Текст книги "На берегах Дуная"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
Круг за кругом обводил он на карте жирные красные линии. Они отсекали от места, где расположен склад, равнину, дороги, населенные пункты.
– Пишите, Аксенов.
Он диктовал названия населенных пунктов, перечислял, сколько в них домов, и смотрел, как под карандашом Аксенова вырастает столбик цифр.
– Да, ужасная картина, ужасная, – пододвинув к себе книгу, заговорил он, – взрывом будет уничтожено пятьдесят населенных пунктов, из них двадцать четыре крупных, с числом домов от двух до трех тысяч… Всего будет сметено с лица земли более пятидесяти тысяч жилых домов.
Он резко отодвинул от себя книгу и встал. Стул с грохотом упал на пол. Шелестов запустил пальцы обеих рук в волосы и ладонями сдавливал голову. Темные, с проседью волосы текли меж пальцев и рассыпались, искрясь, словно наэлектризованные. Дубравенко оперся руками о стол, хотел, видимо, привстать, но какая-то тяжесть снова придавливала его к стулу.
Алтаев почти бегом прошел из угла в угол, дотянулся рукой до портсигара, схватил папиросу и, ломая спички, долго не мог прикурить. Аксенов щелкнул зажигалкой, поднес ему вздрагивающий огонек, но командующий сердито махнул рукой, смял папиросу и бросил ее в пепельницу.
– Даже если по три человека живет в доме, это сто пятьдесят тысяч мирных жителей, – попрежнему сдавливая руками голову, говорил Шелестов, – а если по четыре, то двести тысяч, и большинство дети, женщины, старики…
Аксенов вздрогнул. Никогда он еще не видел таким члена Военного совета. Только сейчас до Аксенова дошел весь ужас последствий страшного взрыва. Вместе с вражеской группировкой погибнут двести тысяч мирных жителей. Перед глазами мелькали лица мадьярских женщин, стариков, детей. Никто из них не знает сейчас, какая опасность нависла над ними.
Алтаев прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Лицо его было безжизненно. Крупные градины пота покрыли лоб Дубравенко и катились по щекам.
– Нет, – резко стукнув кулаком по столу, вскочил на ноги Шелестов, – нет! Этого мы не можем допустить!
– Да, – встрепенулся Алтаев, – это не выход из положения.
Дубравенко устало улыбнулся и облегченно вздохнул.
– Товарищ командующий, – заговорил он, – тяжелое сейчас положение под городом Секешфехервар, очень тяжелое, но мы оттуда можем снять часть сил. Верно, оборона будет очень сильно ослаблена. Если нажмут немцы, они возьмут город. Но потеря этого пункта – это еще не поражение. Кутузов отдал Москву, но спас русскую армию. Мы потеряем город Секешфехервар, но не пустим гитлеровцев к Будапешту и спасем десятки тысяч мирных жителей.
– А что конкретно вы предлагаете снять от города? – подойдя к Дубравенко, спросил Алтаев.
– За счет расширения полос обороны остальных дивизий снять дивизию Горбачева, дивизию Василенко, часть артиллерии и все танки.
– Да, – вздохнул Шелестов, – город придется оставить. Только оставлять не без боя. Использовать каждый дом, каждое строение и хотя бы на сутки застопорить наступление.
Алтаев долго стоял, склонясь над картой.
– Приказ, немедленно приказ Горбачеву и Василенко, – проговорил он, – сейчас же начать вывод частей из-под города и занимать оборону позади кавалерийского корпуса. Просить будем командующего фронтом поддержать защитников города сосредоточенными ударами авиации. Организовывайте, Константин Николаевич, обеспечение марша и занятие обороны этими дивизиями, а я сейчас сам передам приказ командирам корпусов и дивизий… А за склад, товарищ Незнакомцев, отвечаете вы, – приказал Алтаев инженеру, – усилить охрану. Я начальнику тыла прикажу выделить автобат и рабочий батальон. Все дороги, все поля перекрыть фугасами. Если немцы прорвутся к складу, завалить все входы и увести охрану. Всю проводку, подготовленную для взрыва, немедленно уничтожить.
Дубравенко позвал Аксенова с собой. Они вышли из кабинета командующего. Генерал-лейтенант на крыльце пошатнулся, оперся о перила и минуты две стоял, тяжело дыша. Аксенов увидел, что он смертельно устал и еле держится на ногах. Ему было странно видеть этого человека ослабевшим. Уж если пошатнулся Дубравенко, значит напряжение достигло наивысшего предела.
IX
Из кузова автомашины, похожего на миниатюрный домик с двумя маленькими окошками и беззаботно дымившей железной трубой, один за другим выскочили два радиста. Один – высокий, без шапки, с расстегнутым воротом гимнастерки – припустился бежать по склону. Из-под его ног взметались клубы снежной пыли. Второй, пробежав несколько метров, хватал горстями снег, крутил снежки и бросал в убегающего товарища. Веснушчатое лицо его разгорелось. Светлые глаза задорно блестели. Он замахнулся очередным снежком, но бросить не успел, замер с поднятой рукой. По извилистой дорожке шла девушка в длинной шинели и с санитарной сумкой за спиной. Из-под шапки-ушанки рассыпались светлые волосы.
– Варя! – закричал радист и, утопая по колено в снегу, целиной побежал к девушке.
Она остановилась и с улыбкой смотрела на парня.
– Варя, здравствуйте, – подбежал к ней радист, протягивая руку, – здравствуйте. Вы что, не узнаете? Помните, в горах вас встретили? Помните?
– Да, помню, – радостно ответила девушка, – вы радист, да? Торбин, а зовут, кажется, Федя.
– Правильно, – сжал ее руку Торбин. – А вы Иволгина Варя. Я все время думал о вас. Вы тогда рассердились на меня за немца раненого, правда?
– Нет, что вы, ничуть. А знаете, жив он, тот самый немец, в госпитале лежит. Уже на костылях ходить понемногу начинает. Так радуется, так радуется! Я два раза забегала к нему. Веселый, смеется, на скрипке играет. Он же скрипач оказался. А вы как, Федя, радистом все?
– Да. Теперь на мощной рации, – показал он на автомобиль с домиком, – вот она, красавица!
– А где майор Аксенов?
– Не видел ни разу. Рассказывали ребята из нашей роты: опять его на какое-то специальное задание послали.
Они смолкли и неторопливо шли по дороге. Сад кончился. С высоты открывался залитый солнцем простор. Вдалеке виднелись тонкие шпили двух церквей села Ловашберень. Слева, подернутый дымкой, призрачно темнел лесок. Внизу рассыпались сады и домики села Вереб. С юга изредка доносились глухие взрывы.
– Весна скоро, – проговорила Варя, – смотрите, снег-то какой, уже опаленный.
– Нет, до весны еще далеко, – возразил Торбин, – январь только, а там февраль, март. Много еще будет и вьюг и метелей.
Он осторожно взял Варину руку. Девушка смотрела на него большими, искристыми глазами и улыбалась. Она сдвинула шапку на затылок, и колечки светлых волос рассыпались по лбу.
– Скажите, Варя, – встряхнул головой Торбин, – вы часто мечтаете о конце войны?
– Всегда, всегда, – прошептала девушка и, будто спохватившись, торопливо добавила: – Когда время есть.
– А у вас много работы?
– Очень! Бои-то какие, беспрерывно раненых привозят.
– Знаете, Варя, – несмело заговорил Торбин, – а я почему-то все время о вас думал. Видел только один раз, а запомнил, кажется, на всю жизнь.
– И я о вас думала, – ответила Варя и, густо покраснев, опустила голову.
Они долго шли молча по дороге.
– Федя, смотрите, – вскрикнула Варя, – облака-то какие страшные!
Громоздясь по небу, с запада наплывали черные острова. Солнце утонуло в свинцовых тучах. Лучи его, пробиваясь вверх, багровыми полосами разрезали вершинные облака, но, не имея сил пронизать их, кровянили нижние слои.
– Ветер, наверно, сильный будет, – ответил Торбин, – такой закат всегда к ветру. Вы не тревожьтесь…
– Нет, что вы, я не тревожусь, – словно разгоняя сон, встряхнулась девушка. – Это просто так я, засмотрелась…
Она грустно улыбнулась и пошла по дорожке вниз. Торбин поддерживал ее за локоть и полушопотом говорил:
– После войны поедем куда-нибудь в Крым или на Кавказ и будем по горам бродить, в море купаться, загорать на песке.
– И учиться, работать, – в тон ему отвечала девушка. Она повернула лицо, и в глазах ее Федя увидел радостное ожидание будущего. Девичьи глаза, темноголубые, с большими зрачками, светились счастьем. Он вспомнил, как сурово смотрели на него эти же глаза, когда замахнулся он на раненого немца. Тогда в них было столько презрения к нему, что он даже в мыслях не мог себе представить такой вот ласкающий свет.
– Давайте писать друг другу, а? – поборов смущение, предложил Федя. – А когда близко будем, встречаться, согласны?
– Хорошо, – после минутного колебания нерешительно ответила Варя.
Они обменялись адресами, и Варя побежала к домам, где располагался передовой пункт армейского госпиталя. Она неслась, словно подхватываемая ветром, и вполголоса напевала сама не зная какую песню.
У палисадника она остановилась и оглянулась. Федя стоял на пригорке и махал ей рукой. Ветер трепал полы его шинели.
Весь вечер она безумолку смеялась, подавая раненым то лекарство, то воду, то градусник, то поправляя сбившиеся простыни и одеяла.
В десятом часу приехал начальник госпиталя и приказал всех раненых эвакуировать в тыл. Варя вместе с санитарками перетаскивала раненых в машины, укладывала их, закутывала одеялами и, захлопотавшись, забыла поужинать. Оставалось перевезти всего несколько человек, и она думала, что как только отправит последнего раненого, побежит на кухню и выпросит у поваров что-нибудь покушать. У них всегда есть запас.
Где-то за деревней все время нарастал гул артиллерии. Несколько снарядов разорвалось недалеко от госпиталя. Ничего в этом особенного не было, и Варя на разрывы не обратила внимания. Сейчас должна подойти машина, и уедут последние раненые. Варя присела на крылечко и всмотрелась в темноту. В деревне происходило что-то тревожное. Она знала, что здесь стоит штаб корпуса и до фронта довольно далеко. Между домов суетливо бегали люди. Совсем рядом выстрелила пушка. Вслед за ней затрещали автоматные очереди.
– Немцы прорвались! – прокричал кто-то в саду.
Варя вскочила и бросилась в дом. На опустевших постелях лежали всего два человека: старший лейтенант с перебитыми ногами и сержант, раненный в голову и в плечо.
Старший лейтенант силился привстать и заглянуть в окно.
– Не волнуйтесь, товарищ старший лейтенант, – подошла она к постели офицера. – Сейчас подойдет машина, и вы поедете.
– Что там за шум, сестричка? Вроде очереди автоматные, – обессиленно валясь на подушку, прохрипел старший лейтенант.
– Да нет, что вы, обычный, как это вы называете, огневой налет. Несколько снарядов разорвалось.
Она не договорила. Маленький домик задрожал от грохота танков. Задребезжали выбитые стекла. Варя бросилась к двери, но навстречу ей прыгнули три фашиста. Они что-то кричали, водя перед собой дулами автоматов. На руках у них Варя увидела белые повязки с перекрещенными костями под изображением черепов. Первый подскочил к Варе и рванул ее за руку. Она не устояла на ногах и плашмя упала на пол под ноги фашиста. Он ткнул ее ногой в бок, перешагнул через нее. Варя увидела, как фашисты прикладами добивали старшего лейтенанта и сержанта. Она рванулась к ним, но удар по голове отбросил ее в угол комнаты.
Опомнилась Варя в каком-то черном, прокопченном помещении. Два факела пылали под потолком. Они освещали стены и каких-то людей, лежащих на полу. У дальней стены пылал костер. Раскаленные угли выглядывали из-под языков пламени. Посредине помещения стояло что-то похожее на стол, только без ножек. На нем виднелась остроносая наковальня и торчали лапы клещей.
«Кузница», – догадалась Варя. Кузница была недалеко от госпиталя, и Варя, пробегая мимо нее, видела старенького мадьяра, колотившего молотком по раскаленному железу.
«Что это? Почему столько людей в кузнице… факелы?» – мгновенно пронеслось в голове Вари. Она с трудом разомкнула распухшие веки и не сразу поняла, что творилось там, у этого стола с наковальней. Только всмотревшись, она увидела четырех человек с белыми повязками на руках и между ними пятого, совсем голого, окровавленного. Двое держали его, а третий совал ему в лицо добела раскаленное железо.
Варя в ужасе закрыла глаза и поползла в дальний полутемный угол. Стоны смолкли, и что-то мягкое упало на пол. Варя добралась до стены и обессиленно прислонилась к ней. Все ее тело дрожало. В голове метались обрывки неясных мыслей. Она хотела отползти дальше, но холодные руки схватили ее за ноги и потащили назад.
– Встать! – прогремел над ее ухом злобный голос.
Варя рванулась и, почувствовав, что ноги свободны, вскочила. Перед ней стоял здоровенный мужчина в зеленом фашистском кителе с большими карманами на груди и черепом на белой повязке рукава.
– Ты кто? – водочным перегаром дохнул он на Варю.
Она хотела ответить, что санитарка, но голос не слушался и опаленные губы никак нельзя было разомкнуть.
– А, большевичка! – гаркнул ее истязатель, и ослепительное пламя метнулось перед глазами.
От страшной боли в щеке она навзничь упала на пол. С ней что-то делали, но она чувствовала только палящий жар во всем лице. Опять кровавый туман наплыл на глаза. Все завертелось и потонуло в огненном бездонье.
Очнулась Варя на мокром полу. Все тело раздирала нестерпимая боль. Она хотела закричать, но рот не раскрывался. Горло обжигал горячий воздух. Варя хотела передохнуть, но почувствовала, что губ у нее совсем нет. Она дотянулась рукой до лица и вместо подбородка нащупала голые кости и мясо. Варя положила голову на локоть и раскрыла левый глаз. У наковальни опять стояли четыре страшные фигуры. К ним подвели невысокого парня в разорванной гимнастерке. Солдатский полевой погон с эмблемой связиста свисал с плеча. Он повернул голову в сторону Вари, и она сразу узнала Федю. Ей показалось, что он видит ее и сейчас что-то скажет.
– Ты кто? – раздался голос.
– Гвардии рядовой Советской Армии, – ответил Федя и откинул голову.
Варя всеми силами хотела оторвать от него взгляд, но сделать этого не могла. Боль сразу отхлынула.
– Где ты служил и чем занимался? – гремел угрожающий голос.
– Бил фашистскую сволочь и спасал свою Родину, – спокойно ответил Федя, и Варе показалось, что он сразу стал высоким, широкоплечим и стройным.
– А-а-а! – взревел гитлеровец и схватил Федю за руку. Варя едва заметила, как взмахнул молот и Федя, содрогнувшись, выпрямился. Половины правой руки у него не было. Из оборванного рукава лилась кровь.
– Бей, гадина, бей! Всех не убьешь, – прохрипел Федя. Зубатые железные клещи вцепились ему в грудь.
Варя закрыла глаза и, задыхаясь, хватала воздух. Голоса Феди больше не слышалось. Кто-то новый кричал в руках истязателей.
«Где же Федя?» – опомнилась Варя. Она с трудом приподняла голову и увидела очень близко от себя вздрагивающую спину. Пересиливая боль, она поползла. Человек обернулся.
– Варя, ты!
– Я, Федя, я, милый, – старалась она проговорить, но звуков не было. Только друг о друга металлически стучали зубы.
Федя пополз ей навстречу. Теперь Варя увидела, что и второй руки у Феди нет. Она поняла, что он истекает кровью и доживает последние минуты. Варя добралась рукой до его волос, и они, мягкие, шелковистые, защекотали ее пальцы.
Голова его опять безвольно опустилась на пол. Варя нащупала пульс на виске. Он едва бился, а через несколько минут исчез совсем. Рыдания потрясли девушку.
Она долго лежала на мокром от крови полу. Жизнь покидала ее истерзанное тело. Последним усилием она приподняла голову и сквозь красный туман взглянула на истязателей.
Варя почувствовала, как ненависть и гнев заполняют все ее существо. Хотелось рвануться, встать и зубами вцепиться в эти проклятые морды. Она приподнялась на локте, пыталась оттолкнуться ногами, но боль свалила ее назад. Она снова открыла глаза и у двери увидела невысокого немца. У него на груди висел автомат. Это, видимо, был часовой. Пухлое лицо его рыжело щетиной. Мясистый подбородок вздрагивал. Варя всмотрелась в его лицо. Он взглядом встретился с ней, и губы его плаксиво скривились, глаза заблестели, и он несколько секунд смотрел на нее бессмысленно, потом вдруг отвернулся к двери. Плечи его судорожно вздрагивали. Торчавшее правее перекошенного плеча дуло автомата вихлялось из стороны в сторону, словно порыв ветра раскачивал его.
Варя закрыла глаза, и слезы поползли по ее лицу, солоноватой влагой растравляя раны.
X
В эту ночь в штабе гвардейской армии было особенно тревожно. Перед фронтом армии зашевелилось все, зашумело, пришло в движение, словно долго не имевшая сил вспучить надтреснутые льды река вдруг получила с верховий приток мутной воды и разом затрещала, заскрипела, задвигала льдами, готовая ринуться вниз и в буйном разливе раздавить все, исковеркать, покрыть своими волнами.
Из всех штабов поступали донесения о передвижениях противника. Гудели танки и самоходные орудия, по траншеям перебегали пехотинцы, вспышки фар рвали серую темноту ночного снегопада. Войска противника пришли в движение и перед правым флангом гвардейской армии.
Офицеры оперативники и разведчики сидели около радиостанций, в аппаратных телеграфов, до хрипоты говорили по телефонам. На картах генерала Воронкова и полковника Фролова синели значки вражеских рот, батальонов, полков и дивизий. Они стрелками наползали к зубчатому извиву нашей обороны, густо заполняя все пространство от города Бичке до озера Веленце и от озера до берегов Дуная. На восточном берегу озера, там, где сходятся две шоссейные дороги и прямой магистралью уходят на Будапешт, множество стрелок и цифр слилось в сплошную угрожающую синеву.
В артиллерийском штабе подсчитывали количество стволов и снарядов, распределяли их по гектарам участков и метрам рубежей огня, покрывая красными кружками, овалами и прямоугольниками вражеское расположение. Глядя на карты артиллеристов, можно было подумать, что стоит только подать сигнал, открыть огонь артиллерии и минометов, как от скоплений вражеских войск и техники останутся только обгорелые скелеты машин и бесформенные груды трупов – все сметет сила огня «бога войны». Однако командующий артиллерией армии генерал-лейтенант Цыбенко был мрачен. Он сердито говорил офицерам своего штаба:
– Ну что вы намалювали? Снаряды-то где, снаряды? Чем будете давать этот огонь?
Снарядов попрежнему не хватало. Центральные переправы через Дунай в городе Дунафельдвар и в селе Дунапентеле пришлось разрушить. В этих районах немцы вышли на дунайский берег. Паромная переправа в селе Эрчи работала с перебоями. Она находилась под непрерывным огнем артиллерии противника. Оставался единственный понтонный мост в пригороде Будапешта – Чепель. Но и он был до предела загружен: из резерва Верховного Главнокомандования шли танковый и стрелковый корпусы. Опять пришлось перебрасывать боеприпасы через Дунай на самолетах.
Цыбенко выкраивал снаряды и мины только для поражения наиболее важных целей. Он исчеркал карту и, отодвинув ее, потребовал вторую. Целей было слишком много, и все они казались важными, наиболее опасными.
Штаб генерала Тяжева трудился над решением, казалось, неразрешимых вопросов. Нужны были танки и самоходные орудия, а их было недостаточно. Генерал Тяжев теребил ремонтников, требуя быстрее восстанавливать подбитые машины, считал и вновь пересчитывал уцелевшие танки и самоходки, раздумывал, где и как использовать их. Все было нужно, все находилось в бою. Ни одной свободной машины. Прорвется где-нибудь противник – и маневрировать нечем. Теперь Тяжев счет вел не подразделениями и частями, а отдельными машинами.
– Владимир Николаевич, – подозвал он своего начальника штаба, – с правого фланга снимем две тридцатьчетверки и три самоходки, от города Секешфехервар – пять танков и одну самоходку. Сейчас доложу командарму, и оттянем их на берег озера Веленце. А вы не слезайте с ремонтников, к утру чтоб девять машин были вот здесь, у нас на КП.
В доме армейского инженера обезлюдело. Только, скучая, сидели машинистка и чертежница. То одна, то другая из них неизменно отвечали на бесконечные звонки:
– Никого нет… Все уехали на передовую… На передовую, говорю, уехали все… Ну, товарищ, что же я могу сделать? Скоро должны вернуться.
А инженеры в это время вязли по колено в снегу на полях и обочинах дорог, устанавливали противотанковые мины и фугасы, преграждая пути фашистским танкам и пехоте. Саперов не хватало. Каждому приходилось работать за троих-четверых. На постановку мин и фугасов были брошены все офицеры – полковые, дивизионные и корпусные инженеры, офицеры инженерных штабов, даже тыловики саперных подразделений и частей.
В политотделе армии беспрерывно хлопали двери, возле домов гудели машины, фыркали подседланные лошади, выхлопывали на малом газу мотоциклы. Полковники, подполковники, майоры, капитаны и лейтенанты, политотдельцы корпусов и дивизий, парторги и комсорги, редакторы газет и корреспонденты заходили к полковнику Смирнову, к инструкторам и инспекторам политотдела, получали указания и спешили на передовую. Часам к двенадцати ночи в политотделе стихло. Сиротливо стояли пишущие машинки, посыльные сметали груды окурков. А в ротах, эскадронах и батареях к этому времени заканчивались партийные и комсомольские собрания, в траншеях и окопах беседовали с солдатами политотдельцы армии, корпусов, дивизий.
В редакции армейской газеты заканчивался набор очередного номера. «Бей фашистские танки!», «Сильнее, гвардеец, удар по врагу!», «Сталинградским ударом круши вражескую броню!» – на сырых оттисках чернели призывные заголовки.
Редактор газеты – смуглолицый грузин Меликадзе – передал пачку оттисков наборщику и крикнул в соседнюю комнату:
– Где наш поэт? Когда же будут его стихи?
– Еще не приехал с передовой, – отвечали ему.
– Почему? Без стихов номер не пойдет, не пойдет!
– Готовы, – вбежал взволнованный, с ног до головы засыпанный снегом майор.
– Давай, дорогой, давай немедленно, – бросился к майору Меликадзе, – как воздух, твои стихи нужны.
Суета и тревожное напряжение царили и в других отделах полевого управления гвардейской армии. Все ждали усиления ударов противника и готовились к отражению этих ударов.
Командующий, член Военного совета и начальник штаба армии сидели вместе. К ним стекались сведения обо всем, что происходило на фронте, в соединениях и частях, в тылах и в полевом управлении армии. Казалось, просторный восьмиоконный кабинет не в силах вместить всего, что каждый час вливалось сюда. Три молчаливых генерала, выслушивая доклады и донесения, без слов понимали друг друга. Дубравенко изредка выходил из кабинета и быстро возвращался. Шелестов вполголоса говорил по телефону с заместителями командиров корпусов и дивизий по политической части, с начальниками политотделов, с командующими родами войск армии.
Алтаев почти ни с кем не разговаривал. Его склоненная над картой голова блестела в лучах электрической лампочки, локти уперлись в стол, широкие плечи устало клонились вниз. Он, не изменяя положения, выслушивал доклады Дубравенко, отрывистым «хорошо» соглашался с его предложениями или так же отрывисто – одним-двумя словами – возражал.
До двенадцати часов ночи никаких изменений на фронте не произошло. Из корпусов и дивизий докладывали, что все войска находятся в боевой готовности и ждут ударов противника. Южнее села Барачка разведчики захватили в плен солдата танковой дивизии «SS» «Мертвая голова». Он показал, что в эту ночь, в ночь на 26 января, назначен решительный штурм обороны гвардейцев и фашистские танковые дивизии прорвутся в Будапешт. Во всей полосе армии немецкие самолеты разбросали листовки. Одну из них принесли в кабинет командующего. На четвертушке плотной бумаги крупным шрифтом было напечатано: «Бойцы гвардейской армии! Вы окружены, отходите в район Бичке, Торбадь. Толбухин».
– Поторопились, господа Гитлер и Гилле, – прочитав листовку, встал Алтаев, – слишком поторопились. Терпенья не хватило.
Он скомкал листовку и отшвырнул ее в угол.
– Наши солдаты не поверят этой брехне. Они похлестче читали и в более страшное время – и не верили! А нам с вами, товарищи, подумать нужно, очень серьезно подумать, – обратился он к члену Военного совета и начальнику штаба, – почему они эти листовки разбросали именно сейчас, ночью?
Он шагнул от стола и подошел к Шелестову.
– Вчера не бросали. И позавчера не бросали, а сегодня рассеяли по всем полям.
– Замысел их ясен, – заговорил Шелестов, – внести хоть какую-то панику в наши войска, деморализовать их в самую решительную минуту и ударить. Но все это чепуха! Самое главное в этой листовке – направление отхода.
– Вот именно, – резко взмахнул рукой Алтаев, – направление отхода.
– Расчищают пути для своей ударной группировки, – сказал Дубравенко и усмехнулся, – глупо, но внимания заслуживает. «Отходите на Бичке и Торбадь». Это как раз наш правый фланг. Значит, они думают расчистить себе дорогу на нашем левом фланге.
– Безусловно, – подтвердил Алтаев, – безусловно. Между Дунаем и озером Веленце. И главным образом по основной магистрали от озера Веленце на Будапешт. Весь шум перед правым флангом и центром армии – это демонстрация, попытка обмануть нас, сковать наши силы и ослабить наш левый фланг. Только ничего из этого у них не выйдет, ничего!
Алтаев отошел от Шелестова, присел на стул и взглянул на карту.
– Все танки и самоходные орудия с правого фланга и центра снять, – тихим, спокойным голосом продолжал он, – снять и подтянуть к левому флангу. Вторые эшелоны и резервы правофланговых и центральных дивизий подготовить к переброске на левый фланг. Сюда же собрать всю армейскую артиллерийскую группу и все истребительно-противотанковые артиллерийские полки. Мы оголим свой правый фланг и центр, но зато разгромим противника на главном направлении.
– Без риска ничего не бывает, – поддержал Шелестов, – а этот риск вполне разумный и крайне необходимый.
– Только быстрее, быстрее перебрасывать все. Противник вот-вот перейдет в наступление.
– Прорвать оборону сразу ему не удастся, – возразил Дубравенко, – пусть даже на очень узком участке сосредоточит все силы и средства. Для преодоления нашей обороны потребуется время.
– Это верно, – согласился Алтаев, – только всегда нужно рассчитывать на худшее. Это не перестраховка, а здравый смысл и бальзам от зазнайства, от самодовольства и самоуспокоенности.
Алтаев вызвал к себе начальников родов войск армии, посоветовался с ними, что целесообразнее перебросить на левый фланг, и приказал отдавать распоряжения войскам.
Через полчаса из штабов корпусов и дивизий потекли доклады о начале движения танков, самоходных орудий, пехоты и артиллерии в сторону левого фланга армии. Для встречи их выехали офицеры управления армии.
Был уже второй час ночи. Движение и шум в расположении противника не прекращались, но вражеская артиллерия попрежнему молчала. По всему фронту взлетали в воздух осветительные ракеты, трещали автоматные и пулеметные очереди, отбивая попытки разведчиков проникнуть к вражескому переднему краю. Главные силы и той и другой стороны огня не вели.
Теперь Алтаев только ждал, где обозначится главный удар противника. Член Военного совета и начальник штаба армии ушли к себе. Генерал армии остался один. Он снял китель, достал из чемодана новый, с орденами и медалями, и надел его. В кабинете сразу стало торжественно и нарядно. Только на столе в беспорядке лежали карандаши и рассыпанные листки бумаги. Алтаев собрал их и положил в папку. На столе осталась карта оперативной обстановки и один-единственный красно-синий карандаш.
«Откроют фашисты огонь или начнут без артиллерийской подготовки? – раздумывал Алтаев. – Если будет артподготовка, то это даже лучше. В темноте большого вреда не наделает. Зато это нас предупредит и можно будет разгадать, где главный удар».
– Начали, – поспешно войдя в кабинет, проговорил Дубравенко.
– Где? – неторопливо спросил Алтаев.
– По шоссейной магистрали восточнее озера Веленце, на очень узком участке, всего около четырех километров.
– Ясно! Какое сейчас положение?
– Пока идет бой за передний край. Артиллерия противника большую часть огня сосредоточила по району Барачка, Мартон-Вашар, Пазманд, Вереб. Бьют термитными снарядами, поджигают села.
– Понятно. Освещают дорогу своим танкам и пехоте, пытаются дезорганизовать наши войска.
– Товарищ командующий, – войдя без доклада, заговорил Воронков, – две группы танков противника прорвались через шоссе, обошли господский двор Петтенд и устремились в направлении Вереб и Валь. В господском дворе в окружении ведет бой один наш батальон мотопехоты. С ним восемь танков, шесть самоходок и артиллерийский дивизион. Мои офицеры держат связь с командиром батальона по радио. Он докладывает, что правее от него прошло семьдесят шесть танков и сорок три бронетранспортера, левее скрылись в темноте тридцать девять танков и более девяноста крытых автомашин с пехотой и пушками на прицепе. За этими колоннами беспрерывно идут танки, бронетранспортеры, автомашины.
– Так! Прорвался! – выслушав доклад, сердито проговорил Алтаев. – Прорвался все-таки! Теперь он устремится на север. Нужно преградить ему дорогу. Один батальон, два танка и артиллерийскую батарею выдвинуть и занять высоты и поселок. Полк из второго эшелона дивизии Панченко выдвинуть в Пазманд. Усилить его тремя танками. Две батареи ИПТАПа расположить вот здесь.
Он отрывисто диктовал, кого и куда поставить. Генералы Дубравенко и Воронков торопливо записывали. Это было совсем необычное решение командующего. Командующий армией, в руках которого находились крупные массы войск и боевой техники, всегда в своих решениях оперировал корпусами, дивизиями, бригадами и в редких случаях полками. Сейчас Алтаев со всего своего фронта собирал по одному танку, пушке, по роте и батальону, учитывая отдельную боевую единицу и стягивая все к участку прорыва. На узком фронте прорвались большие массы живой силы и боевой техники противника. Они распространялись к северу по равнине, явно намереваясь по кратчайшему направлению окружить главные силы гвардейской армии и затем рвануться на Будапешт. И со всех сторон, откуда только можно, Алтаев сосредоточивал к участку вражеского прорыва танки, самоходки, стрелковые роты и батальоны, артиллерийские батареи. Странная картина в эту ночь вырисовывалась на его карте. Синие стрелы колонн прорвавшегося противника жирными змеями неудержимо ползли на север. С запада, с северо-запада, с севера, с северо-востока и с востока к ним маленькими красными значками торопились советские танки, самоходки, пехота, артиллерия. Вот по шоссе на северном берегу озера Веленце движутся одна стрелковая рота и два танка. Они подошли к узкоколейной железной дороге и развернулись фронтом на восток. Перед ними появились синие значки противника. Он остановился. Сейчас там вспыхнул бой.
А на равнине в пяти километрах восточнее, на берегу реки Валь развернулся стрелковый батальон. И перед ним остановился противник. Эти два небольших подразделения образовали ворота коридора, по которому идут и идут войска противника. Левее роты по высотам у насыпей узкоколейной железной дороги занимают позиции две самоходки, стрелковая рота, четыре пушки, еще одна стрелковая рота, три танка, артиллерийский дивизион, стрелковый батальон. Западная стена коридора растет все время к северу, отрезая пути противника в тылы армии. Напротив нее, восточнее, по берегу узенькой речушки Валь, ширится живая стена коридора, преграждая путь противнику на Будапешт.
