Текст книги "Москва парадная. Тайны и предания Запретного города"

Автор книги: Ирина Сергиевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)

Крепость анархистской вольницы

Свидетелем того, как хозяйничали в роскошных особняках анархисты и как большевики расправлялись с недавними союзниками, стал Константин Паустовский, описавший это страшное время в замечательной «Повести о жизни». Вот несколько отрывков:

«После Октября большую часть купеческих особняков захватили анархисты. Они вольготно и весело жили в них среди старинной пышной мебели, люстр, ковров и, бывало, обращались с этой обстановкой несколько своеобразно. Картины служили мишенями для стрельбы из маузеров. Дорогими коврами накрывали, как брезентом, ящики с патронами, сваленные во дворах. Оконные проемы на всякий случай были забаррикадированы редкими фолиантами. Залы с узорными паркетами превращались в ночлежку. Ночевали там и анархисты, и всякий неясный народ.

Москва была полна слухами о разгульной жизни анархистов в захваченных особняках. Чопорные старушки с ужасом шептали друг другу о потрясающих оргиях. Но то были вовсе не оргии, а обыкновеннейшие пьянки, где вместо шампанского пили ханжу и закусывали ее окаменелой воблой. Это было сборище подонков, развинченных подростков и экзальтированных девиц – своего рода будущее махновское гнездо в сердце Москвы».

В качестве репортера молодой писатель в ночь, когда проходило разоружение анархистов, пробрался внутрь особняка Арсения Морозова, попал в плен к анархистам, а потом, соответственно, к большевикам как «добыча».

«..Я прошел переулками на Воздвиженку к особняку Морозова. Все москвичи знают этот причудливый дом, похожий на замок, с морскими раковинами, впаянными в серые стены. Сейчас особняк был совершенно черен и казался зловещим. Я поднялся по гранитным ступеням к тяжелой парадной двери, похожей на бронзовые литые двери средневекового собора, и прислушался. Ни один звук не долетал изнутри. Я решил, что анархисты ушли, но все же осторожно постучал.

Дверь неожиданно и легко распахнулась. Кто-то схватил меня за руку, втащил внутрь, и дверь тотчас захлопнулась. Я очутился в полном мраке. Меня крепко держали за руки какие-то люди.

– В чем дело? – спросил я небрежно.

Самый этот вопрос показался мне глупым. Никакого дела не было, а была явная бессмыслица. Она, как я догадывался, могла окончиться для меня большими неприятностями.

– Явно подосланный, – сказал рядом со мной молодой женский голос. – Надо доложить товарищу Огневому.

– Послушайте, – ответил я, решив отшутиться. – Времена графа Монте-Кристо прошли. Зажгите свет, и я вам все объясню. И, пожалуйста, выпустите меня обратно.

И тогда я услышал ответ, поразивший меня путаницей стилей.

– Ну, это маком! – сказал тот же молодой женский голос. – Ишь чего захотел – чтобы его выпустили. Вы, киса, большевистский лазутчик и останетесь здесь. Обещаю, что ни один волос не упадет с вашей головы, если вы не будете трепыхаться и балаболить.

Я рассердился.

– Принцесса анархии, – сказал я невидимой женщине. – Бросьте валять дуру. Вы просто начитались желтых романов. В вашем невинном возрасте это опасно.

– Обыщите его и заприте в левую угловую гостиную, – сказала ледяным голосом женщина, как будто она не слышала моих слов, – а я доложу товарищу Огневому.

– Пожалуйста! – ответил я вызывающе. – Докладывайте хоть Огневому, хоть Тлеющему, хоть Чадящему. Мне наплевать на это!

– Ой, как бы ты не раскаялся в своем нахальстве, киса! – сказала нараспев женщина.

Двое мужчин поволокли меня в темноте по коридору. На одном была холодная кожаная куртка. Они, молча, протащили меня по нескольким коротким лестницам то вниз, то вверх, втолкнули в комнату, закрыли ее снаружи на замок, вынули ключ, сказали, что если я попробую стучать, то они будут стрелять в меня просто через филенку двери, и ушли, причем один сказал напоследок довольно мирным тоном:

– Разве так разведчики работают, большевистская зараза! Был бы ты у нас, я бы тебя научил.

…Смертельно хотелось курить. В конце концов, я не выдержал, достал папиросу, присел на корточки за спинкой кресла и чиркнул спичкой. Она вспыхнула ярко, как магний, и на мгновение осветила полукруглую комнату. Огонь блеснул в зеркалах и хрустальных вазах. Я торопливо закурил, задул спичку и только тут догадался, почему она загорелась так ярко, – это была бракованная спичка с двойной толстой головкой.

И тут произошла вторая неожиданность – внезапный ружейный огонь ударил с улицы по стеклам особняка. Посыпалась штукатурка. Я так и остался сидеть на полу. Огонь быстро усиливался. Я догадался, что блеск спички в окне послужил как бы сигналом для красноармейцев, незаметно окруживших особняк.

Стреляли главным образом по той комнате, где я сидел на полу. Пули попадали в люстру. Я слышал, как, жалобно звеня, падали на пол ее граненые хрустали. Я невольно сыграл роль разведчика, какую облыжно приписали мне анархисты. Я сообразил, что положение мое неважное. Если анархисты заметили свет спички, то они ворвутся в комнату и меня пристрелят. Но, очевидно, анархисты не видели света от спички, да им было теперь и не до меня. Они отстреливались. Было слышно, как по коридору бегом протащили что-то грохочущее, должно быть, пулемет. Кто-то, отрывисто ругаясь, выкрикнул команду: «Четверо на первый этаж! Не подпускать к окнам!»

Что-то обрушилось со звоном. Потом мимо моей комнаты с топотом промчались люди, треснула выбитая рама, знакомый женский голос крикнул: «Сюда, товарищи! Через пролом в стене!» – и после некоторой суеты все стихло. Только изредка, как бы проверяя, нет ли в доме засады, выжидательно пощелкивали по окнам пули красноармейцев.

Потом наступила полная тишина. Анархисты, очевидно, бежали.

Но эта тишина длилась недолго. Снова послышались тяжелые шаги, какое-то бряцание, голоса: «Обыскать весь дом! Свет давайте! Свет!», «Видать, богато жили, сволочи!», «Только поаккуратней, а то запустят гранатой из-за угла».

Тяжелые шаги остановились около моей двери. Кто-то сильно дернул за ручку, но дверь не поддалась.

– Заперся, гад, – задумчиво сказал охрипший голос.

Дверь начали трясти. Я молчал. Что я мог сделать? Не мог же я долго и сбивчиво объяснять через запертую дверь, что меня схватили и заперли анархисты. Кто бы мне поверил.

– Открывай, черт косматый! – закричало за дверью уже несколько голосов.

Потом кто-то выстрелил в дверь, и она треснула. Посыпались тяжелые удары прикладов. Дверь закачалась.

– На совесть строили, – восхищенно сказал все тот же охрипший голос.

Половинка двери отлетела, и в глаза мне ударил свет электрического фонарика.

– Один остался! – радостно крикнул молодой красногвардеец и навел на меня винтовку. – А ну, вставай, анархист. Пошли в штаб! Пожил в свое удовольствие – и хватит!

В штаб я пошел охотно. Штаб помещался в маленьком особняке на Поварской. Там сидел за столом в передней необыкновенно худой человек во френче, с острой светлой бородкой и насмешливыми глазами. Он спокойно рассмотрел меня и вдруг улыбнулся. Я улыбнулся ему в ответ.

– Ну, рассказывайте, – сказал худой человек и закурил трубку. – Только покороче. Мне с вами возиться некогда.

Я чистосердечно все рассказал и показал свои документы, Худой человек мельком взглянул на них.

– Следовало бы посадить вас недельки на две за излишнее любопытство. Но нет, к сожалению, такого декрета. Ступайте! Советую вам бросить к черту эту вашу газету «Власть народа». На что она вам сдалась? Вы что ж, недовольны советским строем?

Я ответил, что, наоборот, все мои надежды на счастливую долю русского народа связаны с этим строем.

– Ну что ж, – ответил худой человек, морщась от дыма трубки. – Мы, конечно, постараемся оправдать ваше доверие, молодой человек. Поверьте, что это весьма лестно для нас. Весьма лестно. А теперь – выметайтесь! …

К полудню анархисты были выбиты из всех особняков. Часть их бежала из Москвы, часть разбрелась, по городу и потеряла свой воинственный пыл».

Скандальный театр

После воинствующих анархистов, с благословения Луначарского, в здание вселились активисты Пролеткульта. Здесь они ковали свою аскетичную культуру победившего пролетариата. Идеологами Пролеткульта были А.А. Богданов (Малиновский) и А.К. Гастев. Они отрицали культуру прошлого, которая «разлагающе воздействует на пролетарские массы и подавляет классовое самосознание пролетариата». Пролеткультовцы полагали, что безболезненно может воспринять старые ценности лишь интеллигенция, однако для пролетариата они – яд. Многие при этом считали, что единственным выходом может быть немедленное создание своей «чисто пролетарской» культуры. По их мнению, пролетариат сможет в самый короткий период времени коллективными усилиями создать «своих Пушкиных» и даже превзойти их. В начале 1918 года сборники и журналы Пролеткульта десятками тысяч экземпляров тиражировали стихи рабочего поэта Владимира Кириллова:

 
Мы во власти мятежного страстного хмеля
Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты»!
Во имя нашего Завтра – сожжем Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.
 

В газете «Искусство коммуны» ему вторил Владимир Маяковский:

 
Белогвардейца
найдете – и к стенке.
А Рафаэля забыли?
Забыли Растрелли вы?
Время
пулям
по стенам музеев тенькать.
Стодюймовками глоток старье расстреливай!
 

К счастью, во многом это оказалось лишь эпатажем. В скандальном доме Арсения Морозова разместился самый скандальный театр Пролеткульта, в котором ставили свои эксцентричные пародии на классику Всеволод Мейерхольд и молодой Сергей Эйзенштейн. Здесь был поставлен спектакль по пьесе Островского «На всякого мудреца довольно простоты», который позже сам же постановщик назвал «безумным». Один из современников писал об этом: «От Островского осталось лишь название пьесы, имена действующих лиц, к которым были прибавлены имена политических деятелей того времени. Основной задачей спектакля… явилось разоблачение мировой контрреволюции, а средствами этого разоблачения были избраны цирковые курбеты, хождение по проволоке и даже короткометражный фильм, проецируемый на внезапно опускающийся экран».

Борис Григорьев. Портрет Всеволода Мейерхольда, 1916 г.

Сергей Михайлович Эйзенштейн

Мейерхольд не отставал от Эйзенштейна. Б. Пуришев вспоминал: «Черты площадного комизма возникали в постановках В. Мейерхольда… Буффонный гротеск переполнял пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». В руках у действующих лиц были палки с бычьими пузырями на конце. В пузырях перекатывался сухой горох. Актеры дубасили друг друга этими пузырями, отчего горох гремел, наполняя треском сцену. Мало этого. Персонажи мрачной комедии стреляли из пистолетов. Стреляли даже стулья, если на них садились. Постепенно сцена заволакивалась голубым пороховым дымом, на фоне которого, словно человеческие кости, выделялись предметы домашнего обихода, сколоченные из белых планок. Царская Россия уподоблялась тем самым преисподней, окутанной адским дымом. А посреди сцены стояла большая мышеловка, в которую попадал Тарелкин…»

Критик А. Февральский вспоминал: «Небольшой, но высокий зал… превратился в подобие цирковой арены. Зрители располагались на двух крутых амфитеатрах, разделенных проходом, через который входила публика, и образовывавших примерно полукруг. Пол перед амфитеатрами (манеж) был устлан круглым ковром; здесь и была сцена. Стены зала, замыкавшие сзади место действия, были завешаны полотнищами, перед которыми находился помост со спусками-пандусами по бокам и с занавесом; из-за занавеса могли выходить действующие лица (кроме того, они появлялись и из боковых проходов). А на верхней части стен, не закрытой полотнищами, виднелись лепные украшения бывшего особняка Морозова». По иронии судьбы, на месте бывшего цирка Карла Гинне снова разместился цирк.

Сцена из спектакля театра Пролеткульта «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского. 1923 г.

Театр «Колумб» у Ильфа и Петрова («Двенадцать стульев») был списан авторам именно с Театра Пролеткульта. Подобные спектакли были очень рискованными. Актер (в будущем – известный режиссер) Григорий Александров, например, во время одного из них чуть не погиб. Виктор Шкловский так описывал это событие: «Александров ходил по реальной наклонной проволоке без всякой подмены, без сетки и мог свалиться на зрителей. Балкон театра и нижняя сцена были соединены проволокой, и однажды Александров чуть было не сорвался с нее, когда спускался вниз. Если бы один из зрителей не подал сверху палку, которая помогла ему сделать последний шаг, фильмы Александрова никогда не были бы сняты».

Илья Ильф и Евгений Петров. Дружеский шарж Б. Ефимова

В Морозовском доме бывали многие советские писатели, артисты, художники. Здесь на диспутах выступал Луначарский, Владимир Маяковский. Читали стихи Брюсов и Есенин. В сентябре 1918 г. здесь, в чердачном помещении под самой крышей, поселились Есенин с Сергеем Клычковым. Здание в те годы было столь плотно набито творцами новой культуры, что спать Есенину приходилось в ванной. Его знакомая некто Н.А. Павлович изумлялась: «Жил он… в бывшей ванной – большой, светлой комнате с декадентской росписью на стенах; ванну прикрыли досками, поставили письменный стол, сложили печурку».

Причудливым образом все это напоминало очередной виток безумия – обладавшего, в отличие от безумия купеческого, кристальной высшей целью. Богданов погиб, поставив, подобно Арсению Морозову, эксперимент над самим собой – опыт по переливанию крови, а Гастева, Клычкова и Мейерхольда без суда и следствия – расстреляли.

С 1928 года роскошный дом Арсения Морозова стал резиденцией японского посла. После оно было предоставлено посольству Индии. После войны Воздвиженский замок обрел постоянных хозяев – Общества дружбы советских граждан с иностранцами. Именно здесь Советский Союз крепил дружбу с зарубежными народами, и первая женщина-космонавт Валентина Терешкова принимала иностранных гостей в качестве главы «Зарубежцентра».

После перестройки для здания ССОД, переименованного в Дом дружбы с народами зарубежных стран, настали трудные времена. Финансирование из бюджета почти прекратилось – пришлось запустить арендаторов, постоянных и временных. Постоянным сдавали лишние кабинеты, временных пускали в роскошные залы приемов на корпоративные вечеринки.

В 2003 году украшенное средневековыми светильниками здание было оборудовано плазменными экранами и кабинами для синхронного перевода, особняк был преобразован в Дом приемов Правительства Российской Федерации. Бывший танцевальный зал Морозова превратился в огромный Белый зал. В нем проводятся совещания, банкеты и пресс-конференции. Настенные и напольные светильники, имитируют зажженные свечи. В одной из морозовских башен теперь устроен гардероб.

В центре Малого зала переговоров располагается белый конференц-стол на 10–15 человек. Он имеет форму вытянутого эллипса. Именно в этом зале проходило заседание «Большой восьмерки» в мае 2006 года. На втором этаже расположился еще один зал для заседаний и пресс-конференций. Его отделка не столь торжественна. Главным украшением этого зала стали реставрированные стрельчатые дубовые окна и массивные деревянные дверные рамы. Мебель из светлого ореха, тяжелые бархатные шторы с золотыми кистями делают этот зал не менее торжественным и роскошным, чем помещения первого этажа. Однако наиболее уютным помещением, воссозданным по сохранившимся фотографиям, считается бывшая спальня Морозова, а ныне изысканная гостиная.

Роскошный «мавританский замок» не принес счастья ни своему сумасбродному хозяину, ни своему замечательному создателю. В. Мазырин, посвятив своему творению пять лет жизни, потерял семью: жена бросила его и, забрав четырех детей, вышла замуж за нефтяного магната В. Максимова. Архитектор умер в полном забвении в 1919 г. от брюшного тифа. Дом же, построенный парой эксцентричных друзей, вот он, стоит до сих пор. Радует глаз и будит воображение. Интересно, думал ли взбалмошный хозяин невиданного особняка, что в его бывших апартаментах и столовой будут совещаться сильные мира сего?

Любовь и долг

Любопытно, но 100 лет назад этот удивительный и роскошный особняк считался едва ли не образцом безвкусицы. А идеалом красоты считался соседний с ним изящный особняк (дом № 14), принадлежавший его матери, вдове директора Тверской мануфактуры, богатой предпринимательнице Варваре Алексеевне Морозовой. Ее изящный особняк, построенный в 1886 г. известным архитектором Р. И. Клейном, приобрел славу утонченного литературного салона, завсегдатаями которого были В. Брюсов, А. Белый, В.Соловьев, Сытин и многие другие. Современники сравнивали ее салон с салоном Зинаиды Волконской.

Изящный особняк матери Арсения Морозова

Варвара Алексеевна Морозова. Худ. К. Маковский

Отец Арсения Морозова Абрам Абрамович умер рано от душеной болезни, оставив молодой жене троих детей, огромное состояние, ткацкую мануфактуру в Твери, а также распоряжение лишить всего наследства, если она второй раз выйдет замуж. Психическое заболевание Абрама Абрамовича длилось долгих пять лет. Варвара Алексеевна отказалась определить мужа в спецклинику, как того требовал характер болезни, и ухаживала за ним до его смерти. Простив мужу условия завещания, его вдова в память о нем передала часть своего состояния на строительство больниц: психиатрической клиники, которой присвоила имя умершего супруга, и Ракового института на Девичьем поле, переименованного потом в Онкологический институт имени П. А. Герцена.

Занимаясь благотворительностью, Варвара Алексеевна твердо придерживалась правила: жертвовать деньги «на учение и на лечение». Она ценила заработанный рубль и никогда не позволяла вовлечь себя в бесплодное, с ее точки зрения, благотворительное мероприятие. В таких случаях Морозова отказывала твердо и решительно независимо от титула просителя. Она отказала Станиславскому и Немировичу-Данченко в финансировании их театра, И. В. Цветаеву в финансировании Музея изящных искусств. Зато вкладывала деньги в строительство больниц, школ, детских садов для детей рабочих.

Яркая характеристика личности Варвары Алексеевны дана словами ее современника: «Утром щелкает в конторе костяшками на счетах, вечером – извлекает теми же перстами великолепные шопеновские мелодии, беседует о теории Карла Маркса, зачитывается новейшими философами и публицистами». В пятьдесят лет она начала серьезно изучать немецкий язык и читать немецких авторов в подлинниках. Дабы сохранить возможность распоряжаться состоянием, она вынуждена была жить гражданским браком с профессором В.М. Соболевским, известным издателем и редактором либеральной газеты «Русские ведомости». Их общие дети Наталья и Глеб носили отчество отца и фамилию «Морозовы».

Варвара Алексеевна Морозова умерла в 1917 г., перед революцией. В своем завещании передавала большую часть своего состояния – пай «Тверской мануфактуры» – рабочим своих фабрик. В том же году «за контрреволюционную агитацию» большевики закрыли ее любимые «Русские ведомости». В конце 30-х годов журнал «Красный архив» «разоблачил» и саму Морозову: оказывается, своей филантропией она лишь пыталась «завуалировать эксплуататорскую деятельность предпринимателей». А построенная на средства меценатки и популярная среди москвичей Библиотека имени И. С. Тургенева, была сметена с лица земли при прокладывании Новокировского проспекта.

В советское время в ее доме на Воздвиженке помещались различные учреждения, в том числе и Союз обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами.

С именем Морозовых связан и другой московский особняк, в котором сегодня размещается посольство королевства Дании.

Дом Прекрасной дамы

УСАДЬБА М. К. МОРОЗОВОЙ – ПОСОЛЬСТВО КОРОЛЕВСТВА ДАНИИ

Пречистенский пер., д.9, стр. 1, 2.

Перестройка 1913 г., архитектор И.В. Жолтовский

Особняк М. Морозовой

Душа мира

Посольство королевства Дании, расположенное в тихом скромном Пречистенском переулке, состоит из ампирного особняка, возведенного в 1820-м для гвардии капитана Воейкова, и более молодой пристройки, спроектированной вскоре после начала Первой мировой войны. Чтобы увидеть самые старые постройки, нужно войти во двор. От XIX века остались флигель в стиле классицизма с колоннами и зимний сад с ампирным портиком над входом, парадная столовая и библиотека с камином. Парадный вход в дом сделан в виде римской ротонды, окруженной восемью колоннами дорического ордера. Усадьба была перестроена для Маргариты Кирилловны Морозовой, вдовы известного московского купца и мецената Михаила Абрамовича Морозова – родного брата экстравагантного и «непутевого» Арсения.

В.К. Штемберг. Портрет М.К. Морозовой.

Маргарита Кирилловна, урожденная Мамонтова, первая красавица Москвы, происходила из не менее богатого и уважаемого, чем Морозовы, семейства. Знаменитый Савва Мамонтов был двоюродным братом ее отца, родная тетка Вера Николаевна – женой известного купца-мецената П. М.Третьякова, который, в свою очередь, был в родстве с ее мужем. Однако отец Маргариты Кирилл Николаевич не пошел в свою почтенную родню, проиграл все оставленное ему немалое наследство, бежал за границу от кредиторов, где и покончил жизнь самоубийством, оставив без всяких средств вдову с двумя маленькими дочерьми. Попав в безвыходное положение, молодая женщина не растерялась: заняв денег, отправилась в Париж, научилась там кроить и шить и, вернувшись домой, открыла в Москве мастерскую, со временем ставшую одной из самых фешенебельных в городе. И вскоре дочери вдовы Мамонтовой сделали прекрасные партии. Особенно старшая – Маргарита. На первом же балу в Благородном собрании ее заметил один из самых богатых женихов Москвы М. А. Морозов, через год ставший ее мужем.

Портрет Михаила Абрамовича Морозова, написанный Серовым

Михаил Абрамович принадлежал к числу ярких, оригинальных фигур в московском обществе, часто подававших повод для самых разнообразных, лестных и нелестных отзывов. Он скончался в возрасте 33 лет, оставив по себе славу миллионера, крупнейшего мецената, азартного богача. По словам современников, именно он был прототипом главного героя в комедии князя А.И. Сумбатова-Южина «Джентльмен», где герой сам о себе говорил: «Я в обществе джентльмен, а дома я могу быть натуральным… Я русский самородок, смягченный цивилизацией».

Михаил Морозов был старостой Успенского собора Московского Кремля, финансировал реставрационные работы, жертвовал средства на поддержку Московской консерватории, Строгановского училища, на содержание приютов и больниц. Взял на себя расходы по созданию зала, посвященного искусству Греции, в строившемся здании Музея изящных искусств императора Александра III.

По возвращении в Москву после свадебного путешествия, молодые поселились в особняке на Смоленском бульваре, где сейчас, размещается один из многих банков. Став женой Михаила Абрамовича Морозова, Маргарита Кирилловна оказалась в самой гуще аристократической жизни. В его особняке с античной колоннадой собирались Серов, Коровин, братья Васнецовы, Архипов, чьи картины Морозов покупал для своей коллекции. С Морозовым был очень дружен В. И. Суриков, иногда заглядывал Врубель, у которого Михаил Абрамович купил знаменитую «Царевну-Лебедь» и большое панно «Фауст». В собрании Морозова была приобретенная в Каире египетская мумия в деревянном раскрашенном саркофаге.

Царевна-Лебедь. М. Врубель. 1900 г.

В его собрании находилось немало картин знаменитых русских художников, таких, как Суриков, Левитан, Перов, Коровин, Сомов, Бенуа. Особенно любил Михаил Абрамович творчество художника Валентина Серова. Серовым были написаны портреты самого Михаила, в котором художник сумел передать его неукротимый темперамент и крутой нрав; его младшего брата Ивана, коллекционера и мецената; жены Маргариты Кирилловны, первой красавицей Москвы, и самый знаменитый – портрет младшего сына Мики Морозова. Однажды Мика затеял беседу и спросил: «Дядя, а тяжело ли красить?», а в ответ услышал тихое: «Если бы ты только знал, как тяжело…».

Согласно семейной легенде, началом уникальной коллекции импрессионистов послужил следующий случай. После очередного кутежа в купеческом духе «Джентльмен» проиграл за ночь в Английском клубе более миллиона рублей. Уйдя с горя в длительный загул, он окончательно расстроив здоровье. По слухам, для облегчения печени врачи посоветовали ему поездку в Париж для созерцания картин импрессионистов. Он был настолько поражен их работами, что не захотел с ними расставаться. Отсюда и пошла его знаменитая коллекция, которая размещалась в зимнем саду и во многих комнатах роскошного особняка.

В нее был влюблен «дитя Арбата» Андрей Белый, посвятивший ей многие строки в «Кубке метелей» и поэме «Первое свидание». Поэт называет свою идеальную возлюбленную «вечной Женственностью, душой Мира, утренней Зорей, прекрасной Дамой». Отношение Белого к Маргарите перекликалось с культом Прекрасной Дамы у его друга – Александра Блока. В письмах к ней романтический поэт подписывался: «Ваш рыцарь»; называл ее «мое счастье»; просил простить ему «безумные письма» и не сердиться за «лихорадочный бред». Псевдоним был раскрыт только в 1903 году, когда она узнала себя в образе Сказки из «Второй симфонии» Андрея Белого.

После смерти мужа Маргарита Кирилловна осталась с четырьмя детьми и большим состоянием. В соответствии с желанием мужа его вдова передала собранную им коллекцию в дар Третьяковской галерее, оставив себе лишь самые любимые полотна. Западноевропейская часть коллекции позднее попала в Эрмитаж и ГМИИ им. Пушкина. Продав свой роскошный дворец, в котором все напоминало о рано ушедшем муже, и поселилась в более скромном арендованном особняке на Новинском бульваре, где позднее во время Первой мировой войны обустроила лазарет для раненых.

В 1914 году Маргарита Кирилловна покупает небольшой дом № 9 в Мертвом переулке (Пречистенском переулке), который был перестроен молодым, подающим большие надежды, архитектором И. В. Жолтовским. Именно тогда была пристроена левая часть здания для холла и большого зала приемов с выходом через террасу в сад. Талантливый зодчий придумал расположить большой зал так, чтобы в нем было много света и практически в любое время дня в окна заглядывали бы лучи солнца, освещая дорогие сердцу полотна. По словам посетителей салона Морозовой, среди которых частым гостем был Андрей Белый, гостиную тогда украшало знаменитое врубелевское полотно «Фауст и Маргарита в саду». Все это придавало музыкально-поэтическим вечерам совершенно особенную ауру.

Строгий и простой, в отличие от прежнего жилища на Смоленском бульваре, новый особняк, по словам часто бывавшего в нем Ф. А. Степуна, «был по своему внутреннему убранству редким образцом хорошего вкуса. Мягкие тона мебельной обивки, карельская береза гостиной, продолговатая столовая, по-музейному завешанная старинными иконами, несколько полотен Врубеля и ряд других картин известных русских и иностранных мастеров, прекрасная бронза «empire», изобилие цветов – все это сообщало вечерам, на которые собиралось иной раз до ста человек, совершенно особую атмосферу красоты, духовности, тишины и того благополучия, которое невольно заставляло забывать революционную угрозу…»

В особняке Морозовой, как и раньше, устраиваются музыкально-литературные вечера, бывал весь цвет московского общества, на вечерах постоянно звучала музыка. Маргарита Кирилловна, прекрасная пианистка, дружила со Скрябиным, брала у него уроки музыки и на протяжении многих лет поддерживала материально. На ее финансовую помощь опирался С. П. Дягилев, организуя в Париже концерты русской музыки. Серьезно увлекалась философией, всячески поддерживала русских мыслителей Серебряного века: Бердяева, Флоренского, Булгакова, Розанова.

В ее салоне кипели и политические страсти. Здесь велись политические дебаты, обсуждались пути развития философии. Судьба близко свела Маргариту с князем Евгением Трубецким, которого граф Витте назовет «совершенным Гамлетом русской революции». После революции Трубецкого сразу же объявили врагом народа, и он был вынужден спешно бежать, без семьи, с фальшивым паспортом, не успев попрощаться с Маргаритой, где вскоре умер на чужбине.

Безошибочным женским инстинктом Маргарита Кирилловна провидела близкую трагедию. «Какие мы все сейчас несчастные, и какие бессильные! – читаем в ее письме Трубецкому. – Нам все равно не поверят и нас смешают с грязью, несмотря на то, что мы гораздо больше жертвовали для свободы, чем эти крикуны!»