Текст книги "Машины зашумевшего времени"

Автор книги: Илья Кукулин

В конце 1960-х годов художник Илья Кабаков (р. 1933) выработал новый стиль – новый для себя и для российского искусства в целом. Он стал совмещать в рамках одного изображения нарочито схематичные повторяющиеся образы и надписи, содержательно никак с этими образами не связанные («Без названия», 1969), или составлять все изображение из надписей, сделанных каллиграфическим почерком. Такие картины напоминали таблицы с абсурдной комбинацией разнородных реплик («Ответы экспериментальной группы», 1971). Эти ранние картины Кабакова[959]959
  Кабаков публиковался как книжный иллюстратор с середины 1950‐х годов, однако свой оригинальный стиль в искусстве выработал только в конце 1960‐х. Поэтому его тогдашние картины можно назвать ранними.


[Закрыть] – один из первых примеров русского монтажа, никак не соотнесенного с историософской проблематикой 1920-х.

Кабаков исследовал и демонстрировал стиль мутировавших визуальных языков. В их далеком прошлом угадывались плакаты А. Родченко и «типографика» Эля Лисицкого[960]960
  Более подробно об отношениях раннего Кабакова с авангардом 1920‐х см. в кн.: Jackson M. J. The Experimental Group: Ilya Kabakov, Moscow Conceptualism, Soviet Avant-Gardes. Chicago: University of Chicago Press, 2010.


[Закрыть], но картины Кабакова соотносились с ними только формально – и через ряд опосредований, которые подробно описал сам художник:

…я сразу стал понимать свои картины, как только я стал их изготавливать, что они – определенный уже готовый идео– или изоязык (неважно – изображение перед нами или слово). Эти языки – «классический», «московский», «передвижнический», «западный современный» – в этом смысле все равны между собой (все одинаково они есть и все уже чужие), но между ними – как вообще в нашей стране – есть метаязык… «первый среди равных»: язык анонимной расхожей продукции, язык все интегрирующий, усредняющий… […] и, может быть, являющийся языком «всесмешения»… […] Это язык стендов, плакатов, пояснений и др.[961]961
  Кабаков И. Тексты. Вологда: Библиотека московского концептуализма Германа Титова, 2010. С. 30.


[Закрыть]

Монтаж в картинах и альбомах Кабакова – это соединение языков, которые являются одновременно «своими» (точнее, привычными) и «чужими» (то есть отчужденными). Соединение надписей с образами или другими надписями на картинах и в инсталляциях Кабакова, как заметил искусствовед Александр Раппопорт, напоминает – точнее, изображает – не ассоциативную, а логическую связь. Но это отношение элементов – не такая абсурдная цепь причин и следствий, на которой был основан рассказ Хармса «Связь», а скорее визуальное уравнивание произвольной и логической связи. Созданный в картине порядок произволен, он ничем не хуже и не лучше любого другого. Открытие этой произвольности входит в задачу зрителя[962]962
  Раппопорт А. «Веревки» Ильи Кабакова. Опыт интерпретации концептуалистского ассамбляжа // Советское искусствознание. 1990. № 26. С. 33–61.


[Закрыть].

Внутреннее время этого монтажа впервые с 1920-х годов предстает перед нами как не историческое и не биографическое. Оно может быть описано как состоящее из двух взаимосвязанных процессов.

Первый – это старение мутировавших знаков. Картины и инсталляции Кабакова, как он и объясняет в приведенном выше комментарии, во многом отсылают к стилистике разного рода бытовых документов и вторичного, эпигонского искусства. За образами такого рода зритель угадывает процесс вырождения и обессмысливания языка, предшествовавший созданию картины.

Однако меланхолия, выраженная нарочитой «мусорностью» стиля, не отсылает к разрушенной в прошлом первооснове человеческого существования, как это было у Солженицына. Согласно Кабакову и другим концептуалистам, любой язык частичен и поэтому не может выражать полноту смысла. Этим ощущением тотальной чуждости блокируется любая отсылка к языку первоначальной подлинности. «Вырожденное» выражение свидетельствует только о принципиальной неспособности персонажей Кабакова сказать «последнее слово» о своем положении в мире. Их клишированные реплики и абсурдные поступки создают ощущение мимолетности и хрупкости любого человеческого существования.

Переживание такой хрупкости как ценности и есть второй временной процесс, уравновешивающий чувство меланхолии от стареющих знаков.

В картинах и инсталляциях Кабакова выражено чувство, напоминающее важнейшую эмоцию японской синтоистской эстетики – моно-но аварэ (物の哀れ), «печальное очарование вещей»[963]963
  Morris I. The World of the Shining Prince: Court Life in Ancient Japan. New York; Tokyo; London: Kodansha International, 1994 (1964). P. 197.


[Закрыть]. Но испытывать его предлагается от созерцания не разрушающихся домов или облаков в небе[964]964
  «Мне нравится, если дом, где женщина живет в одиночестве, имеет ветхий заброшенный вид. […] Сколько в этом печали и сколько красоты!» (Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (начало XI в. н. э.) / Пер. со старояп. Веры Марковой. М.: Эксмо, 2011. С. 192). «Расскажу о человеке, похожем на плывущее по ветру облако в пустом ночном небе. Облако появилось во тьме, мгновение, другое – а оно уже изменилось, но эти изменения можно увидеть, только если пристально вглядываться. Это должно быть то же самое облако, но кто поймет, какой оно формы…» (Юмэмакура Баку (р. 1951)) (Юмэмакура Баку. Онмёдзи (1988). Пер. с яп. Светланы Колышкиной [http://hikari.narod.ru/onmyoji-1–1.html]).


[Закрыть], а монтажей, объединяющих мусор или псевдодокументальные свидетельства жизни неизвестных людей и мимолетные замечания, то нецензурные, то, напротив, лишенные всякой агрессии («А Вы температуру мерили?»). Основой переживания становится не эмпатическое слияние с объектом, а чувство невозможности такого слияния.

Одновременно с меланхолией картины и альбомы Кабакова выражают интерес к чужой жизни и чувство освобождения от тирании знаков. Так как тирания знаков имеет историческое происхождение, произведения Кабакова могут быть описаны как исследование ткани исторического существования человека, «очищенное» от историософских спекуляций[965]965
  Другую концепцию историзма Кабакова – и в целом репрезентации истории в концептуализме – см. в книге Бориса Гройса: Groys B. History Becomes Form. Cambridge, MA: The MIT Press, 2010.


[Закрыть].

На протяжении всей своей художественной деятельности, продолжающейся и сегодня, Кабаков изобрел много новых форм монтажа. Одной из таких форм являются «псевдокопии»[966]966
  Авторский термин Кабакова.


[Закрыть] картин соцреализма. Кажется, самая известная картина в этом жанре – «Проверена! На партийной чистке» (1981). Работа Кабакова представляет собой большой холст, на котором изображена альбомная страница со шрифтом конца 1930-х годов с помещенной посередине репродукцией типовой соцреалистической картины И. Алёхина с тем же названием, что и картина Кабакова. Под картиной на альбомном листе указаны премии, которые получил за свою работу Алёхин на выставке советского искусства в 1936 году.

В своих объяснениях художник подробно анализирует картину Алёхина, объясняя, что на уровне композиции она отсылает к традиционным католическим сюжетам о явлении Богоматери священнослужителям и народу (добавлю от себя: ср., например, картину Пьетро Перуджино «Явление Мадонны св. Бернарду» (1494)), а на уровне содержания – к античным мифам о жертвоприношении или о любовной связи человека и статуи – в данном случае бюста Ленина, который, как заметил Кабаков, на картине Алёхина внимательно рассматривает правое бедро «проверенной» женщины[967]967
  Кабаков И. Проверена! (1984) // Кабаков И. Тексты. С. 54–56.


[Закрыть].

По словам Кабакова, картина Алёхина «исключает и не ведает стороннего взгляда на происходящее». Перерисовывая эту довольно примитивную работу вместе с альбомной страницей, художник словно бы берет картину в кавычки и тем самым создает перспективу для такого взгляда. Но это не собственные кавычки Кабакова, а использование в качестве кавычек первоначального пропагандистского «носителя» картины.

Картина «Проверена!» остраняет не только язык живописного соцреализма, но и – отдельно – язык его медиатизации. Встреча их в одном пространстве оказывается неожиданно конфликтной, так как соцреализм стремился заместить жизнь, а его медиатизация считалась второстепенной. Кабаков же ее подчеркивает. Для него в целом важна ситуация встречи зрителя с картиной, и он осложняет эту встречу, ставя почти столь же сильный акцент на носителе, как и на самой «копии».

Интеллектуальное понимание тех дискурсов и образных порядков, к которым отсылают фрагменты в аналитическом монтаже, соединяется у Кабакова с чувством меланхолии, вызванным фрагментацией и старением вербальных и невербальных языков, но также и с переживанием радикального отстранения от советской реальности, породившей эти языки, и гражданского гнева. Все эти эмоции в работах Кабакова «заморожены» анализом своих/чужих дискурсов в сознании субъекта, напоминающим гуссерлевскую феноменологическую редукцию, – но все же сохраняются в каждом его произведении и изредка прорываются в объяснениях художника.

В его знаменитой инсталляции «Туалет» (1992) в рамках одного небольшого помещения совмещены модель советского общественного туалета где-нибудь на вокзале или автостанции и обычной жилой квартиры. В авторском комментарии к этой инсталляции Кабаков пишет:

…Все имеет нормальный, будничный, «жилой» вид: со стола еще не убрали тарелки после ужина, пиджак висит на стуле… Жизнь идет обычным способом, живет здесь спокойная порядочная семья, которая, возможно, только на минуту вышла к соседям…

…Это «нормальная» жизнь в туалете…

Нужно ли еще объяснять, метафорой чего является эта инсталляция?[968]968
  Цит. по републикации на сайте Арт-центра «Винзавод» (Москва). Инсталляция была воссоздана на «Винзаводе» к выставке Ильи и Эмилии Кабаковых в 2008 г. (http://www.winzavod.ru/kabakov/toilet.html).


[Закрыть]

Отсутствующий в автокомментарии ответ на риторический вопрос очевиден: «Туалет» – метафора советской жизни. Однако, прежде чем быть воспринятым как метафора, «Туалет» должен быть прочитан как комбинация метонимий, отсылающая к двум визуальным языкам, привычным для людей с советским опытом: заведомо «грязной» повседневной публичности и иллюзорно «чистого» приватного быта[969]969
  Об этой инсталляции подробнее см.: Boym S. The Future of Nostalgia. New York: Basic Books, 2001. P. 309–326.


[Закрыть].

Произведение имеет автобиографический подтекст: в середине 1940-х мать художника Бейли Кабакова, будучи по довоенной профессии бухгалтером, вынуждена была устроиться в Москве уборщицей и за неимением другой комнаты жила вместе с сыном-подростком в неиспользуемом школьном туалете. Личная травма в произведении Кабакова оказывается принципиально неотличима от коллективной, и средством выражения этой неразличимости оказывается аналитический историзирующий монтаж. Здесь, в инсталляции, сделанной после конца советской власти, вновь очень важным становится представление о движении истории, нехарактерное для «классического» концептуализма, – об этом «возвращении истории» будет сказано в одном из следующих разделов.

На первом этапе развития, в период своих «бури и натиска», в 1970-е и начале 1980-х, русский концептуализм породил монтаж, «дематериализующий» любую историософию. Такая способность аналитического монтажа была актуализирована не только в живописном, но и в литературном концептуализме – в частности, в творчестве Вс. Некрасова, Д. А. Пригова, Льва Рубинштейна. Однако у монтажа концептуалистов была и другая сторона. Они восприняли собранные ими «вторичные» языки как своего рода порождающие грамматики, указывающие на будущие, не существующие пока возможности автора – и читателя или зрителя. Первый же цикл текстов, написанный Львом Рубинштейном в концептуалистской стилистике в 1975 году, назывался «Программа работ». Входящее в этот цикл стихотворение «Это всё» состоит из фраз, расположенных в алфавитном порядке.

Вот его часть от буквы Ж до буквы М, где очень важен постоянный контраст тех языков, к которым отсылают отдельные фразы. Словосочетание «это всё» относится неизвестно к чему, но, скорее всего, к еще не существующей эстетической практике, которая может сложиться в ближайшем будущем.

ЭТО ВСЁ —

– жертвенность, требующая обоснований;

– жесткость системы ограничений, не всегда соблюдаемая;

– жреческий диктат под видом предоставления полных прав;

– занятия, лишенные реального смысла;

– зерна невиданных предчувствий, пока безымянных;

– зимы, следующая одна за другой;

– игра возможностей, обусловленная ходом событий;

– иллюминация в честь безымянного торжества;

– искренность, нуждающаяся в доказательствах;

– карманное мифотворчество, дающее лишь временное умиротворение;

– ключ ко многому, но не ко всему;

– крайние случаи в роли повседневных;

– лавина предчувствий, обрушившаяся ни с того ни с сего;

– личное дело каждого, но никак не общее дело;

– ложность положений, не всегда фиксируемая;

– междуцарствие идей, узаконенное самим ходом событий…[970]970
  Рубинштейн Л. Это всё (Один из текстов «Программы работ», начатой в 1975 году) // Ковчег (Париж). 1981. Вып. 6. С. 86.


[Закрыть]

Будущее, описанное в этом тексте, однако – не общее, не телеологическое и даже не историческое: это будущее неопределенной, но заведомо ограниченной группы, вырабатывающей новые практики, и оно располагается не в исторической, а в социальной реальности, в которой общее будущее не отличается от общего настоящего; ср. указания на внеисторическую смену времен года («зимы, следующая одна за другой…») и навязчивые ссылки на абстрактный и, вероятно, не имеющий цели «ход событий».

Ранее в «Программе работ» Рубинштейн сделал два очень важных заявления – пусть и от лица игровых «авторов»:

Внимание!

В процессе разработки и реализации П.Р. (программы работ. – И.К.) Авторами приняты следующие решения:

[…]

– Воспринимать происходящее в процессе разработки и реализации П.Р. как Текст при постоянном пересмотре и фиксации его границ;

[…] – В основу организации Круга распределения внимания (Текста) положить принцип отказа от восприятия происходящего как суммы абсурдных проявлений жизни. – В связи с этим рассматривать об’екты текста как реалии, неизвлеченные и неизвлекаемые из круга их реального функционирования…[971]971
  Цит. по факсимильному воспроизведению текста на сайте Пермского музея современного искусства: http://permm.ru/menu/collection/mani/lev-rubinshtejn/programma-rabot.html.


[Закрыть]

Такая эстетика «отложенных смыслов» структурно напоминает философию утопического монтажа Эрнста Блоха, из которой, однако, «вынуты» гегельянские и коллективистские составляющие. Кроме того, Блох говорил о фрагментированной социальной реальности, а Рубинштейн показывает набор языковых осколков. И все же между методом раннего Рубинштейна и философией монтажа Блоха 1930-х годов просматривается «избирательное сродство», а именно – способность произведения указывать на непредсказуемое будущее и непредсказуемость состава самого произведения. Ср. в процитированном фрагменте стихотворения «Это всё» использование слова «предчувствие»: «…зерна невиданных предчувствий, пока безымянных…», «…лавина предчувствий, обрушившаяся ни с того ни с сего…».

Помимо отказа от гегельянства, у эстетики раннего Рубинштейна есть еще одно принципиально новое качество – она апеллирует к эмоциональному и иному телесно переживаемому опыту «автора» и «читателей». Определенные элементы этого опыта – хотя и далеко не все, как подчеркнуто в «Программе работ», – оказывается возможным объединить в меняющийся, невидимый, складывающийся во времени «Текст». Напомню об особой роли слова «текст» во влиятельной[972]972
  По крайней мере в неофициальных кругах, к которым принадлежал Рубинштейн.


[Закрыть] в 1970-е годы структуралистской гуманитарной парадигме.

По сути, в «Программе работ» представлены сразу два монтажа. Во-первых, сам текст – монтаж развертывающихся во времени «сообщений» о работе «авторов», и в нем всячески подчеркнута временная природа монтажа. Во-вторых, монтажом можно считать тот невидимый Текст, который, как предполагается, сложен из элементов опыта «авторов» и «читателей». Этот Текст по своему интерсубъективному статусу – он «разделен» между возможными читателями – напоминает особого рода поле смыслового напряжения, которое возникало во время акций группы «Коллективные действия», в которых участвовал и Рубинштейн.

Всеволод Некрасов пришел к своей зрелой манере до того, как Лев Рубинштейн стал концептуалистом и начал создавать «Программу работ», и прежде, чем Д. А. Пригов получил известность как поэт (середина 1970-х), – еще в 1960-е годы. Однако именно на фоне и в контексте творчества концептуалистов 1970-х можно увидеть в поэзии Вс. Некрасова аналоги методу «языкового улавливания будущего». Формой «улавливания» становится графическое разделение текста на несколько параллельных равноправных «русел» – чаще всего на два, или многочисленные «сноски», которые читатель тоже может воспринимать как альтернативные варианты текста[973]973
  Этот прием описан в статье: Сухотин М. О соподчинении текстов в поэзии Вс. Некрасова (период с 66 по 83 год) // Сайт Александра Левина (http://levin.rinet.ru/FRIENDS/SUHOTIN/Statji/o_sopodchineniji.html). Важна периодизация: Сухотин показывает, что этот прием Некрасов использовал уже в 1966 г. См. также о «ветвлении» стихотворных текстов: Орлицкий Ю. Преодолевший поэзию (Заметки о поэтике Всеволода Некрасова) // Новое литературное обозрение. 2009. № 99. С. 231–242.


[Закрыть]. Иногда Некрасов наклеивал клочки бумаги с фрагментами собственных стихотворений на большие бумажные листы, составляя из них коллажи. Эта работа может быть описана как нечаянное развитие эстетических идей, представленных в «cut-ups» Берроуза и «уклейках» Улитина. Нечаянное – потому что Некрасов тогда, по-видимому, не знал ни о Берроузе, ни об Улитине[974]974
  На вечере памяти П. П. Улитина, состоявшемся 31 мая 1992 г. в Государственной библиотеке иностранной литературы им. М. Рудомино в Москве, Вс. Некрасов расспрашивал ведущих вечера об Улитине как о совершенно неизвестном ему авторе (я был свидетелем этой сцены).


[Закрыть].

Сосуществование вариантов в «разветвленных» стихотворениях Некрасова создает визуальное выражение не-единственности любого смысла. Сам поэт связывал образ двух «русел» стихотворения с взаимодействием двух полушарий головного мозга – очевидно, под влиянием известной книги Вяч. Вс. Иванова об асимметрии полушарий и знаковых систем[975]975
  Иванов Вяч. Вс. Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем. М.: Советское радио, 1978.


[Закрыть]. Некрасов использовал этот прием и для демонстрации множественности переживаний от события, и для того, чтобы продемонстрировать столкновение разных дискурсов осмысления действительности – например, религиозного и политического.

 
Это                                              А это знает один
Один Бог знает                             Бог знает кто
 
 
Как это бывает                            Как это было
Что это нас так убивает               Кто это его так убил
 
 
Спроси                                        Спроси Костю Богатырева
у Бога                                         покойного
 
 
Это да                                         И это тайна         да
Тайна                                          Но это не та        тайна[976]976
  Цит. по изд.: Некрасов Вс. Стихи. 1956–1983. Вологда: Библиотека московского концептуализма Германа Титова, 2012. С. 523. Константин Богатырёв (1925–1976) – поэт, переводчик немецкой литературы. Сын выдающегося филолога-фольклориста Петра Богатырёва (1893–1971), жившего за границей и вернувшегося в СССР в 1940 г. Участник Великой Отечественной войны, воевал на фронте. В 1951 г. арестован по сфабрикованному политическому обвинению, отбывал срок в ГУЛАГе. В 1956 г. освобожден. Публиковал переводы из Р. М. Рильке, Э. Кестнера и многих других немецких писателей XVIII–XX вв. Принимал участие в правозащитном движении. 26 апреля 1976 г. неизвестные убили Богатырёва ударом тяжелого предмета на пороге его квартиры в «писательском» доме в Москве. Некоторые обстоятельства (в подъезде был выключен свет, отсутствовала вахтерша, всегда сидевшая внизу, убитый не был ограблен и т. п.) привели московских диссидентов к мысли, что за преступлением стоит КГБ. Похороны Богатырёва, на которых присутствовали, по оценкам КГБ, не менее трехсот человек (в их числе А. Д. Сахаров, И. Р. Шафаревич, Л. К. Чуковская, Ю. М. Даниэль, Е. А. Евтушенко, Б. А. Слуцкий, В. П. Аксенов, В. Н. Войнович, Б. А. Ахмадулина, А. П. Межиров…), превратились в политическую манифестацию: некоторые ораторы прозрачно намекали на роль спецслужб в гибели писателя. См. справку, написанную для членов ЦК КПСС тогдашним руководителем КГБ: Андропов Ю. В. О похоронах литературного переводчика К. П. Богатырева / Публ. З. Водопьяновой, Т. Домрачевой, Г.‐Ж. Муллека // Вопросы литературы. 1996. № 1 (http://magazines.russ.ru/voplit/1996/1/docum.html). Цитируемое стихотворение Вс. Некрасова было написано, скорее всего, вскоре после этих похорон.


[Закрыть]
 

В целом можно сказать, что российский концептуализм в 1970-е годы пришел к монтажу не просто аналитическому, но психологизированному и темпорализированному, то есть «овремененному». Каждый из элементов монтажного образа, оставаясь анонимным, приобретал особого рода индивидуальность – того дискурса, который в нем был воссоздан, развенчан, спародирован и наделен воображаемой субъективностью – подобно тому, как карточки зрелого Рубинштейна позволяют «достроить» ситуацию и типажи участников диалога по одной только фразе вроде: «Кто не храпит? Ты не храпишь?», «Так и сказал: „Из КГБ“?» или «Причин на самом деле несколько. Во-первых, сама система…»[977]977
  Примеры, как и методология анализа, взяты из раздела о творчестве Рубинштейна в статье: Зорин А. Муза языка и семеро поэтов // Дружба народов. 1990. № 4. С. 240–248.


[Закрыть].

Такое созидание «воображаемых голосов» в концептуализме было с необходимостью дополнено другим методом – созданием единообразных серийных композиций, в которых разные голоса, напротив, оказывались уравнены и стандартизированы. Наиболее радикальный эксперимент в организации таких серий – поэма Андрея Монастырского «Поэтический мир», стилистику которой Д. А. Пригов позже сравнил с серийным изготовлением порций еды в японском фаст-фуде[978]978
  Пригов Д. А. Машина осмысления [Предисловие] // Монастырский А. Поэтический мир. М.: Новое литературное обозрение, 2007. С. 5–11.


[Закрыть].

Российская неофициальная культура в конце 1960-х и в 1970-е годы развивалась почти синхронно с инновативными движениями в странах Запада. Российские художники знали, хотя большей частью понаслышке, об эстетических экспериментах, осуществлявшихся по ту сторону «железного занавеса». И хотя влияния новейшего западного искусства в советском контексте переосмысливались и перерабатывались, можно говорить о некоторых общих тенденциях.

На протяжении 1960-х годов в США формировалось концептуальное искусство. Впервые слово «concept art» (еще не «conceptual») было введено в качестве нового термина американским музыкантом-авангардистом, художником, философом и общественным деятелем Генри Флинтом (р. 1940) в эссе, написанном в 1961 году[979]979
  См. его мемуарно-аналитическую статью 1994 года: Flynt H. The Crystallization of Concept Art in 1961 // Персональный сайт Генри Флинта (http://www.henryflynt.org/meta_tech/crystal.html).


[Закрыть] и опубликованном в авангардистском альманахе «Антология непредвиденных операций» в 1963-м[980]980
  Flynt H. Essay: A Concept Art (Provisional Version) // Anthology of Chance Operations / Ed. by J. Mac Low and La Monte Young. New York: Jackson Mac Low & La Monte Young, 1963. Без пагинации.


[Закрыть]. На протяжении 1960-х к движению концептуального искусства присоединился целый ряд художников: Джозеф Кошут (р. 1945), ставший впоследствии самым известным концептуалистом, Лоренс Вайнер (р. 1942), британская арт-группа «Art & Literature», состоявшая из четырех человек и основанная в 1967-м, и другие. В 1967–1969 годах художник Сол ЛеВитт (1928–2007) обнародовал еще два манифеста – «Абзацы о концептуальном искусстве» и «Фразы о концептуальном искусстве»[981]981
  LeWitt S. Paragraphs on Conceptual Art // Artforum. 1967 (June). Vol. 5. No. 10. P. 79–83; Idem. Sentences on Conceptual Art // O to 9 (magazine, New York). 1969. No. 5. Об истории движения см.: Buchloh B. H. D. Conceptual Art 1962–1969: From the Aesthetic of Administration to the Critique of Institutions // October. 1990 (Winter). Vol. 55. P. 105–143; Rewriting Conceptual Art / Ed. by M. Newman and J. Bird. London: Reaktion Books, 1999.


[Закрыть].

Важнейшей задачей искусства американские концептуалисты считали исследование языков, на которых произведение искусства обращается к зрителю и выражает идею, придуманную художником. Впервые в истории искусства концептуалисты сделали предметом изображения и рефлексии тот момент восприятия и переживания образа, в который знаковая составляющая, имплицитно присутствующая в каждом образе (ибо человеческое восприятие семантично по своей природе[982]982
  См. об этом: Гибсон Дж. Дж. Экологический подход к зрительному восприятию / Пер. с англ. Т. М. Сокольской под ред. и с предисл. А. Д. Логвиненко. М.: Прогресс, 1988. Гибсон пишет: «Для понимания картины необходимо, во‐первых, прямое восприятие поверхности картины и, во‐вторых, непрямое осознание того, что на ней нарисовано» (Там же. С. 408). Концептуалисты указывали своими произведениями на события, которые могут происходить в ментальном пространстве при непривычном соотношении образных, фактурных и семиотических элементов изображения.


[Закрыть]), «отслаивается» от него и получает самостоятельное бытование – или, наоборот, тот момент, когда языковая структура начинает в человеческом сознании производить невербальный образ. Открытие этой промежуточной зоны как пространства, с которым может работать искусство, оказалось очень значимым в условиях «экспансии знаков», порожденной развитием общества потребления и массмедиа.

То, как концептуалисты представляли себе игру с «расслоением» языка и образа, хорошо видно на примере одного из самых известных произведений этого движения – инсталляции Дж. Кошута «Один и три стула» (1965). Рядом со стулом, стоящим в музейном зале, висят фотография этого же стула в натуральную величину и таблица, на которой скопирована в сильно увеличенном виде статья «Стул» («Chair») из толкового словаря английского языка.

В манифестах Флинта и ЛеВитта не упоминаются ни монтаж, ни аналогичные ему принципы. Однако из самих принципов концептуализма логически следует монтаж совершенно конкретного вида – аналитический. Любое концептуалистское произведение (и американское, и советское, и какое бы то ни было еще) основано на явно или скрыто выраженном конфликте визуальных языков или дискурсов, использованных в произведении, – и тех, которые должны были бы в нем использоваться в соответствии с социальными и культурными конвенциями. Например, Дж. Кошут выставлял во второй половине 1960-х в качестве картин сильно увеличенные фотокопии статей из толковых словарей («Water», «Type», «Sisyphus», «Form»)[983]983
  Так, например, картина «Water» имеет размер 121,9 × 121,9 см., что создает довольно необычные условия для восприятия.


[Закрыть] – но напечатанные, как негатив, белыми буквами на угольно-черном фоне (цикл «Art As Idea As Idea»). Здесь использовались не только наличный визуальный язык, но и два подразумеваемых, и созданный Кошутом образ конфликтовал с обоими этими «виртуальными языками»: 1) привычно предполагать, что на картине будет изображен предмет, а не его описание, 2) привычно предполагать, что «служебный» текст – как, например, в словаре – печатается черными буквами на белой бумаге. Здесь же картинка заменяется текстом, но и текст обнаруживает необычные визуальные признаки, оказываясь таким образом объектом, промежуточным между «обычным» текстом и невербальным фотографическим или живописным образом.

Концептуалисты регулярно использовали не только скрытый конфликт языков, но и их столкновение в монтажном образе, как, например, «Один и три стула», а в более поздних работах – издевательский «пересказ» такого конфликтного паратаксиса. Подобным «пересказом» можно считать работу одного из основателей американского концептуализма, Лоренса Вайнера, созданную в 2005 году. На стену арт-центра Уолкер в Миннесоте Вайнер нанес огромную надпись: «Кусочки и осколки, положенные рядом, чтобы создать впечатление целого» («Bits & pieces put together to present a semblance of a whole»)[984]984
  Официально эта работа так и называется – «Bits & Pieces Put Together to Present a Semblance of a Whole».


[Закрыть]. Буквы в словах «кусочки» и «осколки» прорисованы контуром внутри белой заливки, а в остальных словах – написаны обычным образом, то есть перед нами – два контрастных типа записи.

Еще одним влиятельным автором, пришедшим к аналитическому монтажу в 1960-е годы, стал французский кинорежиссер Жан-Люк Годар (р. 1930). Один из первых примеров такого метода в его творчестве – фильм «Жить своей жизнью» (Vivre sa vie, 1962). Формально это – история молодой парижанки Наны, которая расстается со своим бойфрендом и от безденежья решает стать проституткой. Но в действительности фильм гораздо более эксцентричен, чем описанный здесь сюжет, и основан на контрасте дискурсов и художественных языков. Уже имя героини отсылает к роману Э. Золя «Нана» (1880). Далее, героиня первоначально хочет стать актрисой, но после просмотра фильма Карла Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» понимает, что никогда не сможет играть как исполнительница заглавной роли в этом фильме, Рене Фальконетти, и начинает зарабатывать более простым способом. Помимо цитат из фильма Дрейера, чей «средневековый» антураж резко контрастирует с современным Парижем, в опус Годара включены документальная запись беседы о языке между режиссером и известным французским философом и эссеистом Брайсом Пареном (1897–1971) и длинная сцена чтения стихотворения Эдгара По «Овальный портрет» в переводе Ш. Бодлера. Стихотворение за кадром читает Годар, хотя в самом кадре действует актер, обращающийся к Нана, которую играет Анна Карина, жена режиссера. Все это совмещение разных визуальных и звуковых языков создает новый подход к киноизображению.

Использование радикальных эстетических методов в «западном» искусстве 1960-х в некоторых случаях сопровождалось ссылками на опыт советского авангарда 1920-х годов. Так, в ранний период своей деятельности автор термина «concept art» Генри Флинт регулярно выступал с обвинениями против арт-институций, доказывая, что галереи отчуждают искусство от людей. Он призывал в своих статьях рассылать в музеи кирпичи и устраивать демонстрации перед входами в здания художественных экспозиций. 28 февраля 1963 года он выступил в студии своего друга, композитора и скульптора Вальтера де Мария (1935–2013) с чтением манифеста «От культуры к вдохновенному действию» («From Culture to Veramusement»[985]985
  «Veramusement» – неологизм Флинта, означающий то, что делается без явной цели и необходимости, по вдохновению, или, как сказали бы хиппи, «по приколу»; «veramusement» как раз и совмещает смыслы «вдохновения» и «прикола», того, что делается бескорыстно и для удовольствия (ср. объяснение этого слова в кн.: Piekut B. Experimentalism Otherwise: The New York Avant-garde and Its Limits. Berkeley: University of California Press, 2011. P. 84).


[Закрыть]). На фотографии Флинта, сделанной в этот день Дайаной Ваковски, хорошо видно, что арт-активист выступает в специально подготовленном пространстве: вокруг него размещены листы с лозунгами наподобие «Demolish Lincoln Center!», а над ним – портрет Владимира Маяковского. Это – очевидная легитимация высказываний Флинта через традицию, заданную стихотворением Маяковского «Приказ № 2 по армии искусств» (1921):

 
Бросьте!
Забудьте,
плюньте
и на рифмы,
и на арии,
и на розовый куст,
и на прочие мерехлюндии
из арсеналов искусств.
Кому это интересно,
что – «Ах, вот бедненький!
Как он любил
и каким он был несчастным…»?
Мастера,
а не длинноволосые проповедники
нужны сейчас нам.
[…]
Пока канителим, спорим,
смысл сокровенный ища:
«Дайте нам новые формы!» —
несется вопль по вещам[986]986
  Цит. по изд.: Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. 2. М.: Гослитиздат, 1956. С. 87–88.


[Закрыть].
 

Годар апеллировал не просто к искусству 1920-х, но непосредственно к традиции советского монтажа. В 1966 году вместе с режиссером Жаном-Пьером Горэном и еще несколькими левыми кинематографистами он создал творческую группу «Дзига Вертов», просуществовавшую до 1972 года. Первые манифесты группы[987]987
  Документация деятельности группы издана в переводе на русский язык: Борьба на два фронта. Жан-Люк Годар и группа Дзига Вертов / Сост.: К. Медведев, К. Адибеков; пер. с фр. К. Адибекова, Б. Нелепо, С. Дорошенкова, К. Медведева, kinote.ru. М.: Свободное марксистское изд-во, 2010.


[Закрыть] по своему языку и по типу аргументации прямо отсылают к статьям Вертова и Бертольта Брехта, в которых монтаж обосновывается как революционный марксистский метод. Однако уже по первым фильмам, снятым группой, видно, что монтаж Годара и Горэна имеет совершенно иной характер, чем в работах советских режиссеров или пьесах Брехта. Как и в фильме Годара «Жить своей жизнью», режиссеры обращают особое внимание на изображение как элемент определенного языка.

В 1969 году, вскоре после вторжения войск стран Организации Варшавского договора в Чехословакию, Годар вместе с Жаном-Анри Роже снимает в этой стране фильм «Pravda»; название этого фильма по-чешски и по-русски означает одно и то же, но по-чешски это слово записывается латиницей. Фильм был включен в общую фильмографию группы «Дзига Вертов». В закадровом тексте Годар доказывает – в духе риторики китайских маоистов, в ту пору высоко ценимых французскими леворадикальными интеллектуалами, – что в ЧССР нет социализма, а есть государственный эксплуататорский капитализм, находящийся в орбите культурного влияния США и под политическим контролем «советского империализма» (цитата из закадрового текста).

Одна из важнейших особенностей фильма – контраст языков изображения: документальные сцены из жизни рабочих и крестьян перемежаются черно-белыми фрагментами передач чехословацкого телевидения (ср. столкновение цитат из Дрейера и кадров самого Годара в более раннем фильме «Жить своей жизнью»), а присутствие американской культуры демонстрируется с помощью крупно показанных логотипов. Чтобы показать маоистское происхождение концепции фильма, Годар вновь прибегает к аналитическому монтажу: в финале «Правды» звучат, накладываясь друг на друга, китайская «революционная» песня для хора с оркестром и «Интернационал», который исполняет по-французски сам Годар.

Дзига Вертов в фильме «Человек с киноаппаратом» остраняет специфически медийную природу киноизображения – см. сцену в кинозале, которая может быть сочтена открывающими фильм «кавычками», – но ничего подобного показу контраста визуальных языков ни в этом его фильме, ни в других произведениях, кажется, нет. В целом можно сказать, что ссылки на Вертова и Брехта обосновывают не столько монтажные принципы Годара, сколько его левую политическую риторику[988]988
  См. о модернистских корнях поэтики Годара: Ricciardi A. Cinema Regained: Godard Between Proust and Benjamin // Modernism/modernity. 2001. Vol. 8. No. 4 (November). P. 643–661.


[Закрыть].

Аналитический монтаж далеко не всегда сопровождался отсылкой к советским 1920-м, но такие отсылки были вполне возможными. Они постепенно становятся все менее заметными в начале 1970-х, одновременно с их исчезновением в СССР, хотя на западных художников советские цензурные ограничения не распространялись. Произошло это потому, что события 1968 года – прежде всего интервенция в Чехословакию и студенческие волнения во Франции[989]989
  Кроме того, на французских левых, увлекавшихся идеями Мао и критически относившихся к США, вероятно, произвел впечатление визит президента США Р. Никсона в Китай в 1972 г., увенчавшийся фактическим примирением двух враждующих государств и заключением между ними политического союза, направленного против СССР. Последние фильмы группы «Дзига Вертов» были сняты именно в 1972‐м, после чего группа прекратила свою деятельность.


[Закрыть] – привели к быстрой утрате веры в «большие» историософские объяснительные схемы, такие как социалистическая революция или неуклонно развивающийся научно-технический прогресс. Кризис «больших нарративов»[990]990
  Термин из философской концепции постмодерна, созданной французским философом Жаном-Франсуа Лиотаром (1924–1998): Лиотар Ж.‐Ф. Состояние постмодерна (1979) / Пер. с фр. Н. А. Шматко. М.; СПб.: Институт экспериментальной социологии; Алетейя, 1998.


[Закрыть] сделал ссылки на продуктивность «русского эксперимента» исторически бессмысленными.

Ощущение изменившегося «режима историчности», по-видимому, охватило в начале 1970-х людей с очень разным темпераментом, живших по обе стороны «железного занавеса». Одним из показателей этого общего сдвига становится интерес к монтажным образам, использующим неподвижные изображения, из которых автор словно бы «распаковывает» время «большой» истории. Ж.-Л. Годар и Жан-Пьер Горэн в 1972 году снимают экспериментальный фильм «Письмо к Джейн». Годар сам написал и прочитал его закадровый текст – анализ фотографии знаменитой голливудской актрисы Джейн Фонда, сделанной во время ее встречи в Ханое с жителями Северного Вьетнама, с которым ее страна – США – в этот момент воевала. Комментарий написан в виде длинного открытого письма к Фонда. Визуальный ряд фильма – неподвижная фотография, которая периодически появляется на экране на несколько секунд и вновь сменяется черным экраном примерно на полминуты. В закадровом тексте Годар интерпретирует фотографию как «сжатый», концентрированный знак вхождения бывших колониальных народов в мировую историю как самостоятельных акторов. Это вхождение – явление «длинного» исторического времени (термин французского историка Фернана Броделя), противостоящее безвременью американо-северовьетнамской войны.

Тарковский, режиссер, предельно чуждый Годару по интонации, по задачам, по отношению к искусству, в этот же период постоянно прибегает к цитированию картин европейских мастеров, неподвижно возникающих на экране и придающих действию надвременной, надисторический смысл – в фильмах «Солярис» (1972) и «Зеркало».

Еще один автор, прибегающий уже не к демонстрации картины, а к включению в монтажное стихотворение экфрасиса, описывающего такую картину как историчный знак, – Давид Самойлов. В 1973 году он пишет стихотворение «Свободный стих» – это уже не первый его верлибр с этим названием. Как справедливо замечает критик и историк литературы Андрей Немзер, Самойлов ресемантизировал название «свободный стих», превратив его из указания на стиховедческие характеристики текста в своего рода квазижанр[991]991
  Немзер А. С. Фантастическое литературоведение Давида Самойлова // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. V (Новая серия). Тарту: Тartu Ülikooli Kirjastus, 2005. С. 237–258. См. также об этом стихотворении: Назаренко М. «Возможные миры» в исторической прозе // Русская литература. Исследования: Сб. науч. трудов. Вып. Х. Киев: БиТ, 2006. С. 105–115.


[Закрыть]. Это исторически важное, хотя и шутливое по тону стихотворение написано с использованием монтажных приемов нового типа: в нем намеренно смешаны приметы разных эпох. Их столкновение (конфликтный паратаксис) и выполняет функции монтажа.