Текст книги "Скиф"

Автор книги: Иван Ботвинник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

VIII

Земля и воздух млели от струившегося жара. Полуобнаженные девы и юноши с ритуальными козьими шкурами вокруг бедер собирали виноград. Перезрелые ягоды лопались, и сок стекал по рукам. Юноши довольно часто отвлекались от работы и, подкравшись к своим соседкам, давили сочные виноградины на их плечах. Девушки взвизгивали, сердились и хохотали.

Рабы едва успевали относить под навес переполненные корзины. Под навесом на широкой каменной площадке двенадцать знатнейших мужей Херсонеса, потные, полунагие, с багровыми от сока ногами, приплясывая и смеясь (это тоже входило в ритуал), давили виноградные гроздья. Сок алой струей стекал в глубокий чан, прикрытый по краям воловьими шкурами.

Кругом, размахивая тирсами, посохами, увитыми золотистыми и темно-яркими гроздьями, кружились вакханки.

– Эвое! Эвое! – повторяли они в экстазе.

Тут же ароматным соком наполняли амфоры. Кончится сбор – амфоры зароют в землю. Это и будет погребение бога Диониса, как велит обряд. Вакх-Дионис сошел к людям на землю, чтобы пострадать за них. Растерзанный демонами, он воскрес. Каждый год Вакх рождается и умирает, умирает осенью, а весной возвращается к жизни…

– Эвое! Эвое! Слава Вакху! – Жрицы в бешеном беге носились по винограднику. – Эвое! Лоза родит вино! А вино родит радость. Эвое! Слава Вакху!

Филипп сидел на земле, окруженный ворохами листьев и виноградными гроздьями. Лицо горело. Пальцы слипались от сока.

– Лови меня! – Вакханка, пробегая, больно ущипнула его за щеку.

От неожиданности он вздрогнул.

– Чтоб ты провалилась в Тартар! – пожелал ей Филипп, потирая щеку и лениво поднимаясь.

Голова кружилась от вчерашнего пира, а сегодняшнее безумие совсем его одурманило. Он задыхался от зноя, испарений, от разогретой земли, сладкого запаха раздавленных ягод.

За кустом Алкей изловил вакханку. Ее стан изломился, волосы упали и рассыпались до земли. Филипп почувствовал какой-то короткий непонятный трепет и торопливо отвел глаза – к морю, скорее к морю, к прохладе!

По дороге двигался хор дев. В прозрачных разноцветных пеплосах, они шли, неся на головах корзины с медовыми лепешками, козьим сыром и прочей снедью. В дни сбора винограда девы лучших семей считали для себя честью прислуживать всем, кто был окроплен багровым соком.

Иренион, увидев Филиппа, на миг остановилась, а потом, лукаво улыбнувшись, пошла ему навстречу. Девы, несшие корзины, уже спустились в лощину к виноградникам. А они все стояли друг против друга и молчали.

– Чего же ты молчишь? – первой сказала Иренион.

И тогда он, неожиданно для себя, изогнулся, подхватил ее на руки, выпрямился и почти бегом помчался в сторону моря. Девушка замерла у него на груди. «Что я делаю?» – мелькнула мысль, но Филипп тут же отогнал ее: в Скифию, он увезет Иренион в Скифию! Там он будет жить с нею. Всегда, вечно.

У обрыва он остановился. Руки и ноги онемели от напряжения, но внутри у него все пело: Иренион лежит у него на груди. Она по-прежнему безмолвствует – значит, она согласится жить с ним в кибитке, она будет царицей скифов! Он уже начал было спускаться с обрыва, но потерял равновесие, выпустил из рук драгоценную ношу и кубарем полетел вниз. Иренион катилась впереди, цепляясь за мелкие кусты и что-то крича. Почти одновременно они упали в песок, и оба тотчас вскочили. Девушка неожиданно расхохоталась:

– Какой же ты смешной! Похититель…

– Я, – начал робко Филипп, но дальше не нашел ни одного слова. Он готов был провалиться сквозь землю. Иренион заметила его смущение, отвернулась и, покусывая губы, чтобы сдержать смех, плачущим голосом пожаловалась:

– Ты порвал мой праздничный пеплос, ты погубил меня!

Филипп опускал голову все ниже и ниже.

– Прости.

– Отойди за камень и не смей поворачиваться, пока я не позову тебя, – приказала она тем же тоном.

Филипп отошел и, сжав руками голову, упал ничком. Если бы он мог умереть! Какой стыд!.. Иренион никогда не простит ему.

– Я дам тебе мое покрывало, – позвала девушка. – Выжми и высуши его. – В голосе Иренион слышался смех, но юноше показалось, что она плачет. Благоговейно принял он протянутое из-за укрытия покрывало, выжал и бережно разостлал его на камне.

– Ты опять молчишь? Верни мое покрывало! Сейчас же… Ты что, ослеп? – прикрикнула она, когда Филипп, честно зажмурясь, протянул ей одежды.

Иренион вышла из-за камня. Влажные тяжелые косы, рассыпавшись, укрывали ее грудь и плечи. Огромное, уходящее за ее спиной солнце вписывало фигуру девушки в свой сияющий ореол. Филипп вдруг попятился:

– Ты не Иренион, нет, нет! Ты… сама Афродита!

– Странный ты… – с каким-то непонятным вздохом сказала девушка и подала ему руку. – Пошли. Дома, наверное, уже беспокоятся.

Она поднималась по крутой тропе. Нежно-сиреневый пеплос и голубое покрывало скрывали гибкость ее фигуры, но в то же время подчеркивали легкость и стремительность: казалось, девушка не идет, а взлетает над обрывом. «Божество, божество…» – шептал про себя Филипп.

Миновали последний каменистый выступ – и на дороге неожиданно увидели Алкея, окруженного толпой юношей и вакханок. Лицо его было красным, глаза выражали пьяное безумие. Правая рука сжимала обнаженный меч. Он размахивал им и что-то кричал. Увидев сестру, остановился как вкопанный и, видимо, зашелся от ярости.

– Ты!.. Мне сказали…

Иренион бросилась в его объятья.

– Брат! Брат! Филипп Агенорид хотел меня похитить!

– Скиф! Мою сестру? – Алкей кинулся с мечом на оскорбителя, но Иренион удержала его.

– Боги не допустили…

Филипп даже не собирался защищаться.

От виноградника, полунагой, обрызганный соком, бежал Аристоник. Его движения утратили обычную величавую плавность. Он задыхался от бега. Увидя Алкея и Иренион, Аристоник остановился, облегченно перевел дух и вытер обильно струившийся пот.

– О боги! – закричал он еще издали. – А мне какой-то болван сказал, что Иренион похитили пираты. Слава богам! И раскаленный уголь лжецу во внутренность! Дитя мое! – Он порывисто обнял дочь, точно желая убедиться, что она тут, живая, невредимая.

– Отец, – сквозь слезы бормотала Иренион, – Филипп…

– Подрались, что ли? – Аристоник оглядел ссадины на лицах дочери и Филиппа. – Дети, еще совсем дети!

– Отец, – перебил Алкей трагическим шепотом, – он хотел ее похитить.

Аристоник отмахнулся:

– Э, глупости… Гуляли по берегу, а потом подрались…

– Нет, это правда! Правда! – с каким-то непонятным для себя отчаянием выкрикнул Филипп. – Я люблю Иренион. Я давно люблю!

– Ух ты, – неожиданно и громко засмеялся Аристоник. – Уже любит! – Но оборвал смех и повернулся к дочери: – Негодница! Я запру тебя в гинекей[11]11
  Гинекей – женская половина в древнегреческом доме.


[Закрыть], как делали наши деды. До свадьбы никуда не выйдешь!

– Она не виновата, я сам, я силой ее…

– А тебя высекут, – спокойно оборвал Аристоник защитника.

Толпа юношей и вакханок рассеивалась.

Филипп вернулся домой уже в сумерках.

IX

У водоема он долго отмывал виноградные пятна. Вглядывался в зеркало бассейна – маленький, вихрастый, с расцарапанным лицом: хорош Парис – похититель красавиц!

За садовой оградой вдруг загудели знакомые голоса. Филипп присел и перестал плескаться.

– Я не поверю, – донесся первым голос Агенора, – чтоб мой Филипп без всякого повода бросился на твою дочь.

– А я говорю: он бросился на нее, утащил к морю! Я не хочу видеть твоего скифа возле моего дома!

Агенор настаивал на своем.

– Ничего с женщинами не происходит без их согласия. Если бы много лет назад наглая дикарка не навязалась на мою голову, мы бы сейчас не ссорились…

– Хорош же ты мужчина, если она взяла тебя помимо твоей воли!

– Она была красива. Покрасивей твоей дочери, которая… Теперь я уверен: твоя Иренион сама уговорила моего сына похитить ее.

– Оставь мою дочь в покое. Возможно, все случилось не без ее согласия. Но прошу тебя, сосед, удали на время своего сына. Они скоро забудут друг друга, – молил Аристоник.

Филипп услышал неожиданный смешок.

– А зачем им забывать друг друга? – весело возразил Агенор. – Ты сам говоришь, что девушка была не прочь. Мы соседи, хорошо знаем друг друга, поженить их – и все!

Голос Аристоника пресекся.

– Неужели ты… ты… думаешь, что дитя архонта Аристоника, эллинка с ног до головы, станет женой полускифа? – запальчиво возразил он. – Если закон о запрете смешанных браков восстановят, твой сын – незаконнорожденный, а моя дочь – наложница его, мать внебрачных детей… Ты забыл об этом?

– Если этого боишься, присматривай лучше за Иренион. Я за сыном смотреть не буду! – сердито отрезал Агенор.

Филипп сидел у бассейна ошеломленный. Его больше всего поразило, что Иренион к нему неравнодушна. Будь он более решительным, доведи до конца вчерашний свой поступок, они виделись бы каждый день. Она стала бы его женой!

* * *

Филипп проснулся и увидел мачеху. Было еще темно.

– Вставай! Не умеешь жить среди эллинов, отправишься к своим скифам.

Это его взорвало.

– Уеду! Стану скифским царем, сожгу и Херсонес, и тебя, – вскочил он с ложа.

Клеомена помчалась к Агенору. Она бурно жаловалась на пасынка, но ответных слов юноша не расслышал.

Агенор встретил Филиппа почти торжественно. В душе он гордился, что его первенец замешан в любовную историю с самой красивой девушкой Херсонеса. На пирах в Стое Агенор расскажет всем, что влюбленные хотели бежать, но он помешал. Он не намерен женить своего первенца на девушке, которая сама вешается на шею. К тому же Аристоник скоро обанкротится. Семья живет расточительно, не по карману…

– Вот ты уже и взрослый, – начал Агенор своим излюбленным декламаторским тоном. – В твои годы на ладье, груженной хиосской мастикой, египетским льном и винами Родоса, я уже бороздил крутые хребты вечно пустынного соленого моря. Выменивал товары на меха, мед, коней и рабов. Я и по суше бродил…

Агенор утомился от собственного красноречия, отхлебнул вина и продолжал уже обычным тоном:

– Ираклий снарядил караван – ленты, бисер, зеркальца, египетские дешевые ткани, – отправляйся в Скифию, сын мой. Дорогих товаров эти ско… – он поправился, – скифы не покупают, но на разноцветье набрасываются. От них забирай меха, коней и рабов. Ираклий поедет с тобой. Он опытен и предан. Старик родился в доме моего отца. Раб, рожденный в доме, не имеет цены. Никогда не продавай тех, кто родился в твоем доме. – И неожиданно почти лукаво подмигнул: – Будет у тебя дом, сын. Придет время, найдем тебе невесту, а пока… – Он поднялся, привлек к себе Филиппа и закончил так же торжественно, как и начал: – Пора тебе, сын мой, приумножать приобретенное отцом твоим.

X

Над выгоревшей степью струился раскаленный воздух. Горы вдали казались маревом. Разбросанные по солончакам неподвижные лиманы зыбились синью. Вокруг них широкой каймой блестела соль.

Ираклий привычно трясся в седле и терпеливо объяснял, что хорошую шкуру выгодней сперва забраковать. Покупать следует словно нехотя, снисходя к нужде продающего. Пусть молодой господин присматривается.

– А я и не собираюсь возиться с этой дрянью! – Филипп пренебрежительно махнул хлыстом в сторону каравана. – Еду в гости к царю Гиксию – моему деду!

Ираклий нахохлился, точно старый коршун. Всю жизнь он верил, что торговля – самое разумное занятие, а Гермес – покровитель купцов, ремесленников и плутов – величайший из богов.

– Твой бог – Гермес, мой – Арес, бог воинов. Ты и мой отец всю жизнь ищете богатство, я всю жизнь буду искать… – Филипп запнулся: он еще не знал, чего будет искать всю жизнь.

Соплеменники Гиксия, покинув примеотийские степи, кочевали на северо-западе Тавриды. Скифы спешили до зимних дождей собрать как можно больше соли.

Внука Гиксий принял с царскими почестями. Устроили скачки. Ракса ни на миг не отходила от двоюродного брага. Она предупреждала каждое его желание, заглядывая в глаза, сама прислуживала за едой. Первые дни Филипп смущался, но вскоре привык к поклонению и даже иногда покрикивал на девушку. Ракса не обижалась.

Вечерами он часто играл на кифаре. Она садилась у его ног и озарения я отблесками костра, словно врастала в землю: ни звука, ни малейшего движения…

– Ракса, – смягчался Филипп, – ты хорошая, я не буду обижать тебя, прости меня.

Он начинал свыкаться с обычаями вольного скифского племени. Здесь все свободны и все трудятся. Ракса – царевна, а сама доит кобылиц, заквашивает и готовит кумыс. Он – сын простого купца, но с детства привык ко всему готовому: рабы варили ему пищу, стирали одежду, топили зимний очаг. Труд создан не для свободнорожденного. Так говорили ему и дома, и в гимнасии. Война, искусство, торговля, науки – вот занятия, достойные истинного эллина! «Эллины превратили себя а богов, все другие для них – варвары, хорошо ли это? – думал про себя Филипп. – Разве среди скифов, победителей Дария, не было великих воинов? А Савмак? Он сражался против рабства. Все люди для него были равны…» С такими мыслями Филипп часами бродил по стойбищу, наблюдал чужую жизнь: скифские женщины в длиннополых, теплых, несмотря на зной, одеяниях, прикрытых сверху такими же длинными накидками, доили кобылиц, носили молоко в деревянных сосудах, потом сливали его в кожаные бурдюки; толкли в каменных ступах просо, выменянное у соседних племен на соль и рыбу, пекли в золе заквашенные на кумысе лепешки. Девушки вышивали свои длиннополые наряды причудливым орнаментом. В жару они ходили полунагие, а ребятишки носились вокруг телег совсем голые, путались у ног взрослых, но никто не гнал их от себя.

По ночам вернувшиеся из походов воины шумно пировали.

Филиппу такая жизнь казалась странной, но он не осуждал ее – гордые, смелые люди, они живут по законам своих предков; ему ли, не державшему в руках боевого меча, поучать их? Он был недоволен собой и не мог понять причины этого недовольства. Иренион? Ну да, конечно, Иренион, он влюблен, он тоскует по ней… Верный указаниям Агенора, Ираклий не спешил с распродажей товаров. О скором отъезде не приходилось и думать. Юноша становился мрачным и раздражительным.

Ракса заметила его тоску и как-то вечером, робкая, с опущенными глазами, приблизилась к нему и пригласила проехаться к заливу – там, на прибрежном вереске, они всю ночь будут пасти коней. К ее радости, Филипп ожил и сразу же согласился.

Степь, залитая призрачным светом луны, подступала к самому морю. Вода придавала лунному отражению ясный, необычайно чистый оттенок. Казалось, огромное серебряное блюдо брошено в море, плывет, плещется, никак не утонет. Ракса кончила купать коней и прилегла на песок.

– Ты устал? – заботливо спросила она.

– Нет.

Юноше не хотелось разговаривать. Мерный ритм волн, запах степи, свет бледнеющей луны навевали мечтательность… «Да, нас разлучили. Но она могла бы полюбить меня, могла…» – шептал он про себя.

– О чем ты думаешь? – Ракса поднялась на локти, тревожно заглянула ему в лицо. – О ней? – И вдруг, будто решившись на что-то отчаянное, порывисто обняла юношу, прильнула ртом к его губам и, оторвавшись от них, жарко прошептала: – Не надо о ней думать…

* * *

На заре стало холодно. Море, розовое и дымное, молчало. Ракса еще спала. Филипп осторожно вытащил из-под ее головы затекшую руку. Он с жалостью рассматривал круглое, разрумянившееся лицо скифской царевны. Зачем она не Иренион?

Почувствовав взгляд любимого, девушка открыла зеленоватые глаза и потянулась к нему. Филипп вскочил, помог ей встать. Взявшись за руки, они пошли к лошадям.

В утренней дымке появился силуэт скачущего всадника. Он быстро приближался… «Ираклий!» – удивился юноша. А тот закричал еще издали:

– Господин! Хозяин прислал гонца. Тебе спешно ехать домой.

– Домой? – Филипп подскочил на месте. – Ираклий, я подарю тебе что хочешь! – И бросился к коню.

Уже в седле он оглянулся. Ракса стояла неподвижно. В руке ее безжизненно свисала уздечка. «О боги, – снова подумал Филипп, – почему она не она?»

…Тамор вспомнила о Филиппе. В дом Агенора из Синопы, столицы Понтийского царства, прибыл гонец. Его госпожа послала за сыном. Муж госпожи, благородный Люций Аттий Лабиен, – отпрыск старинного славного римского рода. Он находится сейчас в изгнании, но сохранил все свои сокровища и пользуется большим почетом у Митридата-Солнца, царя Понта. Благородный Люций любит свою супругу больше жизни и ни и чем ей не отказывает. Госпожа тоскует по ребенку. Ее супруг купил и снарядил быстроходную бирему, чтобы привезти малютку к его матери. Гонец изогнулся в почтительном поклоне: он надеется, что Агенор не враг своему сыну…

– Нет, нет, что ты, добрый человек, – поспешно отозвался купец – мальчуган немного прихворнул. Я отправил его подышать степным воздухом к отцу госпожи, к его родному деду. Я конечно, отпущу его к твоей благородной госпоже!

Никий первым обнял брата, встретив его еще на улице. За Никием, забыв накинуть покрывало, как пристойно благородной эллинке, выбежала Клеомена.

– Ненаглядный мой! – закричала она. – Мать вспомнила о тебе, но ты не забывай и обо мне: я всегда, всегда тебя любила!..

Глава вторая
Аридем

I

Спальня рабов – низкая, с двойными нарами. В закопченных каменных корытцах – языки пламени, желтые, окруженные кольцами, поминутно вздрагивают, мечутся от людского дыхания и испарений.

На верхних нарах, пристроившись у самого светильника, молодой пергамец, осторожно расправляя рваные края папируса, с трудом разбирает какие-то стертые письмена.

А внизу, у каменного столба, врытого в землю, рабы играют в кости.

Весельчак Ир, уютно расположившись у очага, пищит на маленькой глиняной свирели.

Никто не заметил, как в спальню вошел Кадм. Он степенно шагал между нарами и бормотал:

– Кир и Адис – вчера чистили, Абель и Балдар позавчера чистили… – Его взгляд остановился на читающем: – Аридем! Эй, Аридем!

Раб, склоненный над клочками папируса, не шелохнулся.

– Эй, пергамец! Ты оглох, что ли? Твоя очередь чистить колодцы!

– Сейчас, – оторвался юноша от папируса.

Он снял со стены веревки с нанизанными на них железными когтями, не спеша смотал вокруг кисти и кивнул:

– Пошли, Ир!

Ночь, звездная и прохладная, обдала их свежестью. Было тихо и ясно. Каменистая сирийская земля звенела под ногами. Во тьме чуть слышно журчали невидимые оросительные каналы. Аридем шел широко, размашисто, длинный, тонкий Ир торопливо семенил за ним короткими шагами.

Вот и колодец у перекрестка. Ир зябко повел плечами.

– Ладно, – Аридем обмотал себя веревкой и кинул свободный конец Иру, – я полезу…

– Ты в тот раз чистил, – запротестовал Ир, – теперь моя очередь!

– Держи крепче, – отозвался Аридем, укрепив на ногах железные когти и ныряя в темноту.

Ир вытягивал бадью за бадьей, полные ила и гниющей грязи, отворачивался, чтоб не – задохнуться от зловония. Наконец показалась полупустая бадья. Выплеснув ее, Ир уперся пятками в землю и стал тянуть веревку.

Через несколько мгновений показался Аридем. Его голова, одежда – все было покрыто скользкой зловонной жижей.

Выбравшись из колодца, Аридем, пошатываясь, сделал несколько шагов и упал. Ир схватил кувшин и метнулся к соседнему каналу, принес свежей воды и вылил на товарища. Аридем очнулся и с трудом приподнялся на локте:

– Еще три колодца на нашей шее!

– Теперь спущусь я, – робко предложил Ир.

– Чтоб я тебя дохлого вытянул?! Ты же не выдержишь, – Аридем встал. – Пошли!

Ир поспешно затрусил за другом.

– Не обижайся, что я твой подарок не передал. Наверное, скучаешь об Арсиное?

– Нет! – Аридем провел рукой по влажным волосам. – Не нужна она мне. Не нужна ее любовь за подарки.

– Найди настоящую! – Ир меланхолично свистнул.

– Когда-нибудь найду. – Аридем задумчиво поглядел в темную даль. – Я часто думаю о моей матери… Любила же она моего отца всю жизнь, а видела миг!

– Ты его помнишь?

– Нет. Знаю только, что его звали, как и меня, – Аридем. Мать встретилась с ним случайно. Может быть, он не назвал ей свое истинное имя… Ир, а что если мой отец не Аридем? – Юноша вдруг остановился, закинул голову и, словно пораженный какой-то догадкой, долго смотрел в звездное небо.

Ир настороженно следил за товарищем.

– Если его звали не Аридем, а… как же? – живо переспросил Ир, почему-то оглядываясь.

– Молчи! Молчи! Ведь говорят же, рассказывают те, кто были с ним в последней битве… – Аридем от волнения схватил руку товарища. – Труп Аристоника, последнего царя Пергама, никто не нашел… Не мог же вознестись он на Олимп! Никто не знает о судьбе его сына, о его внуках…

– Ах! – подскочил Ир. – Буду нем как рыба. А если и Нисса не твоя мать? Если тебя подкинули? Если она только кормилица?!

– Не знаю. Пошли! – Аридем ускорил шаг. Потом снова остановился, тихо предупредил: – Только – никому…

– Да что я? Что мне, жить надоело? – Ир осторожно коснулся руки друга. – Я твой раб, Аридем!

Аридем, остановившись, сурово ответил:

– Рабы мне не нужны, нужны друзья.