они почти одних лет.

– Какое значение имеют годы? – с усмешкой прервал его Митридат. – Ты в сорок лет кряхтишь, а мне шестьдесят три, и я еще в полном вооружении, со щитом и копьем в руках вскакиваю на моего бербера – не хватаюсь за седло! Жалею, что мы ни о чем не договорились. Ты все толковал о своих прежних неудачах. Запомни, зять: я – молот, римские владения в Азии – наковальня, а ты между нами ложишься…

Гипсикратия и Филипп переглянулись. Митридат или выжмет из армянина согласие, или заставит отказаться открыто. Тогда Армения будет объявлена вражьей страной и народы гор ринутся на разграбление богатых земель Тиграна. «Щадить не будут!» – Гипсикратия жестко усмехнулась.

Митридат встал.

– Ты согласен?.. Я буду ждать твои войска.

Тигран устало прикрыл глаза и склонил голову.

Суровая, неплодородная армянская земля, будто прячась от холодов и бурь, лежала в котловине. В зимнем ясном небе сверкали горы. Двуглавый Арарат и женственно нежный контур Алагеза парили над снежной цепью. Давно-давно это было. Арарат и Алагез любили друг друга, но боги не дали согласия на их счастье. Окаменев, дева-великан и царь Армянских гор, закованные в ледяные кольчуги, укутанные в снеговые мантии, долгие века глядят друг на друга тоскующими взорами.

От заснеженных гор тянет холодом. Филипп, ежась, закутался в плащ. Устав от длительных переговоров, Митридат захотел совершить перед сном прогулку и позвал с собой Филиппа.

– Я не виню тебя, хоть горьки твои вести, – негромко произнес Митридат, – ты сказал правду о моем Махаре. – И, чуть помолчав, добавил: – Возможно, он одумается.

Филипп, спрятав лицо от холодного ветра, беззвучно шагал рядом. Воспоминания, как далекие миражи, проплывали перед его глазами.

Вот он, после неудачных дальних странствий, возвратился в столицу Понтийского царства. Митридат благосклонно велит сыну Тамор занять прежний пост начальника дворцовой стражи.

Гипсикратия, в боевых доспехах, юная, стремительная, пришла передать ему своих воинов.

– Мы в походе. Больше я никому не могу доверить. Не возражай! Я моложе тебя летами и военным опытом. Не годится тебе быть под моим началом.

Как взволнованно звучали ее слова, как светились ее очи!

Филипп не замечает, что ветер давно распахнул полы его плаща, что ледяная тропка уже свернула к шатру. И встряхнулся лишь тогда, когда Митридат положил руку на его плечо. Царь остановился у входа в шатер.

– Будь поласковей с моей девочкой. – Какие-то новые, незнакомые нотки звучали в голосе старого Понтийца. – Я не умею. Перед ее чистотой я теряюсь. Дурочка, ревнует меня, старика. Ревнует молча и мучается молча. А как ее утешить – не знаю.

Митридат говорил скороговоркой, не глядя Филиппу в лицо.

II

К вечеру Гипсикратия сама позвала своего верною друга. Сидя перед открытым ларцом, она с грустной усмешкой сообщил а:

– Я собираюсь на пир. Все цари, их жены, дочери и наложницы будут возлежать на этом пиру. Что мне надеть?

Филипп недоумевающе посмотрел на нее.

– Царь велел мне явиться перед ними в женском одеянии. Мне, которая семь лет носит одежду воина… Я отвыкла от этих тряпок. Посоветуй…

– Надень простой белый пеплос, укрась его живыми цветами. Скромная и прекрасная, как душа Эллады, ты предстанешь среди азиатской роскоши… Волосы собери в высокий греческий узел.

– Из чего? – Гипсикратия тряхнула подстриженными кудрями и опустила руку на волосы Филиппа. – Какие мягкие и густые! – Она провела маленькой жесткой ладонью по его лицу.

Полог шатра распахнулся.

– Ты еще не готова? – Митридат нетерпеливо вскинул голову.

– Госпожа выбирает наряд для пира, – смущенно пояснил Филипп.

– Государь, – Гипсикратия упрямо потупилась, – позволь мне сопровождать тебя как твой этер или уволь меня от этого пира.

– Не хватает мне славы Никомеда! Оденься как подобает. Я хочу, чтоб ты блистала среди подруг подвластных мне царей.

– Они станут смеяться над моим неумением носить женские уборы. Молю, уволь.

– Одевайся, я жду…

Губы Гипсикратия задрожали:

– Я не пойду. Недостойно воину Понта явиться перед всеми твоей наложницей.

– Оставайся! – Митридат недовольно повел плечами. – Филипп посидит с тобой. Вот золотой характер! Как это сказал мой дикий осел? Я не брезгую есть с тобой из одной чаши? И она не побрезгует…

Гипсикратия, не глядя на царя, опустилась на пол.

– Ушел, – как бы беседуя сама с собой, проговорила она, укладывая доспехи. – Будет пить вино, смеяться… – Она встала и заложила за голову руки. – Я очень некрасива?

– Ты прекрасна.

– Прекрасна… – У Гипсикратии задрожали губы. – Но не любима… Почему жадные, низкие духом и бессердечные женщины так сильно овладевают сердцами достойных и доблестных воинов, а я каждый миг борюсь с женскими слабостями, всеми силами стараюсь быть достойной любви героя, а он равнодушен ко мне? – Она закусила руку до крови. – Они станут ласкаться к нему, но искать не любви, а царских милостей. А он будет улыбаться…

Гипсикратия упала ничком, но тотчас же вскочила и обвила руками шею Филиппа.

– Дорогой мой, пойди на пир. Посмотри, что он там делает. Все расскажешь. Не щади мое сердце.

Возвращаясь с пира, Митридат тяжело опирался на плечо своего телохранителя.

– Она тебя послала?

– Она…

Митридат усмехнулся:

– Ты любишь яблоки?

– Да, государь.

– Но что бы ты сказал, если бы тебя каждый день угощали яблоками, а на спелые душистые дыни, на сладкие персики даже и взглянуть не позволяли, что бы ты сказал? – допытывался Митридат.

– Государь, я не сравниваю женщин с плодами…

– Врешь! Воровал бы запрещенное, воровал! Но не будем огорчать бедняжку. Она славная девочка, преданная, любящая, храбрая. Таким сыном я б гордился. Не будем огорчать ее. Скажем: на пиру… что бы я мог делать на пиру, а, как ты думаешь?

– Не знаю, государь.

– Хм… Скажем – я беседовал с Артаксерксом. Нет, не годится. Где Артаксеркс, там любовные истории. Лучше так: весь пир просидел с Фраатом и толковал о парфянской охоте…

III

Из года в год, как только тяжелым золотым цветом покрывается лавр, самниты избирают мальчика-весну, самого смелого, самого достойного и самого прекрасного. Царем этой весны нарекли Мамерка, единственного сына Бориация.

Распевая древние гимны, юноши и девушки Самниума толпой ходили из деревушки в деревушку, из селения в селение и громкими кличами призывали к веселью и весенним трудам.

Старики улыбками провожали их шествие. За молодыми, убранными цветами и лентами, разодетыми в праздничные одежды, двигался отряд мужей в темных, иссеченных вражьими мечами доспехах.

Три девушки, подойдя к Мамерку, взяли у юноши меч и, обвив гирляндой цветов, снова вложили в его руки.

С плясками и пением шли славящие весну от деревни к деревне, и везде к ним присоединялись новые группы молодых воинов. Рядом с ними шли их невесты – самнитки. Солнце уже клонилось к закату, когда в ложбине забелели дома Корфиния. В центре города, на скале, возвышался храм Марса-Мстителя, верховного божества Самниума. Уже виднелись городские стены, слышалась перекличка часовых…

Сменившийся отряд римской стражи маршировал по дороге к своему лагерю. Впереди, размахивая руками, шел центурион.

– Самнитский Марс, – насмешливо сплюнул он в сторону Мамерка.

– Вот дурачье, – поддержал его другой квирит. – Обрядят мальчишку и воображают: бог в него вселился!

– Как бы не так! – дополнил пожилой легионер. – Боги не без ума, знают, кому помочь. Чтоб Марс помог быкам? Да никогда! Наш римский Марс Квирин всегда скрутит шею их Марсу-Мстителю.

– Эй вы! – Центурион поддел копьем венок из рук девушки. – Отдайте цветочки моим легионерам. Они вас приласкают.

Арна рванулась вперед.

– Не смей!

От неожиданного толчка центурион сел в пыль.

– Бунтовщица! – Худенький новобранец кинулся на выручку своего начальника.

– Забыли, подлые быки, Кавдинскую дорогу! Мало ваших там распяли! – Пожилой легионер рванул ленты с Мамерка. – Сбрасывай тряпье!

Самниты, выхватив мечи, оттеснили легионера.

– Быки! Еще драться! – Поднявшийся с земли центурион метнул копье.

Мамерк вскрикнул и, пронзенный, упал навзничь. Его друзья ринулись на убийц. Те растерялись. Первым почти надвое был рассечен центурион. Мстя за невинную кровь и святотатство, воины Самниума били и кололи квиритов.

Тело Мамерка на скрещенных копьях понесли к храму. Навстречу выбегали простоволосые женщины и, царапая лицо, голосили по убитому. Мужчины застегивали доспехи и на ходу отдавали распоряжения домашним.

В храме стояли затаив дыхание.

Бориаций безмолвно поднял голову сына. Долго смотрел в лицо, поправил упавшую на лоб вьющуюся прядку, прикоснулся к ней губами и так же безмолвно отошел от мертвого.

– Самниты! – Голос Бориация оборвался. Он взмахнул мечом, точно разрубая невидимое препятствие. – Отныне мы не союзники Рима. Будь проклят брат-квирит, убивший брата-италика!

IV

Царская ставка кипела. Все новые и новые вооруженные полчища стекались под знамена Митридата.

Первым привел свои войска Артаксеркс, царь Персиды, тридцатипятилетний, холеный, начинающий полнеть эпикуреец. Он примкнул к союзу только потому, что все восточные цари, которых он знал лично и почитал, встали под знамена Тиграна Великого и Митридата-Солнца. Артаксеркс раскинул свои шатры рядом с понтийцами. Его воины в бирюзовых, расшитых золотом одеяниях целыми днями точили мечи и чистили доспехи. По вечерам играли в кости, пили слабое сладкое вино и слагали за чашей четверостишия о соловьях и розе. Филипп охотно посещал их. Персы были учтивы и гостеприимны.

За персидским станом покрыли землю бесчисленные кибитки парфов – гибкие подвижные кочевники в черных войлочных колпаках, с ниспадающими до пят узорными покрывалами, в цветных сафьяновых сапожках на высоких каблуках с утра до вечера суетились вокруг своих подвижных жилищ.

В сердце ставки над белым круглым шатром Митридата-Солнца развевалась зеленая Эгида Понта – Святое Знамя Великой Богини, вечно девственной матери-земли. Ее чтили под разными именами во всех странах Востока. По другую сторону Эгиды вставали пестрые шалаши колхов, албанов, крытые лошадиными шкурами черные повозки горных кочевников. А вокруг, как пена по краям морского вала, белели палатки арабов.

С восхода и до заката над ставкой стоял многоязычный гул. Четкие движения воинов, их подтянутая собранность и серьезные лица напоминали Филиппу восставшую Антиохию.

Едва начинало светать, Митридат на белом тонконогом бербере объезжал лагерь. И горе было нерадивым. Один знатный юноша обратился к царю с жалобой на тяжесть службы рядового воина. В римской армии каждый солдат имел двух-трех рабов. Они несли оружие и доспехи своего господина. Молодой понтиец просил разрешить ему пользоваться при переходах услугами рабов. Митридат внимательно выслушал.

– Ты прав, дружок! Война – дело тяжелое. Отдохни, мой золотой, в обозе. Будешь убирать нечистоты и прислуживать воинам. Подойдите сюда, – позвал он рабов провинившегося. – Возьмите оружие и доспехи вашего господина и разделите их между собой. Отныне вы станете воевать вместо него.

– Солнце, мы не смеем, мы невольники.

– Я дарую вам свободу, но после первой же битвы каждый принесет мне по три головы римлян.

Заметив, что Артаксеркс сочувственным взглядом провожает наказанного, Митридат резко обернулся к нему:

– Ты считаешь, что я чересчур жесток? Нельзя наказывать господина в присутствии рабов? А я наказываю. Я наказываю трусливых и отличаю доблестных! – почти выкрикнул он, вздыбливая коня.

Слава о справедливой строгости и великодушии Митридата-Солнца быстро разнеслась среди многоплеменного воинства. Подкупало и то, что Мптридат Евпатор с каждым умел поговорить на его родном наречье. Проведя юность в скитаниях, Митридат знал все языки Азии. Мальчиком он обошел с отарами овец Персию, Тавр, Киликию и горные страны Кавказа. Дикий кочевник не умер в царе, и, увенчанный диадемой, он оставался все тем же сыном степей и гор – путешественником, быстрым в решениях, необузданным в гневе, щедрым в милосердии. Так гласила народная молва о Митридате. Молва… Сам царь усмехался, слушая о себе такие сказки.

V

Последним в ставку прибыл Антиох Сириец, сын Анастазии. В его войске между гвардейцами Анастазии и ветеранами, еще помнящими Антиоха-старшего, отца царя, мелькали изуродованные клеймами лица сподвижников Аридема. Многие из них узнавали Филиппа. Высокий, седой как лунь старик с клеймами на обеих щеках – след двукратного побега – дружески протянул ему шарик душистой мастики.

– Вот и снова встретились! – проговорил он, радостно улыбаясь.

– Ир? – Филипп сжал седому воину руки. – Ты ушел от распятия!

– Я не ушел. Я был распят. – Улыбка потухла в глазах Ира, на изуродованных щеках выступили желваки. – Когда нас снимали с креста, я еще дышал. Меня швырнули в общую кучу. Палачи спешили. Едва забросав землей трупы – ушли. Я выбрался. И вот теперь… – Он не договорил. Филипп и без того понял: Ир гордился, что у него нашлись еще силы и он снова сражается с врагами погибшего Аридема.

По примеру Митридата VI Евпатора сын Анастазии объявил, что раб, поднявший меч в защиту Востока, достоин стать свободным. Все распри и обиды, призвал он, предать забвению. В эту весну Антиох остриг свои детские кудри и облачился в белый хитон эфеба. Полуоткрыв пухлые губы, он восторженно слушал речи старших. На его круглых щеках вспыхивал яркий румянец, на глазах блестели слезы умиления. Невзлюбил он только надменного Фраата. Узкое красивое лицо парфянина, его миндалевидные глаза под тяжелыми синеватыми веками, длинные кудри и волнистая клинообразная борода внушали ему невольную антипатию. На совещаниях царь парфян почти всегда молчал, и лишь в уголках его рта таилась странная усмешка.

План борьбы с Римом, выдвигаемый Митридатом, основывался на единодушном действии всех племен Востока: заманить римлян в пустыни, окружить и дружным натиском уничтожить.

Олимпию, владыке Морей, были посланы строжайшие наставления: пропустить к Азиатскому побережью римские триремы с войсками и, дав легионам время углубиться в пустыни, перерезать все морские пути к Италии. Митридат настаивал на принятии царя Олимпия Киликийского в семью «детей Александра».

К царю Понта со всех сторон шли новые подкрепления. Черноглазый горшечник Дара спросил Филиппа: правда ли, что понтийский царь отберет землю от сатрапов и отдаст бедным людям?

– Ты не из мудрецов, – перебил горшечника пожилой перс с крашеной ярко-рыжей бородой. – Сатрапы не для того воюют, чтоб отдать свои поля тебе. Я слышал: будут делить римские земли.

– И это неплохо, – задумчиво согласился Дара.

– И рабов освободят, не всех, но доблестным дадут волю, – продолжал перс.

– Я согласен и так, – пошутил Дара, – правда, я сам себе господин. Царь царей над своими горшками, но царица моей души – рабыня в соседнем доме.

Дара вынул из кармана глиняную свиристелку и принялся насвистывать грустную песенку.

– Нет, не так надо, – прервал его Ир. Он встал рядом с горшечником и, улыбаясь Филиппу, высоким сорванным фальцетом затянул песнь Солнцу – боевой гимн гелиотов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю