Текст книги "Фирсов Русские флотоводцы"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Особый интерес проявлял Лазарев к вопросу об от мене крепостного права. «Обещание твое, – пишет Лазарев другу, – уведомлять иногда, что у вас предпринимается насчет мысли об освобождении крестьян, я приму с особой благодарностью». В этом высказывании видно отрицательное отношение Лазарева к крепостному строю.

Деятельностью Лазарева вдохновляются все, кто с ним служит. С долей преувеличения, но в целом верно проводит эту мысль В. К. Истомин: «Для всех и каждого, удостоившихся чести носить мундир в то время, он казался божеством, повелителем всего, что на водах и на море двигалось и колыхалось. Так был on нолик и могуществен. Можно смело сказать, что подобного ему деятеля в России не существовало».

Наверняка, если бы во главе флота в период Крым– кой войны стоял М. П. Лазарев с его большим боевым опытом Средиземноморской кампании, экспедиции к Босфор, десантных операций со стратегической прожорливостью (еще в 1833 году разработал план разгрома английского флота в случае прорыва его в Черное море), с настойчивостью, личной отвагой и самостоятельностью при решении важнейших вопросов подготовки и ведения боевых действий, исход этой кампании был бы иным.

Много заботясь о других, Лазарев был невнимателен к себе. Еще в 1845 году он чувствовал временами недомогание, нигде не лечился, работал на износ, стремясь выполнить все, что задумал.

В начале 1851 года, когда болезнь приняла угрожающие формы, он все еще полностью руководит флотом, лично участвует во всех походах и ученьях. В январе 1851 года по указанию свыше наконец-то направляется на лечение в Вену. И здесь он решает все важные вопросы строительства родного флота, принимает доклады, отдает распоряжения. При нем безотлучно любимый ученик и соратник контр-адмирал В.И. Истомин. Болезнь быстро делала свое черное дело. Истомин знал, что семья Лазаревых живет скромно и, думая о будущем, составил прошение на имя царя. Среди официальных бумаг он положил прошение на подпись Лазареву – авось не заметит. Но тот увидел.

– Что это такое? – пробежал глазами и с укором Истомину: – Как могли вы, Владимир Иванович, обмануть мое доверие? Всю жизнь я не просил ни о чем, не теперь же изменять своим правилам.

И он разорвал бумагу.

Один из выучеников Лазарева – лейтенант Унков-ский неделю назад в Триесте – получил письмо жены Лазарева о том, что дни адмирала сочтены.

Спустя три недели 11 апреля 1851 года адмирала Лазарева не стало. Шесть адмиралов-сподвижников (Корнилов, Нахимов, Истомин, Хрущев, Юрьев, Станюкович) несли прах своего командира к последнему прибежищу. Похоронили Михаила Петровича в каменном склепе сооружаемой церкви Равноапостольского князя Владимира в Севастополе. Горевали русские моряки, а в Лондоне, как вспоминал современник: «Пили за здоровье друг друга и поздравляли, узнав о смерти русского адмирала Лазарева». Англичане, видимо, знали его силу и спустя два года развязали Крымскую войну. И все-таки, как выразился Нахимов:

«Успех Синопского дела обязан духу Михаила Петровича» . Безусловно, его деяния вдохновляли защитников во время героической обороны Севастополя.

Великий Герцен, бичуя бездарей-генералов И. Па-скевича, А. Меншикова, М. Горчакова и Николая X – главных виновников поражения России в войне 1854—1855 гг., – в противовес им ставил в пример моряков-черноморцев, стойко сражавшихся на бастионах Севастополя... «Можно указать на черноморских моряков... Они воспитаны в школе Лазарева, человека образованного, честного, не стеснявшего их пустыми формами, способствовавшего всячески их образованию... они жили под его влиянием, где была гораздо менее стеснена свобода мысли».

Проникновенно сказал В. Корнилов о своем наставнике М. Лазареве: «Потомство оценит благотворную мысль увековечить память-адмирала, жизнь которого и морская, и военная, и как гражданина, и как человека удивляет своею полнотою и послужит отрадным примером на пользу будущих поколений».

Владимир Корнилов

январе 1818 года в канцелярии Морского кадетского корпуса появилось прошение отрока Владимира Корнилова:

«...Отец мой родной, действительный статский советник Алексей Михайлов сын Корнилов, службу вашего императорского величества продолжал на флоте, ныне мне от роду двенадцать лет, обучен по-российски и по-французски читать и писать и арифметике, но в службу вашего императорского величества никуда еще не определен, а желание имею вступить в Морской кадетский корпус в кадеты, а потому всеподданнейше и прошу.

К сему прошению недоросль из дворян Владимир Корнилов... руку приложил».

Корнилов единственный, из его предшественни-ков-флотоводцев, происходил из «морской семьи», отец моряк – капитан 1-го ранга в отставке, мать – сестра тоже бывшего моряка. Но то ли не было вакансии в корпусе, то ли прихворнул Владимир, но в корпус он был зачислен только весной 1821 года.

Владимира зачислили сразу в старший класс, а спустя месяц после «оморячивания» на фрегате «Малом» он приступил к занятиям уже в звании гардемарина.

В том же году помощником директора корпуса стал бывалый капитан, командор Василий Головнин. Среди преподавателей выделялись два молодых офицера: математик двадцатипятилетний Дмитрий Завалишин и недавно вернувшийся из кругосветного плавания к Южному полюсу, преподаватель высшей математики Павел Новосильский. Видимо, сказалось влияние Головнина и Новосильского, и Владимир Корнилов загорелся мечтой о дальних вояжах.

После успешной сдачи экзаменов 2 февраля 1823 года Корнилов был произведен в первый офицерский чин мичмана и назначен на фрегат «Малый». Осенью 1824 года он, с желанием совершить кругосветное плавание, отправляется на шлюпе «Смирный» в Русскую Америку. Почти неделю лавировал шлюп в Датских проливах.

Не зря спешил командир шлюпа, капитан-лейтенант Дохтуров, зная коварство Северного моря. На траверзе мыса Скаген в конце октября ветер усилился, развел большую волну. То и дело зарываясь в волнах, шлюп сотрясался от ударов водяных валов. Около полуночи зыбь прекратилась, но опять усилившийся противный ветер развел волну. Едва успели убрать верхние паруса, как жестокий ветер достиг ураганной силы.

На передней фок-мачте сильным порывом шквалистого ветра надломило стеньгу, верхнюю составляющую часть мачты. Вместе с реем и парусами она рухнула на палубу, проломив кусок фальшборта. Свалившись за борт, она повисла на вантах и, подбрасываемая волнами, колотилась о борт, угрожая поломать его.

Шлюп тем временем накренился в сторону волочившейся по волнам стеньги. Несколькими ударами топора успели отрубить ванты. Избавившись от не-

|*Л л иной обузы, шлюп начал, наконец-то, слушаться руин и медленно набирать ход.

Самоотверженными усилиями всего экипажа Г1ММНН0 исправили повреждения, но небольшой шлюп По прежнему находился во власти стихии: ветер гнал «по па берег. На рассвете 4 ноября стало видно Ютландское побережье, к вечеру показались скалы нор-ие же кого берега.

Высокое мастерство командира и экипажа позвони но миновать прибрежные рифы и мели. На следующий день, при непрекращавшемся шторме, сильно по-ttv>cведенное судно вошло в небольшой норвежский порт Арендаль.

Шлюп остался на плаву, но продолжать дальнейшее плавание оказалось невозможно, требовался канн сальный ремонт. Перезимовав в Арендале, «Смирный» с открытием навигации в мае 1825 года вышел и обратный путь в Кронштадт. Кругосветное плавании, к сожалению, не состоялось.

В конце ноября Корнилова прикомандировали к Гвардейскому экипажу. Для службы здесь требовалось меньше всего познаний в морском деле и больше всего – строевой выправки. Корнилов был другого склада, в нем не оказалось «достаточной для фронта бодрости».

Как раз в ту пору в Петербурге царила суматоха, менялись владельцы трона империи. Старший брат Корнилова, Александр, служил в Московском полку, был арестован²⁸ с подозрением на причастность к событиям 14 декабря на Сенатской площади. Через три месяца его освободили, «вменяя арест в наказание».

Дошли, видимо, до командира Гвардейского экипажа, капитана 1-го ранга Качалова, сведения об Александре Корнилове. В придворном экипаже теперь должны служить только благонадежные. Незадолго перед Пасхой мичман Владимир Корнилов был отчислен в двадцатый флотский экипаж и попал на 40-пу-шечный фрегат «Проворный». Фрегат направился в Северное море и почти все лето отрабатывал практи ческое плавание в районе Доггер-банки, отмели посредине Немецкого моря, как тогда называли Северное море.

В середине сентября, на переломе лета и осени, как бывает зачастую в средних и приполярных широтах Мирового океана, погода начала меняться к худшему. В день осеннего равноденствия штормовое море, буше вавшее несколько дней, показало характер. На фрегате начало рвать подобранные паруса, ночью переломило нижний рей на грот-мачте. Свободный от вахты Корнилов не спал, а услышав шум, выскочил на палубу. Он первым, раньше боцмана, оказался у грот-мачты. Пока поспел боцман с матросами, он успел при-найтовить болтавшийся обломок к фальшборту, привязав его накрепко шкотами. Шторм к утру пошел на убыль, и фрегат направился к родным берегам.

В полдень 5 октября «Проворный» стал на якорь в Кронштадте, и на фрегате вскоре знали, что в Кронштадт из Архангельска прибыли линейные корабли «Азов» и «Иезекиил», под командой капитана 1-го ранга Лазарева.

В Кронштадте только и было разговоров о строгих порядках на «Азове», но хвалили командира за образцовый корабль. Император сам приехал на «Азов». Молча прошел по всем палубам, задержался на артиллерийских деках. Слушал объяснения командира, чуть наклонив голову, упершись взглядом в орудийные станки... Покидая «Азов», бросил министру:

– Сии новшества полезны. Надобно их впредь исполнять на всех прочих новых кораблях...

Что может быть приятней для честолюбивого командира и экипажа чем лестная оценка результатов его труда самим императором.

Но не только экипаж «Азова» гордился своим командиром, многие офицеры в Кронштадте, в том числе и Корнилов, хотя и слышали о суровом нраве и дотошности Лазарева, желали попасть на «Азов».

К тому же мичман Корнилов после корпуса успеш-ировел три кампании, и всюду командиры отмечает ревность в службе, отзывались единодушно «и должности знающ и благородного поведения». Так или иначе, он попал на «Азов».

И дни весеннего равноденствия Корнилова вызвали н контору командира порта и вручили предписание.

По Адмиралтейств-коллегии указу, – объявил Штабс-капитан, начальник канцелярии, – переводитесь в двенадцатый флотский экипаж.

Корнилов слегка волновался: «Так это же экипаж «Азова»! Как-то пойдет служба на линейном корабле, пигорому предстоит дальний вояж, а капитан весьма строгий?»

74-пушечному кораблю «Азов» в составе эскадры Нансийского флота предстоял поход в Средиземное морс к берегам Греции, где в то время греческий народ Изнывал от турецкого господства. С эскадрами Англии и Франции русские корабли должны были препятствовать переброске турецких подкреплений в Грецию.

В июле 1827 года русская эскадра во главе с адмиралом Д. Сенявиным на флагманском корабле «Азов» снялась с Кронштадтского рейда и отправилась в поход.

Незадолго до выхода, эскадру посетил Николай I. Довольный осмотром на верхней палубе, царь спустился на артиллерийские деки. Впервые Корнилов встречался лицом к лицу с императором. Статная, высокая фигура Николая впечатляла. На какое-то мгновение молодой мичман уловил холодный, бесстрастный блеск в глазах императора, скользнувший равнодушным взглядом по фигурам матросов, замерших навытяжку с банниками в руках. Смотр продолжался.

Вместе с императором, после «Азова», Сенявин обошел все линейные корабли, и царь остался доволен.

– Вырази всем офицерам эскадры мое благоволение, – сказал Николай на прощание, – а рядовым повели выдать из казны по рублю.

Спустя неделю, едва взошло солнце, корабли эскадры, один за другим снимались с якорей, поднимали одновременно паруса, строились в две кильватерные колонны...

Этот поход явился значительной вехой для Корнилова. И все же на первых порах новая служба на «Азове» показалась Корнилову несносной. Строгость и требовательность командира доводила подчас молодого мичмана до желания перевестись на другой корабль. Лазарев действительно не пропускал мимо ни единого промаха по службе, воздействовал на Корнилова и убеждениями, и строгими внушениями.

Особенно возмущало командира то, что его новый подопечный офицер в свободное время вместо чтения морской литературы увлекался французскими романами и не отдавался вполне той профессии, которой посвятил себя. Обнаружив способности Корнилова и зная, что он может и хочет служить на флоте, Лазарев настойчиво рекомендовал ему прекратить ненужные для службы увлечения, стать более целеустремленным, овладеть специальными знаниями.

«Владимир Алексеевич, – вспоминает его сослуживец, – очень любил рассказывать об этой эпохе своей жизни и уверял, что капитан не довольствовался силой убеждения, а выбросил всю его библиотеку за борт и заменил ее книгами из собственной своей... Достоверно, что Корнилов начал заниматься делом, учиться, следить за собой, короче – жить новой жизнью».

На переходе в Англию, общаясь с офицерами на вахте, учениях, в кают-компании, Корнилов завоевал расположение сослуживцев, завязал дружбу с Павлом Нахимовым, Владимиром Истоминым, Ефимием Путятиным, Иваном Бутеневым.

27 июля русская эскадра показалась у входа на Спитхедский рейд. Появились записи в «Историческом журнале эскадры»:

«Утром 27 числа... пошли к Портсмуту и на Спитхедском рейде, по назначению господина адми-/>ti iu, расположились фертоинг... Во время плавания эскадры от Кронштадта до сего места все корабли и фрегаты соблюдали во всей точности места свои в ордерах, столь же верно ночью, как и днем, все движения управления производились быстро и правильно, ордер или колонна прохода никогда и ни в каком случае не нарушались...

Старейшие и опытные моряки Дании и Англии, посещавшие эскадру в Кронштадте и Портсмуте и сидевшие ее в действиях, единодушно отзывались, что столь примерной и отличной эскадры они никогда видеть не ожидали...

...С первого дня прибытия эскадры к Портсмуту .■ главнокомандующий обще с е. с-вом гр. Л.П. Гейденом приняли самые деятельные меры к скорейшему приуго-товлению эскадры, в Средиземное море назначенной...»

Больше месяца простояла армада кораблей на Спитхедском рейде у Портсмута, и 8 августа эскадра под флагом контр-адмирала Л.П. Гейдена направилась в Средиземное море.

«Исторический журнал эскадры» поведал:

«7 августа... Среди сих трудов и попечения в ночь с 5 на 6 августа гг. главнокомандующие эскадрами перенесли свои флаги: Г. адмирал Сенявин на корабль !1арь Константин», а е. с-во гр. Гейден – на «Азов». Начальником штаба при г. командующем назначен командир корабля «Азов», капитан 1-горанга и кавалер Лазарев 2-й.

Сего числа г. главнокомандующий передал е. с-ву предписания, инструкции, денежные суммы и кредитивы на оную и граф на другой день пошел в путь, ко славе его ведущий...»

Свежий попутный ветер наполнил паруса, погода наладилась, и с заходом солнца по корме в вечерней дымке растаяли очертания мыса Лизард. Прощай, Британия. Впереди Атлантика.

Впервые ощутил дыхание океана мичман Корнилов. Часами простаивал он, опершись о фальшборт.

За невидимым горизонтом постепенно скрывались в пучине созвездия Северного полушария, прямо по курсу на небосклоне появились незнакомые прежде созвездия, известные ранее только по картам Мореходной астрономии. Ночью впереди и по корме то и дело вспыхивали фальшфейеры, корабли эскадры показывали свое место. В океане развело волну, корабли ощутимо раскачивало с борту на борт.

Корнилов еще в Северном море на «Смирном» привык к штормовым условиям плавания, его организм принимал качку безболезненно.

Не проходило дня, чтобы не ломался где-то рангоут. То трескался гафель, то бизань, то ломались мачты, то надломился нижний рей у фок-мачты. Боцманские дудки поднимали наверх матросов по авралу. Те на ветру и в проливной дождь карабкались на ванты, заменяли негодный рангоут или порванные паруса. И так круглые сутки, что днем, что ночью.

Сменившись с вахты, Корнилов в каюте принимался за чтение солидного тома, который дал ему недавно командир: «Жизнь английских адмиралов».

От товарищей Корнилов знал, что это любимая настольная книга Лазарева.

Все было бы прекрасно, но коварная стихия всегда подстерегает человека, готовит ему разные злокозни и предательства.

До траверза Болеарских островов ровные, попутные ветры благоприятствовали плаванию, но когда эскадра повернула курсом на Палермо, в Северной Сицилии погода резко изменилась. Впервые за время похода на Средиземноморье заштормило, небо затянуло по-осеннему хмурыми тучами, беспрерывный дождь хлестал как из ведра, взмокли и отяжелели паруса, по скользкой палубе, когда корабль резко кренился под порывами ветра, матросы ходили с опаской, держась за натянутый леер. Несмотря на непогоду, как обычно, у парусов стояли вахтенные матросы, готовые по первому зову боцмана работать с парусами и рангоутом.

Внизу, в кубриках, отдыхали сменившиеся с вахты матросы, а подвахтенные дремали не раздеваясь, и раскачивающихся койках, в готовности ринуться наверх по авралу на помощь товарищам.

В последней бизань-мачте «Азова» есть прямой па-ру< крюйсель, второй снизу. Так вот, поскольку на нем в штормовой ветер были подобраны все рифы, сле-цопяло его закрепить сбоку особой снастью, тонкой верни кой – штык-болтом. Боцман послал сделать это двух матросов, а один из них, неудачно балансируя на рее, вдруг поскользнулся, оступился и, потеряв равновесие, полетел за борт. На судах флота всего мира есть тревожный сигнал:

– Человек за бортом!

Услышав его, вахта мгновенно обезветривает паруса, поворачивают корабль против ветра и ложится а дрейф. В считанные минуты спускается на воду шлюпка и отправляется на поиски и спасение попавшего в беду человека. Еще раньше бросают за борт спасательные средства, которые попадутся под руку: буй-ки, бочонки, пробковые пояса, деревянные предметы. Тревожный клич «Человек за бортом» репетуется все-ми, кто его слышит, и обычно через несколько минут ма верхней палубе оказывается добрая половина экипажа, свободная от вахты.

Одним из первых выбежал наверх свободный от пахты Корнилов. Перегнувшись через борт, он успел /видеть, как из оконца кают-компании метнулась за борт распластанная фигура офицера. Вынырнув среди пенившихся волн, он схватил брошенное кем-то кресло и размашистыми движениями, отталкиваясь от во-ц.1, поплыл к видневшемуся среди волн матросу. Тот, барахтаясь, отчаянно кричал, видимо не умея плавать.

«Бог мой, так ведь это, никак, Александр!» – мелькнула первая мысль у Корнилова. В Портсмуте Лазарев взял его на «Азов» вместо списанного чванливого и жестокого к матросам мичмана Розенберга.

В самом деле, это был Александр Домашенко. В минуту происшествия он сидел у распахнутого оконца и читал книгу в кают-компании. Услышав крик падающего матроса, ни мгновения не раздумывая, отбросил книгу, успел снять сюртук и через оконце сиганул за борт.

На шканцах тем временем уже слышался четкий голос командира. Громадина «Азов», не более пятидесяти метров длиною, нехотя замедляя ход, еще двигалась по инерции, приводясь обезветренными парусами к ветру. С кормы на воду уже спустили шлюпку. В ней вместе с матросами бешено гребли три офицера. С кормы боцман, перегнувшись через перила, показывал флажком направление к упавшему за борт матросу.

Было видно, как Домашенко подплыл к матросу, схватил его за воротник и дал ему кресло.

– Держись, братец, я сейчас!

Мичман увидел в нескольких саженях сброшенный с борта пустой бочонок. Он быстро поплыл к нему, неподалеку уже была видна и взлетающая на волнах спасательная шлюпка, но позади раздался истошный крик моряка. Видимо, он уже нахлебался воды и силы его оставляли. Александр забыл о бочонке, вернулся к обессилевшему матросу, который погрузился с головой в воду и схватил его за волосы.

Вот и шлюпка, три-четыре взмаха весел – и они спасены, но злой рок в виде огромного водяного вала в один миг подхватил ослабших людей, швырнул в пенящуюся бездну, и мрачная пучина навсегда поглотила русских моряков...

Вечером на «Азове» служили панихиду по погибшим морякам. Лазарев, обычно разделявший трапезу с Гейденом, за ужином появился в кают-компании. Офицеры молча помянули утонувших. Первым тягостную тишину нарушил командир.

– Всякое приходилось повидать, сколько людей у нас каждую кампанию в море гибнет, вам ведомо. От судьбы не уйдешь, хотя случаются и курьезы. – Ла-•ирги грустно улыбнулся и продолжал: – У братца мори» младшего, Алексея, на бриге «Благонамеренный» и окгнне выкинуло за борт матросика. Но он сметливый Пыл, бурундук из рук не выпустил, то его и спасло, к» мнсо что страху натерпелся. К тому я говорю, что •с«кое бывает. Однако, господа, – лицо Лазарева пре-вбрллилось, – не припомню случая ни в нашем флоте, Jn и у иноземцев в Европе не слыхивал, чтобы офицер жизнью, Богом данной, рисковал ради спасения про-t о матроса. Чист душою и помыслами был наш покойный сотоварищ. Все вы ведаете, не был избалован ИМ» I шпествами, каждую копейку отсылал матери и сес-»Р'1М. Помянем его душу, и царствие ему небесное.

Видимо, слова командира задели чувствительные струны в сердцах офицеров. Они начали вспоминать п добрый нрав Александра, его бескорыстие и дружелюбность, готовность всегда прийти на выручку товарищу. Корнилов подумал, что за минувший месяц он убедился в человечном отношении Александра к матросам. Это было заметно особенно, когда вахту правил мичман Домашенко. С каким особенным усердием и быстротой исполняли матросы его распоряжения.

Прерывая размышления, слово взял Нахимов. По-к рнутые печалью глаза, глуховатый, прерывистый говор выражали его внутреннее переживание.

– Позвольте, по праву не один год знавшего покойного товарища, сказать кратко, что готовность его кортвовать собой для пользы ближнего и великодушный поступок его не должны быть преданы забвению и остаться примером для потомков. Посему предлагаю нынче же безотлагательно начать подписку на сбор средств для увековечения памяти Александра.

Нахимов еще не кончил, а все, как один из присутствующих, невольно воспрянули, и грустное настроение в кают-компании переменилось...

Как бы ни относились потомки к Николаю Павловичу Романову, нельзя стереть из памяти былое.

Получив донесение командующего эскадрой о по ступке мичмана Домашенко, царь без раздумий решил «назначить его матери пенсию по смерти в разме ре двойного жалованья сына, а сестрам до замужества – в размере жалованья»...

Минул всего год, и в Кронштадте на деньги, собранные офицерами, был установлен памятник-обелиск из черного гранита в форме обводов кормы корабля. На нем надпись: «Офицеры корабля «Азов» любезному сослуживцу, бросившемуся с кормы корабля для спасения погибающего в волнах матроса и заплатившего жизнью за столь человеколюбивый поступок».

Памятник этот и поныне стоит в Летнем саду Кронштадта.

Пожалуй, в истории армии и флота России до сих пор нет примера, подобного поступку офицера. Печально и грустно, что знают о нем лишь моряки и жители Кронштадта.

Вскоре русские корабли встретились с английской и французской эскадрами. Они уже несколько недель крейсировали неподалеку от Наваринской бухты, где был сосредоточен турецко-египетский флот.

Турция к этому времени отвергла предложение о мирном урегулировании конфликта, и кровопролитие в Греции продолжалось. Положение греческих повстанцев ухудшалось с каждым днем. Но английский адмирал Кодрингтон, являясь старшим, дал указание не начинать военных действий против турецко-египетского флота; только в случае, если турки начнут первыми, предписывалось открыть ответный огонь.

В бухте Наварина был сосредоточен турецко-египетский флот, численностью около 70 вымпелов. Объединенная англо-франко-русская эскадра имела всего 27 кораблей. Турки и египтяне имели 2300 орудий, не считая береговой крепостной артиллерии, против 1300 орудий союзников.

В 11 часов утра 8 октября 1827 года соединенные эскадры входят в Наваринскую бухту. Пока в бухту м щ ипались и занимали позиции английские и француз» кие корабли, турецкий флот молчал и бездейство-М I. Но стоило показаться у входа в бухту русской эскадре, как береговые и крепостные батареи Наварина |}тк рыли по ней перекрестный огонь. Впереди эскадры шел линейный корабль «Азов» под командой М П. Лазарева. Окутанные густым пороховым дымом, ш'ьшанные градом вражеских ядер, русские корабли, открыв ответный сокрушительный огонь, вошли ff бухту и с изумительным мастерством заняли свое ме-гто. Через некоторое время английские и французские корабли, обстрелянные турками, были невольно втянуты в сражение. В ходе боя англичане и французы проявили растерянность и нерешительность, а их дей-

• г и ия носили характер пассивного сопротивления. Корабли русской эскадры с самого начала и до конца боя m.iдержали на себе основную мощь артиллерийского огня противника...

Накануне вечером офицеры распивали чай на артиллерийской палубе, с матросами, среди пушек. По-желав им спокойной ночи, отправились в кают-компа-

• I ию. Вместе с Лазаревым распили по рюмке, командир желал видеть всех завтра целыми. Затянули песню. Завязалась немудреная откровенная беседа, го-иорили о делах семейных, кое-кто писал завещание.

В десять вечера все на корабле стихло. Корнилову но спалось, поднялся на верхнюю палубу. Ветер стих. Напротив, на берегу подле крепости и в лагере турок, мелькали огни, перекликались часовые, доносился собачий лай.

«А завтра все загрохочет, заполыхает, – размышлял Корнилов, – все эти утесы огласят крики и стоны. Кто-то отдаст Богу душу...»

Побудка прозвучала утром, как обычно, в 6 часов. Мосле завтрака матросы переоделись в чистое белье и платье, офицеры надели мундиры. Расходились, улыбаясь, глядя в глаза друг другу, пожимая руки.

Предстоит ли еще свидеться? Нахимов задержал руку Корнилова:

– Держись, Владимир Алексеевич. Ты – внизу, я – наверху. Как турок палить станет поверху ли по парусам, по декам нижним ли, – закончил, смеясь, – нам с тобой жребий и выпадет.

Весь экипаж занял места по расписанию. Дул тихий встречный ветер, и вначале все суда скучились у входа в бухту Наварина. Спустя час задул легкий ветерок, и все суда начали лавировать, чтобы выбраться выше входа в бухту и быть на ветру для свободного маневра.

С первым ударом послеполуденной склянки, оглянувшись еще раз на корабль Кодрингтона «Азию», Гейден произнес:

– Пора. Приготовиться атаковать неприятеля!

Одновременно взлетело разноцветие сигналов для

кораблей русской эскадры и барабанная дробь разнеслась по всем палубам и помещениям «Азова».

В считанные мгновения офицеры и матросы разбежались по местам, задымились фитили в артиллерийских палубах, канониры прильнули к пушкам. Корнилов обвел взором матросов. Физиономии их от напряжения вспотели и лоснились. В обширной, от борта до борта, на десятки метров в длину артиллерийской палубе задувал через открытые порты легкий ветерок. В проемах виднелись ближе к носу береговые укрепления и батареи, откуда начали стрелять одиночные пушки по «Азову», но ядра падали в воду с недолетом, поднимали всплески.

Беспристрастные строки историографа отобразили начало сражения.

«Азов» едва успел миновать укрепления Наварин-ские, как открылся везде неприятельский огонь, залив покрылся дымом, и «Азов», осыпаемый отовсюду ядрами и картелью, как градом, но управляемый благоразумием, опытной и твердой храбростью, невзирая на увеличивающуюся дымную темноту, ни на гу-flu тельный перекрестный огонь неприятеля, шел прямо в глубину залива, туда, куда призывали его и долг и честь и куда пути ничто преградить не могло и где «*// на пистолетный выстрел от вражеской линии лег на якоря со шпрингами совершенно на своем месте.

Гг. капитаны кораблей и фрегатов, воодушевленные примером начальника и чувством собственного достоинства, невзирая ни на ужасную канонаду неприятеля, ни на опасности от брандеров, коих они, идя к своим местам, топили, спешно за своим адмиралом становились вплоть неприятелей на якоря со шпрингами, будучи от него осыпаемы ядрами, картечью и пулями, соблюдая в то же время со всей точностью диспозицию, им назначенную, и произведя по всему флангу, ими атакованному. Но такое ли было положение эскадры Кодрингтона? Она легла на якоре со шпрингами и убралась парусами, когда ни единая пуля еще не свистела. Из французской эскадры только два фрегата – «Сирена» и «Армада» заняли настоящие свои места. «Сципион» свалился с брандером, л Гридан» прикрыл. «Сирену», «Бреславль» стал посреди гавани и только в конце сражения исправил свою ошибку.

Напротив же сего, российский адмирал, вспомоще-ствуемый достойными капитанами, ввел и поста-вил свою эскадру с таким искусством, и точностью, что оное принесло бы честь и тогда, если бы это делали в обыкновенное время и при всех для сего благоприятных обстоятельствах».

На баке «Азова» лихо распоряжался Павел Нахимов. Командуя носовой батареей, он успевал приглядывать за всеми парусами. Обвеваемый ветерком, вольготно чувствовал он себя, то и дело перенося огонь на слабые места неприятельского корабля.

Другое дело на нижнем деке. Сплошь забитая едким пороховым дымом, замкнутая камора палубы породила на ад кромешный, но моряки не робели. 'Го и дело звонко покрикивали капралы:

– Заряжай!

– Выше по клину меть!

– Товсь!

Корнилов только этого и ждал.

– Пали!

Фитильный ткнул тлевший прут в запальную дырку, очередной грохот и страшный треск покатились вдоль палубы, слились с такими же громкими звуками, катившимися с другого конца...

А тем временем без перерыва всюду, перекрывая шум, распоряжались капралы:

– Бань крепче!

– Заряд!

– Ядро!

Пока матросы банили пушки, Корнилов выглянул в проем порта. Турецкий флагман, напротив, вдруг вздрогнул и медленно стал разворачиваться, подставляя раззолоченную корму. «Никак, у него шпринг перебило», – мелькнуло у Корнилова.

Он обернулся к матросам:

– Ребята, накатывай живей! Турок корму показал.

Капрал сам схватил канаты.

– Навались!

– Товсь!

Корнилов сделал отмашку:

– Пали!

Бортовой залп изрешетил ядрами корму флагмана турок.

Ни на мгновение не выпускал из поля зрения панораму сражения Лазарев. Флагман не вмешивался, он все видел и все понимал, о чем доносил «неустрашимый капитан Лазарев, поставив корабль «Азов» в назначенное место, произвел столь сильный и беспрерывный огонь, что в скором времени огонь неприятельских кораблей начал умолкать».