Текст книги "Скиф"

Автор книги: Иван Ботвинник

Качаясь между верблюжьими горбами, Филипп пересек Счастливую Аравию, посетил вновь Антиохию и достиг Пергама. В Антиохии на месте военного стана гелиотов был разбит сад. Вход в пустующий дворец охраняли сверкающие золотом гвардейцы: Анастазия, разгневанная на прибрежную Сирию за мятеж, перенесла столицу в Пальмиру. В пригородах на маленьких квадратиках полей, разделенных каналами, смугло-красные полуобнаженные сирийцы рыхлили мотыгами спекшуюся от жары глину и в такт взмахам заунывно пели. Погонщик верблюдов прислушался и в тон начал подтягивать им.

– Что ты поешь? – спросил Филипп по-сирийски.

Погонщик вздрогнул.

– Я пел об Александре, господин.

– Ты пел не об Александре. Не бойся меня, я здесь чужестранец.

Погонщик нагнулся к Филиппу.

– Я пел об Аристонике Третьем – Пергамце, милостивом к нам, бедным и сирым. Его распяли римляне и царица Анастазия.

– Это было давно?

Погонщик глянул в сторону и вдруг забормотал:

– Не знаю, я ничего не знаю, господин…

Филипп проследил за его взглядом и понял причину его испуга: вдоль придорожного оросительного канала семенила с корзиной фиников на голове тоненькая высокая девочка. Ей навстречу шел римский солдат. Чуть поодаль и в стороне от него с ношей на голове – немолодая, плохо одетая женщина.

Солдат на ходу зачерпнул горсть фиников из корзины девочки и вдруг остановился.

– Дай напиться! – крикнул он идущей за ним женщине. Сирийка сняла с головы искусно переплетенную цветными соломинками тыкву, изогнулась и на вытянутых дрожащих руках торопливо поднесла ее солдату. Римлянин напился, одобрительно проурчал что-то и смочил себе грудь и голову, В тыкве еще оставалось больше половины воды. Римлянин подумал и вылил ее на себя. Отряхиваясь от свежего душа, отшвырнул тыкву – она тут же разлетелась на куски – и, даже не кинув взгляда на заплакавшую женщину, пошел дальше.

Филипп глубоко вздохнул.

Расплачиваясь, он положил на ладонь погонщика монету с профилем Аридема. Погонщик широко раскрытыми глазами поглядел сперва на монету, потом на давшего ее.

– Ты пел о нем?

– Господин, песнь еще не вся. Царя не распяли, – погонщик понизил голос. – Разве героев распинают? Распяли темного и немощного, как я. А он жив. Придет еще!

– Обязательно придет, – серьезно подтвердил Филипп. – Не он, так другой.

Погонщик упрямо качнул головой:

– Нет, он придет. Сам!

* * *

В Пергаме (теперь – римской провинции Азии), в том месте, где некогда высилась Троя, к столбу с римским орлом прибита мраморная доска. На ней прямоугольными латинскими буквами начертано:

 
Чем хвалитесь, греки? Где Ахилл, Агамемнон?
Где Одиссей хитроумный и ваши другие герои?
Ни меч Ахиллеса, ни ум Лаэртида вас не спасли.
Ничтожные наши рабы! Смиритесь пред Троей,
Повергнутой некогда вами. Гектора дети
Не славны, как он, но прочих племен не ничтожней,
Потомки троянцев – мы правим над вами.
Нам дань отдавая, дети Эллады, пред Римом,
Наследником Трои, всегда трепещите.
 

Полцентурии легионеров охраняло стихи консула Фламинина. С каждого проходящего мимо взимали три обола во славу Гектора, предка римских героев. Неимущих возвращали назад. Обойти доску нечего было и думать. Она была прибита на дороге к пристани – жизненном пути каждого пергамца. Люди шли мимо с опущенными головами, торопливо бросали три позорные монетки и быстро удалялись.

Филипп с интересом прочел поучительную надпись. Он бросил римлянину серебряный динар.

– Не полагается, плати три обола, – возразил солдат.

– Возьми себе, храбрый воин, мелочи нет. Я враг эллинов в ненавижу их, как и ты…

– А чего мне их ненавидеть? Я служу! – буркнул легионер.

Филипп усмехнулся. Везде, где он прошел по римским следам, он встречал страх и ненависть. А легионер даже не ненавидел тех, кого душил. Он служил тупо и добросовестно.

На пристани первой встретила его Аглая. Филипп хотел обнять ее, но она стыдливо отстранилась.

– Я замужем. Леандр!

Высокий гибкий юноша выступил из-за ее спины вперед в приветствовал своего счастливого предшественника.

– Он пленил мое сердце, исполняя роль Антигоны, дочери слепого Эдипа, – представила его Аглая.

Леандр скромно потупился.

– Народ находит, что роль Елены я исполняю лучше, но Аглая…

– Твой талант оценят боги! – горячо возразила гетера и повернулась к Филиппу. – Но и ты должен помочь нам…

– Я чужд Мельпомене, – Филипп шутливо обнял ее, – поэтому ты меня и не дождалась?

– У меня одна голова на плечах, – с тем же испугом отшатнулась Аглая. – Разве я смею соперничать с нею?!

– Весь город, кроме Митридата, знает, что ты удостоен милости богини, – вмешался Леандр.

– Хватит! – оборвал их Филипп. – Весь город знает, а я не знаю! Просите, чего вам надо, но ее не вспоминайте.

– Народ не умеет чтить Мельпомену, – горестно вздохнула Аглая, – на высокую трагедию палкой никого не загонишь.

– И ты думаешь, я властен заставить народ чтить Мельпомену? – улыбнулся Филипп.

– В твоей власти, господин, – вкрадчиво произнес Леандр, – ссудить нас деньгами, а я подберу труппу.

– Вот это уже дело! Мой кошелек к твоим услугам, – Филипп повернулся и снова обнял Аглаю.

Леандр дернул его за одежду и указал глазами на закутанного в серый плащ незнакомца. Аглая, обомлев, схватила мужа за руку.

– Это она! Я погибла!

– Мы были втроем, – успокоил ее Леандр, – но тебе не следует видеться с ее возлюбленным…

* * *

Митридат остался доволен своим лазутчиком. В Сирии народ поет об Аридеме. В Пергаме доска с неумным бахвальством сыплет соль на еще не зажившие раны побежденных.

В Вифинии все крестьяне обращены в рабство. Ненависть к Риму не угасает. С дыханием войны пламя вспыхнет повсеместно. Римляне прочно укрепились в прибрежной полосе, однако на море действует Олимпий. Он держит все морские дороги в своих руках. Отрезанные от Италии, легионы Рима не сумеют оказать стойкого сопротивления. Народ всюду жаждет свободы. Все предвещает победу…

Дома Филиппа ждали отрадные новости. Каллист был изгнан, и Тамор жила одна. Ее благосклонности добивались черноглазый князь Лазики и гостивший у Митридата вождь дунайских даков. Дак был статен, белокур, длинноус и голубоглаз. Лаз – женственно гибкий, влюбленный, вкрадчивый, дак – суровый, застенчивый, – Тамор не знала, кого предпочесть.

Филипп сидел подле матери и слушал ее болтовню. Она похорошела. Морщинки при свете лампионов совсем не заметны, глаза стали теплыми, сияющими.

– Я счастлива. Царица была так добра ко мне. Это она услала Каллиста к армянской границе. Пусть охраняет Понт в диких горах! – Тамор засмеялась и расцеловала сына. – Какой же ты стал красавчик, весь в меня!

– Вифинский моллюск околел! Эта развратная улитка простилась с солнцем. Каково?! – Митридат разъяренно метался перед Филиппом. – Я позвал тебя порадоваться мудрому решению твоего друга. Он из любви к гостившему у него Цезарю завещал трон и страну народу римскому. Подох! Подох и завещал Вифинию Риму!!! – Старый понтийский владыка в бешенстве выхватил меч и начал рубить ковры. Гипсикратия в ужасе забилась в угол.

– Прихоть Никомеда – не воля богов и народа Вифинии. Государь, надо сохранить спокойствие, – Филипп склонил голову. – Я жду твоих повелений.

Митридат перевел дыхание. Отбросил меч.

– Гипсикратия, воды!

Гипсикратия торопливо принесла чашу со льдом. Митридат смочил виски.

– Ты поедешь в Рим. Проникнешь в самое волчье логово. Выведаешь их замыслы и тайные планы. – Он отхлебнул ледяной воды и, казалось, совсем успокоился.

– Говорят, ты хорошо знаешь мифологию? – спросил он через минуту. – Тогда скажи: за что Зевс, царь богов, казнил Иксиона?

Филипп вспыхнул:

– Государь! Я плохо знаю мифологию, но, кажется, за то, что Иксион обладал сердцем Геры, супруги Зевса.

– Его казнили вовсе не за то, что он обладал Герой, – насмешливо перебил Митридат, – а за то, что он хвастал тем, о чем полагалось молчать.

– Государь…

– Гипсикратия! – Митридат взглянул на царицу. – Покажи мне твой новый панцирь.

Гипсикратия вышла. Митридат еще несколько минут наслаждался смятением Филиппа.

– Меня еще боги не лишили разума, чтоб ревновать к тебе, – равнодушно проговорил он. – Юная тигрица всегда предпочтет тигра, хотя бы старого, молодому лисенку.

– Госпожа так любит тебя!

Митридат зевнул.

– У меня триста две наложницы и четыре супруги кроме нее. Она славная девочка, но слишком уж пресная. – Он засмеялся: – «Бесхитростна любовь на ложе законном». Тамор была занятней, куда занятней!

Гипсикратия вошла в плотной серебряной кольчуге. Легкая, гибкая, подстриженная, как мальчик, она застенчиво улыбалась, опираясь на копье. Филипп хмуро посмотрел на подругу царя. «Юная тигрица», – подумал он. Ему почему-то было жаль ее.

Глава третья
Рим

Остию – порт при впадении Тибра в Тирренское море – издавна называют морскими воротами Рима. К молу Остии причаливают морские суда из Финикии, Утики, Пергама, Вифинии, Тавриды и Эллады. В Остию везут лен и хлеб Египта, тонкорунную шерсть и сурьму Иберии, руду далеких Балеар, золото Карфагена, алмазы и изумруды Эритреи, росный ладан Счастливой Аравии, сапфиры Тарпаны[28]28
  Тарпана – Цейлон.


[Закрыть], неведомые на Западе ткани земли серов[29]29
  Серы – китайцы.


[Закрыть], златозоревые и пурпурные покрывала Бактрианы, жеребят из Парфии, железо Кавказа, ковры Армении и Персиды, амфоры с оливками из Родоса и Скироса, вина и мастику Хиоса, бесценные вазы Коринфа, рабынь и рукописи Эллады, меха и рабов из Скифии.

В широкой бухте день и ночь снуют остроносые, как хищные рыбы, военные либурны. Властные римские квесторы всходят на прибывающие суда и назначают на товары цены. Продающим народу римскому дороже означенной цены рубят головы. Но между собой варвары могут договариваться, как им угодно: в их сделки Рим не вмешивается. Здесь можно было узнать, каков урожай пшеницы в Тавриде, полноводен ли разлив Нила у Мемфиса, сурова ли зима в Британии, воюют ли между собой галлы и германцы, – купцы со всех сторон мира спешили в Остию и везли с собой разные вести…

Порт и городок гудели разноплеменным говором. В остериях не смолкали вакхические вопли и нестройное пение хмельных мореходов.

Лазутчику Митридата пришлось потратить немало усилий, чтобы отыскать приличный кров. Остерия, где он остановился, была вдали от больших дорог и портового шума.

Умывшись с дороги, Филипп переодевался.

– Господин, тебя спрашивает какой-то варвар, – доложил купленный на италийском берегу раб.

Высокий желтолицый человек, не дожидаясь приглашения, вошел и опустился на ложе.

– Удали слугу.

Филипп кивнул рабу и, не скрывая недоумения, уставился на гостя. Пришелец не был стар: лет тридцати – тридцати трех, черты лица крупные и выразительные, но запавшие, лихорадочно блестевшие глаза, серо-желтая кожа, редкие темные волосы, влажные от болезненной испарины, делали его похожим на выходца из могилы.

– Я узнал тебя и подумал, что ты мне не откажешь. Я не мог тогда заступиться за тебя, но умоляю, забудь зло, которое тебе причинили, и помоги мне… – начал гость глухим скорбным голосом.

– Ты ошибаешься, добрый человек…

– Нет, Филипп Агенорид, я не ошибаюсь. Ты друг Аридема и этер Армелая.

– Тетрарх Дейотар? – Филипп обмер от изумления.

– Нет, я не Дейотар, я брат Дейотара, – возразил пришелец. – Боги покарали меня, дав мне такое сходство с изменником. К Митридату Ахемениду я побоялся обратиться за помощью – он бы не поверил мне. – Гость жалко улыбнулся, закашлялся и сплюнул кровью. – Прошу тебя, возьми этот свиток. Будешь в Риме – передай Цицерону. Если вернут мои владения, я щедро отблагодарю его. А сейчас я нищий. Из остерии гонят. Я задолжал за горячее вино.

Филипп вынул кошелек. На миг перед глазами встало видение: тетрарх Дейотар – в блеске царских одежд, молодой, красивый… «Хватит рубить головы, завтра всех распнем на римский манер!» – тяжело хлопнул по столу ладонью и посмотрел на Анастазию, ища ее улыбки. «Жестокий деспот! Он и с братом своим не лучше обошелся», – вздохнул Филипп, протягивая пришельцу деньги.

– Купишь лекарства, а я прикажу подать тебе на ночь горячего вина и разжечь очаг в твоей комнате. Завтра зайдешь ко мне.

Когда галатянин вышел, Филипп с любопытством развернул свиток. Затем углубился в чтение. Письмо содержало обычные жалобы восточного царька на самоуправство римских магистратов.

Взывая к Немеркнущей Справедливости Великой Республики Квиритов, брат Дейотара проклинал на чем свет стоит какого-то Эмилия Мунда. Получалось так, что все беды, обрушившиеся на Азию, – дело рук этого блудника и корыстолюбца. Эмилий Мунд позорит имя римлянина… Филипп пропустил длинный перечень нечестивых злодеяний Мунда и с интересом вчитался в конец письма; из туманных и цветистых фраз жалобщика лазутчик понял: сейчас в римских азийских провинциях все заперто по эргастулам. Лишь кучка родовитых землевладельцев и богачей купцов спаслась от государственного рабства и продолжает заниматься искусством, торговлей и ремеслами, платя римлянам непомерные подати и взятки. Хозяйство провинций разорено. Скоро остатки свободнорожденных будут обращены в рабство. И сделал все это Эмилий Мунд и его, жалобщика, брат, тетрарх Галатии Дейотар…

Филипп свернул свиток: «Жалуется бывший глупый царек! Даже глупцу стало ясно, что римляне враги его народа. Но он ищет защиты… у кого? У Цицерона! И защиты платной: “Если вернут мне владения, я щедро отблагодарю его…” Нет, для Цицерона вряд ли все это окажется новостью, но мне и Митридату свиток пригодится: перед войной мы распространим его по всем царствам Востока».

* * *

Утром Филипп встретил жалобщика искренним вздохом:

– Мне жаль тебя. Я читал твое прошение. Боги жестоки к тебе. Но, чтобы помочь твоему несчастью, я должен знать все: сколько римских войск в Галатии? Где и какие легионы раскинули свой стан? Где их склады и куда ведут дороги, проводимые Римом? – «Если он ответит на все мои вопросы, он глуп, но не окончательно, – с брезгливой жалостью подумал Филипп. – Я щедро награжу его». – Ты задумался? Возьми на добрую память, – Филипп протянул три алмаза.

Бывший галатейский царек грустно покачал головой.

– Дай мне деньгами. Еще подумают, что я похитил… Я все расскажу тебе.

Рабы сидели с путами на ногах. Торг еще не начинался. Одни подкреплялись ячменными лепешками, другие сидели недвижно, застыв от горя. Молодой германец, светловолосый и статный, стоял у столба. Его ноги до самых колен были выбелены в знак того, что он впервые выведен на продажу. Пленник безнадежно глядел вдаль.

Муж и жена, оба немолодые и изнуренные, сидели молча. Женщина одной рукой гладила вздрагивающие пальцы мужа, другой убаюкивала толстенького малыша.

Недалеко от них старуха в отчаянии обнимала красивую рослую девушку. Коричневое морщинистое лицо старухи было безжизненно, как маска скорби. Девушка оставалась безучастной. Она устала страдать и, казалось, уже не ощущала никакой боли.

Пришел оценщик. За ним один за другим потянулись покупатели: кудрявые и нарядные восточные купцы, виллики – надсмотрщики эргастулов с грубыми топорными лицами и жадными рыщущими взглядами и, наконец, крестьяне из горных районов, загорелые, мускулистые и молчаливые.

Торг начался. Филипп стоял в толпе – ему нужны были рабы, знающие местную речь и обычаи. Первым вывели молодого германца. Нагой, белокожий (рабов продавали нагими, чтоб продающий не мог скрыть их увечья), он стоял на помосте, зябко и стыдливо поеживаясь. Маленький черноволосый финикиец похлопывал его по плечу, велел прыгать, скалить зубы и, наконец, купил за двадцать денариев[30]30
  Денарий – римская серебряная монета, равная 4 сестерциям или 16 ассам.


[Закрыть] (столько же платили за вьючного осла).

Толстенького малыша никто не покупал. Отца продали в горную деревушку. Мать купил надсмотрщик эргастула. Женщина, дико закричав, кинулась к мужу. Несчастный взял на руки ребенка. Он пытался уговорить крестьянина купить малыша. Здоровый, крепкий мальчуган уже через семь-восемь лет станет работником. Ребенку не надо отдельной еды. Отец прокормит его из своей чашки. Женщина упала на колени. Пусть новый хозяин ее мужа купит ребенка! Она не может взять его в эргастул. Там детей замаривают. Она ловила край плаща и целовала ноги крестьянина.

– Купи, – вмешался Филипп.

– Покупай сам, – огрызнулся италик, – за эти деньги я лучше куплю хорошего подсвинка.

– Покупай, – Филипп швырнул ему золотую монету.

Крестьянин сразу сжалился:

– Беру. Ему будет у нас хорошо, добрая женщина.

Оценщик вывел на помост рослую девушку и сорвал с нее пеплум. Она задрожала от стыда и бессильного гнева. Старуха ползала в ногах оценщика и умоляла не разлучать ее с дочерью. Оценщик отогнал ее. Она не ушла, но притаилась в углу помоста.

– Рабыня девятнадцати лет, еще девственница. Сорок денариев.

– Два хороших раба, – шепнул виллик соседу, – товар не для нас.

Холеный, важный вифинец, миловидный, длинноволосый грек и верткий старичок с узкой мордочкой, владелец вертепа в порту, наперебой торговали красивую рабыню. Вифинец давал пятьдесят денариев. Грек из Массилии предлагал пятьдесят пять.

Притонщик протолкался вперед и выкрикнул:

– Я даю шестьдесят!

Вифинец вздохнул и обратил свой взгляд на худенькую девочку с выбеленными ногами.

– А эта?

– Эта тридцать пять. Бери, добрый человек, она искусна в пляске.

Вифинец увел плясунью. Массилиот и старичок все еще торговались. Массилиот кинул семьдесят пять денариев – цена упряжки добрых волов. Старичок с издевкой выдохнул:

– Восемьдесят!

Товар остался за ним.

– Одевайся, – крикнул притонщик, – пошли!

Старуха скатилась с помоста и побежала за массилиотом.

– Купи мою дочь! – цепкие, привыкшие к труду руки хватали его за одежды. – Купи нас!

– Ступай в Тартар, старая ведьма, – огрызнулся грек.

У девушки на помосте по щекам катились крупные слезы. Она натягивала одежду.

– Купи мою мать! – еще полуобнаженная, она сбежала с помоста и склонилась перед притонщиком. – Я буду покорной.

– И так привыкнешь! – Старик дернул ее за руку. – Идем!

Девушка рванулась. Ее упрямый вздернутый подбородок и ярко-синие глаза под черными ресницами показались Филиппу знакомыми. Но он никак не мог вспомнить, на кого она похожа.

– Пусть убивают, не пойду! – Девушка обхватила руками мать и вместе с нею упала на землю.

– Я уплатил деньги, заставь ее! – взвизгнул старичок, обращаясь к оценщику.

– Ты купил ее – она твоя. – Оценщик равнодушно отвернулся.

– Я не пойду без матери, – вскочила девушка.

– Даю сто денариев за обоих. – Филипп бросил на помост кошелек и подошел к молодой рабыне. – Я хочу знать твое имя.

– Ее зовут Арна, – торопливо отозвалась старуха. – Мы самниты с берегов этой реки.

– Она единственная твоя дочь?

– Нет. У меня был сын. Он продан в Египет.

– И ты ничего не знаешь о нем?

– Нет…

Филипп еще раз посмотрел на девушку. Да, он не ошибся: глаза такой синевы он мог видеть только у Ютурна.

– Пошли, – приказал он рабыням.

Дома он позвал к себе Арну. Она вошла закутанная о ног до головы в покрывало и, трепещущая, остановилась у порога.

– Подойди ближе.

Она сделала несколько робких шагов к его ложу. Губы ее дрожали. Филипп понял, чего она боится, и невольно нахмурился.

– Ты помнишь своего брата?

– Да, господин, хорошо помню. Он был добрым и сильным.

– Его звали Ютурном?

Девушка широко раскрыла глаза.

– Ты знаешь его имя? Боги!..

– Он был моим другом. Мы вместе сражались в войсках Аристоника Третьего, вождя обездоленных. Твой брат был отважен…

– Был? Ты говоришь – был? Он убит? Пал в бою?

– Растерзан живьем на моих глазах.

Арна пошатнулась, вытягивая вперед руки.

– Господин, скажи, что это неправда!

– Ютурн искал головы Эмилиана, убийцы вашего отца, – Филипп встал с ложа и подошел к девушке. – Когда падет последний в роду юноша, – медленно проговорил он, – долг мести ложится на плечи старшей в семье девушки. Я знаю ваши обычаи.

– Так было давно, – ответила невольница. – Самниты тогда не знали рабства. Дед помнил наши победы над Римом. Потом победили они, и мы сделались рабами. Как я отомщу за отца и брата?

– Ты хочешь стать вольноотпущенницей?

– Да.

– Ты получишь свободу, когда мы поднимем оружие против Рима.

– Кто ты? Откуда ты знаешь все наши законы? – Рабыня протянула к нему руки. – Я буду послушной тебе.

– И сделаешь все, чтобы твой брат и мой друг был нами доволен?

– Научи.

– Я отдам тебя в римский дом к знатному консуляру или полководцу. Ты будешь… – Он на минуту замолчал. – Ты красива. Красивых рабынь охотно заставляют прислуживать на пирах. За чашей воины делятся заветными замыслами. Твои уши будут служить мне, ты поняла меня, сестра Ютурна?

– Да. – Глаза самнитки были суровы и сосредоточенны.