Текст книги "Скиф"

Автор книги: Иван Ботвинник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

XI

Ставка царя гелиотов была осаждена. Римские саперы перерезали водные жилы, колодцы быстро пересыхали. Началась жажда. Аридем установил рацион: в день кружка воды и горсть муки на воина. Гелиоты держались стойко, но силы их заметно истощались.

Аридем утолял жажду через день. Он тщательно скрывал свои страдания. Однажды он поймал Филиппа около своей тыквы.

– Что ты там трогаешь?

– Смотрел, не течет ли, – Филипп отвел глаза.

– Дай сюда, – Аридем взял тыкву и посмотрел на свет уровень воды. – Зачем ты отрываешь от себя?

– Тебе показалось, государь…

– Мне не показалось. – Вождь гелиотов грустно улыбнулся. – Каждая капля на учете, а в моей тыкве, как в добром колодце, – пью и не убывает. Это не годится. Ты слабей меня.

Филипп облизал пересохшие губы.

– Но твоя жизнь дороже. Я только кажусь слабым.

– Больше не делай так, – приказал Аридем.

Филипп обиженно вздохнул.

Вошел Тирезий и с тревогой доложил – его люди подсмотрели: стоя на карауле, воины Ютурна подпускают римлян к самому валу, а те на копьях протягивают им кувшины о водой и большие караваи хлеба.

– Не лепешки – римский круглый хлеб, – озабоченно прибавил Тирезий.

Аридем призвал Ютурна. Тот не стал оправдываться.

– А что?! – огрызнулся самнит. – Запретишь человеку с братом поделиться?! У одного там сын его сестры, у другого двоюродный брат. Людям жаль своих.

– И ты брал от врага? – Аридем пристально посмотрел в синие глаза самнита.

– Я не брал. На мне месть. Иначе зачем я тут? Пока не отомщу за отца, мне не знать покоя!

– Нужно внушить воинам, – веско проговорил Аридем, – такие родственные отношения – измена.

Тирезий с силой вонзил посох в землю.

– Или они италики, или гелиоты!

Ютурн вызывающе пожал плечами.

Через несколько дней он настойчиво стал просить разрешения на вылазку. С горсткой смелых он пробьется к реке. За ними хлынет вся масса гелиотов, войско будет спасено от жажды. Аридем не разрешил.

– Это безумие! Один выход – упорный труд, оборона и подкоп.

– Но, государь, этого долго ждать.

– Я больше полувека ждал! – Тирезий встал, тяжело опираясь на искалеченную ногу. – И я дождусь. Мои люди день и ночь роют. Выведем подкоп в камыши и незаметно дли врага поодиночке покинем стан и по реке достигнем Киликии.

– Бред труса! – Ютурн зло блеснул глазами. – Молю, государь, разреши вылазку. В римских легионах убийцы моего отца.

– Нет! Учись быть мужем.

Ютурн снова выбежал из шатра. Филипп нашел его у костра италиков. Все земляки Ютурна были согласны: ни люди, ни боги не могут отнять у сына право мести за мученически умерщвленного отца. Это еще больше разожгло Ютурна. Он взял от костра щепотку остывшего пепла и посыпал свою кудрявую голову.

На рассвете отряд италиков по веревочным лестницам бесшумно спустился с крепостного вала. Спросонок римляне на защищались. Ютурн и его друзья уже пробивались к палаткам, когда тревога охватила вдруг весь римский лагерь. Легионеры вырастали прямо из-под земли, выскакивали из-за бугров, били в лоб, разили в спину. Светало. Гелиоты с ужасом и жалостью следили за избиением своих товарищей.

– Я предчувствовал, – с горечью произнес Тирезий, – они погубят нас.

На крепостном валу появился Аридем.

– Разреши помочь, государь! – попросил Филипп. – Может, еще спасем.

Аридем безмолвно наклонил голову.

Сирийцы скатывались с вала и бросались в гущу боя. Римляне дрогнули. Ютурн со своими италиками уже пробивался к гелиотам. Но наперерез ему пошла новая когорта врагов – мамертинцы, отборные воины римского резерва. Издав громовый призывный клич, Ютурн бросился на стену легионеров – и тут же повис на десятках вражьих копий.

Италики побросали оружие.

Уцелевшие гелиоты сбегались к валу. Потери были велики. Аридем вернулся в шатер. Он не хотел никого видеть. Филипп поднес ему воды. Он отстранил чашу.

– Ты верен мне, но тебе незачем погибать. Я уже говорил: ты всегда можешь сдаться. Твои скифы – воины Митридата, законная воюющая сторона, а мы – мятежники. Нас ждет распятье. Подумай об этом.

– Царь…

– Я не царь. Я беглый раб. – Аридем горько усмехнулся. – Теперь ты знаешь, кто я. Спасайся!

Филипп порывисто обнял его.

– Я знал, я догадывался… Но пусть не царь, ты – больше, ты – друг бедных, отверженных. Я не покину тебя!

Аридем крепко сжал ему руки.

– Простимся, друг. Больше мы не встретимся. Смерть в бою или позорное, мучительное умирание на кресте ожидают нас.

XII

Сервилий прислал парламентеров. К римлянину вышел Филипп Агенорид.

– Аристоник Третий не ведет переговоры с поработителями его родины. Наследнику славных царей Пергама не о чем говорить с тобой.

Римлянин, сухой и надменный, опираясь на меч, вызывающе разглядывал похудевшее лицо понтийского легата – скулы Филиппа заострились, и сейчас он больше, чем когда-либо, походил на скифа.

– Аристонику Третьему, наследнику славных царей Пергама, может быть, и не о чем говорить со мной, – медленно произнес римлянин. – Но тебе, Филиппу, внуку скифского царя Гиксия, есть что и сказать, и выслушать. Публий Сервилий обещает, что с воинами Митридата будет поступлено по закону войны: за них внесут выкуп, и их отпустят. Взвесь, царевич, сказанное мной и дай до вечера ответ.

Римлянин замолчал.

– Не надо ждать вечера. – Стараясь говорить как можно спокойней и учтивей, Филипп поблагодарил за честь, но принять условия римлян отказался. – Скифы до конца разделят судьбу своего друга царя Аристоника Третьего и его воинов…

Посланец Сервилия насмешливо улыбнулся.

Парламентер еще не успел вернуться в свой лагерь – римляне пошли на приступ. Ослабевшие от голода и жажды воины Аристоника Третьего не могли сдержать их натиск.

Вскоре бой кипел уже в глубине стана. Аридем с горсткой сирийцев защищал знамя. Тирезий распорядился поджечь царский шатер, чтоб святыня гелиотов не досталась врагу. Взвился столб пламени. Аридем на мгновение оглянулся: «Погребальный костер…» – и ринулся в последнюю атаку. Он вступил в единоборство с римским центурионом. Центурион, здоровый, упитанный, легко выбил меч из исхудалых рук Пергамца. Аридем выхватил кинжал, но римлянин сбоку молниеносным ударом рубанул мечом по шлему царя.

Однако добротное изделие антиохских мастеров не поддалось. Меч, скользнув по металлу, врезался в лицо. Обливаясь кровью, Аридем рухнул.

Он был еще жив. Придерживая рукой разрубленную челюсть, пополз, стремясь уйти в пламя. Но легионеры подхватили живой трофей. Анастазия щедро наградит их. Гелиотов, даже рядовых, старались не убивать. Наваливались толпами на одиночек и вязали. Смерть в бою не для мятежника! Пленников берегли для казни.

XIII

Анастазия повелела придворному эскулапу: вожак бунтовщиков Аридем должен дожить до суда и казни.

Осмотрев больного, врач доложил, что, к прискорбию, наука бессильна. Он берется сохранить жизнь пленника еще на несколько дней, однако не в состоянии вернуть больному разум и речь: рассечено все лицо, вытек глаз и, по-видимому, поврежден мозг… Больной издает стоны, но не понимает обращенных к нему слов.

Анастазия закусила губу. Тащить на суд полутруп бессмысленно – суд состоится и без главаря!

Римляне разбили палатки и по описи принимали оружие побежденных. Скифов загнали в отдельное стойбище. Центурион объявил: завтра отплывают специальные биремы из Пергама в Пантикапей, ближайший порт к их родной Таврии. Скифские воины могут без выкупа ехать домой. Пусть знают великодушие Публия Сервилия! Их царевич остается заложником.

Даже здесь квириты не изменили своему хитро-жестокому правилу – разделяй и властвуй!

Обезоруженных гелиотов вязали и бросали в заранее приготовленные ямы. Выход стерегла двойная стража.

– Воды? Зачем вам вода? До завтра не подохнете. Завтра вас всех распнут. Что? Вас слишком много? Значит, будут распинать и завтра, и послезавтра…

Вождей поместили в каменный подвал полуразрушенного храма. Тирезию повредили больную ногу. Обернув ее в окровавленные тряпки, он глухо стонал. Пленным вождям объявили: их участь будет решена до заката – солнце Пергама должно увидеть праведный и нелицеприятный суд трех царей! До этого часа они могут вкушать блаженство покоя. Разливали на их глазах воду, дразнили: не хочет ли кто смочить спекшиеся губы? Не хочет? Никто? Ну что ж… Воду выплескивали в мусор.

Перед лицом «правосудия» пленники предстали связанными. Филиппа из уважения к его высокому сану веревками не опутывали, но держали в общей куче. Он стоял рядом с Тирезием и с грустной иронией наблюдал за действиями грозных судей.

Впрочем, не все они казались грозными. В центре стола, покрытого узорной парчой, как старейший летами, восседал толстый, обрюзгший Никомед. Он без всякой неприязни, скорей с жалостным любопытством, разглядывал подсудимых. По правую руку от него возлежала Анастазия – она брезгливо морщилась. Тетрарх Галатии, статный, молодой и, по-видимому, очень глупый, силился изобразить на своем красивом лице гнев. Взгляды сидевших по бокам двух римских легатов выражали высокомерие и насмешливость. Сервилия не было. Страдая несварением желудка, он отказался идти смотреть туземную комедию, заявив:

– Народ римский тут ни при чем. Рабы оскорбили Анастазию. Перед Анастазией они и в ответе.

Допрос вел владыка Галатии. Первым из подсудимых был вызван Тирезий. На все вопросы он отвечал коротко, эллин, уроженец Афин, рожден в доме афинского гражданина. Да, ненавидит рабство. Сражался с насильниками и грабителями. Анастазию, коварную убийцу своего мужа и свекра, законной царицей Сирии не считает.

Анастазия сделала вид, что не услышала ответа, но храбрый Дейотар, как прозвали его римляне, обнаруживая глупость, вспылил:

– По-твоему, беглый раб достойней?

– Достойней дух царя в рабьем теле, чем тело царское с рабьим духом, – насмешливо возразил Тирезий.

– Ты и богов не признаешь? – Тетрарх закашлялся от возмущения.

– Боги? – Тирезий грустно усмехнулся. – Увы, я не знаю их.

– Отрицаешь Гомера и Гесиода?

– Не отрицаю. Они были певцами красоты. Так говорил наш царь.

– Ты внушал рабам, что они равны господам? – скороговоркой перебил его Дейотар.

– Они и без меня это знают…

Не вслушиваясь в допрос, Никомед внимательно разглядывал Филиппа.

– Я помню тебя: ты служил в дворцовой страже у Митридата?

– Да! – подтвердил Филипп. Он был рад своему спокойствию.

– Почему же тебя судят с рабами?! – Никомед неожиданно побагровел и повернулся к римскому легату. – С каких пор военнопленных приравнивают к мятежникам?

– Он взят вместе с рабами, – надменно уронил легат. – Мы воевали – вы судите…

– Ты эллин? – живо спросил Дейотар. – Подданный царя Понтийского?

– Я военачальник скифского отряда, – с достоинством проговорил Филипп и, помолчав, медленно добавил: – …посланный царем Митридатом Евпатором на помощь его союзнику Аристонику Третьему…

Ответ Филиппа взбесил Дейотара.

– Разве ты и твой царь не знали, что Аридем наглый обманщик?

– Я послан был на помощь Арнстонику Третьему, – тем же тоном повторил Филипп. – Я свободнорожденный, поступайте со мной по закону.

– Ты хочешь сказать, что твоя мать внесет за тебя большой выкуп? Она богатая женщина, ее знают все цари Востока, – с насмешкой проговорила Анастазия. – Но ты – бунтовщик! Почему, когда Митридат заключил мир, ты не сложил оружия?

– Я не знал, мой отряд был отрезан.

– Как будто бы нет сигнальных огней, – вставил Дейотар, переглянувшись с Анастазией. – Или ты не знаешь, что при помощи костров, зажигаемых через каждые пятьдесят стадий, любая весть в час долетает из Пергама до Афин?

– Я не мог следить за сигнальными огнями из осажденного стана.

Анастазия, вскочив с ложа, зловеще крикнула:

– Завтра ты будешь распят!

Филипп гордо вскинул голову.

– Я воин Митридата Евпатора. Если римские легаты допустят…

Торжествующая Анастазия прервала его:

– Тогда ты не только друг бунтовщиков, но и изменник Понта. Митридат давно заключил мир.

– Мятежник и перебежчик! – подтвердил Дейотар. – Но хватит рубить головы, – он встал и хлопнул по столу ладонью. – Завтра всех распнем на римский манер!

XIV

Пленников отвели обратно в подземелье. Теперь они – смертники. Развязали руки, дали по полкружки воды, по кусочку черствой лепешки. Филипп смотрел на осклизлые камни, на клочок неба – завтра и этого не будет…

Сумерки сгущались. Несколько персов в последний раз молились солнцу. Глухо стонал Тирезий.

– Хотел бы я знать, кто родится у меня – сын или дочь? – послышался грустный мечтательный голос Ира.

– Сын или дочь – все равно сироты, – отозвался Кадм. – У меня их трое. Живы ли они?

Персы кончили моление. Последние блики солнца погасли. Стало совсем темно.

Филипп подполз к Тирезию.

– Где царь? – спросил он шепотом. – Какие муки они готовят ему?

– Он спасен! – громко ответил Тирезий. – С горсткой смелых он пробился к реке. Камыши скрыли.

Филипп недоверчиво вздохнул. Тирезий, приподнявшись, привлек к себе понтийца и, касаясь губами его уха, еле слышно шепнул:

– Пал в бою. Римляне подобрали труп. Но усталые духом должны верить. Царь жив! – повторил он громко.

Яркий луч фонаря разрезал мрак. В подземелье спустились трое. Впереди с фонарем шел толстый, грузный. Он подходил к каждому и направлял свет в лицо. Луч упал на Филиппа.

– Иди за мной!

Филипп обеими руками обхватил голову Тирезия.

– Дейотар перед распятием хочет пытать меня. Какое счастье, что наш царь жив: он отомстит за меня! За меня, за всех!

Человек с фонарем сурово повторил:

– Иди!

Выпрямившись, Филипп твердо пошел к выходу. На последней ступеньке, прикрыв полой плаща фонарь, толстяк опасливо оглянулся.

– Молчи!

Они обогнули стену какого-то сарайчика, и Филипп неожиданно почувствовал над головой дыхание лошади.

– На седло – и прочь! – пророкотал голос.

Филипп опешил.

– Кто ты? Кого мне благодарить?

Его избавитель на минуту осветил свое лицо.

– Никомед?!

Владыка Вифинии улыбнулся.

– Я помню чашу твоей воды… Скачи к морю! Если наткнешься на римский патруль, скажешь – гонец Сервилия…

Он сунул в руку Филиппа перстень.

XV

На открытой равнине высился ряд крестов. Обычно оружие казни нес сам преступник, но истощенные пленники едва держались на ногах – легионерам пришлось поставить им кресты заранее.

У Тирезия отняли посох. Тяжело волоча больную ногу, он то и дело скользил и падал. Его поднимали уколами копий. Окровавленный и перепачканный землей, старый раб, задыхаясь, остановился у края длинной шеренги. Дальше его на погнали. В центре на насыпанном с вечера холмике высился крест. На нем чернела надпись:

«Самозванец Аридем, раб-пергамец, одержимый лютой враждой ко всему доброму, дерзостно выдавал себя за внука Аристоника Пергамского».

Четыре легионера принесли носилки. На них – полутруп с изуродованным лицом, обросшим иссиня-черной щетиной.

– Раб Аридем, – провозгласил наблюдавший за казнью трибун, – ты сейчас будешь распят за все содеянное тобой. Аридем! – Трибун нагнулся к носилкам. – Ты слышишь меня? – Он старался кричать так, чтоб каждое его слово долетало до самых далеких рядов гелиотов. – Какой-то безумец из соблазненных тобой скотов хвалился, что ты пробился сквозь железное кольцо наших когорт и скрылся. Эту ложь мы сейчас рассеем, мы покажем тебя твоим рабам!

Трибун взмахнул рукой, и легионеры, подхватив носилки, мерным шагом двинулись вдоль шеренг обреченных.

Пытливо, с тревогой, надеждой и ужасом всматривались гелиоты в проплывавшее мимо них бессильно распростертое на носилках полунагое тело. Одним казалось, что они узнали рост и волнистые иссиня-черные волосы, другим показался знакомым царский перстень на безжизненно свисавшей руке.

Стоны и рыдания сотрясли ряды, но более сильные духом выкрикивали:

– Не он! Не он! Перстень римляне надели нарочно, чтоб обмануть. Иссиня-черные волосы у большинства азиатов. Средний рост обычен. Не он! Не он! Если б это был наш царь, зачем уродовать его?

Ир, вытянув исхудалую шею, напряженно следил за колыхающимися носилками. Верил и не верил. Не желал поддаться скорби: разве царь не мог пробиться и уйти? Ведь Тирезий видел…

Носилки плыли в двух шагах. Он впился глазами и вдруг протяжно закричал, как от нестерпимой боли. Он узнал на ноге искривленный ноготь большого пальца.

– Братья!

Крик тут же оборвался. Его подхватил с другого конца голос Тирезия:

– Братья! Вам лгут! Изувечили какого-то беднягу, темного и слабого, и говорят – это внук Аристоника! Это не он! Это не наш царь!

Легионеры бросились к Тирезию.

– Не каркай!

Но благая весть уже летела по рядам обреченных. Гелиоты поднимали измученные лица. В затравленных глазах мелькали уверенность и радость. Тирезий не мог ошибиться.

– Наш царь жив! Это не царь! Римляне всегда нас обманывали! Он жив! Он придет!

Гул голосов рос, заглушая слова команды.

– Гелиоты! – кричал избиваемый Тирезий. – Наш царь жив! Он спасен богами! Он придет!

Его повалили и вырвали язык. Шепот пополз по рядам:

– Значит, Тирезий прав! Зачем надо было вырывать язык, если его слова лживы! Лжи не боятся! Этот несчастный не наш царь!

Когда шепот дошел до самых далеких рядов, у обреченных, как из одной груди, вырвался радостный возглас:

– Он жив! Наш царь жив!

Легионеры приступили к казни. Два дня от зари до зари распинали повстанцев. Пощады не просил никто. Четкие черные тени семи тысяч крестов упали на землю Азии.

Часть третья
Посол

Глава первая
Улыбка Беллоны

I

Дома Филиппа ожидали неприятные перемены. Благородный – и, по-видимому, разорившийся – Люций Аттий Лабиен исчез. Его место занимал чернобородый гигант Каллист. Он не проявил никакой радости по поводу возвращения пасынка и только спросил, чем тот думает заняться.

– Он так измучен, – робко заметила Тамор, – у него одни косточки. Пусть отдохнет…

Голос Каллиста гремел по всей вилле. Тамор приходилось давать отчет чернобородому воину за каждый свой шаг: где была вечером; кто приходил навестить ее днем; какому купцу задолжала; что принес раб под вечер от ювелира… Тамор не восставала.

– Боги разгневаны на Элладу, – вздыхала она, перебирая подстриженные локоны Филиппа. – Жизнь с каждым днем все ужасней. Цены растут. Мужчины скупей и благоразумней. Этот буйвол считает каждый грош и не хочет вступать в законный брак.

– А ты бы заставила его, – слабо посоветовал Филипп.

– Заставить? Мне не двадцать лет, теперь я не могу заставлять, – сетовала Тамор.

Война безнадежно испортила жизнь. Победы Рима отразились даже на ослицах. Их молоко потеряло целебные свойства. Прежде достаточно было двух-трех ванн, и кожа Тамор становилась нежной и эластичной, как лепесток нарцисса. Теперь она купалась дважды в день – и напрасно.

– Мама, уверяю тебя: ты очень молодо выглядишь! – доказывал Филипп.

Тамор прижимала к груди его голову.

– Ох, хоть ты меня любишь! Скоро все забудут. Этот ревнивый бык отгонит последних друзей.

Филиппу было жалко ее. Бедная женщина! Прошло всего два-три года, а прежнего блеска как не бывало. И бедняжка это чувствует. Говорит с мужчинами – в голосе заискивающие нотки. У нее! Недавней царицы всех сердец!

Он с грустью отводил от нее взгляд и думал о новом отчиме: «Грубый неотесанный солдафон, он радуется ее увяданию. Почему? Чтоб не мучиться ревностью? Странная, жестокая любовь». Он ненавидел Каллиста. Ему были противны его черная окладистая борода, толстая шея, богатства, скупость. «Скот! Живет, чтобы есть. Распродал за гроши библиотеку Люция!» – возмущался Филипп.

Друзья Каллиста, шумные хвастливые вояки, распутники и пьяницы, казались ему еще более отвратительными. Когда в доме собирались гости, он убегал в сад.

Стояла глубокая осень. Налетал свежий бриз. С площадки за домом виднелось осеннее море: в ветер – зеленое, с барашками; светло-голубое – в ясные дни. Филипп часами лежал под неярким солнцем без движений, без всяких желаний – один, теперь он совсем один!

В память Аридема ему захотелось перечесть платоновское описание «Атлантиды», сказочно прекрасной страны, где люди жили по законам добра, разума и высокой справедливости.

В столичной библиотеке царила прохлада. У входа, на низеньких табуретках, с досками на коленях и тушью у ног, сидели переписчики. Они размножали рукописи. В глубине книгохранилища мудрецы вполголоса беседовали со своими учениками. Невысокие консоли отделяли один раздел от другого. Их украшали бюсты мыслителей и героев. Александр и Аристотель, Сократ и Демокрит, Перикл и Ксенофонт – все нашли равный почет в памяти потомков.

Филипп попросил у служителя творения Платона. Тот ответил, что в книгохранилище есть лишь один экземпляр его книги. Если благородный воин хочет, для него в ближайшие дни могут сделать копию. У переписчиков теперь мало работы. После войны никто не интересуется мудрецами и поэтами.

Филипп подошел к переписчикам.

– Люций? Отец! – Он не поверил своим глазам.

Люций Аттий Лабиен, на корточках, с отточенной тростинкой, с тушью и доской, смиренно сидел у входа в библиотеку.

Лицо его просияло.

– Ты не забыл меня? Я видел: ты проходил… Мне показалось, что ты гнушаешься родством с бедным переписчиком.

– Отец! Я не узнал тебя. Ты здесь, а она…

– Она знает. – Люций на мгновение сдвинул брови, на, лице мелькнула былая надменность, но он тут же прогнал ее и снова улыбнулся. – Не жалей меня. Если твой друг не создает прекрасного, то хотя бы воспроизводит его. Каждый раз, когда такой же, как ты, пытливый юноша вопрошает меня об источниках знаний, я счастлив. – Он оглянулся и прибавил шепотом: – Много бедных мальчиков идет сюда, но не имеют средств заказать книги. Я переписываю им бесплатно. Тише! Это запрещено. Я могу лишиться места. Если хочешь побеседовать, приходи ко мне. Я живу в предместье кожевников, в доме вдовы Мелано.