Текст книги "Фирсов Русские флотоводцы"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Прощаясь, английский капитан пригласил Истомина в гости, и с тех пор, пока «Ласточка» находилась в Афинах, они постоянно общались.

За время пребывания в Средиземном море, В. Истомин не раз бывал со шхуной на Мальте, в Адриатике, избороздил греческий Архипелаг.

Зимой 1840 года «Ласточка» возвратилась в Севастополь, и вскоре ее экипаж включился в подготовку к очередной десантной операции на Кавказ. Уже в марте 1840 года «Ласточка» в составе эскадры контр-адмирала Станюковича, погрузив часть десанта, отправилась в Феодосию. В десантной операции у Туапсе шхуне «Ласточка» предписывалось действовать на левом фланге десанта. Участвовал в высадке десанта 20 мая и брат В. Истомина, адъютант Лазарева, Гвардейского экипажа капитан-лейтенант Константин Истомин. Десантная операция прошла успешно, на берег было высажено 9000 человек с артиллерией, боезапасами, провизией.

На шхуне «Ласточка» износились паруса, и ее отправили в Николаев обновить снаряжение.

Лазарев, скупой на похвалу, по достоинству оценил службу В. Истомина, вскоре посылает рапорт Меншикову о повышении в должности и звании.

«Лейтенанта В. Истомина, в. с-тъ непременно произвели бы сами, если бы увидели возвращение в зимнее время шхуну «Ласточку»; описываемые мне в партикулярном письме Катакази отзывы о ней англичан и французов, командовавших военными судами в Архипелаге, и в особенности флота капитана Лайонса, возвышают честь российского флота за границей... Истомин восьмой год как служит лейтенантом и 13 лет – офицером, я намерен представить в. се ти о назначении его командиром на имеющей зало-житься послезавтра корвет и в таком случае чин ка-питапа-лейтепаита очень соответствовал бы таковому командованию. Познания его и заботливость по службе доставят флоту отличнейший корвет».

В июле 1840 года Истомин произведен в капитан-лейтенанты и назначен командиром корвета «Андромаха».

Две кампании «Андромаха» с перерывами на ремонт и отдых экипажам крейсировала в Абхазской экспедиции у берегов Кавказа. Турецкие контрабандисты в эту пору присмирели, не решались действовать в открытую, использовали непогоду и темными ночами под берегом иногда ускользали от дозоров. Вовсе прекратили свои визиты английские лазутчики, так как Лазарев решительно пленил их суда без оглядки на Петербург. Другое дело, что на побережье горцы продолжали частыми набегами на укрепления наносить иногда значительный урон войскам. Тогда армейские начальники обращались за помощью к морякам.

В 1844 году корабли флота для усиления армии на Кавказе переправили через Керченский пролив пехот^ ную дивизию. С приходом нового командующего, наместника на Кавказе, генерала Воронцова, действия против горцев активизировались. Для налаживания более тесного взаимодействия с войсками Лазарев назначил В. Истомина своим представителем при ставке наместника:

– Поимейте в виду, Владимир Иванович, – наставлял Лазарев перед убытием Истомина, – Воронцов вояка стрелянный со времен Наполеона. Потому старайтесь лицом в грязь не ударить. Впрочем, вы дипломатии в Греции обучились.

Три с лишним года провел Истомин в ставке Воронцова. Приходилось ему не только обеспечивать взаимодействие войск на Кавказском побережье, но и сопровождать Воронцова на Каспий, где он начал операцию против Шамиля. Но связи с флотом Истомин не порывал, о чем свидетельствует его переписка с Лазаревым.

Лазарев благодарит Истомина за сведения о Каспийском театре, старается подбадривать его в борьбе с местными казнокрадами:

«Честность, самолюбие и деятельность, соединяясь вместе, расторгают всякие преграды, и никакая бестия против них не устоит».

Лазарев сообщал Истомину о всех важных событиях флотской жизни, о строительстве офицерского собрания, о восстановлении Морской библиотеки. Не забывает и о дружбе Истомина с Нахимовым. «Кагул» назначен в Абхазский отряд, и на нем пойдет ГГ.С. Нахимов. Может быть, вы там его увидите».

«Зимой 1848 года в Новороссийской бухте, во время жестокого урагана, бури, – Лазарев делился своими переживаниями за утраты, – выкинуло на берег корвет «Пилад», бриг «Паламед», пароход «Боец» и транспорт «Гостогай», а тендер «Струя» затонул на бриделе со всем экипажем, командиром и офицерами! Подобного ужасного случая никогда еще не было... Бедная «Струя»! Если бы он догадался отдать ночью свои цепи у бочки, то хоть и разбило бы его на берегу, но спаслись бы люди! Если ко всему этому, т.е. к ужасному этому урагану, прибавлю вам., что морозу тогда было -14°, то вы можете представить себе, в каком положении суда наши в Новороссийске находились и что они вытерпели! Многие из офицеров и нижних чинов остались с отмороженными членами!..»

Истомин в курсе всех событий на флоте. Получив от Лазарева известие о закладке новых кораблей, он отвечает: «Я был душевно рад прочесть, что взамен «Варшавы» заложен 120-пушечный корабль «Париж» и что он строится по плану «Двенадцати апостолов».

Распространяться об этом прекрасном корабле считаю излишним, но не могу не поздравить в.в. пр-во с тем, что постройкой этого нового корабля вся старая грейговская ветошь Черного моря окончательно вычеркнется из списков и что, следовательно, таких пятнадцать кораблей, какие теперь в Черном море находятся, не представит ни одна из морских держав».

Истомин еще не знает, что Лазарев уже прочит ему командовать «Парижем», а пока он участвует в схватках Кавказской войны...

За отличия в сражениях он удостаивается ордена Святой Анны II степени. В 1847 году проявляет отвагу при штурме укрепления Шамиля в Салтах, ему присваивают звание капитана 1-го ранга и назначают командиром 120-пушечного корабля «Париж». С первых шагов он приводит корабль в образцовое состояние, а выучку экипажа строит по образцу подготовки на «Двенадцати апостолах». Первую кампанию 1850 года «Париж» успешно крейсирует в Абхазской экспедиции у восточных берегов Черного моря. Возвратившись из плавания, зимой 1851 года, Истомин по просьбе Лазарева сопровождает его на лечение в Вену и находится с ним до последних дней. «В это время, – вспоминает племянник В. Истомина, – несмотря на жестокие мучения, изо дня в день увеличивающуюся слабость, Лазарев продолжал заниматься делами, заботился о родном флоте, делал распоряжения, подписывал бумаги. Дяде пришло в голову, в интересах семьи умиравшего, воспользоваться его доверием. Не говоря никому, дядя подготовил всеподданнейшее письмо на имя Государя, в котором Лазарев вручал свою семью его милостивой заботливости. Лазарев, лежа в постели, подписывал бумаги и заметил необычный формат одной из них. «Что это такое?» – спросил он. Дядя молчал. Лазарев взял бумагу, пробежал ее глазами и обратился с укором к дяде. «Как могли вы, Владимир Иванович, обмануть мое доверие? – сказал он. – Во всю жизнь я ни разу не просил ни о чем; не теперь изменять своим правилам». И он разорвал бумагу».

Истомину довелось сопровождать останки скончавшегося 11 апреля адмирала на пароходе «Владимир» до Севастополя и участвовать в похоронах своего наставника.

В кампанию 1852 года «Париж» показал отменную выучку при посещении флота Николаем I и его командира удостоили ордена Святого Владимира III степени.

Готовность Черноморского флота не зря интересовала императора. У него в предвкушении легкой победы созрела мысль о скором нападении на Турцию.

Кампания 1853 года началась в тревожных ожиданиях предстоящих военных действий. В июне, по распоряжению Корнилова с целью разведки, усиливается крейсирование у Босфора, берегов Кавказа и побережья Анатолии. Выставляется постоянное наблюдение на подходах к Севастополю со стороны моря. В начале августа начальник штаба флота Корнилов выходит в море с эскадрой кораблей, в составе которой и «Париж», и устраивает двусторонние боевые маневры с эскадрами контр-адмиралов Новосильско-го и Панфилова. Их цель – отражение внезапной атаки неприятеля на Севастополь. В сентябре «Париж» участвует в успешной переправе из Севастополя в Сухуми за короткий срок в полном составе 13-й дивизии с боевым снаряжением. Как заметил в то время историк А. Соколов: «Высажено всего привезенного на этом отряде 16 000 войск с двумя батареями, колесными обозами и 262 лошадьми. Освободившийся от своего груза флот немедленно возвратился в Севастополь.

Летописец всех флотов новейшего времени не представляет ни одного, столько обширного, особенно принимая в соображение большого числа лошадей, столько совершенного во всех подробностях, сопряженного с такими опасностями, так хорошо удавшегося примера высадки. Всякий, хоть сколько-нибудь знакомый с делом, поймет и оценит по достоинству этот прекрасный подвиг наших моряков, это торжество морского искусства, свидетельствующее распорядительность, подчиненность, рвение, силу и мужество – дающее верное, ручательство за будущие успехи в так называемых действительных делах, в сущности столько же действительных, как и настоящий подвиг, по совести говоря, стоящий доброй победы!»

Минула неделя, и Турция развязала войну против России, атаковав суда Дунайской флотилии. Еще не получив манифеста об объявлении войны с Турцией, Корнилов выходит в море с эскадрой для разведки и поиска неприятеля. Командир «Парижа» Истомин получает приказ Корнилова: «Если бы счастие нам благоприятствовало и мы бы встретили неприятеля, то с помощью Божиею офицеры и команда судов, со мной отплывающих, вполне воспользуется случаем увеличить наш. флот новыми кораблями...

Так как манифеста о войне нет, то судам нашим разрешено истреблять и брать одни только турецкие военные суда...

При могущем встретиться бое, я насчитаю нужным излагать какие-нибудь наставления: действовать соединенно, помогая друг другу, и на самое близкое расстояние – по-моему лучшая тактика».

Отделившись от эскадры на пароходе «Святой Владимир», Корнилов 5 ноября встретил турецкий пароход «Перваз-Бахри» и после ожесточенного боя взял его в плен. Эскадра Новосильского идет тем временем к эскадре Нахимова, оставляет ему два корабля и возвращается в Севастополь для ремонта и пополнения припасов. Минуло всего два дня, и эскадра Новосильского отправляется на помощь Нахимову, эскадра которого блокирует неприятеля в Синопе.

В полдень 16 ноября эскадры соединились неподалеку от Синопа, и Истомин совместно с другими командирами кораблей прибыл к старшему флагману Нахимову на «Императрицу Марию». Нахимов вызвал их «для сообщения плана атаки и нужных при этом наставлений».

Вскоре Истомину стало ясно, что Нахимов решил атаковать турок двумя колоннами. Первую поведет он сам, вторую – контр-адмирал Новосильский, который избрал флагманским кораблем «Париж». Немногим более часа пробыл Истомин на совещании и отправился на «Париж», готовить корабль к бою.

После полудня 18 ноября обе эскадры вошли в бухту, и начался бой. «Париж» и «Императрица Мария» стремительно двинулись к флагману, 44-пушечному фрегату «Ауни Аллах», под флагом Осман-паши.

Подойдя на дистанцию картечного огня от противника, русские корабли отдали якоря строго по диспозиции. Турки сосредоточили весь огонь на флагманских кораблях. Но русские канониры посылали ответные залпы без промаха. Ядра и бомбы обрушились на «Ауни Аллаха». Не выдержав натиска, Осман-паша велел отклепать якорь-цепи, и его течением понесло между боевыми линиями. Едва он поравнялся с «Парижем», как Истомин приказал весь огонь перенести на него. Изрешеченный ядрами, неуправляемый «Ауни Аллах» приткнулся к мели у береговой батареи № 6, но продолжал огрызаться.

Теперь русские флагманы завезли верпы и развернулись бортом к линии неприятеля. Турки особенно яростно обстреливали «Париж». Но флагман ответил меткими залпами, и вскоре от его бомб взорвался корвет «Гюли-Сефир», а 56-пушечный фрегат «Даминад» отброшен к берегу. После этого «Париж» перенес огонь на 62-пушечный фрегат «Низамие», где находился второй флагман турок «Гуссейн-паша». Вскоре это судно, потеряв мачты, начало дрейфовать к берегу, где потом загорелось.

Истомин, увидев, что береговая батарея № 6 прицельно бьет по «Трем Святителям», развернул «Париж» на шпринге и заставил замолчать эту батарею турок. Следом «Париж» подавил и соседнюю неприятельскую батарею № 5. Нахимов, руководя сражением, все время восхищался действиями командира «Парижа». Когда сражение уже подходило к концу, он подозвал командира «Императрицы Марии»:

– Прикажите, Петр Иванович, изъяснить командиру «Парижа» мою благодарность.

Барановский смущенно сморщил лоб.

– Павел Степанович, на мачтах нет ни единого сигнального фала, все перебиты.

Нахимов недоуменно посмотрел на него и подозвал адъютанта Острено.

– Прошу вас, Феофан Христофорович, со шлюпкой направиться на «Париж» и передать командиру лично мою благодарность.

Четверть часа спустя от левого борта флагмана отчалила шлюпка. Шестерка матросов-гребцов, бросив фуражки под банки, налегли на весла. Сидя на транце, Острено держал на корму «Парижа». Здесь, на воде, не было такого ажиотажа боя, в котором только что они находились на корабле. Непривычное затишье прерывалось лишь редкими всплесками вблизи шлюпки шального ядра, пущенного с берега или залетевшего сюда с продолжающихся сопротивляться турецких судов.

«Поднявшись на борт «Парижа» в ¹/₂ третьего часа, – записано в вахтенном журнале «Парижа», – от вице-адмирала приехал на наш корабль старший адъютант его, лейтенант Острено, и от адмирала передал нашему кораблю благодарность за хорошую пальбу».

Спустя несколько минут Нахимов распорядился прекратить бой и «сигналом повелел отойти от берега», который был объят пламенем.

«В 3 часа пальба с нашего корабля окончена», – появилась запись в вахтенном журнале «Парижа».

Турецкая эскадра была разгромлена полностью и уничтожена.

«Нельзя было налюбоваться прекрасными и хладнокровно рассчитанными действиями командира корабля «Париж», – доносил Нахимов в отчете о сражении.

26 ноября В. Истомин был произведен в контр-адмиралы, то есть, по сути, объявлен младшим флагманом. Но развернувшиеся события уготовили ему роль предводителя экипажей кораблей на суше.

В феврале 1854 года англо-французская эскадра вошла в Черное море, и спустя месяц Англия и Франция объявили войну России. На борту эскадры 60 тысяч войск.

Об угрозе вторжения царя предупреждали военные агенты, но самонадеянный Николай I, упоенный жандармскими акциями в Европе, успокаивал себя и Мен-шикова: «Ежели точно англичане и французы войдут в Черное море, с ними драться не будем, а пусть они отведают наших батарей в Севастополе, где ты их примешь с салютом., какого они, может быть, и не ожидают. Высадки не опасаюсь, а ежели бы позднее и была, то, кажется, и теперь отбить их можно; а в апреле же будем иметь всю 16 дивизию [ее намечалось перебросить с Дуная в Крым] – с артиллерией, бригаду гусар и конную артиллерию. Более чем нужно, чтобы заставить их дорого поплатиться».

По-иному рассуждали англичане: «Политическая и стратегическая цель предпринятой войны не может быть достигнута, пока существует Севастополь и русский флот. Как скоро этот центр русского могущества на Черном море будет разрушен, рушится и все здание, вооружением которого занималась Россия столько веков... Севастополь – это ключ позиций между Дунаем и берегами Мингрелии...»

Правители России пока благодушествовали, а на флоте еще 5 декабря 1853 года Корнилов приказом объявил боевую готовность, эскадре предписывалось «быть в полной готовности принять атаку, равно как сняться с якорей и выйти в море».

Еще до вторжения союзников в Черное море, Корнилов представил Меншикову проект укрепления Севастополя с суши, но князь бесцеремонно отверг его.

Гром грянул 1 сентября 1854 года – союзники начали высадку десанта в Евпатории, а неделю спустя в сражении у г. Альмы армия, предводительствуемая Меншиковым, потерпела поражение.

9 сентября на военном совете, созванном Корниловым, решалась судьба флота. Предложение Корнилова выйти в море и сразиться с превосходящим неприятелем поддержали контр-адмиралы Вукотич и Истомин, капитан «Эльборуса» Асланбетов и некоторые другие офицеры. Однако большинство флагманов и командиров не поддержали предложение Корнилова. Было решено затопить часть судов у входа в бухту и преградить тем доступ туда неприятелю.

Вечером Истомина вызвал Корнилов:

– Владимир Иванович, князь назначил меня начальником обороны Северной стороны, прошу вас исполнять должность начальника штаба. Мы с вами мыслим по-единому. Сейчас прежде осмотрим местность и что успели прежде возвести инженеры генерала Павловского.

Укреплений, по сути, не было, едва обозначались лишь некоторые контуры будущих бастионов.

Корнилов не унывал:

– С Северной стороны нам ретирады нет: все, кто сюда попал, лягут навечно. Потому сегодня же готовьте указ, формируйте наши морские и десантные батальоны, не менее семи-восьми, на них вся надежда. Меншиков собирается сегодня-завтра увести все войска, бросить нас на произвол судьбы.

Истомин недоумевал.

– Что задумал князь?

Корнилов сердито пожал плечами:

– Отмалчивается, замыслы утаивает, мудрит непозволительно. Сегодня же отправляйтесь к градоначальнику. Надобно нам рабочих рук тысячу-другую, строить укрепления. Не позабудьте выслать дозоры по берегу и в сторону Качи. Нам все надобно доподлинно знать о неприятеле. Располагайтесь со штабом здесь, в домике Павловского. Завтра с утра и я за работу, а сей же час наметьте, где расположить наши морские батальоны, установить батареи.

Спустя два дня на Северной стороне обозначилась линия обороны, появились брустверы, блиндажи, рам местились пушки, снятые с кораблей, на позициях разместились 17 флотских батальонов, до 12 тысяч че ловек. Но неприятель решил атаковать Севастополь с юга. Потому и основные силы защитников были переброшены на Южную сторону.

Севастопольские укрепления Корнилов разделил на 4 дистанции: первая – генерал-майора Асланови чи, от 10 батарей у входа в бухту до пятого бастиона напротив Рудольфовой горы, вторая – вице-адмирала Новосильского, от пятого до третьего бастиона против Воронцовской высоты, третья – контр-адмирала Панфилова, третий бастион, четвертая – контр-адмирала Истомина – на Малаховом кургане и прилегающих склонах.

I

Малахов курган являлся господствующей высотой, и его оборона имела ключевое значение...

С присущей ему редкой энергией принялся Истомин за создание и оборудование своеобразной крепости на Корабельной стороне. За несколько дней обозначились контуры двух бастионов, три редута и знаменитый впоследствии Камчатский люнет, или, как прозвали его защитники в шутку, «Камчатка». На эти высоты с кораблей переправили десятки орудий. Попробуй-ка сгрузить с судна и перетащить на гору орудийный ствол в добрую сотню пудов весом! Но моряки сладили.

Истомин с раннего утра до поздней ночи трудился над созданием укреплений, изыскивая силы и средства, продумывая новую организацию обороны. Многое подсказало ему посещение Малахова кургана Корниловым с Тотлебеном.

Тотлебен изложил Корнилову необходимость выдвинуть на правом фланге пятого бастиона люнет и определил число и калибр орудий. Корнилов здесь же что-то прикинул и распорядился Истомину:

– Посчитал я прислугу, необходимую при этих пушках, и по памяти знаю, что все соответствует эки-нижу брига «Эней». Потому назначаю командиром сего люнета капитан-лейтенанта Ильинского и поручите ему без промедления команду «Энея» для устройства люнета и обслуги орудий.

С той поры все морские батальоны были перефор-мированы по экипажам кораблей.

« Вся оборонительная линия, – вспоминал артиллерийский офицер Пестич, – была вооружена морги ими орудиями и снабжалась в продолжение всей обороны морским ведомством. Таким образом наша оборонительная линия до некоторой степени представляла собой прежний наш Черноморский флот, перешедший на берег со всеми судовыми правилами и порядками, и морской обстановкой. Так, например, прислуга при орудиях, состоящая из морских команд, действовала по правилам морского артиллерийского учения, принятого на кораблях. На батареях командовали артиллерией те же лейтенанты, которые были батарейными командирами на судах. Установка артиллерии со всей принадлежностью целиком была перенесена с корабельных палуб на настильные сухопутные платформы».

Стоит добавить, что моряки дежурили у орудий по-нахтенно, как и на корабле, команды при стрельбе звучали по-корабельному, а время исчислялось пробитием склянок в корабельный колокол.

4 октября в лагере противника началось необычное оживление. К сооруженным батареям подкатили пушки, подвозили снаряды.

– Ну, молодцы, держись, – подбадривал вечером Истомин матросов и солдат, – никак, нынче неприятель готовится назавтра штурмовать.

– Не подкачаем, вашбродь, – отвечали вразнобой, но твердо батарейцы.

5 октября неприятель предпринял атаку укреплений, предваряя штурм артиллерийской канонадой. Бастионы ответили орудийным шквалом огня, началась своеобразная артиллерийская дуэль.

Истомин беспрерывно обходил батареи, подбадри вал моряков и солдат, стряхивал осколки щебня и пыли с блестящих эполет. Около полудня на Малаховом кургане раздалось громкое «Ура!». Матросы приветст вовали Корнилова. Спустя полчаса его унесли на носилках смертельно раненного.

Улучшив момент, Истомин наведался в госпиталь к умирающему своему наставнику и другу. Холодею щей рукой Корнилов благословил Истомина, и тот, рыдая в первый и последний раз, выбежал из госпита ля и помчался, не разбирая дороги, на Малахов кур* ган. Все кипело в нем от ненависти к врагу, который отнял у него кумира.

В этот день неприятель был отбит во всех направлениях. Теперь Истомин ежедневно оказывался в самых опасных по обстрелу местах.

Когда его пытались убедить уйти в укрытие, он отвечал, памятуя о гибели Корнилова:

– Пятого октября я выписал себя в расход. Мне бы следовало еще тогда погибнуть. Да, видно, англичане и французы – худые стрелки.

Теперь вся энергия была направлена на поднятие духа защитников, заботу о них, совершенство защиты порученного ему четвертого отделения. Под его начальством вскоре, кроме морских команд, оказалась едва не больше чем дивизия. Он всюду успевал, спал не раздеваясь, два-три часа в сутки.

В первые дни декабря ему неожиданно доставили пакет и сверток из вражеского лагеря.

– Нынче шлюпка с белым флагом подошла к Кон-стантиновскому равелину, – докладывал офицер, – парламентер просил передать вам сие от ихнего флагмана. Осмелюсь доложить, что англичанин не остановился на наши сигналы, а высадился на берег и нахально разглядывал бастион и батареи. Пришлось его быстро спровадить.

Недоумевая, Истомин вскрыл пакет и, взглянув на подпись: «Адмирал Лайонс», развернул сверток. В аккуратной упаковке лежала круглая головка сыра.

Невольно усмехаясь, Истомин читал написшшог и прысканных выражениях послание своего давиеп» .u m комца и, как знал Истомин, нынче флагмана англ и й | кой эскадры. Его флагманский корабль «Агамемнон» «тоял на якоре головным напротив Константиновского равелина и методично обстреливал Северную сторону. ( щучилось необычное, свойственное только морякам. Г. мирную пору, принадлежа к разным державам, они могут запросто дружить, коротать время в каком-либо порту за бокалом доброго вина. Но придет время, и они окажутся врагами. Будучи человеком хорошего воспи-тлния, Истомин не задержался с ответом.

«Любезный, адмирал! Я был очень доволен вашей присылкой. Она привела мне на память наше крейсерство, от которого сохранились у меня неизгладимые впечатления и вызвала передо мной со всей живостью обстановки то время, какого теперь нет. Я не забуду Афины и Мальту.

Ныне через столько лет мы опять вблизи друг от друга, но хотя мне и можно вас слышать, чему доказательством служит 5 октября, когда голос мощного «Агамемнона» раздался очень близко, но я не могу пожать вам руку.

В таких-то слишком, по-моему, церемонных формах благодарю я вас за добрую память и за дружескую присылку. Позвольте мне в свою очередь предложить вам добычу недавней охоты: крымские дикие козы превосходны.

Вы отдаете справедливость нашим морякам, любезный адмирал; они действительно заслуживают похвалу, похвалу судьи, столь сведущего, но, как мне кажется, несколько взыскательного.

Они наша гордость и наша радость...

Примите, любезный адмирал, изъявление моей преданности».

Но Истомин не оставил без внимания бесцеремонность послания Лайонса.

«Заговорив о морском деле, пользуюсь случаем заявить об одном обстоятельстве, которое, без сомнения, есть дело случая, но которое, если будет повторяться, то может повлечь к неприятностям. В последний раз стимер, посланный для переговоров, подошел к самым пушкам крепости, тогда как он должен был вне линии наших огней дожидаться гребного судна, высланного к нему навстречу. Вы хорошо сделаете, сказавши словечко на этот счет и впредь, конечно, не выйдет недоразумений».

Отдавая должное неустрашимости защитников Малахова кургана, Истомин не скупился на награды. Во время первого штурма вместе с моряками на бастионах отважно сражались заключенные, освобожденные из тюрьмы Корниловым. Среди них был Демьян Пассек. Дважды раненный, он не покидал бастион, вызвался идти в самые опасные места. В ту пору законом запрещалось награждать осужденных. Вопреки закону, Истомин приколол на робу Демьяна Георгиевский крест.

Переживая за надежность обороны Малахова кургана со стороны Килен-бухты, Истомин три месяца добивается у Меншикова разрешить устроить на холме Кривая пятка солидное укрепление.

В феврале батальоны Селенгенского и Волынского полков начали строить редуты под носом у неприятеля. Французы ночью атаковали их, но с Малахова кургана и пароходов на них обрушился шквал огня. Появились новые редуты Селенгенский и Волынский, а летом и Якутского полка. «Инженерные сооружения на Малаховом кургане, без содействия Тотлебена, Истомин с помощью инженера Ползикова сооружал сам». Другой участник обороны, инженер А. Орда, красочно описал труд людей на Малаховом кургане.

«Исполнение этих огромных работ под огнем неприятеля... при твердости грунта... при постоянно весьма ненастной погоде, зачастую сменявшейся метелями и морозами, доходившими до 5 и 8 градусов и притом, что войска не имели теплой одежды, было сопряжено с весьма большими затруднениями. Но при необыкновенном воодушевлении и усердии наших войск, при энергии главного начальника 4 отделения оборонительной линии контр-адмирала Истомина, всегда выказывавшего горячее участие к инженерным работам, и благодаря настойчивости, неусыпной деятельности и постоянному присутствию среди рабочих ближайшего их руководителя полковника Ползи-кова все оборонительные работы как па Малаховом кургане, так и на прочих участках 4 отделения безостановочно и успешно продвигались вперед».

Несмотря на большие потери в людях, Истомин время от времени тревожит неприятеля вылазками охотников.

Однажды, приехав в Якутский полк, выстроил поредевший батальон, подозвал офицеров и обратился к солдатам:

– Братцы, надобно супротивника потревожить вылазкой в эту ночь. Кто есть охотники, выходи!

Необычная тишина была в ответ, никто не шелохнулся.

Истомин недоуменно посмотрел на командира батальона. Кашлянув, Истомин по-корабельному зычно скомандовал:

– Охотники, пять шагов вперед!

И тут же весь батальон, не ломая строй, подался вперед на пять шагов, пристукнув каблуками.

Истомин повеселел:

– Мне, братцы, надобны охотники, а не все!

Загалдели солдаты.

– Все охотники, вашдитство! Все пойдем!

Истомин и сам являл собой пример мужества и отваги. За оборону Малахова кургана он был удостоен ордена Святого Георгия III степени. Подобно Нахимову он ходил под пулями на виду противника в морском сюртуке с золотыми эполетами, никогда не накидывал поверх солдатскую шинель. Обитал он в уцелевшем нижнем этаже Малаховой башни, и так частенько засыпал где придется, спал урывками, по два-три часа, в готовности вскочить в любую минуту. Получив контузию и легкое ранение, он ни на минуту не покидал оборонительных рубежей. Неприхотливый в быте, не успев обзавестись семьей³⁴, отсылал все свое жалованье престарелой матери и двум сестрам.

Приближалась весна, и французы генерала Воске с ожесточением, иногда по нескольку раз в день начали атаковать ложементы у Кривой пятки, оберегавшие Малахов курган со стороны Килен-бухты. Но прибывший на его защиту батальон Камчатского полка стойко сдерживал натиск неприятеля. Нахимов отметил стойкость «камчатцев» и приказал впредь именовать эту позицию «Камчатским люнетом». Редкий день не бывал здесь Истомин. В ночь на 6 марта французы вновь безуспешно атаковали «Камчатку». Уже в полночь Истомин был здесь, наблюдая, как под вражеским огнем солдаты устанавливают новую пушку. Ночь прошла незаметно, занялась заря, и вдруг в тишине запели жаворонки.

– Чего же больше, верх благополучия, – добродушно усмехнулся Истомин, приняв рапорт капитан-лейтенанта Сенявина.

Тишину прервал залп французов.

Взобравшись на бруствер траншеи, Истомин направился к Малахову кургану в сопровождении капитан-лейтенанта. Над головами с визгом пролетело ядро. Сенявин, хоть и не из пугливых, тревожно проговорил:

– Ваше превосходительство, по нас целят прямой наводкой, сойдите в траншею!

Истомин устало усмехнулся, кивнул в сторону французов:

– От ядра, батенька, все одно не скроешься.

Словно подтверждая сказанное, донесся свистящий звук, и вражеское ядро напрочь снесло голову контр-адмиралу беспримерной отваги.

Хоронили останки Владимира Истомина на следующий день. До Владимирского собора Нахимов нес гроб с телом своего сподвижника и младшего товарища. Заглянув в склеп, он с грустью заметил: «Есть еще место для одного – лягу хоть в ноги у своих товарищей...»

Сообщая супруге Лазарева горестную весть о гибели одного из его воспитанников, Нахимов закончил: «Твердость характера в самых тяжких обстоятельствах, святое исполнение долга и неусыпная заботливость о подчиненных снискали ему общее уважение и непритворную скорбь о его смерти. Свято выполнив завет, он оправдал доверие Михаила Петровича...»

Григорий Бутаков

ригорию Бутакову, родившемуся 27 сентября 1827 года в Риге, на роду было написано стать моряком. Про– изошел он из семьи моряка же, Ивана Бутакова, завершившего службу в чине вице-адмирала.

Окончив гардемарином Морской корпус, он в кампанию 1836—1837 гг. крейсировал на фрегатах в Балтийском море. На исходе 1837 года в чине мичмана отправился служить на Черное море. Видимо, его отец, начальник 5-й дивизии кораблей флота, понял, что нет лучшей школы для сына, чем «лазаревская».

В первую же кампанию 1838 года Григорий, флаг-офицер Лазарева, получает боевое крещение при высадке десанта у Туапсе, в отряде генерала Раевского. Награда ему – орден Святой Анны IV степени, за храбрость. После успешного десанта Бутаков на тендере «Луч» в последний майский день внезапно попадает во власть разбушевавшейся стихии моря. «Тендер «Луч.» и бриг «Фемистокл», – вспоминал очевидец Иван Зеленой, – имели несчастье попасть в устьере~ , к и Туапсе, где их бросило к черкесскому берегу. Экипа– |