Текст книги "На берегах Дуная"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)
– Дядя Степа, что вы? – бросилась к нему Тоня.
– Поранен, дочка, ногу перешибло.
– Сейчас перебинтуем, – склонилась над ним Тоня.
– Нет, нет, – сердито прикрикнул он, – давай пакет. А сама, вот тебе сумка, пробирайся в деревню, наши там.
– Да нет, дядя Степа, вместе…
– Не спорь, – остановил ее ефрейтор, – я в два раза старше тебя. Знаю. Погоди-ка, дочка, – он дрожащими пальцами схватил пуговицу телогрейки, с трудом отстегнул ее, достал из кармана гимнастерки вчетверо сложенный лист бумаги и протянул его Тоне.
– Передай вот парторгу батальонному. Заявление это. В партию прошусь, в коммунистическую. Давно собирался, да недостойным считал. Передай.
Тоня машинально взяла бумагу и прошептала:
– Как же… вы-то… один…
– Не могу ведь ходить-то, – сморщил он худое большеносое лицо и озлобленно выкрикнул: – Беги, говорят тебе. Что прохлаждаешься, хочешь, чтоб обоим нам крышка!..
Его властный голос и суровое лицо словно толкнули Тоню. Она повернулась и, рыдая, заторопилась в деревню.
– Прощай, дочка, – услышала Тоня ослабевший голос Анашкина.
Ефрейтор сидел, привалясь к дереву, и смотрел на нее. Его длинные руки прижимали автомат к животу. По желтым щекам катились крупные слезы.
«Иди, не задерживайся», – по движениям губ и сердитому взмаху руки поняла Тоня.
По кустарнику она благополучно пробралась к поселку. У крайнего дома безудержно строчил станковый пулемет. Тоня отчетливо видела лицо и прищуренный глаз наводчика. Наводчик обернулся, видимо заметив ее. Родная звездочка алела на его шапке.
В саду беспорядочно закричали немцы. Наводчик прижался подбородком к рукояткам и вновь застрочил по долине. В ответ обрушился целый поток снарядов и мин.
Тоня рванулась, хотела привстать, но близкий взрыв отбросил ее в сторону. К дому, где стоял пулемет, громыхая, полз танк.
«Раздавили», – последним усилием воли сообразила Тоня, и огненная мгла нахлынула на нее со всех сторон.
IX
– Где Аксенов? – не глядя на Воронкова, спросил Алтаев.
– Неизвестно, – потупив взгляд, ответил Воронков. – Приняты две радиограммы. Потом радист крикнул: «Немцы!» – и рация больше не отвечает.
Алтаев встал, грузно прошел к окну и рывком отдернул тяжелую бархатную штору. В палисаднике темнели акации. По улице взад и вперед торопливо сновали военные. У четырехоконного дома напротив возились два телефониста. Третий с длинным шестом в руках забрасывал провода на деревья.
Алтаев негромко откашлялся, пальцами попробовал, прочно ли держится в раме стекло, и обернулся к Воронкову.
– Новые данные?
– Резерв командира корпуса – один стрелковый батальон и артиллерийский дивизион вступили в бой на перевале горы Агостиан. Наступают сорок танков и до полка пехоты. Командир корпуса выбрасывает на перевал еще два дивизиона.
– Знаю. Я приказал, – резко оборвал его Алтаев. – Что на берегу Дуная?
– Противник в трех местах захватил плацдармы, расширяет…
– Тоже знаю.
– Больше, товарищ командующий, ничего…
В тишине кабинета звонко потрескивала лампа из артиллерийской гильзы. Воронков стоял, всматриваясь в склоненную голову командующего. У Воронкова ныла, как перед непогодой, раздробленная на Днепре нога. Мысли все время возвращались к событиям этой ночи. Десять часов на правом фланге армии шел бой. Исчезла, как сквозь землю провалилась, целая дивизия. На двенадцатикилометровом фронте противник вклинился в оборону. Если дивизия Чижова разгромлена и не способна удержать западные склоны гор, то… Воронков зябко поежился и вздрогнул от слов командующего.
– Через два-три часа противник возобновит наступление. Да, да! Возобновит. Сейчас он остановился.
Воронков недоуменно прислушался. Никаких данных о прекращении наступления противника не было.
– Управление потеряно. Части перепутались, – словно рассуждая сам с собой, продолжал Алтаев… – В темноте собрать их он не сможет. Нужно светлое время. Только светлое время и не менее двух часов. И тогда он с новыми силами рванется. А мы должны удержать его. Эти два-три часа решают успех сегодняшнего дня!
Он повернул ручку телефонного аппарата в желтом кожаном чехле и вызвал командира правофлангового корпуса.
– Добруков? Как положение на фронте? Все стихло… Ничего странного… Почему вы удивляетесь? Вы же сами ночью наступали? Так в этом и дело… Попробуйте разобраться в темноте. У него сейчас слоеный пирог… Да, да… Хорошо, немедленно выдвигайте их на узлы дорог… Минируйте, все минируйте… Ищите Чижова, ищите… Через полтора часа к вам подойдут новые артиллерийские части. Ни шагу назад! Отходить некуда! За каждый метр отвечаете.
Алтаев положил трубку, взглянул на стоявшего в напряженном ожидании Воронкова и взмахом бровей согнал с лица морщины.
– Товарищ Воронков, передайте командиру корпуса Биркову: немедленно снять с огневых позиций два пушечных полка, один гаубичный, один минометный и перебросить к Добрукову. Через час двадцать минут доложить о выполнении приказа.
Воронков смотрел на карту, где карандаш командующего показывал, какие и куда передвинуть части, и мысленно представил обстановку, которая сложилась сейчас на фронте армии. На правом фланге противник начал наступление и вклинился в оборону. Какие наступают там силы, еще неизвестно, а из центра и с левого фланга командующий снимает войска и перебрасывает на участок прорыва противника. По дорогам мчатся грузовики с саперами, с пехотинцами, с пушками и минометами на прицепах. Командующий вводит в бой крупные силы, а обстановка еще не ясна. Возможно, на рассвете противник бросит в бой свои главные силы где-то на другом направлении. Не слишком ли рано поднял командующий такие крупные силы? Может, лучше было бы выждать до утра, уточнить обстановку и тогда принимать решение?
– Эх, сейчас бы парочку свежих дивизий в горах иметь. Так можно стукнуть! Все бы ночное наступление пшиком кончилось, – проговорил Алтаев, и Воронкова опять поразила эта твердая уверенность командующего в том, что противник главный удар наносит именно на правом фланге.
– Быстро передать приказ Биркову и проверить его выполнение, – приказал Алтаев и опять углубился в свою карту.
Он долго сидел над картой, потом встал, что-то вспомнив, достал пачку бумаг из висевшей на стене полевой сумки и вернулся к столу. Из бумаг он выбрал синий конверт со многими печатями и достал из него письмо и небольшую фотографическую карточку.
«Милому дедушке от Аленушки», – прочитал он на обороте, вздохнул и всмотрелся в фотографию. На него смотрели большие детские глаза, напоминавшие что-то далекое-далекое.
– Вся в бабушку, – проговорил Алтаев и, поставив на карту пресс-папье, прислонил к нему фотографию.
Теперь глаза девочки смотрели туда, где карандашом ее дедушки было испещрено все цветное поле топографической карты.
– Ничего, Аленушка, ничего, – не отрывая взгляда от карты, сказал Алтаев. – Мы еще встретимся и по садику побегаем, в лошадки поиграем.
X
Офицеры штаба временно располагались в одной большой комнате.
После строгой тишины кабинета командующего Воронкова со всех сторон обступил разноголосый шум. У самого входа в левом углу оградился откуда-то понатасканными тумбочками начальник секретной части, старший лейтенант Птицын. Поджарый, среднего роста, он оглядывал свои сундуки и железные ящики и умолял майора Дивеева:
– Товарищ гвардии майор, не могу же я, понимаете, не могу без охраны. Ну дайте хоть одного часового.
– Ну где я возьму часового? – рассудительно разводил руками неторопливый, всегда спокойный Дивеев. – Вот подойдет рота охраны – пожалуйста, трехсменный, круглосуточный.
– У нас всегда так, – обиженно сморщил Птицын молодое, с едва пробивавшимися усиками смуглое лицо. – А потом случится что-нибудь, за шкирку-то меня возьмут.
– Товарищ гвардии майор, мне работать негде, – вразвалку подошел к Дивееву высоченный старшина Воробьев. – Карту готовить, а сесть негде.
– А где твой стол? – сверкнул на него серыми глазами Дивеев. – Ты же у окна сидел.
– Заняли подполковники Можаев и Орлов.
Дивеев шагнул было, намереваясь сию же секунду отобрать стол чертежника, но вспомнил, что Можаев его начальник и разговоры с ним коротки, сердито махнул на старшину и кивнул в сторону Птицына:
– Вон тумбочки возьми у него, куда ему столько.
– Ну, уж это, знаете ли… – рассердился Птицын.
– Я тоже вместе с вами носил, товарищ гвардии старший лейтенант.
Приход генерала Воронкова прервал споры. В комнате стихло. Только раздавался ломкий бас майора Котникова, говорившего по телефону:
– Повторите еще раз… Еще раз повторите. Не пойму, какая высота? Вот теперь ясно. А дальше как? Дальше, говорю, где передний край «Астры»?
Воронков подошел к Можаеву и Орлову. Подполковники встали.
– Товарищ генерал, – заговорил Можаев, – на перевале горы Агостиан подбито девять танков.
– После, после доложите, – остановил его Воронков, – дайте-ка мне телефон. Да прикажите не шуметь. Разве можно в таких условиях работать? Наведите порядок.
Можаев оглянулся вокруг. Никакого особенного беспорядка он не заметил. Как и обычно, сутуло склонясь над картой, «изводил» направленцев майор Гаврилов, уточняя обстановку.
Бывший учитель математики, худой и высокий тридцативосьмилетний Гаврилов вообще любил точность, а теперь, выполняя одну из самых трудных работ оперативного отдела, был особенно придирчив. На него была возложена обязанность собирать от офицеров оперативного отдела данные обстановки, обобщать их и подготавливать боевые донесения, оперативные сводки и различные информации. Эта работа требовала большой внимательности и точности. В спешке из штабов часто поступали противоречивые, непроверенные данные. Иногда случалось так, что по телефону из штаба корпуса докладывали одно, а проходило несколько минут – и в официальном донесений, переданном по телеграфу, было совсем другое.
– Подожди, подожди, Миша, – говорил он, – давай по порядку.
– Ну, сколько можно повторять! – возмущался высокий детина в щегольской гимнастерке с новыми майорскими погонами.
– Повторять ничего не нужно. Документик, документик давай.
– Какой документик? По телефону принял.
– Разговор так разговором и останется. СТ[3]3
СТ – буквопечатающий телеграфный аппарат.
[Закрыть] работает. Ну, вот и давай ленту.
– Ну и бюрократ ты, Митя, – возмутился майор и, зная, что Гаврилов все равно своего добьется, повернулся и побежал на телеграфный узел.
В самом дальнем углу комнаты, у стола полковника Фролова, стояли его заместитель подполковник Сашин и помощник майор Хлебников. Спорщик b «философ» Хлебников, прозванный так за склонность к длинным рассуждениям по самым различным вопросам, доказывал Фролову:
– Совершенно ясно и понятно. Противник наносит главный удар и бьет вдоль Дуная. Не сегодня-завтра будапештская группировка рванется на запад. Комбинированный удар. Так было под Сталинградом и так же под Корсунь-Шевченковским.
Фролов невозмутимо слушал его, сам давно придя к таким же выводам. Ничего нового Хлебников не сказал, да едва ли и мог сказать сейчас. Никаких новых данных о противнике у него не было. Но Фролова мучили сомнения, тысячи различных предположений, и он старательно выслушивал и своих помощников, и начальников разведки корпусов, и офицеров с наблюдательных пунктов, пытаясь в десятках различных докладов уловить ту крупицу истины, которая помогла бы раскрыть замыслы противника и группировку его войск. Фролов вновь и вновь продумывал всё, что было известно о противнике за последний месяц. Несколько отрывочных данных о сосредоточении в Комарно танковых дивизий «SS» «Мертвая голова» и «Викинг» никакими другими сведениями не подтверждались. Какими же силами наступает противник?
– Ну что, Тимофей Фомич? – подсел к Фролову Воронков.
– Ничего, – отозвался Фролов, – ничего. Только общие предположения.
Воронков взглянул в лицо Фролову. В последние дни оно осунулось, отливало болезненной желтизной. Красные от напряжения глаза сурово узились, подолгу задерживаясь на какой-нибудь одной точке. Генерал и полковник долго сидели молча, вглядываясь в карту.
– Узнайте у Орлова, самолеты вылетели? – приказал Фролов своему заместителю и позвонил по телефону: – Товарищ командующий, разрешите мне выехать на перевал. Лично видеть… Так точно. Товарищ командующий… Товарищ командующий…
Он положил трубку и устало откинулся на спинку стула.
– Ругается. Говорит: «Работать не умеете. Не дело начальника разведки армии самому пленных захватывать. Сиди, руководи и анализируй».
– Конечно, он прав, – сказал Воронков.
– Да я сам знаю, что прав, – вскочил Фролов, – но нет же, нет, ничего нет! Никаких данных!
– Знаешь, ты брось кипеть, – остановил его Воронков. – Признайся честно, твоя просьба поехать на перевал – результат волнения, а не здравого размышления?
Фролов ничего не ответил и вновь потянулся к телефону.
– Товарищ полковник, – подбежал Хлебников, – начальник разведки корпуса Добрукова доложил: перед перевалом подбит танк с опознавательным знаком «Мертвая голова».
– «Мертвая голова», – не то спрашивая, не то утверждая, сказал Фролов.
– Так точно!
Генерал и полковник встали. Фролов рванул воротник кителя. Воронков стиснул кулаки и всем телом навалился на стол.
– «Мертвая голова», «Мертвая голова», – шептал Фролов, – значит, и «Викинг» здесь. Видимо, весь четвертый танковый корпус «SS» переброшен… Генерал Гилле… Наш старый знакомый. Вырвался под Корсунем…
Он говорил все громче. Глаза его вспыхивали юношеским задором. Зазвонил телефон. Фролов взял трубку.
– Я… Слушаю… Так… Так… Карандаш, – шепнул он Хлебникову, – диктуйте, записываю. Двести первая, так… Пишу… Полностью давайте, полностью: «В Будапеште окружены немецкие дивизии. Вас будет поддерживать мощная артиллерия и авиация. Нужно сделать все, чтобы освободить своих товарищей. Я сам буду руководить этой операцией. Гитлер». Ясно. Что он еще знает?.. Наступать – и все… Немедленно пленного направьте ко мне.
Он положил трубку и обернулся к Воронкову:
– Разведгруппа взяла в плен солдата двести первой пехотной дивизии венгров. Дивизии приказано наступать на Будапешт. Вчера вечером солдатам был зачитан вот этот приказ Гитлера.
– Идем к командующему.
– Да. Идем.
– Товарищ генерал, – остановил Воронкова и Фролова подполковник Орлов, – получил первые данные авиационной разведки. В воздухе шесть машин. Сам говорил с экипажами.
– Давайте на карту, – остановился Воронков.
– Начнем справа, – докладывал Орлов. – На берегу Дуная наступают на Байот сорок семь танков и до трех батальонов пехоты. В Шютте до восьмидесяти танков и с запада по дороге в движении колонна – до шестидесяти танков и более двухсот автомашин. На высоте триста тридцать ведет бой в окружении какая-то наша группа. Против нее до двух батальонов пехоты и двадцать танков.
Торопливо нанеся на карту данные авиационной разведки, Воронков и Фролов заспешили к командующему.
– Что нового? – неизменным вопросом встретил их Алтаев.
– На перевале подбит танк с опознавательным знаком «Мертвая голова». Взят в плен солдат двести первой пехотной дивизии, – стараясь держаться спокойно, заговорил Фролов.
– Знаю, – перебил его командующий, – мне об этом командир корпуса доложил. Еще что?
– Авиационная разведка отмечает… – словно не слыша слов командующего, продолжал Фролов.
– Так. Так. Хорошо, – вслушиваясь в его доклад, говорил Алтаев, – хорошо. Давайте все на мою карту.
Воронков, сам хороший чертежник, склонился над картой и быстро наносил данные авиационной разведки. Алтаев неотрывно следил за его подвижной рукой. Тихо вошел член Военного совета и остановился позади командующего.
– Так, – встал Алтаев, – картина проясняется. Наступает не менее трехсот танков и сорок – сорок пять пехотных батальонов. Так, товарищ Фролов?
– Так точно, товарищ командующий. В ночном бою отмечено более сорока артиллерийских и около двадцати минометных батарей. По обороне дивизии Чижова выпущено более тридцати пяти тысяч снарядов и мин.
– Ну, что еще нужно уточнить, – возразил Алтаев, – количество артиллерии явно уменьшено. По сравнению с пехотой и танками больше должно быть, несравнимо больше.
– А какие же еще дивизии, кроме этих двух, наступали? – спросил Шелестов.
– Вот это сейчас главная задача разведки, – обернулся Алтаев к Фролову, – установить группировку противника. Какие дивизии наступают, сколько сил и средств, что осталось перед центром и левым флангом армии. Ясно, товарищ Фролов?
– Так точно, товарищ командующий.
– Используйте все, что нужно. Главное – быстрота, вдумчивость, всесторонний анализ. Идите.
Проводив взглядом Фролова, Алтаев пухлой рукой накрыл карту и, сжимая длинные пальцы в кулак, отрывисто проговорил:
– Ну, Дмитрий Тимофеевич, давайте думать и решать. Теперь мы смело можем маневрировать и этим обеспечить победу.
– Дивизия Чижова явно не боеспособна, – заговорил Шелестов, – она расколота на шесть изолированных друг от друга групп. Пехота, пехота нужна сейчас Добрукову.
– Да, пехота, – согласился Алтаев, – и артиллерии ему подбросить еще нужно. Пять артиллерийских полков и один минометный переданы ему. Но при таких силах противника этого мало. Очень мало… Не удержит.
– И в резерве у нас ничего не остается.
– Механизированный корпус и одна стрелковая дивизия, – сказал Воронков.
– Во-первых, мехкорпус малочисленный, – продолжал свою мысль Шелестов, – а во-вторых, рано пускать в бой армейские резервы.
– Нет, нет! Мехкорпус трогать нельзя, – подтвердил Алтаев, – никак нельзя. Дивизию из резерва можно передать Добрукову. Только ей же нужно шестьдесят километров пройти. Это пятнадцать часов непрерывного марша. Дороги открытые. Авиация противника беспрерывно в воздухе. Разбомбят ее на марше и к полю боя не подпустят.
– А что, если дивизию Василенко перебросить? – задумчиво проговорил Шелестов. – Она занимает узкий фронт. Сменить ее очень легко. И от главного удара противника она всего в тридцати – тридцати пяти километрах. Маршрут проходит по лесам. Днем может двигаться. Авиация не обнаружит. Семь-восемь часов – и дивизия на месте.
– Да, это самый лучший вариант, – согласился Алтаев. – Воронков, пишите приказ. К девятнадцати часам вывести дивизию Василенко в Тарян и подчинить Добрукову. Артиллерию придется брать из других корпусов. Три полка я взял у Биркова, еще придется взять.
Телефонный звонок прервал его рассуждения.
– Слушаю… Я… Что у вас, товарищ Дубравенко?.. Действуют? Хорошо. Только энергичнее, смелее. Сковать противника на всем фронте. Сковать и не дать ни одного солдата перебросить на направление главного удара… Что?.. Перебежчики? Мадьяры?.. Две ночи от Балатона на север шли танки… Конечно… Безусловно, снял одну или две танковые дивизии и перебросил к нам на правый фланг. Товарищ Дубравенко, жмите на командиров корпусов и дивизий. Главное – разведка! Вас оперативники снабжают данными? Хорошо… Да… Я очень занят… Дивизию Василенко снимаем и перебрасываем к Добрукову. Если что будет, немедленно звоните.
– Перебежчики показывают, что две ночи по дорогам вдоль фронта к Дунаю шли танки, – закончив разговор с начальником штаба, сообщил Алтаев члену Военного совета. – Снял часть сил с левого фланга и центра и перебросил на наш правый фланг. Все собрал, все, что можно. Все ясно. Это главный удар. Снимаем часть артиллерии слева, из центра – и все на правый фланг. Товарищ Воронков, несите план маневра силами и средствами. Выберем, что быстрее можно перебросить.
– Слушаюсь, – ответил Воронков и поспешно вышел из кабинета.
– Дмитрий Тимофеевич, – склонился Алтаев к члену Военного совета, – плохо у нас с боеприпасами, очень плохо. В дивизиях осталось всего на один день боя. Все лежит за Дунаем. Ночью навели мост, а вот полчаса назад звонил армейский инженер – сорвало. Мы опять остались без переправы. Я прошу вас съездить на переправу и все, что можно, сделать для переброски боеприпасов. Сумеем обеспечить войска боеприпасами – победим, не сумеем – гибель!
XI
Аксенов, радисты и Буканов напрямик пробирались сквозь чащу. Под ногами хрустел лесной бурелом. Сквозь этот хруст изредка доносились переклички немцев, уже второй час шедших за группой Аксенова. Они, видимо, хорошо знали местность и, как ни спешил Аксенов, уверенно шли по пятам. В лесу становилось все темнее и темнее. Отблески пожарища остались далеко позади.
– И куда их несет… – поспешая за Аксеновым, бормотал Буканов. – Ну, мы еще как-никак удираем все-таки, а они…
– Да замолчи ты в конце концов! – прикрикнул Аксенов на не во-время разговорившегося шофера.
Буканов примолк, и Аксенов слышал только его ровное, с легким присвистом дыхание.
Деревья понемногу редели. В бледных просветах мелькали толстые стволы. Аксенов убыстрил шаги. Выход на открытое поле не предвещал ничего хорошего. Где-то недалеко должна быть горная дорога.
Аксенов имел представление о местности, но ему казалось, что пробирается он совсем не туда, куда нужно. Он не раз упрекал себя, что напрасно оторвался от полковника Чижова. Лучше было б оставаться с дивизионным штабом. Теперь исправлять ошибку поздно. Нужно самому выпутываться из трудного положения.
Лес окончился. Впереди простиралась неширокая долина, а за ней поднималось вверх взгорье и смутно темнели изломанные очертания не то леса, не то гор.
– Бегом, – шепнул Аксенов своим спутникам.
Топкий снег и прошлогодняя, поблеклая, перепутанная трава мешали бежать. Внезапно ноги почувствовали твердую опору. Старая, видимо давно заброшенная дорога едва приметно извивалась среди мохнатой заросли трав.
Теперь Аксенову было ясно, куда и зачем спешили немцы. Это, несомненно, был один из немногих проходов через труднодоступный горный район. С юга доносились пулеметные очереди и артиллерийская стрельба. Аксенов сразу же определил, что бой шел на перевале горы Агостиан, где проходила основная шоссейная магистраль. По звукам до перевала было не более двух километров.
Радостное волнение охватило Аксенова. Кончилось блуждание вслепую по ночному лесу. Рядом, совсем рядом были свои, и к ним теперь нетрудно пробиться.
Глухой стеной громоздился скалистый обрыв, рассеченный узкой полоской дороги надвое. Отполированные ветром и дождем камни неприступной преградой поднимались вверх и уходили далеко в стороны. Аксенов понял значение этой узенькой расщелины, пробитой сквозь горный хребет. Тут, и только тут могли пройти танки и другая боевая техника. И к этому проходу спешили немцы.
Аксенов оглядел горстку своих людей. Мало, слишком мало было у него сил: два автомата, два карабина и всего-навсего четыре человека. И поблизости никого нет. Если итти за помощью на перевал, то немцы успеют занять проход, и тогда судьба перевала будет решена. Аксенов искал наиболее целесообразное решение, но ничего определенного придумать не мог.
От леса послышался шум голосов.
Идут, – шепнул Буканов, наклоняясь и показывая рукой вперед.
Голос его, тревожный и взволнованный, подсказал Аксенову смелое решение.
– Вот эту дорогу… Проход… оборонять будем, – сдавливая неожиданную дрожь, сказал Аксенов. – За мной наверх.
По острым выступам камней, цепляясь за коряжистые сучья кустарников, он вскарабкался на лобовину. За ним, помогая друг другу, взобрались солдаты.
С горы в посветлевшем воздухе были видны дымчато-синие крутогорбые увалы и пологие впадины. Поднимаясь вверх, они создавали причудливый горный амфитеатр, окаймленный вверху полоской неба. Весь небосклон неуловимо светлел, меняя окраску и переходя то из темносинего в голубой, затем в бледнооранжевый и, наконец, в светлый, едва подернутый золотом. Там, откуда наплывали лучи света, был Будапешт, а еще дальше, где уже во всей красе разгорелось утро и ярко светило солнце, лежала родная страна – Украина, Орловщина, Подмосковье.
Аксенов несколько секунд неотрывно смотрел на зубцы гор, потом повернулся. По низине стлался клочковатый туман. Лес угрюмо темнел расплывчатыми пятнами. Где-то за лесом зарницами вспыхивали выстрелы. Раскатистый гул то налетал шквалом, то с дрожью замирал на мгновение и снова взвихрялся угрожающе сурово и дико.
Аксенов решил не распылять сил и всем четверым держаться вместе. Нагроможденье камней хорошо маскировало и укрывало от пуль. Он лег на краю обрыва, за обледенелым валуном. Рядом за камнями укрылся радист. В нескольких шагах пристроились Буканов и второй радист.
– Приготовиться! Стрелять только по моей команде. В гранаты вставить запалы! – скомандовал Аксенов.
От леса двигалась колонна. Впереди нее чернел парный дозор. Сколько в колонне было людей, Аксенов точно определить не мог, во всяком случае не меньше роты. Неожиданно Аксенов вспомнил, что он ни разу за бессонную ночь не покурил. Сосущая жажда подступала к горлу. Он глотал слюну, борясь с желанием достать папиросу.
Колонна, казалось, стоит на месте. Почему-то в памяти всплыла Москва октября сорок первого года… Затемненные улицы… Где-то в черном небе плавали аэростаты заграждения. У подъездов домов с противогазами дежурили пожилые женщины и девушки. В больших дворах, в садах и сквериках щетинились в небо зенитные пушки и пулеметы… Аксенов и Настя возвращались домой. На площади Дзержинского их застигла воздушная тревога. Пришлось спуститься в метро. Настя предложила пойти пешком до Крымской площади. Аксенов удивленно взглянул на нее и недоуменно пожал плечами. Он не мог представить, как можно в метро, под землей, ходить пешком. Настя повела его вниз. Сотни людей с узелочками и свертками спешили в подземелье. Мужчин почти не было. Плакали дети. Аксенову было стыдно в такое горькое время прятаться в метро. Он хотел было вернуться, но дежурный милиционер не выпустил его на улицу. Московское метро в то время неузнаваемо изменилось. Не было мягкого нарастающего шума поездов, не слышалось отрывистого и четкого «Готов!». Все вокруг дышало тревогой и сонной тишиной. По нескончаемым тоннелям, прямо на рельсах, были уложены дощатые настилы, и на них, кто подстелив что-нибудь, а кто прямо на досках, сидели, лежали женщины, дети, старики. Суровые лица… Затаенная тревога в глазах… По всему многокилометровому тоннелю – пока шли от Дзержинской, через Охотный ряд, Библиотеку Ленина, Дворец Советов до Крымской площади – видел он тысячи москвичей…
Колонна снова начала движение.
– Без команды не стрелять, – оторвавшись от воспоминаний, предупредил Аксенов.
Снег заглушал шум вражеских шагов. Уже видны лица дозорных, они идут с автоматами наготове, настороженно осматриваясь по сторонам. Один из них остановился и нагнулся к земле, затем поднялся и махнул рукой в сторону колонны.
«Следы заметили», – опалила сознание Аксенова тревожная мысль.
От колонны отделились две фигуры и побежали к дозорным. Колонна приближалась к ущелью. До нее оставалось, как определил Аксенов, не более двухсот метров.
– Огонь! – яростно крикнул Аксенов, сообразив, что подана команда на развертывание колонны в цепь.
Под огнем двух автоматов и двух карабинов засуетились, загомонили, стреляя куда попало, гитлеровцы. Человек пять бросилось назад. За ними устремились остальные. На снегу пятнами темнели трупы. До лесу добежало всего несколько человек.
Аксенов вытер распаленное лицо и перевел дыхание. В висках буйно стучала кровь.
– Сколько осталось патронов? – спросил он.
Патронов оказалось совсем немного: пятьдесят три для карабинов и сотни полторы для автоматов.
Из леса глухо застучали пулеметы. По скалам зацокали пули и, взвизгивая, рикошетом взмывали в небо.
Углубления между камней надежно укрывали от пуль. Аксенов краем глаза видел расплывчатую опушку леса и бледные вспышки выстрелов.
Из-за дальних гор брызнули первые лучи солнца, снег заискрился алмазной россыпью. Все вокруг порозовело, наливаясь сочным румянцем. Синева отходила все дальше и дальше на запад.
Из-за леса рявкнули пушки. Черные султаны дыма и пыли взметнулись перед скалой. Вторая серия снарядов прошла далеко за скалу. В лесу чуть слышно заурчали танковые моторы.
«И ни одной лопаты», – подумал Аксенов. Спасение было теперь только в каменных валунах и в углублениях между ними.
Гул моторов приближался. По звукам Аксенов определил, что в лесу скопилось не менее двух десятков танков. С пехотой его группа еще как-то могла бороться, но вот танки…
– Ущелье, ущелье загородить, – сам себе сказал Аксенов и громко, покрывая свист пуль, крикнул: – По две гранаты быстро ко мне!
Первым подполз маленький, с детски-наивными светловатыми глазами веснушчатый радист Торбин.
– Танки вроде, – кивнул он круглой, с большими розовыми ушами головой в сторону леса и выжидающе посмотрел на майора.
– Проход завалим – и танки не сунутся.
Торбин пожевал тонкими губами, хотел что-то сказать, но взрыв рядом пригнул его к земле.
– Ишь, садит, – отряхиваясь, виновато улыбнулся он и зло крикнул: – Что вы копаетесь там, гранаты давайте!
Буканов и второй радист – грузноватый увалень Божко – подползли к майору. Божко все время озирался по сторонам, вздрагивая при каждом взрыве. Буканов весело посматривал на майора и нараспев говорил:
– Уж сотни снарядов выпалили, а нам хоть бы что. Сидим себе и посматриваем из-за камушков. Это вроде как Суворов пел: «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу, ой, люли, ой, люли, разлюли, мои люли».
Божко укоризненно взглянул на него, дивясь неразумной веселости шофера.
В уцелевшей сумке радистов оказалось два мотка проволоки. Одним накрепко связали восемь гранат. Аксенов на всякий случай разогнул ушки и чуть повыдернул чеки. К кольцу одной из гранат прицепили второй провод, на краю ущелья выбрали замшелый валун, подсунули под него связку гранат и со всех сторон навалили груды камней. Быстро завершив работу, все четверо отползли и притаились в яме за острогранным камнем.
Аксенов рванул провод. Земля вздрогнула. В серой пыли померкло солнце. Аксенов рывком бросился к ущелью. Груда щебня и обломков возвышалась на дне ущелья. Хоть и немалый устроили барьер, но для танков он серьезной преграды не представлял.
– Сбрасывай камни вниз! – скомандовал Аксенов и вместе с Букановым грудью навалился на валун.
Один за другим с шумом валились в ущелье камни. Вокруг полыхали взрывы. Дым и серая пыль пропитали воздух. В горле першило, на зубах хрустело.
– Двинулись! – закричал Торбин.
От леса, набирая скорость, ползли восемь танков. По башням и корпусу лобовой части Аксенов сразу узнал «тигров». До танков оставалось не более трехсот метров. Три-четыре минуты – и они ворвутся в ущелье.
– Гранаты, складывай гранаты! – крикнул Аксенов.
Кое-как торопливо сделали еще две связки по шесть гранат.
Стонущий рев моторов задавил все звуки. Сверкая лапами гусениц, надвигались танки. Их длинноствольные пушки изрыгали пламя и дым. Один «тигр» вырвался вперед и устремился в ущелье.
Аксенов выполз на край обрыва. Между каменных стен белели кресты на башне. Мелькала сетчатая решетка. Майор вздрагивающей рукой рванул чеку гранаты, швырнул связку вниз и отпрянул за камень. Взрыва слышно не было. Он приподнялся, хотел бросить вторую связку, но из ущелья рванулось пламя и упругая волна воздуха отбросила его назад. Не чувствуя боли, Аксенов сгоряча вскочил на ноги. Внизу дымным факелом полыхал «тигр». Второй медленно пятился назад. Аксенов метнул в него вторую связку, взрывной волной его снова ударило о камни.
