Текст книги "Компромат"

Автор книги: Ирина Зарубина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Вторник. 10.15–10.32

На завтрак был вчерашний плов с курагой.

За стареньким, покрытым рваной клеенкой столом сидели двое: облезлая такса по кличке Пудинг и Мамурджан Ганиев.

На таксе был пожеванный кожаный ошейник с металлическими блямбами, на Ганиеве – драная майка, спортивные штаны «адидас» и шлепанцы с загнутыми кверху носами.

Такса тыкала длинной крысиной мордой в выщербленное блюдце, Ганиев же ел руками из глубокой миски, запихивая пальцы в рот, а затем их облизывая.

– Кюшай, дорогая, – говорил Ганиев собаке, с удовольствием обгладывая сочную косточку, – где еще такой плов будешь кюшать?

Такса отплевывалась: она раскусила горошину черного перца.

Эта идиллическая картинка могла бы ввести в заблуждение стороннего наблюдателя, который, без сомнения, сделал бы вывод о необыкновенной любви хозяина и его питомицы.

На самом же деле Мамурджан Ганиев терпеть не мог Пудинга.

Такса раздражала его с первой минуты знакомства. Ганиеву не нравился ее вид. «Похожая на селедку на коротких ножках!» – не раз говорил он. Не нравился характер ее («Наглая и бесстыжая, а еще вредная такая!..»), привычки. «Вместе со мной за столом кюшает, слушай! В постели на подушке спит!» Не любил прозвище – Пудинг и, наконец, пол, – ибо Пудинг, несмотря на кобелиную кличку, на самом деле была самая настоящая сука. «Всем сюкам сюка!» – с отвращением сообщал Мамурджан.

Но делать нечего, пришлось смириться со всеми недостатками таксы, потому что Лариса Ивановна поставила вопрос ребром: или мы живем втроем, или я живу вдвоем с Пудингом.

Мамурджан по здравом размышлении выбрал первое.

Здравомыслие никогда не было его отличительной чертой, но на сей раз оно ему сослужило добрую службу.

Мамурджан рос в небольшой узбекской деревушке под Наманганом, обожал плоды тутового дерева, мамин плов и старый дедушкин кинжал.

Когда его задирали соседские старшие пацаны, маленький Мамур сдвигал брови к переносице, страшно оскаливался и говорил:

– Зарэжу.

Угроза действовала безотказно.

Тогда еще Ганиев понял, что веское слово тоже может быть делом.

Другой вопрос, что веские слова приходили на ум крайне редко.

С Ларисой Ивановной Мамурджан познакомился, когда проходил службу в рядах Советской Армии. Ему, как считалось, повезло: вместо какой-нибудь Тмутаракани призывник из-под Намангана попал в столицу тогда еще большой страны.

Лариса Ивановна трудилась поварихой в солдатской столовой и славилась двумя вещами: редкостно пышным бюстом и столь же редкостно топорными чертами лица.

Она была настолько некрасива, что даже вечно озабоченные поиском женской ласки солдатики не обращали на нее внимания даже в состоянии изрядного подпития.

Лариса Ивановна жила в однокомнатной квартире с высокими потолками в самом центре Москвы и похвалялась, что ее дом находится ближе к Кремлю, чем даже у Аллы Пугачевой.

Единственной спутницей жизни поварихи, скрашивающей ей унылое существование, была стареющая такса по кличке Пудинг.

По вечерам Лариса Ивановна брала Пудинга под мышку и направлялась либо к Патриаршим прудам, про которые, как она с удивлением узнала, даже была написана какая-то интересная книжка, либо с независимым видом прогуливалась во дворике дома по улице Брестской в тайной надежде увидеть выходящую из подъезда Пугачеву.

Увы, рыжеволосую эстрадную диву ей удалось лицезреть лишь дважды, да и то мельком и издалека, зато Лариса Ивановна познакомилась с пугачевской экономкой и даже перекинулась с нею двумя-тремя фразами. Пудингу же посчастливилось обнюхать перепуганную мордочку любимого пуделя Аллы Борисовны.

С той поры повариха ощущала себя приобщенной к кругу сильных мира сего и даже делала вид, что ее вовсе не заботит отсутствие в ее жизни мужского плеча.

При чем здесь Мамурджан Ганиев, спросите вы?

Все дело в том, что именно ему и было суждено стать мужской опорой Ларисы Ивановны на склоне лет.

Они познакомились, когда Ганиев был откомандирован на солдатскую кухню для прохождения двух нарядов вне очереди.

Неудобно говорить, но Мамурджан был пойман с поличным за нехорошим занятием: он писался в постель в надежде быть комиссованным из-за хронического энуреза.

Грустный, благоухающий мочой Ганиев сидел в подсобке и чистил картошку.

Картошки было много, и спешить не имело смысла.

А Лариса Ивановна тосковала среди кастрюль.

Соплюха Шурка, которая работала на солдатской кухне без году неделя, вдруг объявила, что выходит замуж за молоденького лейтенанта, и эта новость отчего-то отозвалась глухой болью в сердце поварихи.

Шурка могла бы подождать, думала Лариса Ивановна, ей только двадцать… а если кому-то (Лариса Ивановна даже в мыслях не уточняла, кому именно) вдвое больше, ждать уже не хочется. И не можется.

Днем повариха посмотрела на симпатичного Шуркиного жениха, за обе щеки уплетающего сваренный ею, Ларисой Ивановной, рассольник, и вдруг ощутила прилив давно забытой женской жажды – любить и быть любимой.

И так допекла Ларису Ивановну эта жажда, что она вошла в подсобку, затворила дверь и, ничего не объясняя, повалила рядового Ганиева на картошку и сделала его мужчиной, а себя сделала женщиной.

– Вот это да, слюшай, – только и смог вымолвить Ганиев, когда пришел в себя, – какая ты…

Лариса Ивановна застенчиво улыбнулась.

С этого дня Мамурджан мог сколько угодно писаться в постель и получать наряды вне очереди, потому что на кухне за него всю работу делала Лариса Ивановна, а он только ел до отвала да взвешивал в подсобке двумя руками необъятную поварихину грудь.

Хорошо с тобой, – признался однажды Мамурджан в минуту нежности, погребенный под переспелыми прелестями Ларисы Ивановны. – Уже дембель скоро, уезжать в Наманган буду, а мне прямо расставаться не хочется, слюшай.

– И не надо! – воскликнула повариха и предложила сделку: Лариса Ивановна становится Ганиевой и получает от демобилизованного супруга толику семейного счастья. А за это она прописывает Мамурджана в своей замечательной однокомнатной квартире с высокими потолками в самом центре Москвы на постоянное место жительства.

Две бессонные ночи напролет рядовой Ганиев призывал на помощь все свое здравомыслие, и наконец это ему удалось Он сказал Ларисе Ивановне «да».

Так Мамурджан Ганиевич Ганиев стал москвичом и семейным человеком.

Теперь он вел скучную жизнь обывателя, просиживая вечера перед телевизором, перестал замечать вопиющую некрасивость своей прекрасной половины, смирился с Пудингом в постели и за семейным столом, богатырским храпом супруги и холодной московской зимой.

Он работал дворником в ближайшем РЭУ и на скромную зарплату покупал сигареты «Прима», а еду из солдатской столовой доставляла Лариса Ивановна.

Так было до тех пор, пока в один печальный день – было это аккурат накануне его двадцатисемилетия, Мамурджан не стал вдовцом.

Лариса Ивановна полезла за консервами своего изготовления на антресоли, оступилась на табуретке, упала и сломала себе шейный позвонок.

Позвонок вошел в мозг, это вызвало необратимые процессы… – короче говоря, безутешный супруг мало что понял в насыщенном специальными терминами объяснении врача-нейрохирурга, кроме одного: Ларисы Ивановны больше нет, он остался один.

Как ни странно, Мамурджан тяжело переживал потерю супруги.

С удивлением он был вынужден признаться самому себе, что привязался к большому рыхлому телу поварили, пропахшему борщом, компотами и запахами солдатской казармы, и теперь тосковал.

Он даже не выставил за порог старушку Пудинг, а, напротив, стал к ней лучше относиться.

Пудинг, как было заведено, продолжала питаться за одним столом с хозяином и спать у его изголовья.

Дни Ганиева текли серо и размеренно, и, казалось, ничто уже не могло изменить сложившийся уклад. Но вот однажды…

…Пудинг внезапно оторвала мордочку от блюдца с пловом и прислушалась, а затем с яростным и громким лаем бросилась в прихожую.

«Кого еще принесло, слюшай», – сам себе сказал Ганиев и пошел отворять.

Звонок раздался в тот самый момент, когда хозяин стал открывать замок.

– Какой гость! – удивился он. – Вовремя пришел. Плов будем кюшать.

– Спасибо, с удовольствием, – ответил Игорь Порогин. (Это был он.)

Вторник. 10.44–12.50

В дальнем конце студии, на ступенчатом подиуме, разместился оркестр. Живая музыка грохотала так громко, что у Дежкиной засвербело в ушах.

«Бедный мальчик, – подумала она о ведущем. – Как он еще голос не сорвал? Это какую ж надо иметь глотку, чтобы перекричать целый оркестр!»

Чувство близкой опасности не отступало, и Клавдия решила задержаться в студии, полагая, что в толпе зевак (а их, пожалуй, было побольше, чем зрителей) ее будет трудно обнаружить. Но через несколько мгновений съемка закончилась, и зрители потянулись к выходу.

До сего момента Дежкина наивно полагала, что все передачи идут по телевизору вживую, в прямом эфире, и была слегка удивлена, когда после небольшого перерыва началась еще одна съемка этой игры. Зрители, отдохнув немного, вернулись на свои прежние места. Позже она узнала, что эту игру записывают на пленку по четыре раза в день в течение целого месяца.

«Ерундистика какая-то… – недоумевала Клавдия. – Зачем снимать сразу несколько передач, а потом по одной показывать раз в неделю? Не лучше ли делать нормально, по-человечески – снимать раз в неделю и показывать раз в неделю? Вечно эти телевизионщики чего-нибудь понапридумают…»

И все-таки где-то в глубине души она еще надеялась на то, что «джинсовый» действительно работал вместе с Подколзиным, что Михаила на самом деле вызвало начальство, что он жив и невредим, что «смертельная опасность» – лишь плод ее возбужденной фантазии. (Но в связи с последними, очень странными событиями Дежкину вполне можно было понять и оправдать ее страхи.)

В это время в стане творческой группы (она расположилась на стульях рядом с трибуной) нарастал скандальчик. Дежкина краем уха уловила самый конец гневного монолога рыжей тетеньки (наверное, режиссера или администратора), которая возмущенно потрясала в воздухе длинными пальцами, безмерно украшенными кольцами из драгметаллов:

– Куда он мог запропаститься? Вы в баре искали?

– Искали… – в один голос отвечали провинившиеся ассистенты.

– И что теперь? Отменять съемку? Ищите нового игрока, бездельники! Чтобы через десять минут он был в гриме на площадке!

Стулья разом опустели – ассистенты кинулись исполнять приказ рыжей тетеньки. Клавдия была неподалеку от них, и поэтому к ней обратились они с мольбой о помощи.

– Но я никогда прежде не стояла перед камерой… – застеснялась Дежкина. – Это же так страшно… И вообще, я не знаю, как себя вести.

Ее наперебой начали уговаривать, приманивая большим денежным выигрышем в случае победы в финале игры. Клавдия отнекивалась, но в конце концов согласилась.

Гримерша, толстая, но очень подвижная женщина, не замолкала ни на секунду. За то недолгое время, пока Дежкина сидела в кресле и с нескрываемым интересом наблюдала в зеркале, как ее лицо покрывается ровным слоем бронзового загара, Лола (так звали гримершу) успела поведать ей о последних кадровых перестановках в цехе, о том, что кремы, пудры, помады и щеточки ей приходится покупать самой на кровные денежки, а зарплату не выплачивают уже третий месяц, что у других гримеров руки из задницы растут, а они о себе о-го-го какого мнения, что в продуктовой лавке еще час назад давали дешевые куриные яйца, и конечно же не забыла рассказать «коронную» историю из собственной практики.

– Я недавно Жириновскому тончик накладывала перед съемкой какой-то серьезной передачи. Ну, кроме него и другие политики были, сидели тут на диванчике, очереди дожидались. Так Вольфович, значит, приподнимается в кресле и шепчет мне на ушко: «Ты, – шепчет, – в пудру им чего-нибудь подмешай, чтоб подохли! Давай-давай, подмешай чего-нибудь, чтобы подохли все!» И сразу добавляет: «Шутка!» Такие вот шуточки…

Клавдию и еще двух игроков, мужчину и женщину разместили на невидимой для зрителя стороне круглого подиума. Не успела она успокоить нервную дрожь в руках, как неожиданно зазвучала музыка, раздались равнодушные аплодисменты и подиум начал медленно поворачиваться вокруг своей оси.

– Уважаемые участники, займите свои места, – ведущий опять демонстрировал свою неуемную жестикуляцию, – будем с вами знакомиться…

Яркое марево осветительных приборов больно ударило в глаза. Взгляды черных глазниц телекамер будто прожигали кожу. Клавдии было неуютно, неловко, она стеснялась своей одежды, боялась, что сморозит какую-нибудь глупость и неосторожным словом выставит себя на посмешище перед всей страной. А когда она явственно представила себе, что эту игру будут смотреть ее коллеги по работе (естественно, не обойдется без всеобщего обсуждения, подтрунивания и покручивания пальцем у виска), ей вдруг нестерпимо захотелось убежать из студии, и лишь огромным усилием воли она заставила себя остаться.

– …Третьего участника зовут Клавдией, она старший следователь городской прокуратуры…

После недолгой паузы – шквальная овация на трибуне. И почему людей приводит в такой восторг факт, что женщина работает следователем? Что в этом удивительного и сверхъестественного?

– …В перерывах между ловлей всякого рода жуликов и бандитов Клавдия Васильевна любит готовить, воспитывает двух сыновей…

«Двух сыновей? Русским же языком сказала, что у меня сын и дочь. Каким местом он меня слушал? Ох уж эти телевизионщики…»

– …И конечно же любит слушать всякую разную музыку, отдавая предпочтение классическим произведениям. – Лицо ведущего было словно парализовано профессиональной улыбкой. Еще бы – по четыре раза в день повторять одно и то же. Попробуй тут сохранить свежесть восприятия происходящего. – Клавдия Васильевна, кто из композиторов вам больше всего нравится?

– Это вы мне? – Дежкина не узнала свой голос. В горле пересохло.

– Кому же еще? Ведь у нас нет второй Клавдии Васильевны!

– Мне нравится Чайковский…

– А что именно?

– «Лебединое озеро»… – Дежкина выпалила первое, что пришло в голову.

– Вряд ли кому-нибудь удастся спеть фрагмент из этого нетленного отечественного мюзикла, – ехидно сощурился ведущий. – В таком случае вы, быть может, станцуете несколько па?

– Я? – окончательно растерялась Дежкина. – Прямо здесь? Сейчас? Станцевать?

– Почему нет? А все наши зрители поддержат вас своими аплодисментами!

Лицо Клавдии покрылось красными пятнами, она вся напряглась и, мучительно преодолевая стыд, неловко засеменила ногами, тихонько подпевая себе: «Та-та-ра-ти, та-ра-ти, ту-та… Та-та-ра-ти, тара-ти, ту-та…»

«Что я делаю? – стучало в голове. – Старая дура!»

Болельщики на трибунах зашлись в восторженном вое. Все это действо смахивало на концерт самодеятельности в сельском клубе. Или на полный дурдом.

– Ва-а-ууу! Браво, Клавдия Васильевна! – пьянел в экстазе ведущий. – Вот вам и следователь! Вот вам и очные ставки, допросы и всевозможные алиби! Какие перышки, какой носок, уж, видно, ангельский быть должен голосок! Прекрасное выступление, и надеюсь, что на такой же мажорной ноте пройдет вся наша игра! Итак, начинаем первый тур!

Включили фонограмму, и не успела Дежкина вслушаться в первые аккорды, как ее «соседка» хлопнула кулачком по красной кнопке и радостно произнесла:

– В лесу родилась елочка!

– Мало того, что она родилась, так ее еще и срубили под самый корешок! – ведущий чуть не задохнулся от нахлынувших на него восторженных чувств. – И Лариса, участница под номером один, зарабатывает двадцать пять рублей, а рубль в сегодняшней программе равен египетскому фунту!!!

«Это хорошо или плохо? – подумала Клавдия. – Что такое египетский фунт и сколько будет, если перевести его в рубли?»

Вторую мелодию она узнала сразу («На Тихорецкую состав отправится, вагончик двинется – состав останется»), но Лариса опять опередила ее и опять дала правильный ответ. То же случилось и с третьей песней, и с четвертой, и с пятой… Шестую случайно угадал стоявший в центре мужчина и получил за это двадцать египетских фунтов. На счету Дежки ной пока что не было ни гроша.

Начался второй тур, и ситуация повторилась. Все мотивчики были Клавдии знакомы, но каждый раз она не успевала за своей соперницей на какие-то считанные доли секунды.

«Надо же такому быть! – войдя в азарт, злилась на себя Клавдия. – И как это ей удается? Будто заранее знает правильные ответы. Заранее знает…»

Дежкина повнимательней присмотрелась к «первому номеру» и обнаружила, что Лариса активно перемаргивается с рыжей тетенькой. И ей сразу все стало ясно. Но как уличить подставку, не спровоцировав при этом скандала? Нужно было действовать крайне тактично и осторожно.

Как раз в этот момент с грохотом лопнул один из осветительных приборов, в студии бы объявлен минутный перерыв, и Дежкина не преминула воспользоваться благоприятной ситуацией.

– Дорогуша, – вкрадчиво обратилась она к сопернице, – разрешите мне предостеречь вас от одной ошибки, которая при определенных обстоятельствах может стать роковой.

– Предостеречь от ошибки? – натянуто улыбнувшись, насторожилась девица.

– То, чем вы сейчас занимаетесь, – продолжала ласково Клавдия, – очень подходит под одну неприятную статью уголовного кодекса…

– О чем вы говорите? – возмутилась соперница.

– Не стоит лишний раз гримасничать и обзаводиться морщинками, – посоветовала ей Дежкина. – Я все прекрасно видела. А вы прекрасно знаете, что я все прекрасно видела. Вы не забыли, где я работаю?

– Вы – следователь…

– Вот именно. – И Дежкина сложила крестом пальцы.

Конечно же она блефовала. Не существовало никакой уголовной статьи, по которой можно было бы привлечь к ответственности подобных фальсификаторов. Но разве могла об этом знать соперница?

– Мы договорились? – напоследок спросила ее Клавдия.

– Договорились… – ответила девица.

Таким образом, попранная справедливость была восстановлена. Правда, когда игра возобновилась, Дежкина угадала только одну мелодию.

– Атас! – заорала она что было мочи.

– Атас! – весело согласился ведущий.

Больше успехов не было. Зато «подставка» тоже молчала в тряпочку, хоть ее и подмывало нажать на красную кнопку.

В третий тур Клавдия не попала, но покидала подиум с гордо поднятой головой.

– Надеюсь, вы разбираетесь в юриспруденции и дедукции значительно лучше, чем в музыке, – сказал ей на прощание ведущий.

«Вот и опозорилась… – думала Дежкина, теперь уже со стороны наблюдая за перипетиями игры. – Только этого не хватало мне для полного счастья».

Вдруг над самым ухом раздалось:

– Клавдия Васильевна, где вас черти носят?

Она резко обернулась. Слава Богу! Подколзин… Живой.

– Ой, Мишенька… Как я вам рада!

– Я уже весь телецентр обегал вдоль и поперек, – оператор сурово хмурил брови. – Женька вообще ничего понять не может. «В туалет, говорит, зашла, я ее жду, жду, жду… Минут двадцать жду. А потом заглянул – пусто». Что вы в самом деле?

– Мишенька, простите, я… я… – Не находя слов, Дежкина умолкла.

И действительно, как она могла объяснить свое трусливое исчезновение? Но одному она была беспредельно рада – «джинсовый» никакой не бандит. И надо же было так обмануться! Глупость из глупостей.

– Как там начальство? – только и нашлась что спросить.

– Нормалек… Пойдемте, – Подколзин крепко взял Клавдию за локоть и буквально поволок прочь из студии, – открылись новые обстоятельства…

– Обстоятельства чего?

– Сами увидите.

Вторник. 10.37–13.38

Такса недоверчиво обнюхивала его штанину и глухо рычала.

– Вот, – сообщил Игорь, стягивая ботинок, – шел поблизости, гляжу, свет в окне горит. Дай-ка, думаю, зайду… побеседуем за бутылочкой. Мы ведь в прошлый раз так и не поговорили толком.

Ганиев протянул незваному гостю тапочки с загнутыми кверху носами и сокрушенно вздохнул.

– Я тебе так скажу, дорогой, – продолжал Порогин, пытаясь запихнуть широкую ступню в узенькую обувку, – мы с тобой по одну сторону баррикад, хотя на первый взгляд может показаться, что по разные. Ты в каких войсках служил?

– В советских, – простодушно отвечал Ганиев.

– Вот видишь – и я в советских! Стало быть, у нас много общего. За это и выпьем! – Следователь извлек из внутреннего кармана пиджака влажно поблескивающую поллитровку.

Они проследовали в кухню, опрокинули по стограммовой, закусили пловом с курагой, и пошел душевный разговор.

– Эх, Мамурджан Ганиевич, хороший ты парень, – говорил Игорь, пожевывая вязкую курагу, – но несознательный. Держишь дома черт-те что… и еще отпираешься, что тебе не принадлежит.

– Это ты про прюжинки? – догадался хозяин. – Правду рассказываю: не мои прюжинки.

– А чьи?

– Александра Александровича.

– Кто такой Александр Александрович? Где живет, с кем водится?

– Не знаю, слюшай. Он мне не докладывает. Приходит, заберет старые прюжинки, новые принесет, деньги даст – и все.

– Ага! – обрадовался Игорь. – Стало быть, деньги он тебе за это все-таки платит?

– Деньги платит, – подтвердил Ганиев, – без денег сейчас трудно. Когда с Ларисой Ивановной жили, легче было. Готовить она хорошо умела. А я не умею. Только плов варить умею, и все. Хозяйство она хорошо вела. А я не умею. Деньги с зарплаты не остаются. Жить не на что. Александр Александрович помогает.

– Так-так, – изрек гость, разливая водку в стаканы, – хороший парень этот Александр Александрович, как я погляжу.

– Хороший, – согласился хозяин.

– Помогает материально, пружинки в дом носит. Ты хоть знаешь, что это за пружинки?

Ганиев пожал плечами.

– А что в них особенного?

– Действительно, – усмехнулся Игорь, – особенного в них немного.

Он внимательно следил, как Мамурджан опрокидывает очередной стакан. Сам же к водке едва притронулся.

Пудинг, глухо рыча, сидела в углу кухни и наблюдала за происходящим.

– Фу, Пудинг! – прикрикнул Ганиев, вытирая рот тыльной стороной ладони. – Достала она меня, слюшай. Рычит без спросу, спит на подушке, кюшает со мной с одного стола, – пожаловался он.

– А ты отдай ее, – предложил Игорь, – или продай. Денег заработаешь.

Хозяин скорбно покачал головой.

– Нельзя. От Ларисы Ивановны память осталась. Лариса Ивановна просила: «Не обижай, Мамурчик, Пудинга!» Я ей обещал. Лариса Ивановна меня Мамурчиком звала, – с нежностью произнес он.

– Это Лариса Ивановна тебя с Александром Александровичем познакомила? – как бы невзначай поинтересовался Порогин.

– Ага, – кивнул Ганиев. – Она умерла уже, когда Александр Александрович пришел и сказал, что они с Ларисой Ивановной были большие друзья, и попросил разрешить эти прюжинки оставить. А мне для друзей Ларисы Ивановны ничего не жалко.

– Светлая ей память, – сказал Порогин, наполняя стакан хозяина, – аминь.

Ганиев заглотнул очередную порцию водки, глаза его наполнились слезами.

– Бедная Лариса Ивановна, – сказал он и заплакал.

– Держись, дружище! – подбодрил его Игорь. – Ты еще парень молодой, женишься, детишек заведешь. Тебе сколько годков-то?

– Двадсить девять, – всхлипывая, отвечал вдовец.

– Вот видишь, – все впереди! Ты мне вот что скажи, – вкрадчиво произнес Порогин, – где мне найти этого твоего Александра Александровича?

– Не знаю, – пьяно пожал плечами Ганиев. – Бедная моя Лариса Ивановна…

– А может, нет никакого Александра Александровича и ты его выдумал? – мягко наседал следователь.

– Может, выдумал, – не стал возражать хозяин. – Бедная Лариса Ивановна…

– Тогда расскажи мне, зачем у тебя в доме все эти пружинки?

– …она меня так любила, – плакал Ганиев.

– Не хочешь рассказывать? Тогда я тебе расскажу. Ты, Мамурджан, никакой не дворник, а подпольный торговец оружием.

– Никакой не дворник, – всхлипнув, подтвердил Ганиев.

– И «прюжинки» твои не что иное, как части пистолета Макарова. Знаешь, что такое пистолет Макарова?

– Что такое пистолет знаю, – кивнул Ганиев, – кто такой Макаров – не знаю.

– А ты у Александра Александровича спроси, он объяснит, – посоветовал Порогин. – Хочешь, фокус тебе покажу?

– Фокюс? – удивился Мамурджан.

– Ага.

Хозяин задумался, а затем помотал головой.

– Александр Александрович так рассердится, что вы у меня были и прюжинки забрали. Ругаться будет.

– Значит, Александр Александрович еще не в курсе насчет нашего позавчерашнего посещения?

– Не в курсе, – подтвердил Ганиев.

– А ты ему и не говори, – подкинул идею следователь, – он ничего и не узнает. А фокус я тебе все-таки покажу.

Порогин поднялся с места и быстрыми шагами прошел в прихожую. Хозяин попытался двинуться следом, но не удержался на ногах и вновь рухнул на жалобно скрипнувший табурет.

Вытащив из кармана тонкие матерчатые перчатки и натянув их на руки, Игорь открыл свой портфель и достал несколько деталек.

– Гляди-ка, – сказал он Ганиеву, возвратившись к кухонному столу, – это у нас входит сюда… а это – сюда… Вот эту чепуховину вставляем в ствол…

Мамурджан осоловевшими глазами, не в силах сфокусировать взгляд на руках гостя, наблюдал за происходящим.

Такса мрачно рычала.

– Ух, ты! – обрадовался наконец Ганиев.

– Получи и распишись, – сказал Порогин, протягивая ему небольшой предмет.

– Надо же! – Казалось, удивлению и восторгу хозяина нет предела. – Пистолет! Прям как настоящий! – Он крутил оружие в руках, заглядывая в черное дуло. – Как это у тебя получилось, слюшай?

Ганиев поднял глаза, но напротив себя никого не увидел.

Игорь Порогин в это время стаскивал с себя перчатки и отворял входную дверь.

– Быстрее! Понятых вперед!

Хлопая ресницами, Ганиев смотрел, как тесноватая кухонька заполняется людьми, и заслонялся локтем при вспышках фотоаппарата.

– Граждане понятые, – говорил между тем Игорь, – прошу засвидетельствовать, что огнестрельное оружие находилось в руках обвиняемого…

Понятые, напуганные шумом и стремительностью происшедшего, согласно кивали, словно китайские болванчики.

– Ганиев Мамурджан Ганиевич, вам предъявляется обвинение в незаконном хранении огнестрельного оружия, что является уголовно наказуемым деянием согласно статье Уголовного кодекса Российской Федерации…

Пудинг задрала вверх морду и завыла.

Мамурджан оглядел присутствующих туманным взглядом.

– Зарэжу. Всех зарэжу! – пообещал и упал лицом в тарелку с остывшим пловом.

– Не мчитесь вы так или руку отпустите! – взмолилась Дежкина. – Я за вами не успеваю.

– Если б вы только знали, что вас ожидает через минуту, – бесцеремонно расталкивая толпу, Подколзин впихнул Клавдию в лифт и с трудом втиснулся за ней сам, – вы бы научились летать.