Текст книги "Скиф"

Автор книги: Иван Ботвинник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Часть пятая
Возвращение

Глава первая
Артаваз

I

Поддержанный народами гор – колхами, лазами и албанами, – Митридат устремился к берегам Пропонтиды. Приморские города, как и в стародавние дни, открывали ворота навстречу Митридату-Солнцу – вязали пленников, избивали римские гарнизоны.

В несколько дней Понтийское царство было освобождено. Владыка Морей Олимпий Киликийский выехал со своей свитой навстречу Царю-Солнцу. Старый Понтиец – высокий, поджарый – и пират – коренастый, кривоногий – крепко обнялись.

– Ты был верен, я тебе благодарен, – с чувством проговорил Митридат, целуя союзника.

– Туго нам приходилось, – хвастливо отозвался Олимпий. – Сам Помпей шел на нас! И с моря и с суши… Сколько морских ласточек погибло, тысячи в плен угнали! Больше половины бирем на дне, а мы все держимся!

Митридат щедро наградил владыку Морей. Договор о высокой дружбе восстановили. Непокорные Херсонес и Пантикапей царь отдал на разгром своим союзникам.

…Никий в точной одежде, волоча за собой тяжелый мешок с медяками – дневную выручку своей торговли, – мчался по пылающим улицам столицы Боспора. За ним, простоволосые, с детьми на руках, бежали Клеомена и Геро. Маленький Персей схватил обломок копья, но Геро вырвала у него оружие в потащила за собой.

– Я брат царского скифа! – вопил Никни, пробиваясь сквозь цепь солдат, охранявших пристань и подступы к берегам.

– Пустите меня к сыну! – вторила Клеомена. – Благородный Филипп Агенорид – мой сын!

– Что-то ты не похожа на красотку Тамор, – захохотали солдаты.

– Я вскормила золотого моего господина!

– Я не родной тебе, но ты любила меня, как родного! – Филипп поднял мачеху, упавшую перед ним на колени, и велел отвезти семью Никия на корабль.

Семь дней камни Пантикапея дымились кровью. Романолюбцев, зацепив острыми крюками за ребра, вешали на стенах Акрополя. Доносчикам, выдавшим римлянам верных, рубили руки и вырывали языки… Поднявшим меч против Митридата перебивали ноги и выкалывали глаза. Не пощадил старый царь и родного сына. Совет городских старейшин присудил романолюбивого царя Боспора Махара к четвертованию.

Митридат утвердил приговор. После суда Махара в оковах и с веревкой на шее привели перед лицо Царя-Солнца. Митридат безмолвно блеснул глазами.

– Отец, – Махар опустил голову.

Митридат молчал.

– Я еще молод, – срывающимся голосом повторил Махар.

– Вижу! – Митридат зло и насмешливо скривил рот. – Чего же ты просишь, молодой клятвоотступник?

– Отец!

– Не позорь, меня этим именем!

– Царь, пощади! – Махар хотел протянуть руку, но кандалы не пустили.

– А ты щадил твой, народ, царь романолюбивый? Не дождавшись моей смерти, ты принялся торговать царством. Ради низкого властолюбия, ради кубка вина и сладкой лепешки ты пролил кровь сорока тысяч самых верных – ты погубил их при Акилисене!

– Прости! – Махар бросился наземь. – Маленьким ты любил меня… Прости!

Митридат отвернулся. Лицо его было страшно. Скованный Махар невероятным усилием поднялся и метнулся к Гипсикратии.

– Ты, женщина, он любит тебя; не допусти отца пролить кровь сына! – Махар хотел склониться перед мачехой, но, спутанный цепями, рухнул. – Мать, пожалей!

Митридат выхватил меч.

– Молчи! – бешено закричал он, оттесняя Гипсикратию! – Убью!

Стража увела преступника.

Гипсикратия обняла ноги царя.

– Молю, пощади! Всю юность я отдала тебе. Никогда не просила, теперь – молю. Пощади.

Митридат не отвечал. Она коснулась лбом его сандалий.

– Нет!

– Не ради презренного, ради тебя! Не обагряй землю и руки кровью сына!

– Нет!

– Что ужаснее детоубийства?

– Нет и нет! – закричал Митридат. – Невинную дочь свою Ифигению заколол Агамемнон, когда дело шло о благе Эллады. Я же сметаю с лица земли опозорившего эту землю!

Он крикнул Филиппа.

– Я здесь, государь.

– Преступника казнят на заре – отвечаешь головой!

– Стану с мечом у двери…

– Нет, в самом покое, у ложа преступника, с мечом наголо! У двери поставь вернейших. Так проведешь ночь!

– Государь, он скорбит о семье.

– Пусть не беспокоится. – Митридат оглянулся: Гипсикратии не было. – Жены его узнают, что старый орел стоит больше, чем молодой стервятник. Да будет чаша мести полной! – закончил он, свирепо оскалясь.

II

Филипп спустился в подземелье. Махар лежал ничком на каменном полу. «Неизбежное неизбежно: завтра он умрет, жестокость карает жестокость», – вздохнул Филипп. Он спросил у Махара:

– У тебя есть какое-нибудь желание?

– Желание жить! Только одно желание…

– Это не в моих силах…

– Ты боишься его?

– Нет, – Филипп сел рядом.

– Верю, ты никого не боишься: ты скиф. Расскажи что-нибудь. Она просила за меня?

– Да, хотя при жизни ты не раз оскорблял ее.

– При жизни… – Махар невесело хмыкнул. – Я забываю, что я уже вне жизни! Я в царстве теней. Ты тень?

Филипп не отвечал.

– Молчишь, верный пес? Молчишь, любовник моей мачехи? – Махар выкрикнул непристойное проклятие. – Всю ночь я буду оскорблять тебя, но ты – молчи, молчи! Ты бессилен. Ты должен беречь мою жизнь для палача! Пес! Пес! – Махар выбросил цепкие, мускулистые руки. – Придушу тебя..

Филипп отскочил. Обреченный истерически захохотал.

– А, ты боишься меня? Я еще жив, жив! Фарнак отомстит за меня! Фарнак… – В плаче и хохоте Махар забился на холодном камне.

Филипп неподвижно сидел, прислонясь к сырой стене. Время остановилось. Сколько еще до утра? Как тяжела стража у ложа смертника! Филиппу на минуту показалось, что не Махар, а он сам, Филипп Агенорид, ждет казни, мучительной, позорной… И не придет к нему избавитель, как тогда в плену у Анастазии. Отец убивает сына, сын жаждет гибели отца – что творится в мире, боги, боги?! Незаметно для себя он задремал.

– Спишь? – Перед ним в неверном свете факелов стояла Гипсикратия. Филипп поспешно поднялся.

– Ты?..

Царица решительно вскинула голову, прерывая его возглас:

– Царь доверил мне последние часы стражи. Ступай!

Ни о чем больше не спрашивая, зябко кутаясь в плащ, Филипп поспешил исполнить ее приказание. Он не слыхал, как, оставшись наедине с узником, молодая царица подошла к Махару. Молча разомкнула оковы и так же безмолвно указала на приоткрытую дверь.

– Мать! – Махар упал перед ней на колени.

– Спеши! – Гипсикратия накинула на плечи царевича плащ дворцового стража. – Не ради тебя, ради него… Да не станет Митридат-Солнце детоубийцей!

Махар, уже вполне очнувшись, быстро вскочил с колен, ринулся из темницы. За ним, осторожно прикрыв двери пустого узилища, вышла Гипсикратия.

Несколько мгновений она постояла у тюремных ворот, подставив лицо свежему морскому ветру, потом, тихо улыбаясь, прошла мимо окаменевшей стражи в покои Филиппа. Филипп еще не спал. Увидя царицу, поспешно вскочил.

– Не твоя вина, – тихо промолвила Гипсикратия. – Наш царь не станет сыноубийцей!

* * *

Когда Митридат прислал за своим верным стратегом, у Филиппа побелело лицо и сердце забилось резкими толчками, но он все-таки твердо решил не подвергать Гипсикратию царскому гневу, принять всю вину на себя. Да насытятся Эвмениды муками! Невиновный в побеге Махара, он заслуживал, как ему казалось, тысячи казней своей прежней беспутной жизнью… Почему он не погиб рядом с Аридемом? Не защитил Фабиолу? Он слишком любил жизнь и слишком мало ценил тех, кто любил его… Теперь пришел час гнева, час торжества вечно благих дев Эвмеиид! Нет, не в насмешку, не из желания умилостивить грозных богинь дано им прозвание «благостные». Они благостны для виновного, потому что очищают его дух муками. Они даруют душе высшие блага – вечный покой и светлое сознание искупления.

Перешагнув порог царского покоя, Филипп низко склонился перед своим повелителем. Но гнева не было на лице старого Понтийца. Насмешливо прищурясь, он спросил:

– Проспал, герой? Ну, теперь и лови его сам! – И, обернувшись к стоявшей за его плечом Гипсикратии, добавил: – Не бойся! Я не казню твоего Геракла, если он не поймает моего вепря. – Он еще раз оглядел Филиппа. – Теперь я вижу: ты был достойным другом Аридема…

Филипп обрадованно понял: поймать Махара не обязательно, надо только найти царевича, поведать ему, что гнев отца уже утих. Пусть Махар пересидит где-нибудь в горной лощине несколько дней и явится сам с повинной. Если царевич не наделает новых безумств, он спасен…

* * *

Отряд скифских всадников вскачь несся по многоцветному степному раздолью. В вышине ни облачка, лишь вдали, будто сгрудившиеся тучи, синели горы… След беглеца вел к ущельям. Высокие округлые холмы сменили бескрайнюю степь. Их бока зеленели молодой травой, но из лощин еще тянуло свежестью. Длинные языки подтаявшего снега лежали у подножий горушек. На одной из них четкие следы – не барса, не медведя. След беглеца вел в горы, исчезая в траве, снова чернел в другой лощине… Филипп дал знать своим всадникам остановиться, а сам, спешившись, пошел по следам.

Вскоре потянуло дымком. Филипп взбежал на холм. На берегу горного ручья догорал небольшой костер. У затухшего пламени понуро сидел широкоплечий человек.

– Царевич! – радостно закричал Филипп.

Махар вскочил. Дико оглянулся. Увидев царского стража, махнул ему рукой, как бы приглашая на единоборство. Филипп начал осторожно спускаться с холма. Он был уже близко, он уже видел, как царевич схватил короткий широкий меч… В знак дружелюбия Филипп поднял древком вверх свое копье.

– Царевич! Добрые вести! Царь простил…

Но Махар, оскалясь, как загнанный зверь, продолжал стоять с мечом наготове. И вдруг он направил острие меча себе в живот.

– Глупец, о глупец! – хотел крикнуть Филипп, но было уже поздно.

III

Гибель Махара не укрепила народной любви к Митридату. Когда мрачный, скорбный царь проезжал по улицам, в толпе кричали:

– Сыноубийца!

Царская стража обнажала мечи. Толпа в страхе замирала. Митридат осаждал коня и простирал руку:

– Ради вас! – В жестоком голосе никто не слышал раскаянья.

Наследницей царства Боспорского была провозглашена дочь Фарнака Динамия. Двое младших сыновей Митридата жили в Синопе со своими матерями – еще подростки, дети нелюбимых жен, они были далеки от державных дел. Царевич Фарнак, второй сын от первой жены, после гибели брата бежал в Фанагорию.

– В детях не повезло, – вздыхал старый царь, – но зато боги вознаградят во внуках. Свет Армении, Артаваз – внук Солнца Понтийского, – приговаривал он, лаская Динамию. – Придет время, ты станешь Солнцем Тавриды и отдашь свое сердце Артавазу. Армения и Понтийское царство соединятся в моем потомстве!

Митридат осыпал дарами мать Динамии глупую Назик, но строго-настрого наказал ей не огорчать Гипсикратию: одно непочтительное слово, один нескромный намек – и дерзкая последует за отступником Махаром; она всегда должна помнить разницу между любимой, чтимой подругой и военной добычей…

Гипсикратия не хотела замечать очередного увлечения царя. Она не позволяла никому заикаться о благосклонности Митридата к его глупой красавице невестке.

– В своем милосердии царь жалеет несчастную и ее дитя, остальное – грязные сплетни, – обрывала она доносчиков. И едва слышно вздыхала, обращаясь к Филиппу: – Сходи за ним…

Филипп возвращался и докладывал, что царь обременен государственными заботами и просит госпожу беречь себя и спать спокойно.

– Я все равно не засну. – Гипсикратия грустно качала головой и молила: – Посиди со мной.

IV

Митридат медленно, в раздумье прохаживался по стене Акрополя. Внизу до самого горизонта искрилась и переливалась зыбь двух морей. Взор царя подолгу останавливался на парусах рыбачьих лодок. Они напоминали ему последнюю встречу с Олимпием.

– А старая щука понемногу глотает римских рыбешек, – наконец проговорил он, оглядываясь на Филиппа. – В этом году развернется решительный бой. Не римляне станут душить нас, а мы через Элладу вторгнемся на их землю. Сирия – арена предварительного боя. Ты отправишься к Анастизии.

– Да, Солнце, – рассеянно отозвался Филипп.

– Ты о чем-то другом думаешь? – Митридат шутливо ущипнул своего этера за щеку. – Стареешь, Амур, ух, и постарел же ты после плена!

– Мне осенью исполнится тридцать четыре года.

– Да… но все-таки ты почти в два раза моложе меня. Сегодня опять до утра сидел у Гипсикратии?

– Госпожа терзалась бессонницей, и я играл ей на кифаре.

– Всему есть граница. Можно и с вечера нацеловаться…

– Государь! – Филипп с упреком поднял глаза.

Митридат усмехнулся.

– Знаю, знаю: все это вздор! Но всякая мерзость, все эти придворные прихвостни… Говоря между нами, я тоже не понимаю этой небесной любви. Венеру-Уранию выдумали впавшие в бессилие. Если я люблю – я жажду.

– Государь…

– Знаю, знаю! – снова заговорил он, прерывая Филиппа. – Ты думаешь, я – старый ревнивый тиран, деспот, чуждый всему человеческому? Ей нелегко со мной, бедняжке. Я необуздан, неблагодарен, не умею быть нежным, ради своих страстей терзаю ее сердце, а она все прощает, бережет меня. Не замечает этих низких тварей, вроде Назик. Ты думаешь, я забыл вкус козьего молока в горном замке? Я жизнь отдам за нее, но я груб, беспощаден. – Митридат замолк. – И если это миндальничанье с тобой зайдет дальше, чего вы оба хотите, я не скажу ни слова. Пусть моя девочка хоть немного утешится.

Филипп вздохнул: старый царь плохо понимает свою, «девочку», даже, может быть, не знает ее…

V

Дворец в Пальмире – копия знаменитых вавилонских палат Семирамиды: висячие сады над просторными аркадами, искусственные водопады, гроты, мостики, обелиски…

Звон литавр и трубные звуки возвестили о прибытии посла Митридата-Солнца. Царица Анастазня приняла его в тронном зале. Пробегая глазами витиеватые приветствия и длинный перечень титулов, она вдруг внимательно взглянула на Филиппа.

– А ты изменялся! Годы идут не для меня одной. Теперь Тамор и мне нечего делить. Она очень стара?

– Нет.

– Как нет? Разве время остановило для нее свой бег?

– Моя мать сама остановила время: она пожелала умереть прекрасной.

– Тамор во всем была смела. – Анастазия вздохнула с сожалением. – Но у меня дети. В слезах я взрастила их. Мой младший, Деметрий, надел уже белый хитон эфеба. Жизнь Антиоха надломлена, но я успела женить его и скоро дождусь внуков. Попираемая калигами[40]40
  Калига – солдатский сапог.


[Закрыть] легионеров, осыпаемая проклятиями сирийцев, я все же отвела сжигающее дыхание войны от моего царства, воздвигла новые города, сохранила жизнь моих сыновей. В этих покоях, – она грустно усмехнулась, – я выиграла больше битв, чем твой Митридат на полях сражений. Но ты, конечно, осуждаешь меня?

– Мое мнение ничтожно. А царь Понта приветствует тебя как свою сестру и взывает к твоей государственной мудрости. Настал час действий, решительный час, – с суровой торжественностью проговорил Филипп.

– Об этом часе я слышу уже двадцать лет.

– Парфяне вторгнутся в твои владения, если ты не примкнешь к ним: или союзница, или пленница, но ты будешь втянута в игру Беллоны…

– Возможно. – Анастазия задумалась. – Я привыкла дружить с сильными. Парфия – это сила, я первая угадала ее и принимаю дружбу. Ты хочешь видеть Антиоха? Увидев моего сына, ты поймешь, как глубока моя преданность Риму.

Она встала и через зал провела его в тихую уединенную палату. Вьющиеся розы обвивали решетку у окна. Проникавший сквозь листву свет был не по-дневному мягок. На высоком ложе без изголовья лежал Антиох. Его руки бессильно покоились на покрывале, сливаясь своей безжизненной чернотой с темной тканью. На высохшем, темно-коричневом, сжавшемся в кулачок личике живыми казались только глаза – огромные, немигающие; из них глядела бездонная мука.

Узнав мать, Антиох еле заметно шевельнул губами.

– Просит тебя подойти, – пояснила Анастазия. – Эмилий Мунд перебил ему жизненную жилу. С тех пор он сохнет.

Филипп приблизился к царскому ложу.

– Ты узнаешь меня, государь?

– Нет.

– Я был при Акилисене.

При роковом имени веки Антиоха затрепетали.

– Государь, мой властелин Митридат-Солнце, Артаваз-Ашуг и Фраат Быстроногий зовут тебя на борьбу с Римом.

– Нет, нет! – зрачки Антиоха расширились от ужаса. – Рим силен, един, нельзя!

– Сын мой! – Анастазия склонилась над изголовьем больного. – Ты знаешь, я всегда была осторожной…

– А теперь веришь? Надежды есть?

– Да.

Антиох, утомленный, прикрыл глаза.

– Тогда… Сирия будет воевать!

VI

Рим бросил в Азию свежие легионы. На форуме верховный жрец, живое воплощение бога Квирина, всенародно освящал оружие и знамена. Ораторы призывали великий народ римский низвергнуть царей-тиранов и установить в освобожденных странах Востока Республику, подопечную народу римскому.

Под пение рожков и труб в глубь Азии двигались железные когорты.

Из Пергама и Вифинии молодые легионеры слали домой восторженные письма. Земля богата. Народ покорен. Их встречают музыкой и цветами. Азия создана, чтобы быть провинцией великого Рима. Здешние варвары рождены для рабства. Но потом письма стали приходить реже и реже. Славословия римскому оружию сменились жалобами на зной, недостаток воды, строптивость проклятых туземцев.

На этот раз Митридат не заманивал врагов притворным отступлением. Лихими набегами он держал их в постоянном напряжении. Неожиданными – то там, то здесь – наскоками он собирался вынудить противника растянуть фронт и затем уже, прорвав его, разрезать римскую армию на куски и прикончить каждый в отдельности.

Соединенным парфяно-сирийским войскам старый Понтиец послал лишь один небольшой отряд, скорей, символ дружбы, чем подкрепление. Предоставив союзникам воевать в Азии, Митридат Евпатор, которого в Риме уже многие называли вторым Ганнибалом, готовился мощным клином пробиться через Элладу к Эпиру и оттуда грозить Италии непосредственно. Даки и мизийцы, живущие на Дунае, скифы, кочующие между Борисфеном и Танаисом, должны были двинуться вслед за войсками Митридата и, наводнив Италию, подавить римские легионы своим численным превосходством. Недавно покоренные галлы и иберы, еще не забывшие попытку Сертория сбросить иго Рима, неведомые племена, бродящие по реке Рейн, – весь варварский мир придет в движение, лишь копья понтийцев сверкнут под римским небом. Варвары – воины, не знавшие рабства, несметным числом своим опрокинут Рим! – на это и рассчитывал Митридат.

VII

Он радостно встретил вернувшегося из Сирии Филиппа. Но после первых восклицаний смущенно отвел глаза и буркнул:

– Навести ее…

Гипсикратия приняла своего друга не подымаясь с постели. Глухой, надрывающий кашель сотрясал все ее исхудалое тело. Филипп, здороваясь, нагнулся и хотел поцеловать подругу, но она отстранилась.

– Мой недуг переходчив, зачем тебе?

– Я хочу все делить с тобой. – Филипп отвел ее руки и поцеловал в губы. – Все наши мечты сбылись. Теперь твоя душа довольна?

– Я так слаба, что не могу радоваться, как хотела бы. – Гипсикратия прикрыла глаза. – Это лето я была счастлива. Города Понта открывали нам навстречу ворота. Эллины – мужчины, женщины, – плача от радости, целовали хитон нашего царя. Я никогда не забуду девушку, давшую мне напиться. Она смотрела на меня, точно я сошла с Олимпа. Это была моя Греция. Мы не дошли до Геллеспонта, но победа за нами.

– Зачем ты подвергла себя всем трудностям похода? Твой недуг требует покоя.

– Покоя? Покой – в смерти. Пока держусь в седле, буду сражаться. – Гипсикратия приподнялась и, забившись в кашле, тяжело упала на подушки. Несколько мгновений она лежала недвижно. Филипп с жалостью смотрел на ее измученное страданием лицо – оно казалось прозрачным.

Ведя за руку Динамию, вошел Митридат.

– Амур на своем посту, – снисходительно пошутил он, потрепав локоны Филиппа. – Я его сразу же направил к тебе. Не скучаете?

Динамия разложила на полу камешки и, сбивая их щелчками, приговаривала:

– Красс, Помпей, Цезарь.

– Что ты там лепечешь? – окликнул Митридат свою любимицу.

Девочка подняла смуглое круглое личико.

– Римляне. – Она указала на мелкие камешки. – А это ты, дедушка. – Динамия зажала в кулачке самый крупный камешек, – А это братик Артаваз! – Она показала красивую обточенную волнами гальку. – А это Фаат. Все они с тобой, дедушка.

Динамия в азарте принялась сбивать мелкие камешки.

Митридат довольно рассмеялся. Да, это его отпрыск. Она унаследует от него царство…

Гипсикратия приласкала девочку. Крупная, полненькая, Динамия не дичилась. Она позволила Филиппу взять себя на колени и с удовольствием рассматривала его блестящие украшения.

– Я ищу мою дочь. – Полуприкрыв лицо узорной кисеей, Назик протиснулась в дверь. – Говорила: не бери ребенка, я запрещаю таскать мою маленькую царицу!

– Удались, – ровным металлическим голосом отчеканил Митридат, поворачиваясь к двери.

– Солнце, я не узнаю тебя, – печально проговорила Гипсикратия, – так обижать женщину! Я прошу, у тебя, Назик, прощения за вспыльчивость царя.

Динамия бойкими черными глазенками поглядывала то на деда, то на мать. Она привыкла к их перебранкам. Митридат тяжело переводил дыхание.

Назик, забрав дочь, ушла.

– Дикая ослица, – разразился он бранью. – Не понимает своего места.

– Она мать, не обижай ее. – Гипсикратия прильнула лицом к его ладони.

– Из-за Динамии терплю. Девчонка бойкая, вся в меня. – Митридат горделиво улыбнулся Филиппу. – Намекни, Амур, намекни Артавазу: растет невеста… Спеши к нему. Отвезешь привет и скажешь: да будет Армяно-Понтийское царство от Эллады до Инда! Никакие парфяне тогда не нужны! – Он нагнулся к Гипсикратии и нежно коснулся губами ее глаз. – Мы будем мертвы, а они будут жить и нести нашу волю в века.

– Я понимаю тебя. – Гипсикратия погладила большую, сильную руку Понтийца. – Так будет! Береги себя, царь.

Филипп вздохнул: «Я снова должен спешить… Царь думает только о себе, о своей воле, о славе. Все должно служить только ему…»