Текст книги "Фирсов Русские флотоводцы"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

– Братцы, за мной! – крикнул батарейный командир мичман Николай Колокольцев и спрыгнул вниз.

В тот же миг он хлопнул дверью крюйт-камеры и, навалившись на нее телом, запер на задвижку. Следом за ним спрыгнули матросы, среди них и раненые, и принялись тушить пожар.

– Закрывай люк сверху! – крикнул Колокольцев.

Отрезанный от воздуха огонь постепенно затух. Обгорелых, полуживых матросов подняли наверх и окатили водой...

Турецкие батареи продолжали губительный обстрел кораблей, и командир «Парижа», капитан 1-го ранга Истомин, решил заставить их замолчать. Выполняя предписание Нахимова, фрегаты «Кагул» и «Кулевич» крейсировали у входа в бухту. Заметив, что из бухты выходит пароход «Таиф» под командой английского капитана Слейда, фрегаты двинулись наперехват. Едва фрегаты произвели первые выстрелы, как пароход вдруг застопорил ход, затем отработал машинами назад и стал выворачивать на ветер. И вдруг вдалеке из-за мыса появились три парохода, это был отряд под флагом вице-адмирала Корнилова. Увидев турецкий пароход, Корнилов сразу отослал фрегаты на помощь Нахимову, поднял сигналы «Крыму» и «Херсонесу». «Атаковать неприятеля, поставив его в два огня», а сам устремился навстречу «Таифу».

Английский капитан вновь показал нежелание вступать в бой. Он резко изменил курс, уклоняясь от встречи, и развил полный ход.

Отстреливаясь, «Таиф» отрывался, как мог, но преимущество в скорости не замедлило сказаться, и погоня вскоре прекратилась.

В бухте тем временем сражение подходило к концу. Боевое ядро турецкой эскадры было уничтожено. Все корабли турок или взорвались, или, потеряв управление, сидели на мели. Часть из них полыхала. Разгорались пожары и на берегу.

Как бы подводя итог, с невозмутимым видом Нахимов распорядился:

– Передайте на все корабли: «Прекратить бой. Всем кораблям переменить место стоянки, отойти от берега». Не ровен час, ветер зайдет, огонь перекинется на них.

Слабый ветер постепенно разгонял клубы дыма, но небо не просветлело. Его заволокло серыми тучами, пошел мелкий дождь.

В бухту вошел отряд вице-адмирала Корнилова. Тепло обнялись адмиралы. Корнилов сердечно поздравил товарища:

– Виктория славная, Павел Степанович, выше Чесмы и Наварина, – взволнованно воскликнул он, – сокрушен цвет турецких фрегатов и корветов!

Нахимов, смущенно улыбаясь, развел руками:

– Не вижу своих заслуг особых, Владимир Алексеевич, это все они, – он показал на матросов, на корабли, – а я только верный выученик Михаила Петровича.

Вечером пожары усилились. Команды сидевших на мели у берега судов, не желая отдавать корабли, поджигали их. Когда огонь добирался до крюйт-камер, они взрывались и горящие обломки залетали на берег. Мощный взрыв потряс бухту, когда взлетел на воздух фрегат «Фазли Аллах». Горящие головешки от него упали и подожгли турецкую часть города. Ветер крепчал, и пламя разгоралось все быстрее.

При зареве бушующих пожаров команды принялись за ремонт судов. Узнав от Корнилова подробности бегства «Таифа», Нахимов выразил опасение:

– Полагаю, Владимир Алексеевич, елико возможно, быстрее исправиться и уйти в море, чем черт не шутит. Всполошатся англичане и французы в Константинополе.

Корнилов согласился и сказал:

– А те суда, что не успеем исправить, возьмем на буксир. Завтра должен подойти «Громоносец».

Утром Нахимову доложили рапорты командиров кораблей о потерях:

– Всего на эскадре выбито тридцать восемь офицеров и матросов и двести тридцать раненых, у неприятеля убитыми не менее четырехсот человек.

– Раненых около тысячи наберется, много пленных...

– Ко всем взятым в плен человеческое обращение непременно проявлять, довольствовать пищей и одеждой, раненым оказать помощь, – распорядился Нахимов.

Утром 20 ноября эскадра Нахимова покинула Синоп. Корнилов на «Громоносце» отправился в Севастополь, чтобы сообщить радостную весть о разгроме турецкой эскадры.

Спустя два дня первые корабли эскадры бросили якоря на Севастопольском рейде.

– Севастополь и флот гордится вами, Павел Степанович, – сказал Корнилов, поднявшись на борт, сопереживая с Нахимовым радость победы.

За Синоп Нахимов удостоился ордена Святого Георгия II степени. И все же разгром турок при Синопе навевал иногда Нахимову тревожные мысли. Однажды он высказал их адъютанту штаба, своему земляку, лейтенанту Ухтомскому:

– Только ужасно то, господин Ухтомский, – сказал адмирал, – что эта победа подвинет против нас войну, ибо англичане увидят, что мы им действительно опасны на море, и поверьте, они употребят все усилия, чтобы уничтожить Черноморский флот.

Нахимов интуицией предчувствовал то, о чем не знал. Война с Турцией еще не началась, а русскому послу в Лондоне Бруннову было заявлено: «Флоты Англии и Франции войдут в Черное море, в случае, если русские атакуют турецкие порты».

23 декабря 1853 года англо-французская эскадра вошла в Черное море.

25 декабря Корнилов отдал приказ о приведении флота в боевую готовность. Командующему эскадрой Нахимову придавались в поддержку все береговые батареи и предписывалось «быть в полной готовности принять атаку, равно, как сняться с якорей и выйти в море».

Всю весну и лето флот приводил в порядок корабли после Синопа, выходил в море, следил за неприятелем.

14 марта Англия и Франция объявили войну России, а в конце апреля начали высадку войск в Варне. После позорного отступления войск за Дунай, союзники начали подготовку к высадке десанта в Крым.

1 сентября неприятель беспрепятственно начал высадку войск у Евпатории, а 7 сентября армия Менши-кова потерпела поражение на рубеже реки Альмы.

Критическое положение Севастополя вынудило моряков безотлагательно решать, что делать флоту?

Утром 9 сентября Корнилов созвал совет, на котором присутствовали флагманы и командиры кораблей Черноморского флота.

Корнилов высказался за выход кораблей в море³³, чтобы постоять за честь флота. Он предложил атако-пать неприятеля у мыса Лукулл. Если его удастся уничтожить, армия союзников останется без припасов и не сможет уже получить подкрепление. В случае неудачи он предложил сцепиться на абордаж и умереть со славой, взорвав свои корабли и часть неприятельского флота. Враг не решился бы атаковать сильные приморские батареи, а без его содействия неприятельская армия вряд ли сломит оборону русских войск. Наши войска могли бы продержаться до подхода подкрепления, а потом разбить врага превосходными силами.

Его поддержал Истомин.

– Надо выйти в море, Владимир Алексеевич, – сказал он, – погибать флоту, так погибать с честью.

«Истомин решительным голосом поддержал мне-пие Корнилова, – заметил командир парохода «Эльбрус» Асланбегов – я, Ильинский, Вукотич – также. Но все остальные задумались и стали рассуждать. Какой неувядаемый блистательный венок, – Асламбегов высказал свое видение дальнейших событий, – готовился Черноморскому флоту: 14 кораблей, 7 фрегатов и 10 пароходов хотели сразиться с 33 кораблями и 50 пароход-фрегатами. С какой дивной чудной памятью погреб бы себя в волнах Черного моря Черноморский флот! Если ему назначено уже погибнуть, то может ли быть славнее смерть? И какие чудеса храбрости увековечил бы за собой этот сонм героев, эта гордость храбрых? Россия бы отпела по нас вечную память; родные и друзья гордились бы, считая нас в числе этих доблестных русских, которые так мужественно презрели жизнь.

Но с выходом флота и удалением армии, что бы последовало? Город был бы взят, и неприятель торжествовал бы занятие первого русского порта. А что важнее для России: порт или флот? Конечно, порт – это ключ Черного моря.»

Вечером, покидая город, Меншиков никого не но ставил в известность о своих намерениях, не отдал НИ каких распоряжений по обороне, не сообщил даже о том, где будет располагаться его армия. Вопрос о ко мандовании гарнизоном в это трудное время князь решил легкомысленно: поручил престарелому бездел тельному начальнику 14-й пехотной дивизии гене рал-лейтенанту Моллеру. Под его подчинение поступили как Нахимов, на которого возлагалось ру– ' ководство морскими частями на Южной стороне, так и Корнилов, которому вверялась Северная сторона Севастополя.

Получив распоряжение князя, пока он не уехал, ¹ Нахимов направился к нему объясняться:

– Ваша светлость, увольте, не гожусь я в пехотные иачальники-с, не обучен и непривычен.

Меншиков, как всегда, не переносил обсуждений своих приказов.

– Мы с вами, Павел Степанович, на службе у го– I сударя, и не к лицу вам отлынивать. Хотя Корнилов

и упрям, а уже приступил к своим обязанностям. Бе– I рите с него пример, и извольте исполнять. Я спешу.

Князь надел фуражку, давая понять, что разговор окончен. Но не таков был Нахимов. Спустя несколько часов он наведался к номинально старшему морскому начальству в Севастополе, командиру порта, вице-адмиралу Станюковичу.

– Ваше превосходительство, получив приказ его светлости заведовать морскими командами для защиты Южной части Севастополя, я не могу в то же время командовать судами, стоящими на рейде. – Нахимов положил на стол рапорт и закончил: – Покорнейше прошу разрешить мне спустить флаг и поручить эскадру младшему флагману.

Престарелый Станюкович съежился, повел плечами. Последние месяцы, с прибытием Меншикова, он старался оставаться в тени, поменьше принимать какие-либо решения.

Добро, Павел Степанович, я постараюсь доло-1| ить вашу просьбу князю до его отъезда.

И Нахимов добился своего. На следующее утро он получил записку от Станюковича: «Его светлость, *. тиь Ментиков, приказал мне не приводить в исполнение приказа, которым ваше превосходитель-. гпао назначены заведовать морскими командами пн берегу, а потому и прошу оставаться на рейде е флагом».

Спустя два дня обстановка изменилась, неприятель двинулся в обход для атаки Южной стороны.

В полдень, когда Нахимов обходил корабль, вах-тснный мичман доложил ему:

– Ваше превосходительство, сигнальные матросы смотрели в Инкермане неприятеля.

Нахимов, не торопясь, перешел на корму, вскинул подзорную трубу, с которой не расставался. «Так и есть, алые мундиры французов. – Нахмурив брови, 11ахимов еще долго, не отрываясь, вглядывался в беспрерывный поток батальонов неприятеля, извивающихся по склонам Мекензевых гор. Расхаживая по корме, он размышлял, то и дело наводил трубу на устье Черной речки. – Значит, неприятель решился не атаковать Северную сторону, а спешит обойти Севастополь с юга. – В душе зародилась тревога, приправленная досадой. – На склонах высот морские батальоны в безначалии, а ведь мне надлежало их возглавить, открестился я от них».

В томительно тянувшиеся вечерние часы Нахимов то и дело поднимался на ют. Вдали у Инкермана беспрерывной лентой мерцали огоньки факелов над батальонами англичан, французов и турок. Завтра они появятся на высотах, сомнут и опрокинут слабую защиту, выкатят орудия на Малахов курган. Чем можно исправить дело? Не дать в руки неприятеля самое ценное – корабли. С экипажей эскадры наберется не менее трех тысяч, они встанут хоть какой-то преградой перед неприятелем.

Ранним утром, в сумерках, Нахимов позвал вахтенного мичмана:

– Передайте по линии на эскадру: «Писарям немедля прибыть на борт флагмана».

Полчаса спустя, когда поднятые спозаранку писаря расположились вокруг большого стола в салоне флагмана, Нахимов, неторопливо расхаживая по салону, размеренно диктовал свой приказ: «Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона, я в необходимости нахожусь затопить суда вверенной мне эскадры и оставшиеся на них команды с абордажным оружием присоединить к гарнизону».

Нахимов вторично зачитал первый абзац приказа и, убедившись, что все писаря точно его записали, продолжал:

«Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться как герой: нас соберется до трех тысяч, сборный пункт на Театральной площади. О чем по эскадре объявляю».

Отпустив писарей, Нахимов выпил чай и распорядился адъютанту, капитан-лейтенанту Острено:

– Феофан Христофорович, видимо, писаря добрались до своих кораблей. Прикажите поднять второй заменительный флаг, пора начинать.

На «Ростиславе», опережая события, уже поторопились вынуть пробки в заранее прорубленных отверстиях.

В это время Нахимову доложили о прибытии шлюпки под вице-адмиральским флагом. Не поднимая трубу, Нахимов узнал Корнилова.

«Стало быть, Владимир Алексеевич покинул Северную сторону». – подумал он, направляясь в сопровождении Острено в каюту.

Едва распахнув дверь, Корнилов, не поздоровавшись, громко спросил:

– Кто отдал приказ топить корабли?

Нахимов, не спеша, ответил:

– Приказал я, как первый флагман эскадры.

– Позор и безумие, Павел Степанович! – воскликнул Корнилов, не стесняясь присутствия адъютанта, который успел прикрыть дверь. – Потрудитесь немедля приостановить распоряжение!

Лицо Нахимова покрылось пятнами, брови поднялись. Но он сдержал себя.

– Добро, Владимир Алексеевич, это возможно. – Нахимов кивнул Острено: – Распорядитесь, Феофан Христофорович, поднять отменительный сигнал и доложите об исполнении.

Когда дверь закрылась за адъютантом, Корнилов, нервно расхаживая по каюте, продолжал:

– Никогда не мог подумать на вас, Павел Степанович, что вы самовольно решитесь на такой позорный поступок. По эскадре не сделано ни одного неприятельского выстрела, а вы топите корабли со всеми орудиями!

– Но неприятель вот-вот появится на Малаховом кургане, и тогда будет поздно, – ответил Нахимов.

– Пусть даже и так, но вы должны прежде принять бой, а не сдаваться.

Нахимов несколько пришел в себя.

– Об этом я и подумал, Владимир Алексеевич, после затопления судов собрать все экипажи и геройски встретить неприятеля.

Корнилов, наконец, перевел дух.

– Малахов курган, Павел Степанович, уже защищен на первый случай. Сейчас на Графскую пристань перевозят морские батальоны с Северной стороны. *

Нахимов удивленно пожал плечами.

– Я думал, Владимир Алексеевич, что вы еще на Северной стороне.

– Ваши сигнальщики, Павел Степанович, скверно смотрят за рейдом и, верно, спят. Еще вчера днем я перешел на Графскую, а сегодня пароходы перевозят оттуда наши морские батальоны.

Постепенно утихли страсти, разговор вошел в нормальное русло, и собеседники договорились, что приказ Нахимова впредь в случае необходимости будет исполняться только с ведома Корнилова, для чего на «Константине» поднимут соответствующий сигнал.

Здесь же, в присутствии Нахимова, Корнилов распорядился об этом на все корабли эскадры. «По сдела-нии от г. вице-адмирала Нахимова затопить или сжечь корабли исполнение это тогда только привести в действие, когда сей сигнал будет отрепетован на корабле «Великий князь Константин». Не исполнивший сего подвергается наказанию, как государственный преступник; приказание же об исполнении прописанного будет передано посланным от г. начальника штаба, генерал-адмирала Корнилова».

Прощаясь, Корнилов пригласил Нахимова вечером обсудить создавшееся положение.

– О князе ни слуху ни духу, а неприятель стоит у ворот, надобно отстаивать Севастополь...

Союзники рассчитывали на легкую победу. Но защитники города моряки, солдаты, жители – успели соорудить укрепления, оборудовать батареи из трехсот орудий.

5 октября неприятель открыл огонь со всех сторон. Начался первый штурм бастионов.

Корнилов и Нахимов находились на передовой, но затем Нахимов вернулся на эскадру. Со стороны моря приближалась вражеская армада кораблей. Огнем береговых батареи и корабельных пушек неприятеля заставили ретироваться. Яростный натиск противника на суше отбили по всем линиям. Во время бомбардировки на Малаховом кургане ядром смертельно ранили Корнилова, и в тот же день он скончался. Эта горестная весть застала Нахимова на «Двенадцати апостолах», откуда он, флагман, руководил схваткой с неприятелем на морских подступах к Севастополю. Вечером он отправился в Михайловскую церковь, простился с Корниловым, целовал холодный лоб боевого товарища, лицо его было мокрое от слез.

Теперь он понимал, что оборона Севастополя лишилась своего организатора и главного руководителя.

Отправляя в Николаев курьера с бумагами Корнилова к его семье, он в записке контр-адмиралу Метлицу сокрушался: «Он умер как герой... Завтра снова дело. Я не знаю, что будет с Севастополем без него и на флоте, и в деле на берегу».

Теперь на плечи Нахимова легла новая ноша: по долгу и по совести исполнять обязанности Корнило-пя, хотя формально он не имел никаких прав. Редкий день он не объезжал линию обороны, показывал пример мужества, никогда не кланялся вражеским ядрам.

Сменивший Корнилова вице-адмирал Станюкович предупреждал Нахимова, чтобы он ни во что не вмешивался. Но как мог быть равнодушным наблюдателем флагман эскадры, когда на берегу, на Малаховой кургане, на бастионах, отстаивали Севастополь экипа-ки его кораблей, под командой моряков Истомина, Новосильского, Панфилова, Зарина и многих других?

Только в конце февраля 1855 года Нахимова назначили командиром Севастопольского порта и военным губернатором Севастополя. В этот же день начальник гарнизона генерал Остен-Сакен представил в Петербург ходатайство о производстве Нахимова в адмиралы.

«Вице-адмирал Нахимов во все время 165-дневной осады Севастополя сначала не принадлежал к ее обороне, потом с 28 ноября в качестве помощника и замещения меня в случае смерти или раны чрезвычайно способствовал успешной обороне Севастополя: блистательною неустрашимостью, влиянием на войска, приобретенною любовью и уважением, неусыпною деятельностью, доходящую до того, что непрестанным осмотром бастионов, редутов, батарей и траншей ему известно направление орудий в каждой амбразуре.

Вице-адмирал Нахимов имеет неисчислимые заслуги».

В первую неделю марта на Камчатском редуте был сражен насмерть вражеским ядром контр-адмирал

Владимир Истомин, один из сподвижников Нахимова, душа обороны Малахова кургана. Провожая тело В. Истомина в склеп, где лежали тела М. Лазарева, В. Корнилова, Нахимов сквозь слезы проговорил с сожалением:

– Эти прыткие молодые люди, они... да-с, они очень спешат-с.

Он не скрывал от окружающих после смерти Корнилова, что его желание иметь последнее прибежище рядом с ними... и Михаилом Лазаревым.

В конце марта 1855 года за отличие при обороне Севастополя П. Нахимова произвели в адмиралы. Вскоре он сдал эскадру контр-адмиралу П. Юхарину и все силы отдавал теперь обороне колыбели флота. Каждый день во флотском сюртуке с эполетами объезжал всю линию обороны на шести бастионах, Ма-лаховом кургане и 10-й батарее. Находился в самых опасных местах, во весь рост ходил на передовой, не прячась за укрытия, не страшась проносившихся ядер и свистевших вокруг вражеских пуль. Всюду его появление воодушевляло матросов и солдат. Нахимов стал для защитников Севастополя своеобразным символом неколебимости обороны. Во время ожесточенных неприятельских штурмов 26 мая и 6 июня 1855 года Нахимов своим примером и действиями предотвратил захват неприятелем Малахова кургана, «ключа всей обороны». 28 июня противник возобновил усиленную канонаду, обстреливая 3-й бастион и Малахов курган. В тот же день Нахимов направился вначале на 3-й бастион, затем побывал на батарее лейтенанта Жерве и оттуда к вечеру поскакал на Малахов курган. Всюду слышались разрывы бомб и посвист пуль.

Нахимов взял у сигнальщиков зрительную трубу и, несмотря на возражения командира бастиона, поднялся на банкет, привстал над бруствером, осматривая неприятельские позиции. Его высокая, чуть сутуловатая фигура хорошо просматривалась со всех сторон...

Прежде каждый день Нахимов видел на бастионах, в госпиталях и лазаретах неистощимую энергию и отвагу защитников Севастополя. Этих людей не нужно понукать и ободрять, они сами рвутся на самые опасные дела и, рискуя ежеминутно, нисколько не дорожат собственной жизнью. Главной обязанностью начальников он считал – «удержать людей от напрасного удальства, ведущего к напрасным потерям., ничем не оправданным».

Совсем недавно приказом Нахимов напоминал всем начальникам обязанность, которую считал священной: «Предварительно озаботиться, чтобы при открытии огня с неприятельских батарей не было ни одного лишнего человека не только в открытых местах и без дела, но даже прислуга у орудий и число людей для. неразлучных с боем работ было ограничено крайней необходимостью. Заботливый офицер, пользуясь обстоятельствами, всегда отыщет средство сделать экономию в людях и тем уменьшит число подвергающихся опасности».

Нахимов требовал думать о сохранении жизни офицеров – разделять их на очереди, приказав свободным находиться под блиндажами и в закрытых местах; просит начальников внушить всем, «что жизнь каждого из них принадлежит отечеству и что не удальство, а только истинная храбрость приносит пользу ему и честь...».

Приказ адмирала подчеркивал, что, «решившись продолжать осаду, враги наши рассчитывают на средства, еще более громадные».

И в то же время Нахимов подчеркивал: «одержать успех при большей потере со своей стороны не есть еще полное торжество».

Заботясь о подчиненных, сам Нахимов пренебрегал своей жизнью. Что и случилось 28 июня... Приподнявшись над бруствером, он хладнокровно осматривал позиции неприятеля. Рядом, просвистев, тюк-пула пуля в мешок с землей, следующая попала в бруствер, осколок камня попал в козырек стоявшему рядом лейтенанту Колтовскому.

– Они сегодня довольно метко целят, – успел проговорить Нахимов и тут же упал без стона и крика: пуля попала ему в голову, пробила насквозь и вышла у затылка.

Колтовский нащупал пульс, он не бился.

Офицеры отнесли Нахимова в блиндаж, сделали перевязку. Павел Степанович что-то неразборчиво проговорил. На носилках его перенесли в Апполонову балку, а оттуда на катере переправили в госпиталь на Северную сторону.

30 июня 1855 года в одиннадцать часов, не приходя в сознание, Нахимов скончался.

Нескончаемым потоком проходили мимо тела усопшего адмирала, покрытого Андреевским флагом, прощались со своим кумиром матросы, солдаты, офицеры, жители Севастополя. Вечером следующего дня состоялись похороны. После отпевания в Михайловской церкви, Нахимова похоронили во Владимирском соборе, рядом с М. Лазаревым, В. Корниловым, В. Истоминым.

Спустя десятилетия вице-адмирал С. Макаров кратко, но выразительно произнес: «Да последуют деяния адмирала Нахимова добрым примером настоящему и будущему поколению моряков».

Владимир Истомин

пределяя в Морской корпус троих сыновей – Константина, Павла и Владимира, – скромный чиновник, секретарь камерального суда Эстляндии, Иван Истомин руководствовался здравым смыслом. Содержать семью, пятерых детей, было не под силу. Какого-либо состояния в родной Псковской губернии не имел, считался однодворцем. К тому же на Ревель-ском рейде белоснежные паруса манили к себе ребят-малолеток. Младший, Владимир, появился на свет в 1809 году.

С началом весны в бухте, как правило, обосновывалась эскадра из Кронштадта. На берег сходили моряки. Матросы разбредались по портовым кабакам, офицеры прогуливались с барышнями, заглядывая в дешевые ресторанчики. По их облику и обхождению секретарь делал вывод о сравнительно неплохой степени воспитанности морских офицеров.

В ту пору главным морским начальником в Ревеле был известный вице-адмирал Дмитрий Сенявин. По долгу службы секретарь бывал иногда в конторе командира порта и слышал самые лестные отзывы офицеров и клерков о своем начальнике.

Каждый раз, когда эскадра покидала бухту, адмирал провожал ее, стоя на причале, пока корабли, осененные парусами, не скрывались вдали, за Нарге-ном... Где-нибудь неподалеку, за прибрежными валунами или кустарниками, мальчуганы, взявшись за руки, следили за всеми процедурами на кораблях. Там поднимали якоря, распускали паруса, и, медленно разворачиваясь, суда один за другим покидали бухту и, построившись в колонну, тянулись к выходу.

Разве могли предполагать юнцы, что судьба сведет их когда-нибудь с молодцеватым, довольно симпатичным на вид адмиралом, который, расправив плечи, заложив руки за спину, широко расставив крепкие ноги, с некоторой грустью сопровождает взглядом исчезающие за горизонтом паруса?

Так уж случилось, что десяток с лишком лет спустя на линейном корабле «Азов» в составе экипажа отправились в Средиземное море мичман... Константин Истомин и его младший брат, гардемарин Владимир.

На «Азове» поднял свой флаг адмирал Д. Сенявин. Командовал кораблем капитан 1-го ранга М. Лазарев. В эскадре шел и младший флагман, контр-адмирал Логин Гейден, на корабле «Святой Андрей».

Кроме уже известных и знаменитых моряков, Д. Сенявина и М. Лазарева, гардемарин Истомин впервые воочию лицезрел императора Николая I, который посетил «Азов» перед уходом в Англию.

В плавании Истомины на вахтах и в кают-компании знакомились и общались с В. Корниловым, П. Нахимовым, Е. Путятиным, А. Домашенко и другими офицерами. Шестнадцатилетний гардемарин Владимир Истомин был свидетелем всех корабельных событий. В Портсмуте адмирал Д. Сенявин арестовал, в числе других офицеров, на три дня П. Нахимова за то, что он «дозволял себе в минуту запальчивости ударять руками матросов во время работ». В противоположность этому в Средиземном море гардемарин был очевидцем благородного поступка, свидетельствовавшего о высокой нравственности русского офицера. Спасая упавшего за борт матроса, погиб мичман А. До-машенко.

На переходе морем командующий эскадрой Л. Гейден, присмотревшись к расторопному гардемарину, назначил Владимира Истомина своим порученцем.

Во время Наваринского сражения флагманский корабль «Азов» принял на себя основной огневой шквал египетско-турецкой эскадры.

Отражая атаки пяти вражеских кораблей, ответный орудийный шквал «Азова» вскоре вывел из строя флагманов неприятеля. «Все русские корабли отважно сражались против превосходящих сил противника, – в тот же день доносил флагман. – Капитаны и прочие офицеры российской эскадры исполняли долг свой с примерным рвением, мужеством и презрением всех опасностей; нижние чины отличались храбростью и повиновением, которые достойны подражания.

Неустрашимый капитан первого ранга М. Лазарев... управляя движениями «Азова» с хладнокровием, искусством и мужеством примерным; капитаны Авинов, Хрущев, Богданович и Свинкин равно отличились. Сей последний, хотя при начале дела был тяжело ранен картечью, но продолжал командовать во все сражение, держась около четырех часов за канат и на коленях на палубе своего корабля. Капитан «Гангу-та» Авинов явил также пример редкого присутствия духа; турецкий фрегат, обращенный в брандер, пробрался между сим кораблем и адмиральским бугшпри-том, уже сцепился с «Гангу том», капитан Авинов велел брать сей фрегат на абордаж, и человек, готовившийся оный зажечь, убит с фитилем в руках.

Один из турецких фрегатов, сражавшихся против корабля «Александр Невский», сдался и спустил флаг, который взят; турки на другой день отправлены на берег, а фрегат потонул».

Контр-адмирал Гейден под огнем неприятеля умело руководил действиями кораблей русской эскадры. Ему помогал и юный порученец Владимир Истомин, получивший боевое крещение в этом сражении. Наградой ему был серебряный крест Святого Георгия.

Среди отличившихся в Наваринском сражении Гейден отметил и своих помощников – «должность исполняли с необыкновенным усердием и деятельностью, а особенно Истомин, коего не могу довольно нахвалиться».

Спустя десять дней Гейден, превышая свои полномочия, произвел Истомина и его товарищей в мичманы – первый офицерский чин, о чем доносил Менши-кову: «Во уважение отличной их храбрости и деятельности во время сражения».

Два года мичман Истомин во время войны с Турцией на «Азове» крейсирует в Средиземном море, участвует в блокаде Дарданелл и затем возвращается с эскадрой М. Лазарева в Кронштадт.

Представляя список офицеров, достойных награды, Лазарев характеризует 19-летнего мичмана В. Истомина: «Весьма исправен и в должности ревностный и деятельный офицер». Адмирал упоминает Истомина среди «тех офицеров, которые в продолжении времени соделались, так сказать, украшением нашего флота».

Последующие две кампании В.Истомин крейсирует на Балтике в составе эскадры на фрегате «Мария» и корабле «Память Азова».

В 1833 году он произведен в лейтенанты, а кампанию 1836 года начал на Черноморском флоте в составе экипажа 120-пушечного линейного корабля «Варшава».

Эскадра, в составе которой крейсировала и «Варшава», была в готовности принять десант для высадки в Босфоре. В это время в связи с обострением отношений с Францией и Англией не исключалась вероятность появления в Черном море англо-французской эскадры. Следующую кампанию лейтенант Истомин встречает командиром 10-пушечной яхты «Резвая», а затем назначается командиром одного из первых на Черном море парохода «Северная звезда».

В 1837 году на берега Черного моря пожаловал император Николай I с супругой, императрицей Александрой Федоровной. Царствующие особы совершали прогулку вдоль берегов Черного моря на военном пароходе «Северная звезда». Для ее командира пребывание на борту императора закончилось благополучно. В. Истомина наградили орденом Святого Владимира IV степени, а «их величества» пожаловали его двумя бриллиантовыми перстнями.

Недавно построенная на верфях Николаева 16-пу-шечная шхуна «Ласточка» предназначалась в кампанию 1838 года в Абхазскую экспедицию для крейсерства у берегов Кавказа, но поступило указание Морского штаба срочно отправить ее в Афины в распоряжение русского посланника. Зарекомендовавший себя прекрасным моряком командир шхуны лейтенант В. Истомин, как никто другой, знал акваторию Архипелага и Средиземного моря. Посланник России в Афинах Гавриил Катакази был весьма доволен прибытием «Ласточки». Вскоре все капитаны английских и французских судов в Архипелаге восхищались образцовым состоянием «Ласточки» и отличной выучкой ее экипажа во главе с ее капитаном В.Истоминым. Одним из первых «Ласточку» посетил английский посланник, капитан флота ее величества Эдмунд Лайонс. Англичанин давно питал особый интерес не только к русским военным судам, но и их колыбели, – Севастополю. По заданию своего Адмиралтейства в прошлом он не раз на шхунах, крадучись, пробирался в Севастополь, но в последнее время, с появлением там Лазарева, это стало невозможным. Знал и В. Истомин о визитах в Черное море английского лазутчика, но при общении с Лайонсом вида не подавал.

В чем был откровенно искренним англичанин, так это в оценке «Ласточки».

– Я нахожу вашу шхуну и матросов в прекрасном виде, – сказал он Истомину при первом же визите.

Истомин пригласил Лайонса в каюту, и за вполне дружеским застольем оба моряка нашли общий язык, несмотря на разницу в возрасте: Лайонс был старше Истомина на двадцать лет.