Текст книги "Компромат"

Автор книги: Ирина Зарубина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Суббота. 11.24–15.44

Беспрерывно набирая по телефону один номер за другим, Клавдия наконец выяснила, что действительно таких милиционеров в отделении никогда не было. Бобров и Соколов – мистификация. Единственной ниточкой оставался Миша Подколзин. И даже не он, а его профессия.

Телефон Подколзина не отвечал. Уж не случилось ли и с ним что-нибудь? Немного поразмыслив, Клавдия решила отправиться в телецентр. В ее душе вдруг затеплилась надежда обнаружить оператора на рабочем месте, ведь телевизионщики народ такой – могут сутками пропадать на работе, не считаясь с выходными. Кстати, в этом они похожи на следователей.

На вершине лестницы у металлической перегородки стоял дядечка-милиционер в огромном бронежилете (размеров на пять больше, чем требовалось) и украдкой грыз семечки. На его плече воинственно раскачивался автомат Калашникова.

«Для чего так наряжаться? Кого пугать? – успела подумать Дежки на, доставая из сумки бумажку-пропуск. – Оружие ему зачем? В кого стрелять-то?»

Милиционер лениво посмотрел на пропуск и, сунув пригоршню шелухи в карман форменных брюк, процедил сквозь зубы:

– Что вы мне тычете? Не видите – просрочено?

– Как просрочено? – растерялась Дежки на. – Я же здесь только три дня назад была…

– Пропуск разовый. Новый нужно брать.

– А это не подойдет? – Клавдия раскрыла перед носом милиционера свои «корочки». – Мне по важному делу.

– Новый нужно брать… – заученно повторил страж порядка, потом посмотрел куда-то поверх головы Дежкиной, изменился в лице и судорожно начал поправлять съехавшую на ухо фуражку. – Вон бюро пропусков.

– Вы поймите, я без предупреждения приехала, меня никто не ждет…

– Идите, идите, идите, – продолжая смотреть куда-то вдаль, отвечал милиционер. – Не надо ничего объяснять. Даже если я впущу, вас потом все равно не выпустят. Так и будете здесь куковать. Устраивает?

– И что же мне делать? – перехватив его взгляд, Клавдия невольно обернулась и… чуть не задохнулась от радости.

В первый момент она даже не поверила своим глазам. У стеклянных крутящихся дверей, совсем не выделяясь среди снующих туда-сюда работников телецентра, скромно стоял Михаил Сергеевич Горбачев. По обе стороны от него замерли в напряженных позах двое здоровенных парней, из ушей которых торчали тоненькие черные проводки. Наверное, это были переговорные устройства.

«Чего он ждет? – Дежкина не могла оторваться от созерцания первого и последнего президента уже не существующей страны. – Неужели пропуска?»

Она оказалась права. Проворный мужичок в кепке (не иначе как администратор – все администраторы обычно проворные и почему-то в кепках) подлетел к Горбачеву и стал извиняться, что, мол, вышла ошибочка, кто-то что-то перепутал, неправильно написал фамилию, но ошибочка эта будет быстро исправлена, нужно только еще маленько обождать. Михаил Сергеевич понимающе кивал головой, и на его загорелом лице блуждала добрая улыбка.

– Что, вы и его без бумажки не пропустите? – спросила Клавдия постового.

Тот не ответил, только неопределенно пожал плечами. Все постовые мира тоже похожи друг на друга – не пропустят даже самого Иисуса Христа, если на него нет заявки в бюро пропусков.

И тут Дежкина потеряла контроль над собой. По правде сказать, Горбачев ей всегда очень нравился. Нет, не как политический деятель. Скорей как простой, открытый, обаятельный человек. Наконец, как мужчина… Быть может, она даже немножко была в него влюблена. Платонически, разумеется. И ноги сами понесли Клавдию вниз по лестнице, а из груди совершенно неожиданно вырвалось громкое и радостное:

– Здрасьте, Михал Сергеич!

– Здравствуйте, – галантно поклонился Горбачев.

Дежкина прекрасно оценивала всю трудность возникшей ситуации. После такого панибратского приветствия необходимо было как-то продолжить разговор, не молчать. И пока она лихорадочно соображала, что бы ей такое сказать (желательно умное и глубокомысленное), из ее рта вырвалось:

– А где Раиса Максимовна?

– Рая приболела, – печально ответил Михаил Сергеевич и сразу же успокоил Дежкину: – Но несерьезно, несерьезно.

– И это правильно…

Клавдия совсем не собиралась произносить и эту дурацкую фразу. Опять же, само вырвалось. Как так получалось, она не могла понять. От волнения, наверное.

Но, к ее удивлению, Горбачев не обиделся, а, наоборот, засмеялся:

– Что, въелось в сознание?

– Въелось, Михал Сергеич, – честно призналась Дежкина.

– Простите, но мне ваше лицо знакомо. Мы где-нибудь раньше виделись?

– Вряд ли… – смутилась Клавдия. – Вообще-то я следователь.

– Преступников ловите?

– Стараемся… А вы на съемки?

– Да, прямой эфир, – и он, понизив голос до шепота, доверительно сообщил: – Волнуюсь страшно. Давненько перед людьми не выступал.

– Главное – хорошо начать, – почему-то делая ударение на персом слоге, сказала Дежкина, – а там процесс пойдет как по маслу. Удачи вам! А еще… огромное спасибо…

– За что?

– Не знаю… Просто спасибо. Я давно хотела вам это сказать, да все как-то случая не представлялось.

В этот момент снова объявился мужичок в кепке, который уладил все формальности и, не переставая извиняться, пригласил Горбачева проследовать за ним в студию.

Михаил Сергеевич протянул Клавдии теплую ладонь и растроганно проговорил:

– Ну, до свидания. Приятно сознавать, что тебя еще не забыли… – Он уже почти дошел до охранника, но вдруг остановился. – Простите, вас как зовут?

– Клавдия Васильевна Дежкина.

– Клавдия Васильевна, не хотите в моей команде поработать? – спросил Президент СССР, сложив руки на животе.

– Я? Ой, что вы… Да и потом, дел много… – залилась румянцем Клавдия.

– А мне такие люди нужны, – улыбнулся Горбачев. – Знаете что, если вы про рейтинг, то наплюйте.

– Нет, меня рейтинги не волнуют, – снова покраснела Клавдия.

– Тогда знаете, как поступим. Вот вам мой телефон. Надумаете – вдруг – позвоните. Договорились? Это прямой. Без секретарей.

– Спасибо.

В бюро пропусков Дежкиной посоветовали позвонить в творческую группу, в которой числился Подколзин, и продиктовали номер. Клавдия так и сделала, воспользовавшись одним из местных телефонов, прикрепленных прямо к зеркальной стене. И ей повезло. Трубку поднял сам Михаил.

Сказать, что Подколзин обрадовался, услышав голос Дежкиной, было бы большим преувеличением, но через несколько минут он спустился в холл и оформил на ее имя пропуск.

– Вот теперь совсем другое дело, – небрежно козырнув, крякнул постовой. – Теперь не придерешься.

– К чему такие строгости? – недоуменно спросила Клавдия Михаила, когда они шли к лифтам вдоль нескончаемого ряда коммерческих палаток. – Неужели я похожа на террористку? И Горбачева не пропускали… В голове не укладывается. Но самое смешное – кому нужно, тот ведь все равно пройдет и ни один постовой не заметит.

– Вы с самого рождения живете в этой стране и еще сохранили способность удивляться. Я вам завидую… – мрачно ухмыльнулся Подколзин. – Зачем вы пришли? От вас одни неприятности.

– Почему вы решили, что от меня?

– Не знаю… Но странное совпадение – как только я связался с вами, началась какая-то чертовщина. Сначала чуть не убили на митинге, затем в мою квартиру ворвались люди в милицейской форме, один из них рубанул меня дубинкой по лицу. Вот, видите? – он приподнял темные очки, скрывавшие растекшийся под его левым глазом лиловый «фингал». – А теперь еще и телефон отключили, вторые сутки не работает. Так что держитесь от меня подальше.

– Не думала, что вы такой суеверный.

– Со мной ни разу не происходило столько злоключений! Порознь – пожалуй, но чтобы все сразу!

Они с трудом втиснулись в битком набитый лифт. Клавдия оказалась прижатой к дверям, а Подколзина отнесло к дальней стенке. Хорошо, что, достигнув точки кипения, разговор прервался.

«Это какой-то растревоженный муравейник… – Задрав голову, Дежкина смотрела на мигающее табло, быстро отсчитывавшее пройденные этажи. Сотни возбужденных, несущихся непонятно куда людей. Кем они работают? Чем они занимаются? Такое впечатление, что целыми днями бегают по лестницам и длиннющим коридорам в поисках выхода».

Едва они выбрались из этой «консервной банки» и смогли наконец глубоко вздохнуть, как Подколзин вновь нажал кнопку вызова лифта.

– Пиво забыл купить. Я же говорил, вы приносите одни несчастья. Ну чего вам от меня надо? Приехали проведать? Так вот я – жив-здоров!

Иногда мужики бывают занудливее баб, и Михаил не был исключением. Что-то вбил себе в башку и теперь нудит, нудит, нудит…

– Не сердитесь на меня, Мишенька, – примирительно сказала Дежкина. – За последние два дня неприятности посещали не только вас. Вчера утром, на троллейбусной остановке, меня похитили двое неизвестных, затолкнули в «Жигуленок», накинули на голову мешок…

– Зачем?

– Еще совсем недавно я никак не могла этого понять, но теперь знаю точно – они что-то искали. Искали, но не нашли.

– Я-то здесь при чем? – настороженно спросил Подколзин.

– А прошлым вечером моего мужа избили до бессознательного состояния, чудом домой добрался. И опять – какие-то незнакомые люди, Федя никогда их прежде не встречал.

– Просто так избили?

– Просто так никогда ничего не делается, Мишенька. Помните из школьной программы: «Причины и следствия»? Глупо предполагать, что Бобров и Соколов наведались к вам просто так, без особой причины, тем более что… – тут Клавдия выдержала небольшую паузу, – в штате работников отделения милиции такие фамилии не значатся.

Подколзин ошарашенно глянул на Дежкину, темные стекла его щегольских очков начали стремительно запотевать.

– Что все это значит? – только и смог выдохнуть он.

– Ах, Мишенька, я была бы сейчас самым счастливым человеком на земле, если бы могла ответить на ваш вопрос, – развела руками Дежкина.

– Но они предъявили мне свои удостоверения… – растерянно произнес Михаил. – Удостоверения настоящие. И гербовые печати, и сами «корочки». И вообще, эти парни вели себя по-ментовски, никогда бы не подумал, что… – он замолчал, что-то вспоминая. – Нет, пивом не обойтись. Нужно что-нибудь покрепче…

Они сидели за круглым столиком небольшого уютного бара. Здесь было малолюдно, из магнитофонных колонок доносилась лирическая музычка, пахло дорогими сигаретами. Словом, приятная обстановка, располагающая к доверительной беседе.

– …И мне пришло в голову, Мишенька, что, быть может, имеет смысл связаться с другими операторами, которые снимали тот митинг. – Клавдия Васильевна потягивала апельсиновый сок. – У вас есть такая возможность?

– Возможность есть, – кивнул Подколзин, глотнув джин-тоника.

– У меня чувство такое, Мишенька, что все началось в тот самый день, в ту самую минуту, когда мы с вами очутились в центре толпы…

– Что началось?

– Вы называете это «чертовщиной». Что-то тогда произошло, что-то случилось, и мы стали невольными свидетелями… – В голосе Клавдии не было уверенности, она просто размышляла и ждала при этом поддержки и понимания от Михаила.

– Свидетелями чего? – продолжал выяснять Подколзин. Постепенно до него начинало доходить, что Дежкина, в общем-то, движется в правильном направлении.

– Вот это мы и могли бы выяснить, если бы у нас была та видеозапись, – горячо зашептала Клавдия. – В ней-то все и дело! Что-то вы там такое, Мишенька, успели заснять, а иначе зачем кому-то нужно было выслеживать вас, устраивать маскарад с переодеванием. Все это делалось ради того, чтобы изъять видеокассету.

– Да ничего там особенного не было, – сказал Подколзин. – Вы же сами все видели – митинг как митинг, безумные старики и старухи, красные знамена… Все, как обычно, ничего сенсационного. Между нами говоря, дрянной репортаж… Материал слабый и безликий, ни один канал бы не купил.

– А если это «что-то» осталось за пределами нашего внимания? Что, если мы этого просто не заметили? Или заметили, но не придали значения?

– Ну, не знаю… – пожал плечами Михаил. – Я сколько раз просматривал пленку, но ничего такого не обнаружил.

– Что-что-что? Несколько раз? Когда же вы успели?

– Последний раз смотрел сегодня утром, в монтажной.

– Не понимаю… Мишенька, что вы мне голову морочите? Вы же сказали, что…

– Однажды я совершенно случайно заснял мафиозную разборку, – Подколзин склонился над столом и доверительно заглянул Дежкиной в глаза. – Уж не помню, как меня занесло в тот заброшенный карьер. Короче, началась дикая пальба, разве что из минометов не молотили. Ну, я упал на землю, а камеру в вытянутой руке держал. Страшно – жуть. Хорошо, меня не заметили, иначе бы мы сейчас с вами здесь не сидели. Ну, я дождался, пока братки между собой окончательно разобрались, и не долго думая прямиком в редакцию. Мне сказали, что репортаж пойдет в вечернем выпуске новостей. Еще бы, материальчик-то о-го-го! А главное – лица этих ублюдков видны, я трансфокатором близко-близко наехал. Ну, включаю вечером телевизор – хренушки, дупель пусто. Звоню в редакцию, а мне с деланным удивлением: «Какой еще репортаж?» И так внятненько, явно давая понять, чтоб я больше не возникал: «Не было никакого репортажа!» И попробуй что докажи, копию-то я не успел сделать. Наверное, в кадре мелькнула какая-нибудь известная рожа, вот наши отважные работнички и не захотели связываться. А надо мной потом вся редакция смеялась, мол, Подколзин до белой горячки допился. И теперь у меня железное правило: отснял материал – мгновенно сделал копию, отснял – копию. Приходилось башлять местным монтажерам до тех пор, пока я не поднакопил деньжат и не купил себе второй «Бетакамчик». Получилось что-то вроде простенькой домашней студии.

– Так, значит… – у Клавдии от волнения даже дыхание перехватило, – вы успели сделать копию?

– И не одну, – с гордостью ответил Подколзин. – Привычка – вторая натура!

– Что же вы молчали?

– Так вы же не спрашивали.

– И я могу взглянуть на пленку?

– Почему нет? Но вряд ли в этом есть смысл… – Михаил заглянул в стакан, но там уже не было ни капли джин-тоника. – Поверьте, пленка ничего вам не откроет. В ней нет ничего такого, за что разумно было бы ударить меня дубинкой по лицу, нацепить вам на голову мешок, да еще и отколошматить вашего мужа.

И все же Дежкиной удалось уговорить Подколзина показать ей видеозапись митинга. Оставив Клавдию в баре, он сбегал куда-то наверх и выяснил, что через несколько минут у одной из засевших в монтажных творческих групп будет обеденный перерыв. Монтажер оказался хорошим приятелем Михаила и позволил ему занять пустующий пульт, даже не потребовав соответствующего вознаграждения.

Первое, что Клавдия увидела на мониторе, – была она сама. Крупным планом на фоне развевающихся красных знамен. Причем Клавдия была настолько увлечена происходящим вокруг, что не заметила, как Подколзин включил камеру и, проверяя работу трансфокатора, направил черную глазницу объектива прямо на нее.

– Боже, какая я ужасная… – скривилась Дежкина. – Я и не подозревала, что у меня такое отталкивающее лицо. Что за глупое выражение? Что за дурацкая улыбочка?

– Да уж, фотогеничности маловато, – бестактно согласился с ней Михаил.

– Мишенька, скажите честно, я и в жизни такая же страшная?

– Вы набиваетесь на комплимент, – улыбнулся Подколзин. – Не горюйте, у вас нормальная реакция человека, который в первый раз увидел себя на экране. Вон, посмотрите на вашего придурковатого коллегу. (В это время в кадр попал Веня Локшин.) Видеозапись немножко размывает черты, понимаете?

– Понимаю… – тихо сказала Клавдия, но легче от этого ей не стало. – Это самое начало?

– Да. Промотать?

– Не надо. – Дежкина подсела поближе к мерцающему экрану монитора.

– У нас всего час.

– Знаю. Успеем.

Поначалу камера нервно дрыгалась из стороны в сторону (вероятно, Подколзин поудобней пристраивал ее на плече) и лица митингующих сливались в единое клокочущее пятно. А вот голоса были слышны отчетливо.

«Такой вы уже нигде ни за какие деньги не купите, а я вам уступлю по дешевке. Портрет юного Ильича».

Точно, именно в этот момент к ним подходила тетка в нелепой фиолетовой шляпе с петушиным пером и предлагала значок с изображением вождя мирового пролетариата в младенческом возрасте. Но в кадр она не попала, Михаил переключил тогда все свое внимание на импровизированную трибуну.

«Закурить не найдется?»

Дежкина сразу вспомнила здоровенного верзилу. Кажется, он был в потертой куртке из плащевой ткани.

«Вопрос власти – коренной вопрос любой революции! Наши идейные противники…»

Ага, это понеслось с трибуны. Истерично орут в мегафон, аж уши закладывает. И толпа отвечает восторженными возгласами и радостными криками.

Вот на постамент поднимается священник, простирает к народу руки и хорошо поставленным голосом затягивает:

«Дети мои! Возблагодарим Господа!..»

– Паноптикум… – Подколзин приглушает звук. – Они бы еще слона притащили.

– Мишенька, а зачем вы так странно снимаете? – осторожно поинтересовалась Дежкина. – Скачете, скачете… Ничего конкретного, только какие-то не связанные между собой обрывки… Не лучше ли было снимать плавненько, красиво?

– Типичная точка зрения дилетанта, – улыбнулся оператор. – Это же рыба!

– Рыба? – не поняла Клавдия.

– Ну, как вам объяснить… Прежде чем материал выходит в эфир, его десять раз монтируют-перемонтируют. Моя задача – успеть схватить все самое интересное, самое запоминающееся, пусть и не выстроенное в логическую цепочку. О, кстати, замечательные типажи.

На экране в это время пикировались толстуха, аппетитно жующая гамбургер, и пацаненок-попрошайка. Вообще-то мерзкое зрелище – что он, что она. Что замечательного нашел в них Миша?

«Эй, телевизор! Меня сними, я сегодня красивый!»

Камера резко прыгает в сторону, и на экране монитора появляется помятая, но счастливо улыбающаяся рожа пьянчуги.

«Простите, а вы по какому принципу выбираете точку?»

Это Венька любопытствует. Хороший он мальчишка, но уж очень о себе высокого мнения. Правильно Подколзин его тогда осадил, наука будет.

«Патриоты!..»

На трибуну вбегает тощий парень с огромным кадыком. Тоже оратор нашелся, в зеркало бы на себя глянул. Несет полнейшую ахинею, а люди внимают ему затаив дыхание. Почему так происходит? Что это? Гипноз?

Клавдия вспомнила, что те же мысли были у нее и на демонстрации.

Сопляку приходит на помощь оратор постарше, и они вдвоем начинают балаболить.

– Вы понимаете, о чем базар? – спросил Михаил.

– Нет, – призналась Дежкина. – Вроде слова знакомые, а общий смысл почему-то не улавливается.

«Пропустите честного человека подписаться на кандидата!»

Это мужик в кепке выныривает из-под камеры и, расталкивая локтями зевак, пробирается к столику регистрации. Камера следует за его широкой спиной, сквозь живой коридор.

Именно в этот момент Клавдию и охватило беспокойство, она начала бояться этой озверелой толпы. Но обратной дороги уже не было, пришлось следовать за Михаилом. Венька молодец – вовремя смылся.

За столиком сидит женщина в черном, протягивает страждущим подписантам шариковую ручку на веревочке и повторяет:

«Спасибо, товарищ!..»

Пока ничего такого, что могло бы вызвать подозрение, не происходит. Другое дело – очень многое остается за кадром… Неужели просмотр видеозаписи так ничего и не прояснит?

«Вы откуда будете, позвольте полюбопытствовать?» Крепкий старикан возмущенно смотрит прямо в объектив.

– Скотина… – Подколзин выразительно хлопнул кулаком по монтажному столу, после чего ловко вытряхнул из пачки сигарету и закурил. – С этого гада все и началось. Если бы не он!..

– Тихо, Мишенька! – взмолилась Дежкина.

«Би-Би-Би».

«Чего?»

«Би-Би-Би».

«Американская? Братцы, опять на нас напраслину возводють! Опять американьцы со своим Би-Би-Би приехали!..»

Камера сотрясается, и ее бросает вниз… множество переминающихся на месте ног. Слышно, как Подколзин тяжело сопит. По толпе прокатывается неразличимый воинственный гул.

«Держи его!» – надрывно кричит чей-то хриплым голос.

Видимо, Михаила толкнули в грудь – на экране мгновенно промелькнули сизое небо, верхушки домов, черные окна, левый край трибуны и…

– Стоп! – Дежкина вцепилась в руку Подколзина. – Чуть-чуть назад!

Михаил нажал на пульте несколько разноцветных кнопок, изображение сначала замерло, а затем медленно поползло в обратном направлении. При этом слова стали звучать шиворот-навыворот и получалась смешная тарабарщина.

– Останови! – Если бы Клавдия была способна влезть внутрь монитора, она бы непременно сделала это. – Помнишь этого человека?

– Не помню… Меня уже начали бить.

– Посмотри внимательно, что он делает?

Это был стоп-кадр, прервавший быстрое движение камеры, и картинка была немного размыта. Беснуется почуявшая кровь толпа. Искаженные ненавистью лица. Разверзнутые рты. Скрюченные пальцы тянутся к объективу. Клавдия стоит в неловкой, неуклюжей позе, обхватив руками объемистый кофр с аккумуляторами. К ее левому плечу прильнула приземистая мужская фигура. Лицо кавказской национальности, как принято теперь выражаться. Огромный козырек кепки-аэродрома скрывает глаза. Шея выгнута, будто ее владелец с испугом оглядывается. Казалось бы, ничего странного, если бы… Если бы не его рука.

– Он только что вынул руку из моего кармана! – победно воскликнула Дежкина.

– Вполне вероятно… – пробормотал Подколзин. – Жаль, мы не можем быть уверены в этом на сто процентов. Этот тип ввалился в кадр только секунду назад. Но даже если это действительно так и он влез в ваш карман… Что здесь особенного? Карманные воришки обычно выбирают именно такие места, где большое скопление народа.

– Да нет же, Мишенька! Он не крал! Он, наоборот, что-то положил в мой карман!

– Зачем?

Михаил конечно же прекрасный оператор, настоящий профессионал, но иногда соображает туговато, тут уж ничего не поделаешь.

– Плащ! – спохватилась Клавдия. – Я же сдала его в химчистку!

– Подколзин, тебе не надоело? – за их спинами вдруг прозвучал мужской голос.

Дежкина и Михаил подскочили от неожиданности, будто их застали врасплох на месте преступления. Впрочем, так оно и было в некотором роде, потому что в дверном проеме появилась квадратная голова прапорщика из службы пожарной безопасности телецентра.

– И как вы только чуете? – Подколзин затушил окурок и нехотя полез за деньгами во внутренний карман кожаной куртки. – Стоит только закурить, как вы появляетесь словно черти из табакерки.

– А тебе лень два шага до лестницы сделать, задницу от стула оторвать? – укорял его пожарный.

– Сколько? Опять полтинник?

– Прощаю тебя, Подколзин, – сжалился прапорщик. – Сегодня ты нам план уже сделал. Но в следующий раз…

– Следующего раза не будет, – твердо сказал Михаил. – Хватит мне вас подкармливать.

– Ну-ну, посмотрим-посмотрим… – и, погрозив курильщику пальцем, пожарный удалился.

– Не поверите, Клавдия Васильевна, – настроение Подколзина было испорчено. – Каждый месяц ползарплаты на этих придурков уходит. Как в прорву… Эх, мне бы их заботы…