Текст книги "На берегах Дуная"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)
По проводам на запад и восток полетели срочные телеграммы.
II
– Тишина-то какая… – устало прошептала Настя и настороженно осмотрелась вокруг.
В промерзлом воздухе плавали снежные хлопья; впереди, там, где проходил передний край, темнели, то сгибаясь, то разгибаясь, силуэты долбивших землю солдат. С севера от скрытого туманом Дуная тянуло сыростью. По склону горбатой, уползающей вдаль высоты громоздились развалины венгерской деревни.
– Словно вымерло все, – в тон подруге ответила Тоня и рукавом ватной телогрейки смахнула с лица бусинки пота.
– Как дела, доченьки? – разнесся бас Анашкина. – Заморозились, небось, приустали.
– Заканчиваем, дядя Степа, скоро вас на буксир прицепим, – блеснула полнозубым ртом Тоня и бросила на свеженасыпанный холмик бруствера иззубренную о камни кирку-мотыгу.
– Ох, и буйная ты, Антошка, просто Марфа Посадница.
– Это я-то буйная? – подбоченясь, вызывающе осмотрела Тоня высоченного, в коротенькой, порыжелой шинели немолодого солдата, которого почти все в роте называли дядей Степой.
– Известно ты, ее вот так назвать и язык не повернется.
– Подхалимаж, товарищ гвардии ефрейтор, – сощурила темнокоричневые глаза Тоня, – чистейший подхалимаж. Она сержант, а я всего-навсего рядовой.
– Дядя Степа, почему остановились мы? – опустив кирку, усталым голосом спросила Настя.
– Приказ, значит, получен такой: стой и залезай в землю. Ротный наш и взводных и отделенных так жучит, аж пыль столбом. Всю ночь по окопам лазал, а теперь перекусил на скорую руку и опять на передовую.
– А как наступали-то мы… – глядя в землю, задумчиво продолжала Настя. – Будапешт позади, а впереди, совсем недалеко – Вена. А там где-то, в Вене или за Веной, конец войны! Совсем близко, рядом. А мы остановились и опять копаем и копаем.
Анашкин взглянул на припудренное каменной пылью лицо Насти и с трудом подавил чуть не вырвавшийся из груди глубокий вздох. Совсем не такой помнил он эту невысокую стройную девушку с красивым лицом и большими голубовато-синими лучистыми глазами. Много рассказов ходило о ней. Весь фронт знал, как стреляет снайперская винтовка Насти Прохоровой. Много раз Анашкину приходилось видеть Настю в бою – спокойную, невозмутимую, для которой война казалась привычным, обыденным делом. А сейчас сидит она далеко-далеко от своей родной Москвы, грустная, задумчивая, мечтающая о конце войны.
– Да, уже недалеко, недалеко, Настенька! Теперь дождемся.
Старый солдат заскорузлой, с синими прожилками рукой обнял плечи девушки и легонько притянул ее к себе.
– А там разъедемся по домам. Опять за свои дела возьмемся. Ты снова учиться будешь. Ты же училась до войны-то? – участливо спросил он, думая, как бы развеселить, встряхнуть девушку.
– Да. Закончила второй курс института. На практике в Белоруссии война застала, – машинально ответила Настя, подавляя болезненную ломоту во всем теле.
Она привстала с камней и озабоченно спросила:
– Как окопчик наш, ничего?
– Подходяще, – придирчиво осмотрев устроенный в развалинах дома парный окоп, ответил Анашкин, – обзор и обстрел – желай лучшего, да некуда, маскировочка – подходи вплотную, не разглядишь. Только одно бы еще не мешало…
Ефрейтор сдвинул над длинным с горбинкой носом выцветшие брови и на секунду задумался.
Настя выжидающе смотрела на него.
Тоня присмирела в ожидании такой критики ефрейтора, из-за которой, быть может, снова придется до седьмого пота долбить закаменелую, сцементованную стужей, неуступчивую землю.
– Сверху бы вот поприкрыть не мешало…
– Я думала. Да нечем прикрыть-то…
– Мы вот ротному на НП брусьев железобетонных понатаскали. На станции там вон, у реки, целые штабели навалены.
– А еще есть? – оживляясь спросила Настя.
– Были утром. Только другие роты, наверно, порасхватали. За такими штуками каждый рвется. Сейчас сходим, – с готовностью отозвался ефрейтор.
За обломками стены хрустнуло, и по краям воронки посыпались вниз камни и песок.
Настя обернулась и в просвете высокого пролома увидела Бахарева. Он в один мах перескочил стену, ловко перепрыгнул через сплетенье исковерканных железных прутьев и взмахом руки в черной кожаной перчатке остановил вытянувшуюся было Настю.
– Вижу, вижу… Не докладывайте… Место удобное, и поработали на совесть.
Он говорил отрывисто, прищуренными глазами всматриваясь в лицо Насти.
– А вы чем занимаетесь здесь? – спросил он Анашкина.
– Проведать зашел, товарищ гвардии капитан, – с готовностью ответил ефрейтор.
– А свою работу закончили?
– Так точно! Все, как приказано, – невозмутимо ответил ефрейтор.
– Хорошо. Я проверю! Садитесь, отдохните, – вполголоса проговорил капитан и присел на бруствер. Он достал папиросу, долго мял ее и неторопливо закурил.
– Товарищ гвардии капитан, разрешите на станцию сходить? Там, говорят, балки есть железобетонные. Окоп перекрыть нужно, – волнуясь, попросила Настя.
– Окоп перекрыть? – с любопытством переспросил Бахарев и, немного помолчав, ответил: – Что ж, сходите.
Ему вдруг захотелось посидеть немного, поговорить с девушками о чем-нибудь постороннем, не служебном и в разговорах забыть тревожные думы.
– Разрешите помочь им, товарищ гвардии капитан? – вмешался Анашкин. – Тяжеловато для них, одни-то не управятся.
– Сходите, только не задерживаться. Патронный пункт оборудовать нужно.
– В один момент.
Бахарев, часто затягиваясь дымом, долго смотрел им вслед, потом сильно оттолкнулся руками, поднялся на ноги, пошел на свой НП.
– Как глядит-то он на тебя… – выйдя из развалин, шепнула на ухо подруге Тоня.
– Перестань болтать, – оборвала ее Настя и бегом догнала Анашкина, вразвалку шагавшего к закопченным, обугленным нагромождениям кирпича, бетона, черепичной кровли.
– А у нас так от самой Волги и до Карпат, – осматривая растерзанную станцию, с горечью сказала Настя, – кругом разрушения и развалины.
Анашкин взмахнул узловатым кулаком и погрозил в сторону туманно-снежного запада.
– За все поквитаемся! Ох, как поквитаемся!
– Дунай! Вот он опять, Дунай! С другой стороны подошли! – вскрикнула Тоня и побежала к свинцовому разливу воды.
По иссиня-черной ряби могучей реки бугристыми островками плыли заснеженные льдины. Кружась, белые островки сталкивались, ползли друг на друга, разваливались на куски, вновь сцеплялись и уплывали к Будапешту.
– Чехословакия там, – показала Тоня за реку.
– Гитлер хозяйничает, – сурово проговорил Анашкин, – реками кровь льется, родная наша, славянская.
Все трое постояли на берегу и, не сговариваясь, одновременно повернули и направились к развалинам станции.
По железнодорожному полотну цепочкой шло человек двадцать солдат. Анашкин крикнул кому-то с сержантскими погонами:
– Эй, Остап Петрович, далеко своих ведешь?
Сержант остановился, признал, видимо, в Анашкине давнишнего приятеля и лукаво ответил:
– На помощь к вам. На вас-то, видать, никакой надежды, вот и послали нас: выручайте, дескать, земляков.
– Ты не дерзи, не дерзи, а всерьез.
– А я и так не шуткую. Траншеи у вас рыть будем.
– Где это у нас?
– Известно, в вашем батальоне.
– Остап, голубчик, погоди, – остановил Анашкин сержанта. – Ежели ты всерьез к нам, то пособи маленько.
Сержант остановился. Вплотную к нему придвинулись пожилые, в большинстве усатые солдаты.
– Помоги, землячок, – продолжал Анашкин. – Девушкам нашим позицию достроить нужно. Подтащи штук десять брусочков железобетонных. Все равно по пути, не обременит.
– Ты что-то на старости лет за девушками ухлестывать вздумал! Смотри, напишу Матрене Карповне.
Солдаты заулыбались. Кто-то вполголоса крикнул сержанту:
– Это ж снайперы наши, Настя Прохорова и Тоня Висковатова!
Все взгляды обратились к девушкам.
– Ну как, поможем? – обернулся сержант к ездовым транспортной роты.
– Им да не помочь?
– Показывай, что брать-то и куда нести.
– Эх, повозочек пару бы!
– А мы и так, без повозок, не смотри, что усы до плеч, а силушка в жилушках взыгрывает.
Настя смущенно опустила глаза. Ей всегда было и тревожно и приятно чувствовать уважение окружающих, в мимолетных взглядах ловить любопытство, и по радостным улыбкам понимать, что ею не просто интересуются, а гордятся и считают какой-то особенной, не похожей на других. Эти чувства и сейчас охватили ее, заглушая тревожное раздражение. Тоня посматривала на солдат, кому-то улыбнулась и звонко прокричала:
– Дядя Степа, что вы их упрашиваете! Мы и без них справимся. А то сделают на копейку, а разговору на весь полк.
– Ишь ты, какая резвушка, – отечески ласково проговорил сержант, – молодая, а из ранних.
– Росла на солнышке, вот поэтому и такая, – неугомонно острила Тоня.
– Перестань, – сердито шепнула ей Настя, – всегда ты вот так.
– Ничего, ничего. Она еще дитя, порезвиться-то хочется, – добродушно улыбаясь, сказал сержант.
– Дитя, – передразнила Тоня и, сердито сдвинув брови, грозно прикрикнула: – А ну, хватит разговоров! Поднимай, наваливай, вперед!
Солдаты подошли к штабелям, и через две минуты восемнадцать железобетонных брусьев покачивались над строем. Девушки шли рядом с сержантом и Анашкиным, вслушиваясь в их разговор.
– Всех нынче командир полка на окопы выпроводил, – неторопливо рассказывал сержант, – всех тыловиков на передний край. Транспортная рота, санитары, ординарцы начальства, писари, кладовщики, – всем приказал траншеи копать. И в дивизии также. Сейчас пройди по тылам-то – пустым-пусто, одни часовые стоят.
– Серьезное, значит, дело, а?
– Видать, серьезное, браток. Видно, всю зимушку провоевать придется.
«Неужели немцы опять наступать будут?» – тревожно подумала Настя. Эта мысль все время, пока она с помощью Анашкина прикрывала накатом каменистый окоп, волновала девушку. Третий год, от самого Сталинграда, ожидала она радостной вести – конец войны! В холмистых степях под Воронежем, в наполненных соловьиными пересвистами садах возле Курска, на узеньком, изглоданном вражескими снарядами и бомбами лоскутке днепровского правобережья мечтала она о том дне, когда будет сделан последний выстрел и настанет тишина мирной жизни.
Она знала и понимала, что хоть и отступает враг, но он еще силен и с ним придется воевать еще не один день, не одну неделю и даже не месяц.
В непрерывных боях стремительно проносилось время. Советская Армия безостановочно громила гитлеровцев. С каждым днем все больше и больше родных городов и сел освобождалось от вражеской оккупации. Долгожданная победа, казалось, скрывается то в хуторах и на шляхах, воспетых великим Шевченко, то за извилистым, посеребренным в весеннем разливе Днестром, то в пышносадых молдавских селах и на опаленных зноем холмах под Яссами…
Промелькнули новые недели и месяцы, а враг все не сдается, все ожесточеннее и яростнее кипят бои. Чужая земля была под ногами. Незнакомые, с трудом выговариваемые названия городов и сел. И, наконец, граница дружественной Чехословакии, а война все еще не кончалась. И опять (сама не знает, в какой только раз!) Настя вгрызается в кремнистую землю и готовится, быть может, к последнему бою.
Снег валил гуще и гуще. В пяти шагах ничего нельзя разглядеть. Сплошная пелена зыбкой стеной вставала со всех сторон.
– Вот это маскировочка, – забрасывая битым кирпичом и обломками штукатурки накат над окопом, говорил Анашкин, – ни за что немец не разглядит!
– А уютно как, – выпрыгнула из окопа Тоня, – если б еще печку поставить – зимовать можно.
Анашкин сердито взглянул на нее и яростно пнул ногой камень-голыш.
– Знал бы, что ты пустоболка такая, ни в жизнь не стал бы помогать вам. Видал, мудреная головушка, удумала – всю зиму в окопе просидеть! Да мы за зиму-то его должны вконец расколошматить и в гроб загнать. И так от домов-то отбились.
– Дядя Степа, вот какой вы человек кипучий, я же пошутила.
– Пошутила, пошутила… – ворчал старый солдат, смягчаясь под улыбкой Тони. – А печку-то и в самом деле поставить нужно. Это мы придумаем как-нибудь.
– Дядя Степа, неужели немцы наступать будут? – несмело спросила Тоня.
Анашкин задумался, раскурил обгорелую коротенькую трубку и, вздохнув, посмотрел на запад.
– Может, и будут. А только мне кажется, что начальство нам отдых порешило дать. Отшагали мы сотни верст, и все без остановок. Да и подкрепленья, наверно, поджидают. Погляди, сколько в роте бойцов-то осталось… была рота как рота, а сейчас чуть поболе взвода. С такими силенками не больно навоюешь. А там эти, как их… тылы, наверно, захрясли где-нибудь. Тоже подстегнуть не мешает…
Анашкин не закончил фразу:
– Товарищ подполковник. Борис Иваныч…
К нему неторопливо шагал Крылов.
Настя знала инструктора политотдела армии и, толкнув Тоню локтем, сказала:
– Вот он, Борис Иванович, я тебе рассказывала, помнишь?
– Как живете? – спросил Крылов, глядя то на Анашкина, то на девушек.
– Да ведь известно, Борис Иваныч, раз вы приехали, значит будет наступление, – ответил Анашкин. – Так-то вы к нам не больно часто заглядываете.
– Нет, – покачал головой Крылов, – на этот раз не наступление…
– Неужели оборона? – вздохнул Анашкин.
– Да, оборона, – в тон ему ответил Крылов, – как ни печально, оборона.
– И надолго?
– Да вот пока окруженных гитлеровцев не разгромим в Будапеште. Да ты что, Степан Харитоныч, обороны боишься?
– Бояться-то вроде и не боюсь, да отвыкли как-то. От самого Сталинграда все наступаем и наступаем – и вот тебе раз: опять обороняться.
– Ничего не поделаешь, – прищелкнув языком, ответил Крылов. – Вот закончим с Будапештом – и опять вперед. Ну, а вы как себя чувствуете? – подошел он к Тоне.
Тоня хотела ответить шуткой, но под взглядом серых внимательных глаз Крылова смутилась и, краснея, пробормотала:
– Стреляю понемножку.
– Слышал о вас, говорят – неплохо стрелять начали.
– Какое неплохо, – сама не зная почему, с обидой ответила Тоня, – вот если б как Настя стрелять!..
– Учитесь, мастерство не сразу приходит. А учиться вам есть у кого, условия в обороне хорошие. Самая пора для снайпера, сиди и подкарауливай.
Крылов поговорил еще немного и ушел на передний край. Ничего особенного он не сказал, но Тоня чувствовала какое-то удивительное спокойствие после этого разговора.
Где-то совсем рядом гулкий разрыв снаряда вспорол тишину. Вперебой застрочили пулеметы. По всему фронту звучали винтовочные выстрелы.
Анашкина словно ветром сдуло. Девушки нырнули в окоп. От близкого взрыва вздрогнула земля.
Тоня прильнула к бойнице, изготовив винтовку к стрельбе. Впереди в сплошном мелькании снега клокотала невидимая перестрелка.
Через минуту над позициями снова стояла тишина, нарушаемая лишь перешептыванием падающего снега.
Только сыроватый воздух едва ощутимо припахивал пороховым дымом.
– Прощупывают, слабое место отыскивают, – с ног до головы запорошенный снегом вышел к окопу Бахарев, – второй раз в районе нашего батальона рвутся. Не случайно это…
Он остановился возле девушек, неторопливо стянул перчатки и хлопнул ладонью о ладонь.
– К Будапешту рваться будут. Наверняка будут! Свои окруженные войска спасать. Там же почти двести тысяч человек прижали. Солидная группировка. Придется вам, товарищ Висковатова, задание одно выполнить, – продолжал он, глядя на Тоню, – связные мои все на окопах работают, а в батальон донесение представить нужно. Знаете, где НП комбата?
– Знаю, – с готовностью ответила Тоня, – на скалистом бугре у виноградников.
Тоня лихо приложила руку к ушанке и выбежала из окопа. Бахарев посмотрел ей вслед и пошел к переднему краю. Настя опустилась на колени и начала выметать землю из окопа. Каменистое дно его становилось похожим на пол в хате. И этот чисто подметенный пол, и гладкие стены, и рельсовый потолок окопа напомнили Насте далекую мирную жизнь. Она так увлеклась уборкой, что забыла, где находится и что делает.
– Настенька, а вот и я, – вихрем влетела Тоня в окоп, – командира полка встретила, привет он тебе передавал. Лично от себя и еще, знаешь, от кого? Вот угадай! Ну, не мучься, не мучься. От Аксенова.
– А где он его видел? – чувствуя, как учащенно забилось сердце, спросила Настя.
– По телефону с ним разговаривал. На Новый год нас в штаб армии приглашает. Подполковник говорит: «Разрешаю, поезжайте». Поедем, Настенька, вот уж гульнем, так гульнем! Там, знаешь, какая в штабе армии-то тишина, ни одного выстрела, и живут-то они не в окопах, а в домах. Тепло, чисто, уютно? Поехали?
Настя слушала подругу, опустив голову и стараясь не встречаться с ней взглядами. Все последние дни она, скрывая это даже от себя, ожидала встречи с Аксеновым. Не однажды уже она решала порвать все с Аксеновым, забыть его и никогда не думать о нем, но стоило только вспомнить его, как вновь всплывало все пережитое и перечувствованное вместе с ним, все их встречи и мечты, надежды и ожидания. Последняя встреча, когда она увидела его в самолете над берегом Дуная, явилась переломом в ее сознании. Всего несколько секунд видела она его тогда, но эти секунды были для нее дороже длинных часов. Она видела его лицо, глаза, руки, и все говорило ей, что Николай остался таким же, каким и был, что он любит ее, любит попрежнему искренно и честно, что их размолвка результат недоразумения, непонимания друг друга и что стоит только им встретиться лично, как неясное и тревожное будет устранено и они попрежнему станут самыми близкими людьми.
Но прошла почти полная неделя, а от Аксенова не было ни одной весточки. Волнение с новой силой охватило Настю. И теперь, когда вдруг он пригласил ее в штаб армии на празднование Нового года, Настя не знала, что ответить.
– Неудобно как-то, – смущенно проговорила она, попрежнему стараясь не встречаться взглядом с Тоней.
– А что неудобного? Ночью снайперу все равно делать нечего. Мы с тобой дневные кукушки.
– А где ты подполковника видела? – лишь бы только не молчать, проговорила Настя.
– По окопам лазит. Проверяет все, ругается. Говорит комбату: «Умри, а чтоб первая траншея к вечеру была готова!» Ну, хватит сидеть, собирайся. В двадцать два машина в штаб армии идет, утром вернемся назад.
– Никуда я не поеду, – устало ответила Настя.
III
Вторые сутки Аксенов работал с генералом Дубравенко, почти не выходя из его кабинета. Сам Дубравенко в эти дни спал очень мало. Так же мало спал и Аксенов, но, к своему удивлению, он не чувствовал усталости. Видимо, сказывалась и тренировка и, особенно, сознание ответственности за порученное дело.
А дело действительно было серьезное. Гвардейская армия, совместно с другими армиями Второго и Третьего Украинских фронтов, завершила окружение будапештской группировки противника и, развернув свои дивизии западнее Будапешта, развивала наступление к границам Австрии, все дальше и дальше отодвигая от будапештской группировки так называемый внешний фронт окружения. Однако наступление все время замедлялось и в последние дни 1944 года продвижение гвардейцев буквально ограничивалось метрами. Противник беспрерывно переходил в контратаки, и наиболее важные участки местности по нескольку раз переходили из рук в руки. Неспокойно вели себя и окруженные в Будапеште немецко-фашистские войска. Они из Буды все время рвались на запад, стремясь пробить кольцо окружения и соединиться со своими главными силами. Гвардейская армия и части соседней с ней армии оказались между двух огней. С запада, с фронта, наносили удары свежие резервы противника, стремившиеся прорваться к окруженной группировке; с востока, из Будапешта, также непрерывно наносила удары окруженная группировка, стремившаяся вырваться из окружения. Таким образом, у гвардейской армии, по существу, не было тыла, а везде – на востоке, на севере и на западе – был фронт. И только на юге не было противника, но и там гвардейскую армию от тылов отрезал разбушевавшийся, сплошь покрытый плывущим мокрым снегом Дунай.
Положение гвардейцев осложнялось еще и тем, что в последние дни непрерывно валил густой, мокрый снег, стояли непроглядные туманы и авиация ничем не могла помочь своим наземным войскам. Трудно было с боеприпасами и горючим. Накопленные запасы были израсходованы в ходе наступления, а разлившийся в зимнем паводке Дунай до предела сократил возможности подвоза.
Накануне Нового года разведка перехватила радиопереговоры гитлеровского командования, из которых можно было понять, что в районе чехословацкого города Комарно, перед правым флангом гвардейской армии, сосредоточивается крупная группировка немецко-фашистских войск для удара на Будапешт.
Эти данные еще более обострили обстановку. Советское командование бросило все силы разведки на уточнение полученных сведений. Однако прошло несколько дней, и никаких новых данных о сосредоточении войск противника в районе Комарно получено не было. И, наоборот, на левом фланге армии, почти в сотне километров от Комарно, противник все ожесточеннее и яростнее переходил в контратаки, стремясь по наиболее удобной местности прорваться к Будапешту.
В этой сложной, противоречивой обстановке нужно было принимать новое решение. Подготовкой данных для этого решения и был занят весь штаб гвардейской армии. Всю тяжесть работы принял на себя начальник штаба генерал-лейтенант Дубравенко. К нему стекались сотни самых различных сведений, и он, взяв себе для помощи Аксенова, сутками сидел, анализируя, уточняя, определяя главное и второстепенное, отыскивая ответы на десятки самых неожиданных вопросов.
– На левом фланге непрерывные атаки, а на правом – тишина, – задумчиво повторял он, глядя то на сидевшего напротив него Аксенова, то на карту оперативной обстановки, – на правом – тишина! Тишина!
Это последнее слово он повторял уже много раз, придавая ему различные оттенки. То «тишина» звучала у него успокоительно и ровно, то вдруг наполнялась тревогой и ожиданием неизбежной опасности, то слышалась иронически, как насмешка над кем-то, не верившим, что действительно на правом фланге установилась самая настоящая тишина.
– Так тишина, говорите? – наклонясь к Аксенову, повторил он, и по этому вопросу Аксенов понял, что начальник штаба не верит в возможность действительной тишины там, на дунайском берегу, восточнее города Комарно. – А на левом фланге непрерывно атакует, непрерывно, – врастяжку проговорил последнее слово Дубравенко и смолк, в раздумье склонив стриженую голову.
Помолчав, он привычным движением крутнул ручку телефона и вызвал начальника разведки.
– Как поисковые группы? Четырех взяли? Что показывают? А не обманывают они?.. Внешний вид не всегда характеризует искренность человека, тем более пленного… А как венгры?.. Неплохо, к утру до двух сотен наберется. Особенно обратите внимание на работу немецких радиостанций. Хорошо.
Дубравенко положил трубку, придвинул раскрытую тетрадь и своим четким, ровным почерком записал:
«31.12.44 г. 21.40. Взято в плен четыре солдата. Один на правом фланге, два – на левом, один в центре. Подтверждают старые данные. О подготовке наступления на Будапешт ничего не знают. На нашу сторону перебежало 97 солдат венгерской армии. О подготовке наступления также ничего не знают».
В свою рабочую тетрадь Дубравенко записывал все, что происходило на фронте. Тетрадь была незаменимым помощником для начальника штаба. В любое время он мог получить из нее нужную справку.
– На левом фланге активничает, а на правом ведет разведку – и никаких признаков подготовки наступления, – в раздумье проговорил он и, скрипнув стулом, снова склонился над картой.
Огибая все поле, от чехословацкого города Комарно на восток извивалась голубая полоска Дуная. Пройдя через заросший лесом невысокий горный кряж, Дунай поворачивал на юг и двумя широкими рукавами устремлялся к Будапешту, где снова сходился в одно самое узкое на этом участке русло и за городом рассекался сорокапятикилометровой полосой острова Чепель на два потока. Один, западный, – основное русло Дуная – по ширине был равен Волге, а второй был чуть поуже Оки при ее впадении в Волгу. За островом Чепель потоки снова сходились в один и мощным разливом, шириною более километра, катились к границам Югославии.
Генерал Дубравенко неприязненно думал об этой реке. Не замерзающая в своем основном течении, в зимние и ранние весенние месяцы она была злом для войск, снабжение которых шло только через нее. Все мосты гитлеровцы взорвали. С первыми заморозками по Дунаю поплыли груды мокрого льда и снега. Они срывали понтонные мосты, и переправляться можно было только на паромах, буксируемых катерами Дунайской речной флотилии.
– Оперативная группа летчиков вместе с вами? – спросил Дубравенко у Аксенова.
– Да. Начальник штаба группы и живет вместе с нашим заместителем начальника отдела.
– Можаева, – сказал генерал в телефонную трубку. – Товарищ Можаев, авиатор с вами? Дайте ему трубку. Как воздушная разведка?
Выслушав ответ авиатора, Дубравенко стал еще более строгим и сосредоточенным. Крупное лицо его порозовело, светлые глаза смотрели сердито, резко очерченные губы кривились в язвительную усмешку.
– В том-то и сложность, товарищ Орлов, что погода, погода благоприятствует противнику. Ясно, в такой снегопад трудно летать и еще труднее вести наблюдение. Но это не значит, что нельзя вести воздушную разведку. Прикажите летчикам спускаться ниже, к самой земле, и наблюдать, за каждым движением наблюдать. Противник явно готовит наступление, но где – мы еще не знаем.
Начальник штаба гвардейской армии оборвал разговор, взглянул на смуглое, с немного привздернутым носом и темными глазами лицо Аксенова и спросил:
– А вы как думаете, где будет наступать противник?
– Кратчайший и лучший путь вот отсюда, западнее города Секешфехервар. Местность ровная, удобная для действий танков, хорошая автомагистраль. И расстояние – менее пятидесяти километров.
– Верно, верно, все это верно. Только не всегда наступают по удобной местности. Помните, под Сталинградом? – лукаво улыбнулся генерал, и лицо его стало мечтательным и совсем молодым. – Местность на левом берегу Дона очень удобная, и реки форсировать не нужно. Бей по равнине и окружай сталинградскую группировку. А советское командование решило совсем не так. Ударили мы с донских плацдармов, затем форсировали Дон у Калача, и в итоге – огромный успех. Вот вам и выгода местности. Главное – учесть все факторы: группировку противника, местность, положение своих войск. Диалектически решить вопрос.
Зазвонил телефон. Дубравенко взял трубку. Лицо его опять нахмурилось, глаза посуровели и стали темнее, правая рука порывисто придвинула тетрадь, и по чистой страничке забегал карандаш.
– Опять на левом фланге наступает?.. В атаку бросил больше двух батальонов пехоты и тридцать танков?.. А на остальном фронте и, главное, на правом фланге попрежнему тишина. Хитрят немцы, явно хитрят.
Дубравенко закрыл глаза, сжал ладонями голову и задумался. Потом грузно оперся о стол, циркулем зашагал по карте. Он морщил лоб, часто ерошил щетинистые волосы, время от времени звонил то в оперативный отдел, то начальнику разведки, то командующему артиллерией.
– Ну вот, кажется, и все, – взглянув на часы, встал со стула генерал. – Идемте, Аксенов, к командующему.
Алтаев вскинул негустые рыжеватые брови и прищуренными, не по возрасту задорными глазами пытливо оглядел вошедших.
Дубравенко, встретив взгляд Алтаева, на секунду задержался у двери, словно раздумывая, стоит или не стоит входить, и упругими шагами подошел к широкому столу, от края и до края застеленному картой.
– Садитесь, Константин Николаевич, – кивнул Алтаев на стул у противоположного конца стола. – Проходите, майор, что вы у двери застыли?
Аксенов, прижимая к правому боку папку с бумагами, неловко шагнул, зацепился носком сапога за край ворсистого ковра и чуть не упал. На лице командующего мелькнула и тут же угасла не то насмешливая, не то сочувственная улыбка.
– Ну что ж, Дмитрий Тимофеевич, послушаем начальника штаба, – полуобернулся Алтаев, и только сейчас Аксенов заметил члена Военного совета армии генерал-майора Шелестова.
Шелестов молча кивнул головой и придвинул стул ближе к командующему.
Дубравенко развернул свою карту.
Он кратко охарактеризовал положение армии, подчеркнул, что за счет ввода в бой крупных резервов противника в полосе армии создалось равновесие в силах, а по танкам противник даже имеет тройное превосходство.
Алтаев на углу карты чертил какие-то значки. Присмотревшись, Аксенов увидел линию обороны и синие стрелы, пронизавшие эту оборону.
Дубравенко также увидел рисунок командующего и, продолжая говорить, стал смотреть на него.
– В такой обстановке армия наступать не может. Фронт широкий, а сил мало. Основная наша задача – удержать внешний фронт окружения будапештской группировки противника, не дать возможности ударом извне спасти ее от разгрома. Следовательно, при таком соотношении сил эта задача может быть выполнена только обороной. Закрепиться и быть готовым к отражению любых ударов противника!
Последние слова Дубравенко прозвучали строго, как приказ.
Шелестов взглянул на него и что-то беззвучно прошептал. Крупная рука его взялась было за карандаш, но вдруг потянулась к часам.
Дубравенко понял это как напоминание о том, что пора переходить к выводам.
– Главное сейчас: определить, какими силами может противник нанести удар с целью спасения окруженной группировки.
Алтаев, Шелестов и Дубравенко склонились над картой. Перед их глазами, обозначенные разноцветными значками, группировались полки и дивизии, черными кружками темнели огневые позиции артиллерии и минометов, сплюснутым овалом синела окруженная в Будапеште группировка немецко-фашистских войск. За линией переднего края обороны противника на холмах западной Венгрии и Чехословакии, в предгорьях Альп и примостившейся у Дуная Вены таилась неизвестность. Что делалось там, за этой линией? Возможно, по извивам железнодорожных линий дымят вереницы эшелонов с танками и пехотой? Возможно, в ночной темноте и под прикрытием снегопада с хребта на хребет переваливают колонны войск и техники? Быть может, в садах, лесах и балках сосредоточились и готовы к действиям полки и дивизии?
– Противник к Будапешту будет рваться. Это факт! Это безусловно, – не поднимая головы, проговорил Алтаев, – но цели его гораздо шире. Это продолжение той же самой борьбы за «альпийскую крепость», продолжение борьбы за выгодный мир…
Аксенов следил за некрупными, в синих прожилках, руками командующего, порывисто передвигавшимися от Будапешта к Вене, от Вены к Мюнхену, и ему казалось, что голубоватые под припухшими веками глаза его видят все, что делается и в Вене, и в Мюнхене, и в таинственной синеве Альп.
– Создать «альпийскую крепость», отсидеться там, затянуть войну, под шумок договориться с англо-американцами и, таким образом, избежать поражения, – закончил мысль командующего член Военного совета.
