Текст книги "Скиф"
Автор книги: Иван Ботвинник
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)
– Где волчонок? Сестра, я тебя спрашиваю, где волчонок?
– Девочка пошла за водой.
– Не за водой, а на свидание! Она же обула туфельки с бубенчиками! Ты плохо смотришь за дочкой, сестра!
– Господин мой…
– Я не господин. Я твой раб! До пятого десятка дожил, а все еще не женат! Не на что жену купить! Живу без ласки, без присмотра!
– Господин мой, – робко повторила Айли, – разве мои руки не служат тебе? Разве я о тебе не забочусь?
– День и ночь я тружусь у горна, чтоб прокормить тебя и маленького волка! А что не съест маленький волк, забирают большие волки! Потаскушка Анастазия ради своих любовников-римлян всех разорила! А теперь Пергамец для своих солдат последнее выкачивает. Разве иноземец будет щадить чужой народ? Подати! Налоги! То на починку дорог, то на кормлении посла, то на разбивку царского сада. – Абис ожесточенно сплюнул. – Зачем пускаешь дочь часами стоять у колодца с этим Ютурном, а? Знаешь ведь, из волчьего племени он! Сладко поет, а тебе потом дитя баюкать! Или забыла, как честные жены сбежались, чтобы побить тебя каменьями!
Айли опустила голову.
– Отец с матерью отказались от тебя, а я, безденежный юнец, взял тебя, больную, и на плечах понес в Антиохию! – Абис выпрямился, потряс в воздухе молоточком, которым набивал узоры на лежащем перед ним панцире. – А теперь мой дом не последний, знаешь ведь…
Он с гордостью оглянулся. Низкая, широкая тахта, убранная нарядными подушечками, красовалась между двух ниш. Над тахтой полыхал всеми цветами радуги яркий ковер, увешанный отборным оружием: гибкими блестящими клинками с бирюзовыми рукоятями, с надписями на лезвиях, исполненными витой чернью, дорогие панцири, кольчуги в бронзовой и золотой насечке. На маленьких столиках, приютившихся в нишах, – изваяния крылатых собачек – куршей, щенков орлицы и божественного Пса Сириуса. Пусть забывшие совесть вельможи чтут бесстыдных греческих богов, а Сирию пахарей и бедного городского люда оберегают только родные боги – курши!
– Трудом и терпением достиг всего, сестра! И волчонок, смею сказать, одет не хуже других девиц. Кто на гулянии скажет, что наша Шефике – сирота, племянница простого оружейника? И я не хочу, чтобы волк снова осквернил мой дом!
– Он же не легионер, – тихо возразила Айли. – Он воин царя Аристоника.
– Что волк, что Пергамец! Все они – те, что шатаются по чужим странам, – разбойники! Пойду пригоню волчонка. Давай скорей палку! Где моя палка, тебя спрашиваю?
– Чего ты расходился, сосед? И зачем тебе понадобилась палка? – несколько ремесленников, с шумом сбрасывая у порога обувь, вошли в дом Абиса. – С кем это ты воюешь?
– Ах, друзья, женщины доведут! Трижды блажен тот, кто не женат и не имеет сестер!
Айли, прикрыв лицо узорным платочком, быстро расстелила посреди комнаты алое покрывало, подкинула хворосту в очаг и принялась готовить угощение. Ее тугие кусочки теста, варенные в курдючном сале, слыли самыми вкусными по всей кузнечной слободке. Пусть мужчины толкуют о делах! Ее дело попотчевать гостей-на славу!
Зоркий глаз Айли подметил среди посетителей не только соседей, оружейников и медников, но и ткачей, и даже двух башмачников, пришедших в дом Абиса с другого конца Антиохии.
Мужчины толковали о чем-то возбужденно, но не гневно. Наоборот, гости радовались. Молодой длиннорукий ткач громко рассказывал:
– Указ царя Аристоника Третьего глашатаи читали на базарной площади в торговый день, чтобы приезжие люди могли разнести весть по всей Сирии.
– И что же в этом указе? – Абис вскинул голову.
– А вот что, – ткач торжественно поднял руку. – Первое: все, кто трудится сам или со своей семьей, освобождаются от налогов, податей и других денежных поборов на два года. Второе: запрещается держать свыше десяти работников, а работники в дозволенном количестве приравниваются к сыновьям хозяина и после его смерти получают долю наследства, равную с детьми покойного.
– Теперь каждый сам себе господин! – воскликнул молодой ткач.
– Много доброго сделал Пергамец для нас, – внушительно проговорил седобородый старейшина оружейников. – А ты, Абис, хулил его!
– Я не хулил, я только говорил; жаль, что опять чужеземец! Будь он сириец, больше б веры было, а сделал он для нас немало. Шутка сказать, на два года подати отменили! – Абис развязал пояс и достал деньгу. – На, друг!
Он протянул молодому ткачу монету. На ней были вычеканены с одной стороны олень – герб Сирии, с другой – профиль царя Аристоника Третьего.
– Ты тут самый молодой. Сходи-ка к соседу Шакиру за добрым вином! Отныне эти деньги не станут уплывать в бездонный карман сборщика податей, а будут приносить в наши дома жирного барашка, пшеничные лепешки да сладкое винцо! – Абис, смеясь, подкинул монетку. – А! Ну, что ты скажешь? Кто такой Аристоник Третий – робкий олень или царь?
Монетка, зазвенев, упала на стол.
– Царь! – обрадованно закричал молодой ткач. – Погляди, Абис, упала царской стороной!
На бронзовом поле монетки четко вырисовывалась немного запрокинутая вверх голова Аристоника Третьего в легком македонском шлеме.
– Царь Пергама Аристоник Третий, – с трудом разобрал надпись старейшина.
– Плохо, что на сирийских деньгах слова греческие, – вздохнул Абис, – зато денежки, по милости царя Аристоника, наши! Много уже сделал он для нас. И еще больше сделает…
– Если не свернут ему шею, – выразительно поджал губы молчавший до сих пор ковровщик.
– А чтобы такие, как ты, не свернули нашему царю шею, – Абис гневно повысил голос, – мы сами снимем с таких, как ты, головы! Какой вред нанес тебе царь Аристоник, что ты каркаешь на него, как ворон?
Ковровщик печально хмыкнул:
– Какой вред? Прогнали царей-сирийцев – и ни одного ковра не могу продать.
Сапожник согласился с ним:
– Хороший товар редко берут.
– Может быть, ты свои шлепанцы с гнилой подошвой называешь хорошим товаром? – усмехнулся старый оружейник. – А вот мой товар, добрые клинки и панцири, с руками хватают!
– Довольно мы ковали мечи, чтобы ими рубили наши же головы. – Абис встал и воздел руки. – Друзья! Выкуем меч и для нашего защитника! Панцирь изготовлю я!
– Я выкую меч! – Высокий юноша вдохновенно взмахнул рукой, точно разя воображаемого противника еще не созданным оружием.
– Не забудь и поножи, и налокотники, и кованый пояс! – заботливо вставил Абис.
– Каждый внесет свою лепту, – старейшина поднялся и, прощаясь, крепко сжал обеими руками руку Абиса. – Я рад, что ты с нами!
После ухода гостей Айли, убрав недоеденное кушанье, свернула алое покрывало и разостлала скромную, сурового холста скатерку, на которую поставила мисочку с чечевицей.
– Где волчонок? – уже совсем миролюбиво спросил Абис, опуская ложку в ароматную похлебку.
В глубине комнаты шевельнулся занавес, и стройная девочка лет пятнадцати скользнула вдоль стены.
– Дядя, я давно дома!
– Хм, – Абис поднес ложку ко рту, – значит, ты слышала, о чем толковали мастера?
– Да, дядя, я поняла: царь Аристоник Третий великодушен и мудр. Теперь, по его воле, легионеры-италики могут жениться на наших девушках!
– О боги! – Абис расхохотался. – И это все, что ты запомнила из деяний царя Аристоника! – Внезапно насупившись, он отрезал:
– Выбрось из головы! Волка тебе не видать!
IVФилипп научился работать. Он вставал до зари. Дни проходили в трудах: формирование отрядов, обучение солдат, разъезды с царем по пригородным селам. Он старался вникать в жизнь сирийцев, научился понимать их язык и немного объясняться. Ему уже не казались ничтожными заботы о качестве муки на городском базаре и судьба сыновей нищей старухи.
По вечерам он писал восторженные донесения Митридату. Письма к Армелаю вкладывал в официальные отчеты. Армелай отвечал длинными ласковыми посланиями. Подробно объяснял Филиппу, как испытать воина, еще не бывшего в бою, приучить его к строю, лишениям и тяжестям походной жизни.
Обучать военному искусству разношерстную массу повстанцев было нелегко. Филипп приблизил к себе молодого италика Ютурна. Они были ровесники, но за спиной Ютурна лежало немало пройденных путей. Его отца, участника восстания самнитов, распяли на Аппиевой дороге. В Италии у Ютурна остались мать и маленькая сестренка. Он ничего не знал о них.
Письма и почтовые голуби существовали не для рабов.
Три года назад за непокорный нрав хозяин продал Ютурна в Египет. В Александрии на рынке рабов юноша попал в руки владельца нубийских алмазных копей. Работал под землей. Это был сущий ад: вечная духота, острая, ранящая пыль. За полгода он ни разу не видел солнца. Чтоб рабы не убежали, их никогда не расковывали. Кандалы натирали раны. В ранах копошились маленькие белые черви. Человек в конце концов пожирался ими заживо…
Ютурну удалось бежать: он был очень силен – гнул на груди железные брусья. Услыхав, что царь Аристоник Третий освобождает рабов, он пробрался в Сирию.
Несмотря на перенесенные невзгоды, Ютурн не озлобился, всегда бывал приветлив и весел. Филиппа он запомнил с первого раза. Ему понравилось, что понтийский легат чисто говорит по-римски и не кичится своим высоким званием. Их знакомство началось довольно необычно. Воины отдыхали. Филипп прилег на пригорок.
– Господин, – молодой синеглазый силач просительно вытянул к нему руки, – я слышал, ты говорил по-римски…
– А ты из Италии? – привстал Филипп и улыбнулся: ему было приятно смотреть на синеглазого красавца воина.
– Да, господин. Мое имя Ютурн. Я самнит. Я один тут. Есть италики, но они все латиняне или вольски. А самнитов нет, – он вынул из-за пояса таблички, покрытые воском, костяную палочку. – Напиши мне письмо, добрый господин!
– Кому?
– Господин, – смущенно проговорил Ютурн. – Ты молод, как и я. Есть одна девушка… Она живет в предместье. Дочь римского солдата и здешней женщины. Я ее люблю. Напиши ей стихами, господин.
Сын Тамор едва сдержался от смеха. Он тут же начертал на табличке галантные стишки о розах и звездах, о звездных глазах и сердечных муках. Молодому самниту затрепанный мадригал показался перлом. Ютурн медленно, по складам перечитал его и с восхищением повторял:
– Все так, все так, как у меня, господин! Спасибо, я никогда не забуду тебя.
На маневрах Ютурн был переводчиком и неизменным этером легата. Ловкий, быстрый, он умело командовал своими воинами и не хуже понтийских таксиархов владел мечом. Филипп решил просить царя назначить Ютурна начальником когорты из трехсот воинов.
Поклонник римского военного искусства, он формировал отряды на италийский лад. Дело шло успешно. Мелькали дни, и буйные ватаги становились железными когортами.
Помня, как его самого обучали, Филипп устраивал ночные сборы. При свете факелов ржание коней, звуки боевых труб придавали гелиотам особую воинственность.
Восход встречали в поле. С первыми лучами склоняли оружие и славили Солнце Непобедимое. Пока шло моление, Филипп стоял на холме и задумчиво глядел вдаль. Он с каждым днем все больше и больше привязывался к этим храбрым простодушным людям. Господа не считают их равными, а разве чистокровные эллины – Алкей, Полидевк, Иренион – считали его равным себе? Даже в Понтийском царстве, где людей не делили на эллинов и варваров, где сам Митридат в глазах греков являлся варваром Востока, – даже там Филипп не был равен своим сверстникам. Сын гетеры, он должен был постоянно помнить позор своей матери и быть благодарным, если его в глаза не назовут незаконнорожденным. Незаконнорожденный? А почему? Разве боги не благословляют любое зачатие?
– Они слишком долго молятся, – подъехавший Аридем нагнул голову. – Боги услышали молитву. Пора…
Филипп не сразу вышел из задумчивости.
– Ах да, государь, ты прав: пора! – повторил он и подал знак. Воины быстро построились по когортам.
– У меня до сих пор нет ни одной фаланги, – пригибаясь в седле, вздохнул Аридем.
– А ты уверен, государь, что фаланга нам нужна? – спросил Филипп.
– Фаланга непобедима! – уверенно бросил Пергамец.
– Была когда-то! Фаланга с ее сарисами[20]20
Сариса – длинное (до 5–6 м) македонское копье.
[Закрыть] на шесть рядов хороша против плохо обученной восточной конницы. Но римские легионеры при первом же натиске врежутся в нее и опрокинут. Фаланга неповоротлива, государь!
– Так думает Армелай? – спросил Аридем.
– Так думают римляне, государь, – Филипп глядел ему прямо в глаза. – Они проверили это. Под Пидной царь македонский Персей со всеми своими непобедимыми фалангами был наголову разбит легионами Рима. Аристоник Пергамский тоже против римлян выставлял фалангу – и он… «Если владыка Сирии действительно внук Аристоника Пергамского, он не снесет этого намека, хоть бровью дрогнет», – подумал сын Тамор. Но Пергамец спокойно ответил:
– Ты прав: что проверено жизнью, то бесспорно. Расскажи об этом моим полководцам.
Однако сирийские военачальники и понтийские таксиархи, собравшиеся вокруг Филиппа, не сразу согласились с его доводами против фаланги.
– Ты преувеличиваешь неуязвимость римлян, – возразил Тирезий, старый раб с покалеченной на галерах ногой, – насильник не может быть непобедимым.
– Однако римлян еще никто не называл трусами! – выкрикнул Ютурн. – Уже сто лет римские легионы непобедимы!
Аридем живо обернулся.
– Это мой этер, – извинился Филипп. – Он повторил мои слова: Рим можно ненавидеть, но учиться у него нужно.
– Все равно, – внушительно заметил Аридем, – когда старик говорит, юноша внемлет.
– Он не знает наших обычаев… Он самнит.
– А сражается против Рима? – поддел Тирезий.
– Я ненавижу рабство, – Ютурн блеснул ярко-синими глазами, – но мою родину я не позволю унижать.
– Успокойтесь, друзья, – Аридем положил на плечо Ютурна руку. – Учись уважать старших. А ты, Тирезий, не оскорбляй родных богов твоих товарищей.
Приступили к учениям.
Тирезий некоторое время шел рядом с Филиппом.
– Я грек, как и ты, – глухо сказал искалеченный воин, – и ненавижу римских волков. Я родился в Афинах и всю жизнь был рабом. Целыми днями я дробил белый мрамор для своего хозяина и шлифовал для него плиты – он был искусным зодчим. Каменная пыль слепила меня. Зубы мои выкрошились до времени… Но, придя домой, я знал отраду. У меня была жена, малютки – хозяин не мешал нам жить. Пришли римские солдаты. Зодчего убили. Дом, где я родился и вырос, сожгли. Мои дочери, все трое, отданы на торг позора. Моя жена умерла в римских эргастулах. Там работают от зари до зари, а ночи проводят в сарае под замком. Воды и хлеба дают столько, сколько найдет нужным надсмотрщик – вилик. Я убил вилика, замучившего мою жену, и был заточен в трюме биремы. – Тирезий откинул капюшон плаща. Лысую розовую голову пересекал узкий белый шрам. – Мне трудно любить римлян, – повторил он.
VПосле купания тело испытывало приятную истому. Не хотелось ни двигаться, ни думать.
Аридем лежал в траве и лениво следил за Филиппом, пытавшимся сорвать с дерева глянцевитый лист магнолии. Он вытягивался, становился на цыпочки и, наконец, прыгнув, добыл желаемый трофей. Лег рядом, достал из-за пояса костяную палочку и начал чертить на легком восковом налете листочка какие-то письмена.
– Что ты делаешь? – улыбнулся Аридем.
– У понтийцев обычай: на этих листьях пишут дорогое имя и отсылают любимой. – Филипп смущенно потрогал края листочка. – У меня сейчас нет любимой, но матери будет приятно мое внимание.
– Ты у нее один?
– Один…
– Бедная старушка! – с неожиданной ласковостью проговорил Аридем.
Филипп рассмеялся:
– Моя мать не захотела бы услышать этих слов…
– Она – молода? И отец у тебя еще жив?
– Жив, – нехотя отозвался Филипп. – Не знаю…
– Он покинул твою мать? – все с тем же участием продолжал расспрашивать Аридем.
Филипп вызывающе вскинул голову:
– Моя мать не из тех женщин, которых бросают. Она сама любого бросит. Она отвергла любовь самого Митридата! Как щенка выгнала из своей спальни!
– Честных и добродетельных женщин боятся даже цари, – одобрительно улыбнулся Аридем.
– Она красивая, а это гораздо важнее, – веско возразил Филипп, доставая платочек и бережно завертывая в него лист магнолии. – Добродетельны только те, которых никто не желает. Разве я не прав, государь?
Брови Аридема удивленно взметнулись.
– Ты еще мальчишка, а уже перестал понимать, что похвально, а что постыдно.
– Постыдно обидеть слабого, предать друга, присвоить чужое, а восхищаться красивой женщиной не постыдно! – горячо возразил Филипп.
Разговор неожиданно прервался. В глубине сада послышались голоса и бряцание оружия. Подошедший часовой доложил, что мастера Антиохии просят допустить их поклониться Солнцу Сирии…
Аридем встал.
– Веди их.
В темных доспехах, спокойные и суровые, на главной дворцовой дорожке показались оружейники Антиохии. Они шли в сопровождении воинов и царских этеров. Впереди – старейшина. Он нес на подушке шлем. За ним, прикрывшись сияющим панцирем и щитом, на котором горный олень – джейран Сирии вздымал на рога худую волчицу Италии с разверстой пастью, немного боком, но важно и торжественно двигался Абис. Третьим с обнаженным, увитым миртами мечом следовал гордый оказанным ему доверием молодой оружейник. Шествие замыкали подмастерья, несущие поножи, налокотники и кованый пояс.
– Я не желаю тебе, владыка, лавров, обагренных неповинной кровью, – произнес юноша, протягивая царю меч. – Я увенчал твое оружие миртами. Ты – защитник бедных!
Аридем взял меч.
– Спасибо. Прекрасный клинок! И слова хорошие ты вырезал: «Свобода или смерть».
– Вся Сирия повторяет эти слова, Солнце! Я умею не только ковать, но и знаю, для кого кую, – отозвался молодой оружейник.
– Свобода или смерть! – Аридем повернулся к своим этерам. – Это – наш жребий.
– Лучше смерть в бою, – отозвался Тирезий, – чем крест или заточение в трюме биремы.
– А еще лучше победа в бою! – поправил его Аридем. – Препояшь меня, друг! – передал он меч Филиппу.
Тот, преклонив колено, с готовностью приступая к обряду.
Вдруг из толпы подмастерьев кто-то метнулся:
– Солнце! Прикажи моим родным не делать меня несчастной!
Молоденькая девушка, вся трепеща, бросилась к ногам Аридема.
– А разве есть на свете отец и мать, что хотят видеть своего ребенка несчастным? – быстро наклонился он и поднял с земли девушку. – Успокойся, дитя!
– Разреши мне выйти замуж за твоего полководца Ютурна! Мы любим друг друга!
Шефике подняла чуть тронутое розовым загаром личико, полыхнула в сторону синим отчаявшимся взглядом и попыталась снова упасть к ногам царя.
– А я и не знал, что Ютурн уже полководец. Позвать сюда негодника!
Ютурн, упорно глядя в землю, остановился в нескольких шагах от вождя гелиотов и отдал военный салют.
– Каким отрядом ты командуешь? – осведомился Аридем, поворачивая к нему девушку. Самнит молчал. – Или она солгала? Ты… не военачальник? – Аридем с нежностью коснулся волос девушки. – Отвечай. Она краснеет.
Ютурн, не поднимая головы, сердито сопел.
– Женщины бестолковы, государь, – наконец разомкнул он рот. – Я ей только сказал, что понтийский легат… обещал, а она…
Аридем повернулся к Филиппу.
– Обещание надо держать! Ютурн назначается таксиархом, – и легонько толкнул к нему девушку. – Бери свою невесту! Славному воину никто не откажет в счастье.
Ютурн и улыбался и хмурился, обнимая прильнувшую к нему Шефике.
– Свадьба после победы, государь! – взволнованно проговорил он и повернулся к Абису. – Дядя…
Старый оружейник безнадежно махнул рукой. Аудиенция закончилась. Филипп осторожно расстегивал ремни на панцире царя. Аридем прислонился к старой магнолии. Дерево цвело, и гигантские белые цветы одурманивающе пахли.
– Знаешь что, – услышал Филипп, голос Аридема звучал непривычно взволнованно, – глядя на эту девушку, я пожалел, что юность моя прошла бесследно.
Филипп удивился:
– Ты же еще молод, государь!
– Страдания старят сердце больше, чем годы, гораздо больше, – грустно проговорил Аридем.
VIВечером он задержал Филиппа:
– Останься разделить мой хлеб.
Стол был простой – вино, козий сыр, плоды. Поужинав, долго молчали. Филипп потянулся к кифаре, но, перехватив взгляд Аридема, оттолкнул инструмент и снисходительно усмехнулся:
– Я забыл: ты не любишь музыку…
Аридем тихо начал:
– Ты уже несколько месяцев живешь среди нас, и, если ты искренен, я заметил, ты успел полюбить гелиотов. Тирезий хвалит тебя, а заслужить его благосклонность нелегко. Несчастья сделали его недоверчивым, и все-таки он говорит о тебе хорошо. Ты веришь в моих людей?
– Государь, – смутился Филипп, – я много думал о них…
– «Раб еще в утробе матери заражен трусостью, лукавством, лживостью и ленью. Он низок по природе», – и это, кажется, мудрейший Платон сказал? – Аридем положил обе руки на плечи Филиппа. – Отвечай мне без лукавства, не думая о том, чему тебя с детства учили: твой друг Ютурн, старик Тирезий, я – мы подлы, лукавы, трусливы?
– Нет! – Филипп покраснел. – Ютурн храбрей меня, Тирезий добр ко мне. О тебе, государь, не может быть и речи…
– И ты не хотел бы, чтоб твои новые друзья попали снова в рабство?
– Нет, нет! – воскликнул Филипп.
– Но ведь, следуя законам Платона, освободивший чужого раба – вор. Я – вор? Ты, помогающий мне, – вор?
Филипп молчал.
– Я не понимаю тебя, – наконец нерешительно проговорил он. – Ты хочешь испытать меня, верю ли я…
– Что я внук Аристоника? – усмехнулся Аридем. Он подошел к стенной мозаике, изображавшей вождя гелиополитов, и поднял светильник. Отсвет упал на его четкий профиль. Сходство между тем и другим было поразительным. Филипп окончательно смутился.
Пламя светильника, вспыхнув, погасло. В окне показался полный месяц. Аридем, шагнув, заслонил его головою.
– Считай меня безумцем, – продолжал он, – но я верю тебе, я доверяю тебе свои тайны: под каким угодно именем я пойду и на римлян, и на царей Востока против всех, кто хочет видеть нас рабами. Я мечом укреплю свободу. И я хочу, чтоб ты… был моим другом, – неожиданно закончил он, протягивая руку молодому скифу.
– Государь, я не изменю тебе! – с чувством воскликнул Филипп, преклоняя колени перед Аридемом.
