Текст книги "Скиф"

Автор книги: Иван Ботвинник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

II

Узнав, что этер Армелая возвратился из плена, Митридат пожелал увидеть его. Принял сухо.

– Где твои воины?

Филипп начал объяснять: он вместе с Аристоником Третьим попал в плен.

– Называй его – Аридем, – перебил Митридат, – от этого он не станет хуже. Рассказывай все…

Филипп обстоятельно доложил о последних битвах Аридема и его гибели.

– Он был велик душой! Если ты не врешь, что он любил тебя, можешь гордиться такой дружбой. Он мне напомнил Армелая. Всю жизнь – сорок лет – мы дружили с ним. Ругались, ссорились и все равно знали: для нас нет никого ближе… Женщина изменит. Сыновья ждут наследства. Армелай ничего не ждал. Он был мне верен. Ступай! Нет, подожди! – Митридат подошел вплотную к Филиппу. – Ты не жалеешь, что отказался от наследства?

– Нет, государь.

– Я обещал Армелаю не забывать тебя, – Митридат на минуту задумался. – Я не забыл. Завтра примешь начальство над отрядом дворцовой стражи. Будешь охранять вход во дворец.

«Охранять вход во дворец, – усмехнулся про себя Филипп, – а жить на что?» Кто-кто, а он знал: выдаваемой в конце каждой луны награды едва хватало на хлеб и вино. А начальник дворцовой стражи должен сверкать драгоценностями, иметь красивую любовницу, квадригу[24]24
  Квадрига – колесница, запряженная четверкой лошадей.


[Закрыть] хороших коней, блистать на ристалище и в цирке.

Как-то, придя домой, он небрежно сообщил Каллисту, что на днях купил великолепных парфянских скакунов.

– Дело хорошее, – равнодушно промычал Каллист.

– Но за них надо платить! – удивился Филипп его недогадливости.

– Плати, – тем же тоном буркнул Каллист.

– Но у меня нет денег.

Отчим мрачно усмехнулся:

– Проси у матери…

Тамор встретила сына горькими причитаниями: Каллист изменил ей – со скотницей, с толстой, рослой эфиопкой! Ей! За один взгляд которой… «Вот почему он так мрачно усмехался, скотина!»

– Мама, – Филипп обнял Тамор, – брось его.

– Не могу, – всхлипывала она.

– Не верю! Ты достойна лучшего! Тебя любил сам Митридат!

– У Митридата теперь молодая любовница, – живо возразила Тамор. – Скоро я не буду нужна даже Каллисту. О боги! Как идет время. Тебе уже восемнадцать.

Филипп хотел напомнить, что ему уже двадцать четыре, но Тамор не вынесла бы такой поправки. Он поцеловал ее руку и сказал о цели своего прихода.

– Не проси невозможного, – сразу же отрезала Тамор. – Каллист знает наперечет все мои драгоценности. Я боюсь его!

Филипп пожал плечами. В первый раз мать отказывала ему в таком пустяке.

III

Аглая окликнула его, когда он входил в театр. Она была такая же хорошенькая, быстрая, ловкая, как два года назад. Заметив, что Филипп рассматривает ее, но медлит подойти, она засмеялась:

– Мой Амур забыл… старых друзей?

Филипп подошел. Аглая улыбнулась:

– Ты очень изменился.

– Подурнел?

– Стал лучше.

Несколько минут они молча разглядывали друг друга.

Аглая посадила его рядом с собой.

– И не хмурься. Тебе не нравится игра актеров?

Филипп отшутился:

– Мне не нравится сама трагедия. Я не верю ни в стойкое целомудрие Ипполита, ни в пылкую страсть Федры.

– Вот как! – Аглая засмеялась. – Конечно, ты не был бы так жесток, если б красавица первая открылась тебе в любви? – В голосе ее были дразнящие нотки. – Тогда уйдем.

Филипп чуточку смешался:

– Сейчас?

– Сию минуту…

Они вышли. Аглая пригласила его отужинать: ее вилла над самым морем. Там пальмы и тишина.

– Я много о тебе слышала.

– Плохого?

– Загадочного…

Легко одетая спутница дрожала от ночной сырости. Филипп укутал ее своим плащом. В темноте горько усмехнулся: он, чудом избежавший распятия, кажется ей только загадочным, ничего трагического в лице его она не видит. И никто не видит. Он – прежний. Он долго еще будет прежним…

Дорожка, усыпанная фиалками, вела от калитки до самой трапезной. Вся трапезная – стол, ложе, пол – была усыпана сухими лепестками роз.

– Зимой не достать свежих цветов. Ты заменишь мне цветы! – Аглая села к нему на колени. – Будем пировать.

– Будем, – сказал он.

Они ели из одной тарелки и пили вино из одной чаши. Она отстегнула фибулу на его хитоне и обнажила плечо.

– Ты похож на золотистый гиацинт.

Филипп сжал ее в объятиях.

– В этом моя загадочность?

Она скользнула губами по его щеке.

– Я заплачу твои долги, не думай о них…

Филипп рассмеялся. Аглая покупает его? Так просто! А ведь он мог бы полюбить ее. Сердце его сейчас пусто. Совсем-совсем пусто… Он отстранил от себя девушку и почти с ожесточением начал срывать с нее одежды. Аглая приняла его смех, его неистовость как взрыв страсти. До самого утра, благоговейная, трепетная, она прислушивалась к его дыханию: неужели он ее любит… так любит?..

Филипп вскрикивал во сне, метался.

IV

Дом вдовы Мелано стоял на отшибе. В чисто выбеленной хижине, выходящей на улицу, жила сама вдова с полудюжиной ребятишек. В глубине двора, в облезлом сарайчике, ютился бывший военный трибун Суллы Люций Аттий Лабиен.

Узкая постель, припертый для равновесия к стене стол на трех ножках, на полках – глиняная утварь, пенаты, в простом каменном ларариуме – фамильные боги. На постели – бережно разложенные рукописи.

Люций протянул Филиппу обе руки.

– Пришел! Как мило с твоей стороны! Путь на мой Парнас нелегок…

Он был счастлив. Сразу же предупредил Филиппа: никакой помощи он не примет. У него есть все, что необходимо человеку. Его не забыла Тамор? Он очень рад. Бедная, как она может жить с этим грубияном! Он никогда не оценит божественной красоты, которая ему досталась! Но от разговоров о своем бывшем доме вскоре уклонился.

– Вот мое богатство, – указал он на рукописи. – Уникум Анаксагора. Этот философ учит, что Мир возник от огня. А вот Эмпедокл. Ты что-нибудь слышал о нем? Он доказывает, что во всей Вселенной действуют две силы: Эрос – сила созидательная и Антиэрос – сила разрушения. Есть эпохи, когда торжествует Эрос. Тогда народы, объятые дружелюбием, процветают. Создаются величайшие общечеловеческие ценности. Но есть и тяжкие времена. Тогда царит Антиэрос. Народы, обезумев, избивают друг друга. Посевы предыдущих эпох топчет Арей – война. Голод, разрушение, пожары, засухи, землетрясения – все это следствие нарушения внутренней правды. Мы жирем в темные времена. Но истинный мудрец даже в мрачные дни Антиэроса волен. Вооруженный тростинкой и тушью, он творит…

Филипп залюбовался отчимом. Люцию уже далеко за тридцать, но какое у него молодое, вдохновенное лицо! Как могла Тамор бросить его ради какой-то подлой, скупой скотины?

Стукнула дверь. В сарайчик вошла молодая девушка. Она приветливо поздоровалась и поставила на стол корзину, откуда извлекла лепешки и кувшин с вином.

– Незатейливы пиры в хижинах убогих, – улыбнулся Люций, широким жестом приглашая Филиппа к столу. – Ты, мальчик, изведал все в походах. Не погнушаешься?

Филипп нагнулся, чтобы скрыть смущение.

– Если б была справедливость, ты вкушал бы из золотых чаш…

Люций усмехнулся:

– Самый богатый тот, кто ни в чем не нуждается…

Они закусили.

Девушка молча убирала со стола. Она не была красива – высокая, худощавая, с большими кистями рук, – но во всей фигуре ее было какое-то непередаваемое изящество. Люций что-то спросил: она, обернувшись, ответила. Филиппа поразило их сходство. У обоих – узкие породистые лица, кажущаяся надменность и внутренняя застенчивость. Когда она вышла, Люций объяснил:

– Ее родители погибли во время проскрипций. Фаустина моя дальняя родственница…

– Она достойна царской короны, – горячо отозвался Филипп.

– Она достойна лучшего, – с той же усмешкой прервал его Люций.

Навестив мать, Филипп со всеми подробностями рассказал ей о житье ее бывшего мужа. Не забыв упомянуть о ячменных лепешках, вине и юной патрицианке.

– Наверное, разведенная жена? – с деланной небрежностью уронила Тамор.

– Она совсем еще молоденькая, – подзадорил Филипп.

– А… нищенка!

Тамор была раздосадована. Она полагала, что Люций по-прежнему безутешно томится по ней.

V

Дворец возвышался над городом. Главный вход охраняли посменно колхи в тигровых шкурах, персы в длинных дорогих одеждах, усыпанных жемчугом, скифские лучники с позолоченными колчанами. Начальники стражи по двое стояли у дверей в личные покои Митридата.

Зной усиливался. Было заметно глазу, как воздух, густой и плотный от нестерпимой жары, колышется над безлюдной улицей, над мрамором портиков, над плоскими крышами домиков, лепившихся на холмах предместий.

Безмолвие и зной, полуденная тишь, когда все мысли становятся неясными, все тревоги призрачными… Разморенные солнцем, царские телохранители мирно дремали, опершись на копья. Вдруг стража засуетилась. Ко дворцу во весь опор подскакал молодой перс. Дворцовые ворота поспешно распахнулись. Перс круто осадил коня и легко спрыгнул. Филипп замер от восторга. Такой красоты он еще не встречал. «Это посланец Зевса!» – пронеслось у него в мыслях. И юный перс, казалось, был тоже поражен, увидев Филиппа. Проходя мимо, он радостно улыбнулся:

– Боги милостивы, мы снова встретились…

Это было похоже на сновидение.

– Она отметила тебя, – с завистью сказал страж, закрывавший ворота.

Филипп не мог опомниться:

– О ком ты говоришь? Я никого не видел, кроме молодого перса.

– Ты первый раз увидел Гипсикратию, всесильную любовь Митридата? – в свою очередь удивился воин.

– Гипсикратию? Этот юный перс – Гипсикратия?

– Она всегда носит мужскую одежду и владеет мечом не хуже любого воина.

Филипп не верил своим ушам. Девочка, спасенная им при взятии Котиея, стала богиней. Она только что промелькнула перед ним – точеные черты лица, строгий вдохновенный взор, порывистость Артемиды…

Филиппу не пришлось долго раздумывать. За ним вскоре прислали. Раб провел его во внутренние покои дворца. Лабиринт переходов и галерей, небольшие комнатки, узкие окна-бойницы – здесь за шесть лет своей службы Филипп не бывал ни разу. В знак высшей милости Митридат принял его в своей опочивальне. Царь сидел на низком кованом ларце. За ним стояла Гипсикратия, одетая как юноша-этер: зеленая туника, расшитая золотом и алмазами, короткий меч у бедра и подстриженные густые кудри.

– Вот, царь, о ком я тебе говорила, – Гипсикратия приветливо обернулась к Филиппу. – Он спас мне жизнь и честь…

– Я не думал, что ты сгодишься на что-нибудь путное, – благосклонно пошутил Митридат. Без доспехов, в просторной восточной одежде, он был лишен всякого величия. – Я слышал – ты сын купца?

– Нам нужен человек, который разбирался бы в сортах пшеницы и других товарах, – вставила Гипсикратия.

– Царица, я воин.

– Знаю, – Гипсикратия улыбнулась. – Но воюют не только на путях Арея, бога битв, но и на путях Гермеса, бога торговли.

– Различать сорта пшеницы научишься, – перебил ее Митридат. – Гипсикратия мне сказала, что ты храбр и честен. Мне нужны храбрые воины. Ты учен и сообразителен, легко нравишься людям, а опыт приобретешь. Тебе известно имя Олимпия?

– Олимпия? Пирата?

– Владыки Морей, – поправил Митридат. – Ты поведешь в Египет караван кораблей. У Киликии попадешь в плен к пиратам…

– Государь, да сохранят боги!

Митридат усмехнулся.

– Ты сдашься им. Сам! Добьешься лицезрения Олимпия и передашь ему привет!

Он взял факел и дал знак следовать за ним. Все трое углубились в нишу, а затем по крутым ступенькам пошли вниз. Гипсикратия опустилась на колени у нижней ступеньки и с трудом приподняла плиту. Филипп помог ей. В свете факела мелькнули переливчатые груды золота в слитках и в россыпи, а чуть в стороне – горки драгоценных камней. Филипп, ошеломленный, застыл. Его покровительница кинула несколько щедрых пригоршней в разостланный плащ.

– Я сама обеспечу всем твой караван. А это тебе, – она завязала плащ в узел и протянула Филиппу, – денег не жалей.

Они вернулись в опочивальню.

– Три, нет, пять широкодонных бирем глубокой посадки ты поведешь с зерном мимо берегов Киликии в Египет.

– Зерно в Египет? Житницу мира?

– Ты до сих пор не все понял, – досадливо поморщился Митридат. – Под зерном будут самовозгорающаяся смесь в бочках, мечи, кольчуги, самострелы… Если завидишь вдали косой латинский парус, пускайся наутек. Нельзя убежать – сжигай корабли. Теперь ты понял, куда я тебя направляю?

– Да, государь.

– Ты посетишь Египет, Сирию, Счастливую Аравию, Пергам, Вифинию, Тир, Утику, далекие Балеары… Под видом купца проникай в глубь этих стран, выспрашивай у людей, как они живут, о чем они мечтают, узнай, чего жаждут владыки Востока и цари пустынь.

Гипсикратия проводила Филиппа до наружной двери пата иных покоев.

– Завтра на вечерней заре будь у дома, где каменные львы Персиды терзают сирийского джейрана, – шепнула она еле слышно.

VI

– Неблагодарный варвар! – набросилась Аглая на своего возлюбленного. – Каждую ночь шатается, бесстыжий скиф! Где был?!

– На карауле…

– Лжешь! Я до полуночи сидела с твоими товарищами. Тебя не было у Тамор, Люция… Я обежала весь город, все рабы разосланы на поиски.

Аглая отвесила ему звонкую пощечину.

Филипп в бешенстве схватил ее руку.

– Я убью тебя!

– Убей!

Аглая рванулась, черные кудрявые волосы рассыпались и упали почти до колен.

«Какая все-таки она хорошенькая! – невольно подумал Филипп. – Если б не навязчивость!»

Он поймал Аглаю и, несмотря на сопротивление, поцеловал в губы.

Потом высыпал на постель пригоршню рубинов.

– Это мой дар. Я люблю тебя, Аглая.

– Не лги. Ты никогда не любил меня, – она грустно покачала головой. – Ты теперь в милости у царицы Гипсикратии…

– Я?

– Ты. Я знаю…

Аглая горько заплакала.

Филипп прижал к груди ее голову.

– Я всегда буду другом твоим, Афродита.

VII

Два льва Персиды из серого камня терзали сирийского джейрана. Над каменным порталом был прибит щит побежденной Мидии. Ни прихожая, убранная рогами оленей и кабаньими клыками, ни трапезная со старинной утварью и низкими жесткими ложами – ничто не говорило, что в этом доме живет молодая прекрасная женщина, любовница царя.

Гипсикратия вышла к ужину в женском одеянии – в простом белом пеплосе.

– Мой дорогой гость, ты здесь для того, чтобы я могла пояснить тебе великую мысль царя, – начала она сразу же после приветствия. – Всюду, где только ни ступит твоя нога, ты должен будить в сердцах ненависть к Риму и любовь к Элладе. Рим насилием, пожарами и кровью утверждает свою власть. Мы должны защитить свою свободу! – Гипсикратия пододвинула к нему наполненную вином чашу. – Ты благороден душой и поймешь нашу мысль: царь стремится воплотить в веках мечту Александра Македонского… Мы должны ему помочь в этом великом деле. Разве мы пожалеем для него наши маленькие, ничтожные жизни?

Вдохновенная дева говорила долго, Филипп вначале слушал ее с напряженным вниманием, но в середине речи губы его дрогнули в невольной усмешке. «Конечно, с точки зрения Митридата, моя жизнь ничтожна, – подумал он, – но мне она дорога, для меня она даже огромна, дорогая царица. А жизни Аридема, Тирезия – почему они оборвались? Царь стремится воплотить в веках мечту Александра Македонского, а Аридема предал… У Аридема была другая, не царская мечта. Я за эту, другую, мечту, царица».

– Ты не слушаешь меня! – горестно воскликнула Гипсикратия. – Твои мысли отвлечены.

– Мой ум не в силах сразу объять величие твоих замыслов, – пряча улыбку, отозвался Филипп. – Если б я не знал, что Митридат владеет твоим сердцем, я поклялся бы, что вижу деву Артемиду.

– Я прошу тебя, – с неожиданно мягкими и нежными нотками в голосе проговорила Гипсикратия, – не лги мне. Откажись сейчас, если мой замысел страшит тебя. Подумай: если поймают, тебя замучают без суда – такова судьба лазутчика. Откажешься – царь не лишит тебя своей милости, я умолю его, – Гипсикратия упала перед ним на колени. – Заклинаю тебя той, кого ты любишь: не обманывай меня и Митридата! Будь верен нам!

Филиппу показалось это комедией. Он склонился и поцеловал ее обнаженный локоть. Гипсикратия резко отдернула руку.

– Ты опьянел или ты не знаешь меня?!

– О, это простая учтивость, – усмехнулся Филипп. – Ты так верна царю…

– Я люблю его, – губы Гипсикратии дрогнули. – Ты этого не поймешь. Я люблю Элладу, а Митридат и Эллада – одно. В нем боги воплотили мечту Александра, вселили в его душу великую мысль возродить нашу свободу и доблесть. Может быть, ты осуждаешь меня за то, что я, дитя Аттики, отдалась царю варваров? Я сама пришла к Митридату. Не он посягнул на мою юность. Царь отступал. Как ты помнишь, город наш был сожжен. Я и отец нашли приют у нашей родни за Риндаком[25]25
  Риндак – река в Малой Азии.


[Закрыть]. Мой дядя владел самым лучшим домом в городе. Царь расположился у нас на отдых. Я видела его в щелку. Видела, как он устал, как измучен неудачами и как велик его дух. Он был прекрасен. Но ему не хватало любви. Он был слаб в этот миг. Я дождалась, когда все утихнет в доме, и сама вошла в его опочивальню… Он поверил мне, потому что я ничего не искала. Приблизил меня, потому что я любила его. – Гипсикратия подошла к Филиппу и, сняв со своей головы перевязь с семью изумрудами, обвила его волосы. – Ты будешь верен нам?

– Буду, – ответил Филипп. «Служа вам, я буду верен только ему – моему распятому другу, которого предал твой царь…» – добавил он мысленно.

Караван из пяти бирем был готов к отплытию. На море стояла тишина. В эти дни чайка Гальциона выводит своих птенцов и ее свекор Борей, царь ветров, чтоб не испугать маленьких внуков, держит бури на привязи.

Все предвещало удачное плавание. Тамор провожала сына. Она просила привезти из Египта тайные снадобья, сохраняющие молодость. Пусть Филипп скорей возвращается, она подыщет ему невесту. И тут же лукаво осведомилась:

– А может быть, не надо? Все говорят, что к тебе милостива сама… – Филипп успел закрыть ее рот поцелуем.

На бирему поднимался какой-то закутанный с ног до головы в серый плащ незнакомец. Проводив мать, Филипп быстро подошел к нему. Тот, оглянувшись, чуть приподнял край капюшона. Филипп тихо вскрикнул:

– Гипсикратия?!

Она протянула ему тростник, запечатанный с двух сторон царской печатью: лев Персиды терзает джейрана, а над ними встает солнце.

Глава вторая
Восток

I

Море сияло лазурью. По легким волнам плыли в Египет пять бирем, груженных пшеницей. На днище их, под слоем зерна, лежали кувшины с быстровозгорающейся жидкой смесью, обшитые просмоленной парусиной, копья, острые мечи, кольчуги, кованные искусными кузнецами Лазики. На шестом корабле везли прекрасных рабынь. Они предназначались в дар владыке Морей Олимпию.

Когда сквозь дымку начали вырисовываться скалы Киликии, Филипп приказал убавить паруса и удвоить дозор. Если покажутся триремы римлян под косыми латинскими парусами – бежать! Завидя миопароны[26]26
  Миопарон – легкое каперское судно.


[Закрыть] Олимпия, медленно, как бы случайно, двигаться им навстречу.

К вечеру ветер переменился. Филипп распорядился держаться веслами: биремы должны стоять на одном месте!

На рассвете линию горизонта перечеркнули черные паруса. Морские ласточки, как нежно именовали себя пираты, вылетели на добычу. Караван неуклюжих торговых бирем смешался в кучу. Филипп приказал выкинуть белый флаг.

Босоногие, с головами, перевязанными яркими платками, пираты бегали по палубам, ныряли в трюмы, вязали несопротивлявшихся мореходов. На кораблях, где везли невольниц, стоял визг.

Филипп попросил разрешения лицезреть главного пирата. Маленький кривоногий киликиец с серебряной серьгой в ноздре и коралловыми подвесками в ушах вышел вперед.

– Мы не злодеи, – ободрил он пленника, – заплатишь выкуп, ступай на все четыре стороны, а с красотками простись.

– Вы всегда успеете разграбить мои биремы и насладиться моими рабынями, – ответил Филипп, – я не купец, а такой же воин, как к ты. Подумай сам, кто повезет пшеницу в Египет? Под зерном скрыты дары от царя Митридата царю Олимпию. Девушки предназначались для него же. Они еще целомудренны, и, я прошу тебя, не обесценивай этого дара моего царя твоему владыке. Повесив меня, ты ничего не добьешься, но навлечешь гнев Митридата на Олимпия Киликийского.

– Ты прав. – Предводитель пиратов приказал прекратить грабеж.

Биремы взяли на буксир. Мачты срубили. Девушек заперли в трюмы. К ним приставили двойную охрану. Только страх перед Олимпием сдерживал вожделение полудиких морских разбойников.

Присмотревшись к Филиппу, кривоногий киликиец вдруг улыбнулся:

– Я видел тебя в Антиохии. Ты был среди гелиотов! – И назвал свое имя: его зовут Гарм. Он был другом Аридема. Еще в неволе он поцеловал кандалы Аристоника Третьего и поклялся ему в верности. А потом вместе с ним поднимал восстание. Восстание разрослось. Аридем стал царем Сирии.

– Какие времена были – и все погибло! – вздохнул Гарм. – Вот я спасся, а что толку? Мать и обе сестры угнаны в Италию. Брат распят. Отца, связанного, бросили в пруд на ужин муренам. Этих рыб с острыми зубами откармливают для стола Лукулла живыми рабами, чтоб вкусней мясо было! – с горькой усмешкой пояснил киликиец. – Мурены не едят трупы, они брезгливы, а римляне – те не брезгливы, те едят нас живыми и мертвыми! Звери! Я не принимаю от них выкупа. Распарываю их ненасытные утробы и вешаю на реях! – закончил Гарм свое повествование.

* * *

Коракесион, столица Киликии, укрепленная, как военный лагерь, притаилась на побережье за широкой бухтой, вход в которую охранялся подводными камнями и протянутыми под водой толстыми медными цепями.

Чтоб сбить с пути мореходов, киликийцы зажигали ложные маяки. Тонущий корабль вмиг окружали на вертких лодочках. Мужчин убивали, женщин брали в плен.

Не без жути Филипп разглядывал узкую кривую бухту. На сероватой воде колыхались утлые лодочки, широкодонные барки, неповоротливые биремы.

Гарм пригласил его следовать за ним. На набережной их ждали два оседланных иноходца.

Ехали грязными улочками – запах гниющих водорослей, зловоние нечистот, стаи облезлых собак. Пираты в широких персидских шароварах, завязанных у щиколоток, в безрукавках, обшитых монетками и бисером, с широкими ножами за цветистым поясом, с головами, низко повязанными красными, желтыми и синими платками, толпились на площадях, сновали без всякого дела взад и вперед. Лица у всех смуглые, скуластые. Большинство – уроженцы Киликии и прибрежных провинций Азии. Изредка попадались статные могучие варвары Севера, длинноусые галлы и даки… Их красный загар, голубые глаза и выцветшие льняные волосы резко выделялись в смуглой черноволосой толпе. Ни женщин, ни детей, ни подростков на улицах не было. В разбойничьем порту Филипп не заметил и десятой доли той подтянутости, той суровой спартанской воздержанности, которую он наблюдал в восставшей Антиохии. Пираты жили каждый сам по себе. Попадалось, много пьяных. Трезвые уныло шатались, ожидая случая напиться.

На одной из улиц преградила путь внезапно вспыхнувшая драка. Гарм вынужден был пустить в ход хлыст, чтобы пробить дорогу. Пробил – и вдруг вспомнил:

– А невольницы? Их сейчас будут выводить на берег. Туда хлынет весь этот сброд. Надо вернуться!

Они хлестнули коней и рысью помчались назад к пристани. И прискакали вовремя: люди Гарма двумя рядами с мечами наголо и копьями наготове еле сдерживали толпу, а она все прибывала и прибывала. Слышались выкрики, смех.

– Мне только посмотреть!

– Красавица, подыми покрывало!

– Не съедим! Олимпию хватит!

– Какая красотка!

– Не укушу, не бойся!

Наиболее смелые проталкивались и хватали невольниц за одежды. Охрана била смельчаков по рукам, те огрызались. Могла завязаться драка.

– Что мне делать с этими рабынями? – растерялся Гарм.

– Я вручил дар моего царя тебе, слуге владыки Морей. Твое дело.

– Я думаю, их тут больше трехсот. Полтораста мы оставим для Олимпия, а остальные пусть утешат этих бедных людей. Ты скажешь им об этом… сам…

Филипп улыбнулся: пират удачно вышел из трудного положения. Посланцу Митридата надо произнести речь. Что ж, он с удовольствием сделает это: не откажется от признательности киликийцев.

– Воины моря! – круто повернулся он к толпе. – Митридат-Солнце знает, что лучше всего радует вас после битвы. Он дарит вам двести невольниц. Только зачем унижать их недостойным обращением? Что дороже законной подруги и родных детей? Бросайте жребий и по очереди выбирайте любую. Я буду рад побывать на ваших свадьбах!

Свадьбы сыграли в тот же вечер. Пировал весь Коракесион. Захмелевшие вожди морских ватаг клялись Филиппу идти за ним на край света. Посол царя Понтийского заверял их в ответном сердечном чувстве и просил лишь одного: не давать римским триремам спуску и… не грабить корабли Митридата…