Текст книги "Компромат"

Автор книги: Ирина Зарубина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Четверг. 19.59–20.22

Станция метро в этот час была заполнена пассажирами. Все торопились по домам, к своим диванам, креслам, тарелкам и телевизорам.

Два полноводных потока медленно двигались друг другу навстречу – один к эскалатору, другой от него. Женщины волокли хозяйственные тележки на колесиках, и эти тележки всем мешали. То и дело в толпе вспыхивали мелкие очаги ссор-перебранок и тут же затихали, потому что в такой тесноте и не поругаешься толком.

– Ты его видишь? – нетерпеливо спрашивала Клавдия, пытаясь высмотреть в людском водовороте того, кто по описаниям походил бы на бомжа Носика. – Вон в драном пиджаке мужик идет – это не он?

– Не, – отмахнулся Пучков, – Носика вы сразу узнаете. У него такая физиономия – сразу видно: Носик!

Они продолжали свой поиск.

Подошел поезд метро, двери с шорохом разъехались, и новая партия пассажиров двинулась им навстречу.

– Что им всем дома не сидится? – ворчал Пучков, работая локтями. – Куда прешь, бабуля, не видишь, человек идет! – гаркнул он в самое ухо пожилой дамочке в красном берете.

Вытаращив глаза, она в ужасе шарахнулась в сторону, – от беды подальше.

– Прекрати людей пугать, – осадила его Клавдия, – лучше гляди внимательней, не пропусти своего Носика.

И все-таки, несмотря на то что Дежкина в глаза не видела бомжа, она обнаружила его первая.

Носик плыл в потоке навстречу, и лицо у него было ангельски невинное, потому что рука плавно и осторожно пыталась нащупать дорогу в карманы и сумки прижатых к нему пассажиров.

Следом за Клавдией Носика увидел Пучков.

Их взгляды пересеклись.

В первое мгновение Пучков напрягся, а затем (Клавдия заметила это краем глаза) сделал движение головой – так, чтобы понял бомж, но не поняла Дежкина.

Плохо он знал свою спутницу.

Клавдия решительно рванулась вперед, перегораживая Носику дорогу.

Если бы перрон был пуст, это принесло бы желаемый результат, но в такой толчее настичь Носика было сложно.

Носик стремительно скользнул за тучную тетку с тележкой и растворился в толпе.

Клавдия пыталась нагнать его; она расталкивала пассажиров, а те в ответ толкали ее и ругали.

– Держите! Держите его! – крикнула Дежкина, понимая, что Носик сейчас уйдет. – Он украл сумочку!

Вокруг загалдели и стали оглядываться.

Подпрыгнув над толпой, Клавдия увидела плешивую макушку, продвигавшуюся между шляп и косынок – расстояние между беглецом и преследовательницей увеличивалось.

– Воры! Держи вора! – вопила толпа.

Истерически завизжала какая-то женщина, стиснутая в давке. Движение встречных потоков нарушилось.

Все толкались, пытаясь разглядеть, что происходит, тянули головы, вставали на цыпочки.

– Что? Где? Кто?!

Людской гвалт перекрыл шум надвигающегося из тоннеля поезда.

Шум нарастал. Задрожал пол под ногами – и вдруг раздался скрежет и вопль, тупой, но отчего-то очень хорошо слышимый в этой мешанине звуков. И затем – удар, словно упал какой-то тяжелый предмет.

Клавдия протиснулась вперед и оказалась на краю платформы.

То, что она увидела, она уже не забудет никогда. На нее, визжа тормозами, несся головной вагон поезда. Сквозь забрызганное чем-то темно-бурым стекло виднелось искаженное ужасом лицо машиниста.

Перед поездом в желобе между рельсами катилось нечто тяжелое и мокрое, похожее на мяч.

Толпа ахнула.

– Мать честная! – сказал кто-то за плечом Дежкиной.

Мяч обрел свои очертания.

На Клавдию, раскрыв синие губы, остекленелыми глазами смотрела голова бомжа Носика.

Одна голова, без тела…

Четверг. 20.23–21.05

Вереща сиреной, черная «Волга» продиралась сквозь плотный поток автомобилей. Рабочий день уже давно кончился, а в привычку прокурора не входило допоздна засиживаться на рабочем месте. Именно поэтому Виктор нервничал, подгонял Николая. Водитель матерился. На «чайников», на пижонов в иномарках, на пешеходов. Понимал, что шеф торопится.

Чубаристов действительно должен был успеть. Иначе ситуация могла выйти из-под контроля. И ему бы этого никогда не простили.

Меньшиков уже натягивал на свое грузное тело дубленку и отдавал последние распоряжения секретарше, когда в его кабинет буйным вихрем влетел Чубаристов.

– Вот, подпишите, – он положил на прокурорский стол наскоро заполненный от руки бланк.

Это было представление об изменении меры пресечения, предпринятой по отношению к подследственному Клокову Павлу Леонидовичу.

– Тюремное заключение на подписку о невыезде? – несколько раз перечитав бумагу, Меньшиков вскинул на Виктора полные недоумения глаза. – Клоков же отъявленный негодяй! Таких свет не видывал! И вина его почти доказана. Кажется, он нанес тяжкие увечья начальнику отделения милиции?

– Я настоятельно требую изменить Клокову меру пресечения, – волнуясь, выпалил Чубаристов.

– Но почему?

– Я думал, Клоков способен дать важные свидетельские показания, – Виктор вложил в податливую ладонь прокурора шариковую ручку, – но после первого же допроса мне стало ясно, что этот человек интереса для следствия не представляет. Он тяжело болен, тюремный режим ему противопоказан. К тому же Клоков полностью осознал свою вину и раскаялся. Или вы хотите, чтобы он умер на нарах?

Сопротивление Меньшикова было сломлено. Его захлестнуло чувство жалости, смешанное с необъяснимым ощущением собственной вины.

– Ну, раз уж вы так настаиваете… – еще какое-то время он посомневался, после чего подмахнул документ и, не прощаясь, быстро вышел из кабинета.

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

Пятница. 3.45–12.14

Лена проснулась от мучительной ломоты во всем теле. Оно затекло в неудобной позе, все суставы болели.

Она потянулась и приподнялась на локте.

Прямо скажем, почивать на разбитом топчане в запертой, с затхлым воздухом комнатушке – удовольствие не из приятных.

Сколько времени прошло с момента ее заточения, она даже приблизительно не могла сказать. Какая разница. Солдат спит, а служба идет, припомнила она поговорку брата, когда ему удавалось улизнуть с институтских занятий. Вот и ей некуда торопиться. На этой неделе в школе масса контрольных работ, так что странное приключение в метро Лене было даже на руку.

Теперь, когда глаза привыкли к темноте, девочка могла кое-что разглядеть в скудной обстановке темницы.

В углу стоял стол, с противоположной стороны высилось сооружение, напоминающее грубо сработанный унитаз. Рядом с унитазом белела раковина, но водопроводного крана нигде не было.

Лена с удивлением ощупала свои плечи, руки, спину.

Она едва чувствовала собственные прикосновения, словно бы тело не в полной мере принадлежало ей.

Голова была тяжелой, словно чугунной.

Это было непривычное ощущение: просыпаясь дома, в чистой постели, Лена чувствовала сладкую истому и бодрость, как всегда бывает, когда всласть выспишься и поднимаешься навстречу дню в превосходном настроении.

Однако мысль о том, как будут завидовать ей девчонки и ребята из класса, слушая правдивую историю подземных скитании, поддерживала Лену.

Можно будет наплести с три короба про мафию и шпионов. Шевелева конечно же изобразит на лице гримасу недоверия, но втайне тоже будет умирать от зависти. А может, даже отправится в метро и будет шляться там до посинения в надежде, что и с ней произойдет нечто подобное.

Интересно, что скажет Вовка Пучков? Наверное, посмотрит с уважением и теперь-то уж точно не будет относиться к ней как к маленькой девочке.

Лену так и распирало от предвкушения своих побед.

Вот какой она значительный человек, если ее похищают в специально оборудованном поезде метро. Ничего, пускай все это знают и пусть понервничают теперь.

Милиция, наверное, с ног сбилась, а мама поставила на уши всю городскую прокуратуру, а может, даже и генеральную.

Вообразив эту картину, Лена развеселилась.

Родители знают, что с нею случилась беда, и они конечно же очень скоро вызволят ее из темницы – в этом она не сомневалась ни на минуту.

Лена прошлась из угла в угол, размахивая руками, как на школьной физзарядке, которую, кстати сказать, она терпеть не могла. Оказывается, эти упражнения действительно помогают взбодриться, подумала она.

И тотчас ощутила чувство голода.

Оно, это чувство, росло и крепло и в конце концов выросло до необыкновенных размеров.

Когда человек голоден, он не может думать ни о чем ином, кроме как о еде.

Чтобы отвлечься, Лена пыталась припомнить самые романтичные сцены из романа Джоанны Бредсфорд, однако даже мужественный Сирилл теперь казался ей скучным, бледным и неинтересным.

Не о его щедрых любовных ласках, столь живо описанных романисткой, мечтала теперь она. Перед ее мысленным взором возникали другие картины: блюдо с фаршированной рыбой, графин с оранжадом, свежая клубника со взбитыми сливками и прочие яства, упомянутые мисс Бредсфорд в сцене скромного ужина девственницы Мишель и ее страстного друга в небольшом придорожном ресторанчике на берегу ласкового моря.

Лена могла бы поклясться, что вместе с шумом волн и криками чаек она слышит жаркое шкворчание масла на раскаленных сковородах и дивные запахи экзотической южной кухни, столь издевательски звучавшие и благоухавшие в пустой и темной комнате.

Да что там обливающийся соком поросенок! Теперь Лена не отказалась бы и от опостылевшей яичницы с салом в исполнении Федора Ивановича, не говоря уже о завтраках матери.

Подойдя к двери, она прислушалась.

Ей показалось, что издалека доносятся смутные звуки – то ли шум воды, то ли человеческая речь – разобрать было невозможно.

Не долго думая Лена решительно заколотила в дверь кулаком.

Никакого ответа.

Тогда, повернувшись к двери спиной, она стала с размаху стучать каблуком.

Получилось громко и весьма убедительно.

Лена так увлеклась, что не услышала приближающихся шагов, и лишь лязг засовов заставил ее отпрыгнуть в сторону.

– В чем дело? – рявкнул грубый мужской голос.

– Вы кто? – от неожиданности выкрикнула Лена.

– В чем дело, спрашиваю?

– Есть охота. Ужин будет?

– Какой тебе ужин в четыре часа? Спи.

Дверь захлопнулась так же внезапно, как и отворилась.

Лена растерянно глядела перед собой. Четыре часа – ночи или дня? Какой сегодня день? Что это все означает, в конце-то концов?

Она не раз читала в приключенческих книжках, как узники подземелий теряют счет времени и медленно сходят с ума, но никак не могла подумать, что окажется на их месте.

Теперь она представила совсем другую картину – ее, дряхлую, иссохшую, со спутанными волосами и безумным взглядом, выводят на солнечный свет, – точь-в-точь, как персонажа из книжки про остров погибших кораблей. Вокруг собирается толпа. Женщины плачут от жалости. Мама падает в обморок…

Картина выглядела столь живо, что у Лены навернулись на глаза слезы.

Она вообразила белую больничную палату, родственников и знакомых, окруживших смертное ложе, и себя, возлежащую на высоких подушках и слабой рукой благословляющую всех.

«Доченька, – рыдает Федор Иванович, – не казни, что не разрешил маме купить тебе в прошлом году платье с воланами и открытой спиной».

«Леночка, – заходится в слезах Клавдия, – прости за то, что послушалась папу и не купила это платье, а еще прости, что ругала за двойки и за то, что куришь. Кури на здоровье. Максим, дай ей сигаретку».

Брат трясущейся рукой протягивает умирающей пачку «Мальборо» и щелкает зажигалкой.

«Дежкина, – говорит Крыса, пряча красные глаза и дрожащие губы, – я ставлю тебе пятерку по всем предметам сразу. Посмертно».

«Ленка, – плачет Шевелева, – ты была права… ты самая красивая девчонка в классе!»

«Что мы будем без тебя делать?» – хором вопрошают мальчишки-одноклассники.

«Я так мечтал прокатить тебя на собственном «мерседесе», – восклицает Вовка Пучков, роняя скупую мужскую слезу.

«Больше никогда не буду подглядывать и доносить, – кается бабулька с балкона второго этажа, – вот те крест!»

На бледных губах умирающей возникает слабая улыбка. В последний раз затянувшись «Мальборо», она обводит собравшихся туманным взором и говорит…

– Жри!

Лена вздрогнула, возвращенная окриком из своих видений.

В приотворившуюся дверь чья-то рука втолкнула алюминиевую глубокую миску, и дверь вновь захлопнулась.

На ощупь девочка отыскала миску и нашла в ней ложку.

Каша была преотвратной на вкус, но это все-таки была каша, настоящая еда.

Торопливо, будто боясь, что кто-то отберет скудное кушанье, Лена принялась ее есть.

Через несколько минут она почувствовала, что ноющая боль в животе тает.

Голод прошел.

Лена хотела было снова прилечь на топчан и от нечего делать вздремнуть, как из-за двери донеслись гулкие шаги и грохот засовов.

– Выходи! – приказал знакомый уже голос.

Лена робко переступила порог темницы.

Перед ней стоял рослый мужчина с абсолютно голым черепом, похожий на птицу гриф. Его маленькие глазки, расположенные впритык к огромному, крутому носу, смотрели пристально и зло.

– Здрасьте, – сказала Лена.

Не ответив, гриф сделал ей знак: иди вперед.

Девочка повиновалась.

Она шла и слышала за собой тяжелое, простуженное дыхание своего конвоира.

Вновь, как и прошлый раз, они продвигались по запутанному лабиринту коридоров, поднимались-спускались по железным грохочущим лестницам, сворачивали в темные закоулки, минуя наглухо закрытые, оббитые металлом двери.

Наконец утомительное путешествие закончилось.

Лена оказалась в просторном помещении, абсолютно пустом, если не считать стоящих посередине табурета и стола. На столе ярким светом горела направленная на дверь лампа.

Конвоир втолкнул ее и захлопнул за спиной дверь.

На какое-то мгновение Лене показалось, что она здесь совершенно одна, как вдруг из глубины комнаты раздался тихий, вкрадчивый голос:

– Пройди вперед и сядь.

Лена попыталась прикрыть глаза от света ладонью, чтобы разглядеть говорящего, но этот маневр не дал результатов: за время, проведенное в кромешной темноте, зрачки успели отвыкнуть от яркого света и теперь реагировали только на него.

– Садись, я сказал, – настойчиво повторил голос.

Лена опустилась на стул.

– Здравствуй, – сказал голос.

– Здрасьте.

– Ты, наверное, удивляешься, что оказалась здесь, и думаешь, зачем, почему?

– Очень надо, – пожала плечами Лена.

– Значит, тебе все равно?

– Ага.

Для начала, решила Лена, надо прикинуться дурочкой. Пусть поговорит, авось сам себя и выдаст.

Взрослые – они глупые, потому что думают, что с детьми надо сюсюкать, иначе они ничего не поймут.

– В таком случае, давай знакомиться, – предложил голос.

– Давайте.

– Тебя как зовут?

– А вас?

– Виталий Витальевич, – после небольшой паузы произнес невидимый собеседник.

– А сколько вам лет?

– Много, к сожалению. Честно сказать, я хотел бы быть, как ты, – молодым и беззаботным.

– Да, – со вздохом кивнула Лена, припомнив папину фирменную поговорку, – старость – не радость.

– Что? – удивился голос.

– Это я просто так, к слову, – сказала Лена.

– Теперь расскажи о себе, твоя очередь, – напомнил Виталий Витальевич.

– Мне шестнадцать лет, – с удовольствием начала врать Лена. – Зовут меня Мишель… Странное имя, да? Но зато красивое.

– Очень хорошо, – похвалил голос. – А сейчас – то же самое, только по-честному.

– Я и говорю по-честному, – изобразила возмущение девочка. – Вы что, не верите?

– Верю. Допустим, что верю… Про родителей ты не сказала. Кто они?

– Как кто? Мужчина и женщина.

– Ценная информация. А чем они занимаются?

– Папа – летчик. Сейчас он в Париже на переподготовке. А мама переводчица. Она в Китае.

– Так. Братья и сестры есть?

– Пятеро. Но они все в детском доме. Закрытом. Потому что мама занимается секретной работой, и все дети у нее засекреченные.

– А ты взяла и все выболтала.

– Просто я уже взрослая. Я замуж скоро выхожу.

– За кого?

Лена хотела сказать: «За Вовку Пучкова», но передумала, потому что это прозвучало бы не столь романтично.

– Папа меня с одним французом познакомил, – сообщила она, – и тот влюбился без памяти. Сказал, что повесится, если я не соглашусь стать его женой. А мне что, я согласилась. У него дом в Париже, в Лондоне, а еще вилла на море. Средиземном. Он богатый. Миллионер. Нет, даже миллиардер.

– Вот как?

– Да-да. Он очень красивый. С кинозвездами дружит. Они тоже за него замуж хотели, но он выбрал меня. Сказал, что на «мерседесе» кататься будем.

– Потрясающе! – оценил Виталий Витальевич. – Ну а теперь, Леночка, расскажи про себя еще раз. Про себя, про Клавдию Васильевну, Федора Ивановича… и других. Только правду, ладно?

Лена сначала растерялась, а лотом обиделась.

– Ну вот, если вы все знаете, зачем спрашиваете?

– Кое-что я действительно знаю, но не все. Вот ты мне и помоги.

– А зачем?

– О, – усмехнулся из темноты Виталий Витальевич, – на это есть немало резонов. Ты ведь хочешь выйти отсюда живой-здоровой, снова увидеть родителей, чтоб все было тип-топ?

– Хочу, – ответила Лена, не совсем понимая, куда клонит невидимый собеседник.

– Но ведь этого может и не случиться, – произнес он. – И хотя тебе не шестнадцать, а всего лишь четырнадцать, ты уже должна понимать, что всякие случаются истории: уходят люди из дому и не возвращаются Слышала о таком?

– Слышала и в «Московском комсомольце» читала.

– Но ведь ты не хочешь, чтобы какая-нибудь другая девочка прочла то же самое про тебя?

– Нет, – твердо заявила Лена.

– В таком случае ты должна сотрудничать с нами и честно отвечать на все вопросы. Это очень важно. Договорились?

– Ага. А вы кто?

– Я тот, кто задает вопросы. А ты та, которая на них отвечает, – в голосе зазвучало раздражение. – И не советую тебе нарушать правила. С твоей мамой в последнее время происходили какие-нибудь странные вещи, ты не замечала?

Лена задумалась.

– Она злая какая-то стала… Обнюхивает меня, когда с работы приходит: не пахнет ли от меня сигаретами.

– Так. А еще?

– С папой ругается.

– Ты не слышала, чтобы она упоминала, что случайно нашла что-то?

– А-аа, так вот про что вы спрашиваете! – воскликнула Лена. – Надо было сразу так и сказать. Но это не я, это все она виновата. Это она их на антресоли запихнула, а сама забыла.

– Что запихнула? – нетерпеливо поинтересовался Виталий Витальевич.

– Как что? Ботики, конечно. Ей папа ботики в позапрошлом году подарил, а она их на антресоли засунула и забыла. Целый год искали и наконец нашли. А меня ругала, как всегда. – Лена обиженно поджала губы.

– Ботики – это хорошо, – Виталий Витальевич едва сдерживался. – А что еще было?

– Извините, пожалуйста, – попросила Лена, – а вы бы не могли отвернуть от меня лампу, а то я ничего не вижу, ну просто совсем ничего.

– Она не отворачивается, – отрезал собеседник.

– Тогда я табуретку переставлю, – предложила девочка.

– Табурет привинчен к полу.

– Да? А зачем?

– Вопросы задаю я! – внезапно заорал Виталий Витальевич.

– Хорошо-хорошо, – пробормотала Лена, – только не надо так кричать, а то у меня перепонки лопнут.

– А у меня – терпение, – откликнулся голос. – Последний раз спрашиваю: что-нибудь необычное происходило у вас в доме в последнее время?

– Папу кто-то избил. Хулиганы какие-то. Он теперь со шваброй вместо костыля ходит.

– Еще!

Лена вздохнула: вроде все новости.

– Ладно, – сказал Виталий Витальевич, меняя тему. – А как ты думаешь, родители тебя любят?

– Нет, – категорично заявила девочка, – они мне даже платье отказались купить. Замечательное платье – с воланами, а спина открытая, прям как в кино. Я с ними полтора месяца из-за этого не разговаривала.

– А если тебе будет угрожать опасность, они забеспокоятся, как ты думаешь?

– Какая опасность? – спросила Лена и закрыла рот ладошкой: она ведь обещала Виталию Витальевичу, что больше не будет задавать вопросов.

Тут она увидела, как из темноты возникает мужская фигура. Свет бил мужчине в спину, разглядеть его было невозможно – черный силуэт.

Он стремительно приблизился к девочке и, размахнувшись, залепил ей такую пощечину, что она свалилась на пол.

Лена сначала даже не поняла – что такое? Потом пришла в себя и заплакала.

Когда поднялась, Виталий Витальевич уже успел скрыться в темноте за лампой.

– За что? – спросила Лена.

Она была напугана и подавлена.

– Сядь на место, – распорядился собеседник.

– Мне же больно.

– Хочешь еще?..

– Нет.

– Тогда отвечай: будут ли что-нибудь предпринимать родители, если ты окажешься в опасности?

– Моя мама работает следователем в прокуратуре, она всех вас за решетку посадит! – запальчиво сообщила девочка.

– Понятно. – Какое-то время Виталий Витальевич молчал, а потом произнес: – Возможно, тебе придется еще раз поговорить с мамой по телефону. Попроси ее, чтобы она поторопилась, а то будет хуже. Скажи, что от нее зависит, свидитесь вы еще когда-нибудь или нет. И еще скажи, чтоб не делала глупостей… Запомнила?

– Запомнила, – буркнула Лена.

– Нет, девочка, ты не поняла меня, – елейным голосом сказал собеседник. – Я не про какие-то там побои говорю. Бить тебя я больше не буду. Я просто позову сюда мужиков, и они тебя трахнут во все дырки. Поняла? Ты поняла, маленькая сука?

Лена зарыдала. Рыдание вырвалось из ее груди диким ревом. Она вскочила с табуретки и забилась в угол. Так страшно ей не было еще никогда.

– Теперь поняла, – констатировал Виталий Витальевич. – Иди назад, в камеру.

Тотчас дверь распахнулась, и конвоир с голым черепом безмолвно вырос на пороге.

– Иди! – повторил из темноты Виталий Витальевич.

Охраннику пришлось тащить ее волоком. Лена билась и царапалась. Но разве могла она справиться со здоровым мужиком?

Опять она оказалась в своей темнице.

Сейчас она готова была рассказать этим страшным людям все, что знала, – про ХРЮКАЛОНУ, про бумажку… Вообще все, что только прикажут…

Только одно удерживало.

Мама успела сказать в телефонную трубку: «Молчи!»

Лена перестала всхлипывать. Нет, она им ничего не скажет. Мама не позволила.

Из-за двери гремели победные марши.

«И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!..» – бодро рокотал голос певца.

«Еще и музычку поставили! Сдохнуть можно».

Она выслушала немало маршей и хоровых песнопений, прежде чем эта коммунистическая музыка – репертуар здесь был однообразный – не стала сводить ее с ума.

Лена сначала тихо, а потом все громче стала барабанить в дверь.

На этот раз открыли быстро.

Лысый даже не выслушал Лену, он просто двинул ей кулаком в лицо и снова запер дверь.