355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ирина Зарубина » Компромат » Текст книги (страница 4)
Компромат
  • Текст добавлен: 22 мая 2017, 00:00

Текст книги "Компромат"


Автор книги: Ирина Зарубина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Пятница. 12.07–13.29

По дороге к главному Клавдия решила зайти в туалет, умыться хотя бы, привести себя в порядок. Люся оказалась там.

– Ой, Клавдия Васильна, настроение у него сегодня препоганое, – вполголоса пожаловалась Люся. – Как утром вошел, со мной едва поздоровался. Ужас просто! Я его такого, знаете, как боюсь. Прошлый раз вызвал меня к себе и говорит: «Ты, Люся, совсем обленилась. Я тобой недоволен». Я ему отвечаю: «Интересные дела, а с чего бы это вам быть мною недовольным? Я вам и чай готовлю, и пыль везде протираю, а это не моя прямая обязанность, между прочим. И на машинке я вам печатаю всякую ерунду, а вы мне даже спасибо не говорите!» Даже к празднику, представляете, Клавдия Васильна, сувенирчик какой-нибудь не подарит.

Клавдия рассеянно кивала. Причесывалась, а сама прокручивала в памяти подробности утреннего происшествия и никак не могла понять, что же на самом деле случилось. Странная остановка троллейбуса… странные люди… странный обыск… странное благополучное избавление, наконец…

Что они хотели от нее? Может, перепутали с другой, а убедившись в этом, отпустили?

Версия, приятно исчерпывающая ситуацию, но, увы, малоубедительная.

Люся тем временем продолжала жаловаться на свою нелегкую секретарскую судьбину:

– Вон у меня подруга есть, Лорка, она всего-то в отделении милиции девушкой на телефоне работает. Так этой Лорке на день рожденья меховой воротник подарили, клянусь здоровьем, не вру. А я ему, представляете, рассказы на машинке перепечатываю, а он мне за это ни копейки не платит.

– Какие рассказы… зачем? – удивилась Клавдия.

За долгие годы службы она научилась слушать болтовню Люси вполуха. Но при этом умела извлекать нужную информацию, изредка попадавшуюся в тоннах Люсиной словесной шелухи.

– Хи-хи… вот и я думаю: зачем? – встрепенулась Люся, и лицо ее приняло заговорщицкое выражение. – Только это между нами: наш-то знаете, чем на досуге балуется?

– Понятия не имею.

– Ни за что не поверите! – заявила секретарша, но тон ее утверждал, что поверить придется, и еще как. – Угадайте! Детективные рассказы пишет про милицию, вот!

– Кто пишет рассказы? Анатолий Иванович? – Клавдия не смогла скрыть своего недоумения.

– Представьте себе, да! – подтвердила секретарша.

Дежкина покачала головой: ну и дела…

– А рассказы-то – дребедень, – сыпала горохом Люся. – Скукотища. Прям скулы сводит. Я его спрашиваю: вы что, Анатолий Иванович, печатать их в журнале, что ли, собираетесь? А он мне: ведь тебе нравятся рассказы, да? Одно слово – умора!

– Ну а ты? – спросила Клавдия. – Что ты ему на это ответила?

Люся вскинула бровки, словно удивляясь бестактности вопроса.

– А что я могла ответить? Сказала, конечно, что нравятся. Что перед сном читаю, заснуть не могу, – так интересно. А вы бы разве иначе ответили?

Дежкина осмотрела себя в зеркале – теперь вроде все в порядке.

– Ну, пошли.

– Минуточку! – остановила ее Люся перед дверью в кабинет. Сказала официальным тоном: – Минуточку, Клавдия Васильевна, я доложу о вас Анатолию Ивановичу. Присядьте.

Клавдия послушно присела. В конце концов, у каждого человека есть свои маленькие слабости. У горпрокурора, как выяснилось, это тайное графоманство. У Люси, его секретарши, – желание ежеминутно ощущать собственную значимость и незаменимость. Впрочем, может, Люсины претензии не столь уж и необоснованны: вон сколько городских прокуроров сменилось на посту за эти годы, а она, Люся, по-прежнему, как верный страж, охраняет приемную. Стало быть, ценный работник, не возразишь.

– Проходите, Анатолий Иванович ждет вас, – произнесла Люся, выходя из двери прокурорского кабинета.

Меньшиков встречал Дежкину стоя. Стоял и удовлетворенно потирал маленькие пухлые ладошки. На круглом и розовом, как у годовалого младенца, его лице сияла приветливая улыбка. Со стороны можно было бы подумать, что городской прокурор – само радушие и обходительность. Однако на поверку это оказывалось весьма обманчивым впечатлением.

Однажды Клавдия присутствовала на процессе по делу о хищениях в особо крупных размерах, где обвинителем выступал Анатолий Иванович. За давностью лет стерлись подробности, ушли из памяти лица защитника и судей, а подсудимый запечатлелся лишь темной сутулой фигурой на обшарпанной скамье. Однако обвинительную речь и поведение Меньшикова в ходе разбирательства Клавдия помнила в мельчайших деталях.

Его круглое добродушное лицо вдруг стало мужественным, речь – убедительной и образной. И главное, конечно, – доказательной. Подсудимый, несмотря на протесты адвокатов, получил все, что ему причиталось по закону. Услыхав приговор, Меньшиков громко захлопнул папку и, ни на кого не глядя, направился к выходу. У него был вид человека, выполнившего с честью свою нелегкую, но необходимую обществу обязанность.

Клавдия подумала тогда, что, несмотря на его стопроцентную правоту, она бы не хотела очутиться у него в подчинении. А вот теперь, надо же, Меньшиков был ее начальником и мог в любую минуту вызвать ее «на ковер».

– Рад, рад видеть, – воскликнул горпрокурор, жестом приглашая Дежкину присесть. – Отлично выглядите: свежая, выспавшаяся. В таком виде милое дело решать самые серьезные проблемы.

«Странно, – подумала Клавдия, – а ведь Люся утверждала, что Меньшиков нынче не в духе».

– Как движутся наши дела? – продолжал он, не меняя интонации. – Чем обрадуете?

– Радовать особо нечем, – призналась Дежкина. – Сплошная текучка. Вот по Тимохину завершаю…

– Это из «Чародейка-банка»? Давно пора.

– А новых дел пока нет…

Она смолкла. Не рассказывать же в самом деле про необъяснимое похищение из троллейбуса и про столь же непонятное вызволение из плена. Или рассказать?

– Ясненько, – кивнул Меньшиков. – А вот у меня есть новость. Семейного, так сказать, масштаба. – Он коротко и отрывисто постучал пальцами по крышке стола. – Представьте себе, Клавдия Васильевна, возвращаюсь я вчера домой после трудового дня… к родным пенатам, так сказать. Сажусь на диванчик вместе с женой и детьми для совместного просмотра телевизора. Вообще-то я эту коробку с экраном не люблю, но когда еще с семьей вот так запросто побудешь, согласитесь.

Меньшиков неожиданно строго посмотрел на Клавдию, и ей ничего другого не оставалось, как кивнуть.

– Вот видите! – словно обрадовался согласию собеседницы прокурор. – Я и говорю: что может быть лучше, чем в кругу семьи провести часок-другой, пусть даже и перед телевизором. Так вот, – продолжал он, и в его голосе внезапно засквозил начальственный металл, – сижу я, значит, с семьей у телевизора: дети, собака, жена… смотрю фильм и вдруг…

– Да-да, – произнесла Клавдия, потому что пауза явно затянулась.

Прокурор холодным взглядом окинул коллегу и так же холодно произнес:

– Вставляют рекламу и начинают рекламировать, извиняюсь, дамские колготки. Пухленькие такие девицы появляются перед тремя мужчинами в нижнем белье и ногами дрыгают. Стыд!

– Кто в нижнем белье? Мужчины? – изумилась Дежкина.

– Мужчины как раз были в смокингах. А вот девицы, те, считай, совсем голые. Мы с женой просто дар речи потеряли. А дети смотрят на все на это. И чему они научатся, я вас спрашиваю? – Меньшиков возмущенно хлопнул в ладоши. – Нагишом ногами дрыгать, а?

– Ну, я в рекламном деле мало понимаю… – начала было Клавдия. – Но мне все это тоже не очень нравится.

– Не очень?! – саркастически переспросил прокурор. – Преклоняюсь перед вашим долготерпением, уважаемая Клавдия Васильевна. А вот у меня такого терпения нет и в помине. На какую программу ни переключишь, – везде голые груди женские, мужики какие-то сквозь очки на женщин смотрят с таким видом, что и мне, тертому калачу, неудобно становится. Это все иностранщина чертова. В наших традициях такого не было.

– Ну почему же? – робко возразила Дежкина и сама себе удивилась: в ее планы не входило противоречить начальству, тем более что телевизионные «женские груди», ежедневно мозолившие глаза с экрана, и ей самой надоели сверх всякой меры.

– Что вы хотите этим сказать? Что в России процветала порнография? – взъерепенился Меньшиков. – Что вы за глупости мне говорите? Вы что, поддерживаете все это безобразие, так надо понимать, а?

– Не поддерживаю, – искренне заверила его Клавдия, – просто запрещать рекламу бессмысленно.

Прокурор с шумным выдохом откинулся на спинку кресла и несколько мгновений сидел молча.

– А я вот что хочу сказать, – наконец нарушил он молчание, – необходим контроль. Это не запретительство какое-нибудь и не возвращение к прошлым временам. Но если в детское время на телевидении показывают, извиняюсь, женские затычки…

– Анатолий Иванович, я вас умоляю! – воскликнула Клавдия, покрываясь густой краской.

– Ага! – воскликнул Меньшиков. – Краснеете? При одном лишь упоминании краснеете! А каково людям, сидя с детьми у телевизора, смотреть на все это?

Дежкина опустила голову. Спорить бесполезно.

– Вы из меня ретрограда не делайте, – продолжал между тем прокурор. – Я не бирюк какой-нибудь. Но должен же быть предел!

– Должен, – бесцветно подтвердила Клавдия.

– Об этом-то и речь! – вскричал Меньшиков. – А вы говорите: «Ну почему же…» У вас, между прочим, серьезное дело сейчас, просто-таки наиответственнейшее! Вы, между прочим, выступаете сейчас защитником нравственного здоровья общества. Почему вы тянете с раскручиванием дела о порнографии на телевидении? Я вас спрашиваю, Клавдия Васильевна…

Дежкина удивленно воззрилась на прокурора.

– Что вы такое говорите, Анатолий Иванович? Я – тяну? Может, вы еще добавите, что я нарочно затягиваю процесс сбора материалов? – На лице Дежкиной было написано столь искреннее возмущение, что Меньшикову пришлось сбавить обороты. – У меня тоже есть дети, и меня, как и вас, заботит вопрос воспитания. Я собираю документы… это не такая быстрая история, знаете ли. И потом, – сказала Клавдия, несколько успокоившись, – у нас до сих пор не существует точного определения, что такое «порнография». Я консультировалась у специалистов. Ни один не смог мне исчерпывающе объяснить, почему, скажем, Венера Милосская – это искусство, а раздетая девица на фотографии – непристойность. Нет-нет, – поспешила заверить она, увидев протестующий жест прокурора, – сама-то я прекрасно понимаю разницу. Но это вопрос моего эстетического чутья, а не юридическая дефиниция.

– Анатолий Иванович, – заглянула в кабинет Люся, в голосе ее звенели преданность и благоговение, – тут вам Епишин из министерства звонит, будете разговаривать?

– Соединишь через семь минут, – распорядился прокурор, и секретарша исчезла. – Видите, – вновь обратился Меньшиков к Клавдии, – Епишин звонит. Зачем, спрашивается? А я вам отвечу: как раз по поводу телевидения. Голову даю на отсечение, что это по поводу вашего дела. А вы мне тут речи произносите про искусствоведческие различия. Давайте не будем заниматься софистикой. Я специально поручил это дело женщине… то есть вам. Женщина, знаете ли, более чуткое существо, чем мужчина. Вот Чубаристова, к примеру, я никогда бы к подобному делу не привлек. Ему-то наплевать, что там по телевидению крутят. Только это между нами, – предостерегающе воздел вверх палец Меньшиков. – Я к Виктору Сергеевичу очень хорошо отношусь, он, конечно, профессионал высокой пробы… но в этом деле, знаете ли, требуются особенные качества. И в вас они присутствуют как ни в ком другом.

– Спасибо за доверие, – усмехнулась Клавдия.

– И не надо смеяться. Я не знаю, что вы там себе нафантазировали. Может, вы думаете, что вам дела попроще поручают. Но это ни в коей мере не соответствует действительности, уж это я вам со всей ответственностью заявляю. – Последние слова прокурор произнес с таким пылом, что Дежкина против воли подумала, что очень даже соответствует, еще как.

Она спокойно поглядела на своего начальника и сказала:

– Не волнуйтесь, Анатолий Иванович, можете на меня положиться. Очень скоро вам будут предоставлены самые исчерпывающие материалы. Хотя все не столь однозначно, как бы хотелось. С колготками и голыми ногами, по всей видимости, придется нам свыкнуться. Ничего не поделаешь – новые времена, новые нравы.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

– Вы свободны, – сказал Меньшиков, не глядя на нее.

Клавдия направилась к двери. Ее остановил возглас:

– Кстати!..

Она была вынуждена обернуться.

– Кстати, – прокурор с прищуром глядел на нее, – ты записочку получила? Сходи обязательно, не забудь. Я так понимаю, там от тебя кое-что требуется.

После этой загадочной фразы начальника (объяснения так и не последовало) Клавдия покинула кабинет.

Люся увидела ее растревоженное лицо и сочувственно, но в то же время и свысока произнесла:

– А я что говорила? Он сегодня как с цепи сорвался. – И, ткнув пальцем в селекторную кнопку, елейным голоском произнесла: – Анатолий Иванович, Епишин на проводе… соединяю.

Пятница. 14.17–14.31

Чубаристова на месте уже не было.

Клавдия не смогла сдержать разочарованного вздоха. Виктор сейчас был единственный, кто сумел бы хоть как-то разобраться в происходящем.

Вот уж вправду люди говорят: уж коль день с утра не задался, хорошего и к вечеру не жди.

Не то чтобы Клавдию очень расстроил учиненный начальством нагоняй, скорее, озадачил. И даже не сам нагоняй – от Меньшикова ведь можно ожидать чего угодно, – сколько последняя, в спину брошенная фраза.

Как это понимать? Какое отношение имеет горпрокурор к загадочной записке про неведомый ключ?

Дежкина опустила кипятильник в банку с водой и, воткнув штепсель в розетку, принялась рыться в столе. Куда же он запропастился, этот клочок бумаги?

Ах, вот он наконец!

Клавдия внимательно перечла карандашные строки.

Что за напасть?

«Верните ключ, и вас оставят в покое. 17.45, на углу возле булочной, Смоленский переулок».

Н-да, в детективной литературе, которой, по утверждению вездесущей Люси, балуется Меньшиков, это называлось бы задачкой со сплошными неизвестными.

Во-первых, что значит «оставят в покое»? Уж не имеется ли в виду дело насчет пропаганды порнографии на телевидении? Может, объявилось неведомое порнолобби, жаждущее отвоевать себе место под солнцем? Нет, уж это-то полный бред.

Во-вторых, с какой стати ей угрожают? Проработав в прокуратуре… ну, скажем, так, определенное количество лет, Дежкина привыкла, что грозить может начальство (поведение Меньшикова тому подтверждение), горком, ЦК… – но вот чтобы так внаглую грозились преступники? Что-то ей такое не припоминается.

В-третьих. Никакого ключа Клавдии за последнее время не попадалось (исключая, разумеется, ключи от кабинета и от дома. Но ведь глупо предположить, что они кому-то понадобились). Это весьма серьезная проблема – вернуть то, чего у тебя никогда не было.

Единственное сколько-нибудь приемлемое объяснение происходящему Клавдия находила в простом выводе: неизвестный автор записки ошибся адресом. Ее, Дежкину К. В., кто-то принимает за другое лицо, завладевшее некой тайной. Тогда все становится на свои места: и утренний обыск, естественно, не давший никаких результатов, и записка с угрозами непонятного содержания, и напоминание Меньшикова… Хотя нет, стоп!

Кто-кто, а горпрокурор никак не мог ошибиться в том, что Клавдия – это Клавдия, а не кто-то другой. Что же он имел в виду, говоря: «Сходи обязательно, от тебя кое-что требуется…»

Существует единственный способ разобраться в этой истории, решила Клавдия. Придется пойти по указанному адресу и получить все ответы из первых рук.

Возможно, путаница откроется, все станет на свои места и ее оставят в покое. Дай-то Бог.

Кроме того (эта мысль таилась в самых глубинах подсознания, и Клавдия старательно гнала ее прочь), появилась возможность нарушить привычный жизненный уклад и отвлечься от своих скучных рабочих дел. Не одному же Чубаристову, в конце концов, распутывать таинственные и сложные преступления. Тайна – это ведь замечательно, хотя и не совсем соответствует ее возрасту и положению.

Дежкина размашистым движением выдернула из розетки штепсель кипятильника, не теряя времени, схватила свою хозяйственную сумку и торопливым шагом вышла из кабинета.

Про оставленные Чубаристовым бутерброды она и не вспомнила.

Пятница. 14.20–15.00

Странное предчувствие вдруг охватило Чубаристова в тот самый момент, когда он сел в служебную «Волгу» и поехал в Бутырки. Предчувствие еле уловимое. Лишь на мгновение в груди похолодело. Такое случалось с Виктором Сергеевичем, прямо скажем, не часто. Будучи прекрасным аналитиком и обладая специфическим складом ума, позволяющим держать под контролем любую, даже самую запутанную ситуацию, он без труда мог просчитать ее на несколько ходов вперед. Вот почему Чубаристов имел редкую способность часто угадывать события, которые должны были произойти. Вот почему он брался за дела, которые считались «висяками», и копал, копал, копал… до тех пор, пока не распутывал каждый клубочек, не разматывал каждую ниточку. Он словно выходил на экстрасенсорную связь с преступником, начинал прогнозировать его поступки, чувствовать его сердцебиение, объяснять перемены в его поведении. Он шел по видимому только ему одному следу. Шел в безошибочном направлении.

У него часто спрашивали: «И как это у тебя получается?» В ответ он отшучивался, загадочно улыбаясь. Сказать правду Чубаристов не мог, он и сам ее не знал. Разве Моцарт мог рассказать, как он сотворил свой реквием? Вероятно, талант следователя был ниспослан Виктору свыше, был изначально ему определен.

Этот свидетель объявился совершенно неожиданно, прислав Чубаристову из Бутырок записку весьма короткого содержания: «Нужно поговорить. Срочно. Я много знаю. Физкульт привет. Клоков». Вот и первая неожиданность. Обычно следователь вызывает свидетелей сам, иногда приходится доставлять их в прокуратуру под конвоем. Фамилия у этого была очень уж знакомая. Клоков. Тот самый? Или совпадение?

Чубаристов связался с начальником тюрьмы (своим давнишним приятелем) и узнал от него, что Клокова задержали за хулиганство, вернее, он сам явился в отделение милиции с повинной и содержится он в отдельной камере.

Неожиданность вторая. За хулиганство сразу в Бутырки, да еще в отдельную камеру?

На вопрос, каковы имя-отчество Клокова, получил ответ – Павел Леонидович. Нет, таких совпадений не бывает. Странно, что взяли его за какое-то хулиганство.

На следующее утро Чубаристов на всех парах полетел в картотеку МВД, где довольно быстро (не обошлось без помощи операционистки Верочки, за которой Виктор когда-то ухлестывал) отыскал пухлое досье Павла Леонидовича Клокова – воровская кличка Дум-дум – неоднократно судимого за вымогательство и бандитизм. Четыре раза он проходил по сто второй статье, но лишь в качестве свидетеля. Фотографии Клокова десятилетней давности (профиль и анфас) прилагались – тонкие черты лица, нос с небольшой горбинкой, широкий морщинистый лоб, аккуратно уложенные, с прямым пробором густые темные волосы, бородка с благородной проседью твердый, уверенный, с ироничным прищуром взгляд. Здесь же Чубаристов обнаружил письменные уведомления прокурора о насильственном приводе Клокова в суд. Десять лет назад он не очень-то стремился на свидетельскую скамью, а теперь вдруг… Третья неожиданная странность. Конечно, в том случае, если автор записки не был полным тезкой того самого Клокова, при упоминании имени которого все преступные авторитеты столицы (и не только столицы) уважительно кивали головами и опускали глаза. Допустим, это не двойник. Тогда зачем Дум-дум вышел на Чубаристова? Почему именно на него? Чего он хочет? Ведь Виктор Сергеевич не знал Клокова лично, никогда не встречался с ним, никогда не вел дел, в которых был замешан Клоков. Странно. И эта странность чем-то пугала и злила Чубаристова. Кроме всего прочего, письменная просьба о встрече была похожа на приказ, а Виктор не терпел, когда ему приказывают – даже его начальники не позволяли себе говорить с ним в повелительном тоне. Неужели он потерял контроль над ситуацией и на какое-то время стал марионеткой в чьих-то руках? И все же интуиция подсказывала ему, что встречу с Клоковым откладывать нельзя.

Пятница. 16.48–17.56

До назначенного часа оставалась уйма времени.

От нечего делать Клавдия заглянула в ближайший гастроном и пошла по отделам, внимательно разглядывая выставленные в витринах продукты, а также узорно оформленные ценники с многозначными цифрами.

С некоторых пор, сделала она как-то вывод из своих наблюдений, такие магазинные экскурсии стали для населения чем-то вроде национального вида спорта.

Студенты и пенсионеры, домохозяйки и профессора… – словом, все, кто когда-то считался средним классом, а теперь, в новые времена, едва сводил концы с концами, – бродили по просторным помещениям супермаркетов и кто с раздражением, а кто с благоговейным восхищением вприглядку приобщались к реалиям «капиталистического рая».

Клавдия не ощущала ни раздражения, ни восторга. Ей просто было любопытно, за сколько минут она смогла бы здесь потратить свою зарплату.

Полтора килограмма слабосоленой семги, вот этот пышный торт с экзотическими фруктами… и, пожалуй, еще останется кое-что от зарплаты, чтобы добраться на троллейбусе домой.

Клавдия продвигалась по торговому залу, беспечно помахивая своей сумкой, заполненной документами. Продавщицы провожали ее равнодушными взглядами.

Дежкина не видела, что за ней на почтительном расстоянии следует ничем не примечательный субъект в сером пальто.

Даже если бы она и увидала его, то, конечно, не обратила бы никакого внимания.

Ей просто в голову бы не пришло, что она является объектом самой настоящей слежки.

Как в кино.

Когда она вышла из широких стеклянных дверей гастронома, субъект в сером пальто остановился у витрины и долго провожал ее взглядом.

Затем он вынул из кармана радиотелефон и что-то сказал в трубку.

Оказавшаяся поблизости старушка, совершавшая, как и Клавдия, осмотр сверкающих витрин, услыхала непонятную фразу: «Объект движется в намеченном направлении».

Старушка удивленно оглянулась, а затем скоренько засеменила прочь: мало ли чего можно ожидать от этих непонятных «новых русских»…

Булочная в Смоленском переулке была одна-единственная – это Клавдия знала.

Потому в странной записке и не был указан точный адрес.

Клавдия посмотрела на часы и убедилась, что явилась за пятнадцать минут до указанного времени.

Припомнив подобные сцены из шпионских фильмов, она не стала спешить к входному крыльцу, находившемуся на углу здания, а прогулочным шагом прошлась туда-сюда по противоположной стороне улицы. Попутно она оглядывалась по сторонам, пытаясь угадать, кто и откуда явится на назначенную встречу.

По тротуару спешили прохожие. Никто не замечал ее, тем более не буравил внимательным взглядом.

Поглядев на часы – пора, – Дежкина направилась к булочной.

Там у крыльца стояла дряхлая старушка. Выходящие из дверей покупатели одаривали ее кто сотенной бумажкой, кто тысячной. Старушка принимала дань без всякой благодарности, как само собой разумеющееся. Словно ее цель бдения у крыльца булочной заключалась совсем в ином, в чем-то высоком и недоступном обыденному пониманию.

У прилавка – обычная толчея. Очередь была не маленькая, но продвигалась быстро.

Высокая продавщица с пережженными перекисью волосами лихо управлялась с кассовым аппаратом, а ее помощница выкладывала перед покупателями пухлые булки и батоны.

Все это являло разительный контраст с неспешно-величавым ритмом жизни супермаркета, и Клавдия отметила про себя: Москва – город контрастов.

Ровно без пятнадцати шесть она вышла на крыльцо булочной и огляделась.

Никого.

Она даже решила, что действительно произошла какая-то ошибка, записка попала не по адресу либо на самом деле была чьим-то глупым розыгрышем, как внезапно почувствовала, что кто-то осторожно трогает ее за рукав.

Это была сморщенная старушка.

– Тебя, милая, как звать? – проворковала она.

– Вам что, бабушка? – не сразу поняла ее Дежкина. – На хлеб не хватает? Сколько? Я добавлю.

Старушка хитро сощурила глаз.

– Клавой, небось, зовут, – сама ответила она на свой вопрос.

Клавдия удивленно воззрилась на нее, а затем против воли улыбнулась. Вот тебе и загадочная личность с письменными угрозами.

– Клавой, бабушка, – подтвердила она. – А как вы догадались?

– Э, милая, какая ты скорая. Много будешь знать, враз такой, как я, станешь. – Она внимательно огляделась по сторонам, будто проверила, не притащила ли за собой Клавдия «хвост». – Пришла, значит. А то я уж думала: не придешь.

– Как не прийти, когда в эту историю даже мое начальство вмешалось… – вырвалось у Клавдии. – Так что, бабушка, может, вы мне объясните, что все это значит?

Старушка ничего не ответила и поманила за собой. Она свернула за угол и с неожиданной для своих лет прытью направилась к глухой подворотне в конце тупика.

Дежкиной ничего не оставалось, как следовать за нею.

Миновав подворотню, они оказались в пустом дворе-колодце. Старушка уверенно скользнула в подъезд дома. Она не стала подниматься по крутой и темной лестнице, а завернула в какой-то закуток и отворила неприметную дверцу черного хода.

– Куда вы меня ведете, бабушка? – начала было Клавдия, но старушка обернулась и приложила сухонький палец к губам.

«Цирк!» – подумала Дежки на.

Она всегда учила своих детей уважать старость и поэтому покорно следовала за странной своей провожатой, удивляясь при этом, зачем она это делает.

Можно представить, как хохотал бы Чубаристов, узнай он, что Дежкина потратила уйму времени на путешествие с полоумной бабулькой по московским трущобам.

Клавдия уже перестала следить за маршрутом движения. Да если бы и следила, все равно бы запуталась в этих переходах, подворотнях, сквозных каменных дворах, схожих меж собою как две капли воды, каких-то мрачноватых задворках и мусорных свалках с фонтанирующими из-под ног бродячими кошками.

Интересно знать, с какой стати Меньшиков благословил ее на это нелепое путешествие?

– Ну, милая, вот мы и пришли, – наконец объявила старушка, подведя Дежкину к оббитой металлом двери в каменной стене.

– Н-да, бабушка… Спасибо, что не заставили лезть через забор, – не удержалась от реплики Клавдия. – Может, хотя бы теперь вы мне объясните, что все это значит?

Старушка улыбнулась, обнажив рядок мелких пожелтевших зубов и, подняв с земли сучковатую палку, что есть мочи ударила ею по железной двери.

– А теперь прощай, милая, – сказала она. – Сама сейчас все узнаешь…

С этими словами она отворила дверь и жестом приказала Клавдии войти.

Пожав плечами, та повиновалась.

Дверь захлопнулась, и Клавдия погрузилась в непроглядный мрак.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю