Текст книги "На берегах Дуная"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)
– Слушаюсь, – ответил Дубравенко.
– Я с оперативной группой сейчас выезжаю на направление главного удара. Через тридцать минут – отъезд. Вы, Константин Николаевич, остаетесь здесь. Руководство корпусами центра и левого фланга возлагаю на вас. Все мои заместители едут со мной.
– Радиостанцию взяли? – увидев входящего в комнату Аксенова, спросил Алтаев.
– Так точно.
– Машина хорошая?
– Новая. Шофер опытный.
– Ваша задача, Аксенов, как можно быстрее добраться до штаба Чижова, уточнить обстановку и немедленно докладывать мне. В дивизии находиться до моего распоряжения. Главное – установить, какими силами наступает противник. Передайте Чижову: держаться, во что бы то ни стало держаться и остановить противника. Погибнуть, но остановить! Вести бой в окружении, но своих позиций не оставлять!
Выходя из кабинета командующего, Аксенов слышал разговор члена Военного совета с начальником политотдела армии:
– До утра во всех ротах провести партийные и комсомольские собрания. Основной вопрос – остановить противника, не пустить его к Будапешту… Своих политработников направьте в дивизии и полки.
– Едем, товарищ гвардии майор? – возле дома оперативного отдела встретил Аксенова шофер Буканов. Он, как и всегда, был в меховой шубе, с которой не расставался даже летом.
– Да… Запасные бачки с горючим взяли?
– Так точно! Две канистры, – четко отрапортовал Буканов, и почти черное лицо его заулыбалось. Буканов любил ездить с Аксеновым и сейчас стоял, ожидая, не скажет ли еще что-нибудь майор.
– Аксенов, рация проверена. Радисты опытные. Позывные у них, – поблескивая стеклами очков, подошел связист подполковник Лепов.
– Автоматы есть у радистов?
– Карабины и по сорок патронов, – ответил из машины молодой звонкий голос.
– А гранаты взяли?
– Говорят, не положено.
– Немедленно взять штук по шесть гранат и еще по полсотни патронов.
– У меня тоже нет гранат, – сообщил Буканов.
– Возьмите мои десять гранат и автомат… Патроны там, в сумке, ее и забирайте, – вслед убегающему Буканову добавил Аксенов.
– Ты вроде как в разведку собираешься? – улыбнулся в темноте Лепов.
– Хуже. В разведке хоть можешь предполагать, где противника встретишь, а тут, чорт его знает, где нарвешься.
– Только почаще связывайся с нами, – советовал Лепов. – За тобой будут следить две радиостанции. Кроме того, я приказал корпусной сети периодически слушать на твоей волне.
Аксенов забежал в оперативный отдел, попрощался с товарищами и сел в машину. Неожиданно его охватило волнение. Там, в семидесяти километрах, шел бой. Там где-то дралась и Настя. Быть может, удастся встретиться с ней. А возможно, ее уже… Опаленный страшной мыслью, Аксенов сердито взглянул на Буканова и выкрикнул:
– Трогай, чего ждешь?
– Куда ехать?
– По шоссе прямо на Бичке. Я же говорил…
Буканов растерянно взглянул на майора и плавно тронул машину.
«Попало, наверно, от начальства, а на мне зло срывает», – подумал он о майоре и приник к рулю.
– Фары включай и жми на пределе.
– А самолеты?
– Сейчас не до самолетов. Пусть бомбят, чорт с ними, надо скорее добраться.
– Это нарушение. Запрещено по ночам с фарами ездить.
– Включай немедленно – и предельную скорость!
Буканов шумно вздохнул и включил фары. Аксенов взглянул на его скуластое лицо и неожиданно для себя улыбнулся. Буканов был хорошим шофером и смелым солдатом. Вместе с полуторкой в первые дни войны был он мобилизован из приокского колхоза Горьковской области. От Львова и до Воронежа колесил он на своей машине по фронтовым дорогам. Десятки раз попадал под артиллерийский и минометный обстрел, дважды его машина на бешеной скорости прорывалась из окружения. В дожди и туманы, по дорогам и без дорог носился Буканов, всегда успевая во-время выполнить задание. Всем был хорош шофер из приокского колхоза. Но был у него недостаток, из-за которого товарищи едко высмеивали Буканова: до ужаса боялся он авиации. Стоило самолетам показаться в воздухе, как Буканов бледнел, немедленно останавливал машину, забирался в ближайшую щель или воронку, и никакими угрозами нельзя было заставить его вылезти из укрытия. Однажды под Сталинградом Аксенов ехал с ним из армейских тылов к переднему краю. На степной дороге было пустынно. В неярких лучах заходящего солнца насколько хватал глаз стлалась опаленная равнина. Ни бугорка, ни перелеска. Буканов рассказывал Аксенову историю своей женитьбы и беззаботно посмеивался. Внезапно в километре впереди прямо навстречу машине вынырнула восьмерка «Илов», возвращавшихся, видимо, после штурмовки. Буканов огляделся по сторонам. Нигде ни одного укрытия. Машина завихляла. Глянув на тупорылые машины, несущиеся над землей, Буканов толчком распахнул дверь кабины и рыбкой нырнул в кювет. Аксенов едва успел схватить руль и выровнять машину.
– Зачем ты прыгал, это же наши «Илы»? – с трудом сдерживая смех, спросил его Аксенов.
– Наши, наши… Бомбанут, а потом разбирайся чьи, – боясь встретиться с Аксеновым глазами, хрипел Буканов.
Всю дорогу он молчал, яростно сжимая руль. Когда подъезжали к землянкам, умоляюще посмотрел на Аксенова и, путаясь в словах, попросил:
– Пожалуйста, никому только не рассказывайте… Засмеют, проходу не будет.
В скором времени Буканову по-настоящему пришлось пострадать от авиации. Перед началом штурма окруженной сталинградской группировки немцев январским вечером Буканов поджидал ушедших на передовую офицеров. Побеленная машина сливалась с серым фоном снега. Но и маскировка не спасла. Налетели три «юнкерса», и от полуторки Буканова остался только задний номер и четверть окружья руля. Четыре дня ходил Буканов сумрачный, томясь потерей и вынужденным бездельем. А под вечер он исчез. Два дня искали его, но так и не могли найти. Многие решили, что Буканов с горя пристал к какой-нибудь роте. На третий день утром Буканов, сияющий и важный, подкатил к землянкам оперативного отдела на новеньком «оппель-капитане». На заднем буфере трофейной машины чернел номер от колхозной полуторки. И эту машину потерял Буканов во время налета авиации под Яссами.
Так до самого Будапешта и не мог он привыкнуть к воздушным бомбардировкам…
– Буканов, ты глазами не стреляй в небо, – сказал Аксенов, – все равно не увидишь, когда налетят.
– А я и не думал стрелять! Что мне? Вы думаете, я боюсь авиации? Ничуть. Это я вот на снег смотрю. Уж больно вихрится красиво, как в кино.
Машину подбрасывало на выбоинах. Мотор урчал размеренно ровно. По краям светлой полосы от фар стенами надвигалась темнота. Ветра не было, и снег пенистой накипью устилал дорогу. Аксенову казалось, что машина движется слишком медленно, хотя стрелка спидометра вихлялась около цифры «60». Фронтовая дорога как вымерла. Трудно было поверить, что рядом проходил передний край. На перекрестке у выезда из города Бичке машину остановил дежурный контрольно-пропускного пункта. С ног до головы занесенный снегом усатый сержант взглянул на документы Аксенова и махнул флажком.
– Ничего не слышно? – спросил Аксенов.
– Гукнуло раза четыре в горах где-то и замерло, – ответил сержант. – А что, бьются наши?
«Может, остановили противника и все стихло», – подумал Аксенов. Проехав небольшую деревню Чабди, машина выскочила на крутую гору. Сразу же стук мотора перекрыл глухой обвальный шум. Аксенов приказал остановиться и выпрыгнул из машины. Фары погасли, и дочерна сгустилась темнота. Вокруг не было ни одного огонька. По стонущему неравномерному гулу, то стихающему, то крепнущему до грохота, Аксенов безошибочно определил, что бой идет не сплошь по всему фронту, а отдельными очагами.
«Неужели прорвались немцы и части ведут бой в окружении?» – раздумывал Аксенов.
От деревни Тарян начинались горы Вертэшхедьшэг. Здесь размещался штаб корпуса генерала Добрукова, но Аксенов, чтоб не терять времени, решил ехать прямо в дивизию Чижова.
Дорога, поднимаясь в гору, петляла среди поросших лесом обледенелых скал. На спуске в долину в свете фар замелькали впереди серые фигуры солдат. По три в шеренге строем торопились какие-то подразделения. Сигналя, машина краем шоссе обогнала три стрелковые роты. Впереди колонны бежал высокий офицер в ватной телогрейке. Аксенов остановил машину.
– Вы командир?
– Так точно.
– Я офицер штаба армии, – показал Аксенов свои документы. – Кто вы и куда людей ведете?
– Резервный батальон командира корпуса. Приказано занять перевал горы Агостиан и остановить противника. Приданный артиллерийский дивизион занимает огневые позиции. Минут через сорок буду на перевале.
– Что знаете о противнике? – спросил Аксенов.
– Дивизия Чижова ведет бой. Моя разведка вышла к деревне Агостиан. Там сейчас штаб дивизии. Бой на окраинах деревни. У противника наступает много танков.
Аксенов попрощался с командиром батальона, приказал радистам связаться со штабом армии, написал коротенькое донесение и передал его в штаб.
У подножья горы Агостиан он снова обогнал стрелковый батальон. Дорога круто взбиралась вверх. Мотор ревел натруженно, втаскивая машину на перевал. Звуков близкого боя не было слышно. На перевале Аксенов встретил щеголеватого майора.
– Командир дивизиона гвардии майор Чивилкин, – просмотрев документы Аксенова, четко отрапортовал он, – создаю противотанковый узел на перевале. Одна батарея вот за этой скалой, вторая – левее, за валунами, третья – на самом перевале. Местность выгодная, противника остановлю.
– А с боеприпасами как? – спросил Аксенов.
– Имею два боекомплекта, послал еще подвезти. На день вполне хватит.
– Связь имеете с передовыми частями?
– Так точно! Комдив развернул свой резерв на окраине села Агостиан и ведет бой. Танков, говорят, много, очень много.
Совсем недалеко слышалась стрельба. Снегопад как будто начал уменьшаться. На окраине деревни Агостиан машину остановила длинная автоматная очередь. Буканов мгновенно выключил фары.
– Какого чорта со светом ездишь? – подскочил к машине здоровенный автоматчик.
– Не кричите, – остановил его Аксенов, – где штаб дивизии?
– Что не кричите? Порядка не знаете. Тут он по каждой папироске садит, а вы с фарами.
– Я спрашиваю, где штаб дивизии? – прикрикнул Аксенов, по опыту зная, что начни только оправдываться, перебранка может затянуться на целый час.
– Вот он и есть тут штаб, – сбавляя тон, ответил автоматчик.
– Проведите меня к командиру дивизии.
– Пожалуйста, вот третий дом направо.
На улице стояли запряженные повозки, приглушенно пофыркивали моторы автомашин. Рядом, около озаряемого вспышками дома, била куда-то, видимо, гаубичная батарея. Ее выстрелы глушили все звуки. Невдалеке, высоко взметая искры, загорелся дом. Вокруг суетились люди, всхрапывали кони, кто-то злобно ругался. В сенях дома сквозь приоткрытую дверь Аксенов услышал голос полковника Чижова:
– Немедленно убрать все обозы из деревни. Они все перепутали. Артиллерия из-за них стрелять не может. Паникуют только и под ногами болтаются. Все свои тылы направлять по дороге через перевал на Тордаш. Десять минут – и чтоб ни одной повозки в деревне не осталось.
Кто-то грузный рванулся от комдива, чуть не сбив Аксенова с ног.
– Аксенов, – увидев майора, удивленно проговорил полковник Чижов, – как вы попали ко мне?
– Командующий прислал. Уточнить обстановку.
Худое, с ввалившимися щеками лицо Чижова пепельно серело. Под глазами темной синевой напухли мешки. Запекшиеся в изломах губы матово белели, кривясь в болезненной усмешке.
– Обстановка? Обстановка, браток, невеселая. На правом фланге по берегу Дуная прорвалось более шестидесяти танков с десантами автоматчиков. В центре вклинилось до сорока танков и не меньше полка пехоты. Маркеловский полк разрезан на две части. Полк Никулина понес большие потери и тремя группами дерется в окружении. У меня побило все радиостанции, проводная связь давно прервана.
– Я приехал с радиостанцией, давайте скорее донесения.
– Ну, спасибо, дорогой, спасибо. Командующий, наверное, на чем свет костит меня, Я уже приказал зашифровать все донесения.
– Давайте самое последнее, товарищ полковник. Что раньше было – это уже история.
– Пусть пока вот это передают, а мы с тобой напишем новое, более подробное, – подал Чижов шифровку Аксенову.
Пока писали новое донесение, страшная картина раскрылась перед Аксеновым. Весь двенадцатикилометровый фронт дивизии был взломан. По берегу Дуная до восьми километров в глубину вклинились танки противника. Окруженные батальоны и полки со всех сторон сжимались пехотой и танками. Офицеры штаба дивизии и учебный батальон сдерживали напор противника в центре, в семи километрах от бывшего переднего края. Полк, где воевала Настя, двумя группами отбивался в развалинах деревни и на предгорных высотах. Обороны дивизии фактически уже не существовало. Дрались отдельные группы. Позади дивизии почти не было войск, и теперь противник мог беспрепятственно развивать наступление в глубину и продвигаться к Будапешту.
Часто Аксенову приходилось бывать в сложной обстановке, но то, что произошло в полосе дивизии полковника Чижова, ошеломило его. Всего за несколько часов противник открыл себе прямую дорогу на Будапешт, и теперь, казалось, положение может спасти только чудо. Думая о будущем, Аксенов никак не мог представить, что сейчас предпримет наше командование, чтоб остановить противника. Враг наступает крупными массами танков и сделал самое главное – прорвал оборону, теперь его войска устремятся к Будапешту и это пятидесятикилометровое расстояние преодолеют всего за несколько часов.
Злость и обида охватили Аксенова. Он хорошо представлял свое положение и знал, что и ему, и полковнику Чижову, и его штабу, и всем людям его дивизии едва ли удастся выбраться. Но не боязнь за свою жизнь была сейчас главной мыслью Аксенова. Он по привычке кадрового военного мысленно оценивал обстановку и искал выход из создавшегося положения. Но сколько Аксенов ни раздумывал, благоприятного выхода не было. Оставалось только одно – драться, драться до последнего дыхания и честно погибнуть, до конца выполнив свой долг коммуниста и офицера.
На мгновение у него мелькнула мысль о том, что он может попасть в плен.
«Нет, – сам себе мысленно сказал Аксенов, – если уж в плен, то только мертвым. А живому – драться, драться, пока бьется сердце и есть хоть капля жизни.
Лучше честная гибель в бою, чем позорная смерть в фашистских лапах».
– Немедленно шифровать, – подписав донесение, приказал начальнику штаба Чижов.
С треском лязгнуло окно.
– Ложись! Граната! – крикнул полковник.
Аксенов, ударившись плечом о край стола, растянулся на полу. Взрыв потряс комнату.
– За мной, в окно! – сквозь звон в ушах услышал Аксенов голос Чижова.
Он бессознательно рванулся и свалился в снег. Над головой свистели пули. Рядом кто-то протяжно стонал. За углом дома гомонили немецкие голоса. Аксенов бросился к сараю, где стояла машина. Обогнув палисадник, он увидел на месте машины столб пламени.
– Там немцы, – узнал Аксенов голос одного из радистов. Радист рванул майора за руку и оттащил в сторону.
– Подожди! Полковник где-то. Может, ранен, – отбивался Аксенов.
– Да нет. Вон полковник с автоматчиками из-за дома стреляет.
Со всех сторон трещали автоматные очереди.
– Полковник приказал в лес отходить! – крикнул вынырнувший из-за дома офицер.
Через подворье Аксенов выбрался на окраину деревни. За ним бежали оба радиста и Буканов. Позади гремели выстрелы, полыхали вспышки гранат. Впереди темнел нагорный лес.
– Все сгорело, – на бегу докладывал радист, – и машина и рация наша. Гранатами забросали. Едва успели донесение передать.
Пересвисты пуль роились над головой. Забежав под деревья, Аксенов обессиленно упал в снег.
– Автоматчики! – крикнул Буканов.
Аксенов обернулся и увидел бежавших к лесу немецких солдат.
VIII
Тоня, вынырнув из окопа, подскочила к НП командира роты. По низине от первой траншеи бежали какие-то люди. Было их человек двадцать, а может, и больше.
– Немцы! – крикнул Анашкин и полоснул из автомата по черным силуэтам.
Рядом с Анашкиным застрочил автомат ротного писаря ефрейтора Сверчкова.
Ошеломленные огнем в упор, немцы опомнились только минуты через три. Над Сверчковым и Анашкиным зацокали пули.
– Ложись! – рванул Тоню за рукав Саша Васильков.
– А капитан? – падая в снег, спросила Тоня.
– Во взводы ушел… стреляй… Ползут, видишь.
– Прицел снайперский, ничего не видно, – ответила Тоня и вжалась в снег. Длинная автоматная очередь прошла над ней.
Лежа, Васильков размахнулся и швырнул две гранаты. Кто-то впереди закричал. Послышались чужие, незнакомые голоса.
Васильков наугад послал в белесую муть несколько очередей и подполз к Тоне.
– Жива? Не задело?
– Нет. Промазали.
– Ползи в окоп. Больше не сунутся.
Васильков и Тоня пробрались к Анашкину и Сверчкову. Ефрейторы прижались к брустверу окопа и тихо переговаривались:
– Не менее полусотни. И как через траншею пролезли…
– Отрезали от роты…
– Болтаешь. Отрезали, отрезали, – рассердился Анашкин, – там капитан наш, он им так навернет с тылу, а мы тут спуску не дадим.
– Не видно ни бельмеса. Палишь вслепую.
– Им тоже не светлее. Душа, небось, в пятки ушла.
– Во! Подкрепление, – увидев Тоню и Василькова, обрадовался Анашкин. – А Настя где?
– В окопе. Меня сюда послала, узнать у капитана…
– Ложись! – падая на дно окопа, крикнул Сверчков.
Несколько мин с воем обрушилось на ротный НП.
– Идут! Огонь! – закричал Васильков.
Прямо на окоп бежало с полсотни гитлеровцев. К автомату Василькова присоединились очереди Анашкина и Сверчкова. Тоня, не целясь, выпустила четыре пули. Крики и стоны перемешались с автоматной трескотней. Шеренга фашистов исчезла, словно растаяв в полумгле.
– И этих угомонили, – снаряжая диск, продолжал Анашкин.
– Надолго ли? – усомнился Сверчков. – Опять полезут.
За развалинами дома взревел танк и темной громадой пополз на четверку советских солдат. За ним виднелся второй. Позади окопа отрывисто захлопала какая-то пушка.
– Наша сорокапятка батальонная, – обернулся на выстрелы Сверчков.
На темной броне танка взметнулись искры. Огненным зигзагом чиркнул еще один снаряд.
– Не берет, отлетают, – прижался к Тоне Сверчков, – его б, чорта, гаубицей шарахнуть.
Танк уже приблизился к окопу, как что-то стремительное шваркнуло о броню и над танком взметнулся клуб пламени.
– Угадали, угадали, в самую точку, – тряс Сверчков Тонины руки, – крышка нам, если б не пушкари.
Пламя над танком озаряло истерзанное заснежье. В разных местах валялись трупы немцев. Стреляя из пушек и пулеметов, один за другим промелькнули семь танков. Одинокая пушка смолкла. Сверчков обессиленно привалился к стенке окопа и простонал:
– Раздавили…
За танками, пригнувшись, бежали немецкие солдаты. Огонь из трех автоматов и одной винтовки заставил их нырнуть в почерневший снег. Танк медленно догорал. Все плотнее и плотнее сгущалась темнота.
– Со всех сторон сжимают, – отстреливаясь, проговорил Анашкин, – уходить надо. Погибнем понапрасну.
– Нет! Будем до последнего драться! – яростно вскрикнул Васильков, бросая гранату. – Душа из них вон, а я никуда не уйду из этого окопа.
Одну за другой Саша бросил еще четыре гранаты. Автоматный огонь на секунду стих. На месте взрывов слышались стоны.
– Завыли, – скрипя зубами, проговорил Саша и выпустил длинную очередь. Внезапно его автомат поперхнулся и смолк. Саша чуть слышно охнул и отшатнулся назад. Секундного перерыва было достаточно, чтобы немцы опомнились.
– Ползем! Теперь носа не высунешь, – скрежеща зубами, выдохнул Васильков.
Часа два, то намертво застывая под пересвистами пуль, то ужами извиваясь по заснеженной земле, пробирались они, сами не зная куда.
– Тоня, перебинтуй, пожалуйста, заливает все, – остановился Васильков.
– Чего остановился! – прикрикнул на него Сверчков, но, взглянув на Василькова, смущенно прокашлялся. – Что же ты молчал-то? Ничего не видно…
Вся левая щека и подбородок комсорга были залиты кровью.
– Не до перевязок. Не уползли б – крышка нам, – скривил распухшие губы Васильков, – никому не выбраться, а теперь потягаемся еще.
Тоня с помощью Анашкина забинтовала голову и лицо Василькова.
– Крови-то, крови сколько… – ворчливо бормотал Анашкин. – Ползет – и никому ни слова.
– Ох, дядя Степа, и достается, наверно, твоим домашним, день и ночь пилишь их, все не по тебе.
– Лежи, лежи, а то не посмотрю, что вожак ты комсомольский, всыплю по первое число горяченьких, не возрадуешься.
Саша устало закрыл глаза и ничего не ответил.
– Ну вот и все, – узлом завязал концы бинта Анашкин, – теперь ты в середине ползи. Я первым, за мной Тоня, а Сверчков замыкает.
Подползли к шоссейной дороге. На востоке в посветлевшем небе синели горные хребты. Невысокие горы заслоняли горизонт. И в горах, там, куда, извиваясь, уходило шоссе, мерцали бледные вспышки.
– Далеко прошли, далеко, – слезящимися глазами всматриваясь в горы, покачал головой Анашкин. – Видать, на самую макушку забрались. А наши-то, поди, там за буграми где-то.
Тоня стянула с руки мокрую варежку. Застывшие пальцы крючились в судороге. Все тело налилось усталостью. Хотелось прямо тут, в снегу, у дороги, заснуть и обо всем забыть.
Сверчков разгреб загрязненный снег и, докопавшись до чистого, пригоршнями стал есть его.
– До гор пробиваться будем, – решил за всех Анашкин, – а там к своим прорвемся.
Едва успели перескочить дорогу, как из-за поворота выползло штук десять тупорылых, с белыми крестами танков. На броне, как грибы опята вокруг пенька, тесно жались автоматчики.
– Стой, дядя Степа, – остановил Анашкина Васильков. – Резанем, что ли? Наших душить рвутся.
Анашкин взглянул на забинтованное лицо Василькова и покачал головой.
– Что, боишься? – дрожа всем телом, упрекнул Васильков.
– Перебьют понапрасну.
– Перебьют, – сквозь промокшую марлю хрипел Саша, – а ты, может…
Он не договорил и, распаленный болью и неудержимой яростью, схватил Анашкина за воротник телогрейки, притянул к себе.
– Наших давить будут. Упустить такой момент…
– По одному диску – и сразу в лес, – согласился Анашкин.
– Бей по трем первым, Сверчков – по трем последним, а я – в серединку, – скомандовал Васильков и лег за камень.
– Оставайся здесь, под деревьями! – крикнул Анашкин Тоне и пристроился невдалеке от Василькова.
Головной танк был уже близко. Позади него шлейфом расстилался черный дым.
Почти неслышные в реве моторов и лязге гусениц, ударили три автомата. Тоня из-за дерева била с колена не целясь.
Сверчков суетливо вставлял новый магазин и никак не мог вставить. Васильков ринулся к нему, стукнул кулаком по магазину.
С брони комьями посыпались десантники. Головной танк остановился. На него, крутя башнями во все стороны, надвинулись остальные. В смрадном тумане беспорядочно палили во все стороны уцелевшие немцы.
Анашкин и Сверчков, пригибаясь до земли, подбежали к Тоне. Васильков отбросил опустошенный магазин, поспешно вставил второй и вновь прижался щекой к прикладу. Секунд через пять он вскочил, растерянно огляделся по сторонам. Патронов больше не было.
– Скорее сюда, скорее… – не успел докричать Анашкин.
Из-за бугра выскочили девять или десять немцев.
– Не видит, левый глаз-то завязан! – закричал Сверчков.
Саша взмахнул руками, секунду покачался на месте и навзничь рухнул в истоптанный снег.
Анашкин и Сверчков разом открыли огонь. Дробный перестук автоматов свалил немцев. Только один в распахнутой зеленой шинели подскочил к Василькову и в упор стрелял в его распростертое тело. Анашкин рванулся, с размаху ударил немца прикладом по голове и, не устояв на ногах, свалился на него.
От танков к бугру кинулось несколько темных фигур. Сверчков длинной очередью положил их под деревьями.
Тоня бросилась к Анашкину и Василькову, но только выбежала за куст, как Анашкин поднялся и крикнул ей:
– Назад! Назад! Скорее в лес, скорее!
От дороги неслись гулкие выстрелы. По деревьям беспорядочно щелкали пули. Минут десять бежали по снегу. Все глуше и глуше доносилась стрельба.
– Отстали, кажется, – переводя дыхание, остановился Анашкин.
В лесу было уютно и тепло. Утренний свет скупо сочился между заснеженными ветвями. В просветах голубело небо.
– А Саша-то, дядя Степа, Саша? – с трудом удерживая слезы, спросила Тоня.
– Всю голову раздробили… Помер…
Тоня опустилась на снег и беззвучно зарыдала.
– Не надо, дочка, не надо, – уговаривал ее Анашкин, – не надо… Он бы обиделся… Не любил слез наш Саша.
– Душевный был человек, – сам с собой разговаривал Сверчков. – А как пел…
– Документы вот успел вытащить. Партийный билет-то он только вчера получил. Ты ведь комсомолка, возьми, – дрожащей рукой протянул Анашкин в целлулоидной обложке партийный и комсомольский билеты и потрепанную солдатскую книжку. – А этого чорта я саданул… Офицер оказался, по знакам майор вроде. И сумку вот сорвал с него.
В сумке была всего-навсего чистая, без единой пометки топографическая карта и один исписанный по графам лист плотной бумаги.
– Не густо, не густо, – сокрушенно качал головой Анашкин и подал Тоне бумагу. – Взгляни-ка, дельное может.
– Позывные радиосетей четвертого танкового корпуса «SS», – вспоминая значение немецких слов, прочитала Тоня.
– А ну, ну, читай-ка, – интересно.
– «Танковая дивизия „Мертвая голова“, танковая дивизия „Викинг“, – с трудом разбирала Тоня, – третья танковая дивизия, шестая танковая дивизия, двадцать третья танковая дивизия, двести семьдесят первая пехотная дивизия, двести первая пехотная дивизия, девяносто шестая пехотная дивизия».
– Так, так, – говорил Анашкин. – Видал ты, дело-то какое! Это сколько всего-то? Пять, значит, танковых и три пехотные дивизии. Вот это да! И на одну нашу навалились.
– Знакомая, – злобно сплевывая, проговорил Сверчков. – Мы с этой самой «Мертвой головой» под Ахтыркой схлестнулись. Это они на Полтавщине все села от самой Ворсклы и до Днепра подчистую выжгли, весь скот постреляли, а людей, людей…
– Погоди, погоди, – вспомнил Анашкин, – да ведь эту «Викингу» мы под Корсунь-Шевченковским окружили и там прикончили.
– А Гитлер ее заново скомплектовал, – разъяснил более сведущий в военных вопросах ротный писарь, – к старым пуговицам пиджак пристегнул. Номерок-то остался, вот-те и опять «Викинг».
– Сила-то какая прет – пять танковых и три пехотные…
Не переставая, то ближе, то дальше раздавались взрывы мин. Видимо, немцы решили, что в лесу скрывается крупная группа советских солдат.
– Эх, передать бы эту бумажку нашему капитану, – мечтательно говорил Сверчков, – а он бы ее в батальон, а там в полк, и пошла все выше и выше. Сразу б как на ладони видно, кто наступает. А то ведь, наверно, сидят генералы и головы ломают. Чорт его знает, кого Гитлер в наступление турнул.
– Вот что, милые, – решил Анашкин, – нам теперь связываться с немцами не к чему. До своих нужно пробиваться. И бумажку эту начальству передать. Это, может, стоит поболе роты немцев.
Сверчков, кивнув, отошел к пню, смахнул с него снеговой нарост и сел переобуваться. Вдруг с треском взорвалась мина. Черный дым окутал Сверчкова.
– Андрей, ничего тебе? – подбежал к осевшему на снег писарю Анашкин.
Лицо Сверчкова с грязными щетинистыми щеками и вздернутым носом болезненно скривилось. Шапка упала в снег. Слипшиеся волосы клочьями покрывали мокрый лоб.
– Харитоныч, – привалясь к пню, отозвался он, – возьми-ка вот сумку мою. Вся ротная отчетность тут, передай…
Побелевшими губами он жадно хватал воздух, рука шарила по крышке брезентовой сумки и никак не могла отстегнуть пряжку. Снег под Сверчковым наливался темнорозовой влажностью.
– Андрей, погоди, Андрюша, ранен же ты. Перевяжем давай, пакет вот есть у меня… – встал перед ним на колени Анашкин.
– Пустое, Харитоныч, – вяло отмахнулся Сверчков, – боль разбередишь только. Весь живот изрешетило. Чую, вылазит все изнутри…
Непослушными пальцами ему удалось, наконец, открыть сумку. Он вытащил флягу в суконном чехле и протянул ее Тоне.
– Коньяк тут. Второй месяц берег. Поранят кого-нибудь, подкрепиться. Доктор сказал, что коньяк-то враз сил добавляет.
– Ты сам, сам выпей, Андрюша, полегчает, – дрожа всем телом, уговаривал Анашкин, – а мы с Тоней перевяжем тебя… До своих доберемся. В госпиталях, знаешь, врачи-то какие…
– Пустое говоришь. Ни к чему, – окрепшим голосом остановил его Сверчков. – Ты напиши домой. Жена у меня, детишек трое. Сынки и дочка. Старшему тринадцатый пошел. Погиб, мол, Андрей Платоныч Сверчков неподалеку от венгерского города Будапешт. И колхозникам напиши: три года собирался их счетовод домой вернуться, да вот и не вернулся. Набил, мол, он целую кучу гадов фашистских, набил, а сам…
Тоня и Анашкин на коленях стояли около пожилого солдата. Лицо его наливалось синевой. Зубы прикусили кончик черного языка. Сверчков пытался привстать, но ослабевшее тело безвольно свалилось на бок, дернулось в последней судороге и застыло.
Тоня плакала навзрыд, закрыв руками глаза Анашкин прижал голову к груди Сверчкова, пошатываясь встал и взглянул на небо. С востока неудержимым потоком наплывал ослепительный свет, и заснеженные деревья полыхали сотнями изумрудных искр.
Вдвоем расчистили от снега старый окоп, положили остывающее тело Сверчкова и присыпали землей.
– Прощай, Андрей Платоныч, – блестя лысой, крутолобой головой, проговорил Анашкин. – Воевал ты хорошо и умер хорошо, по-русски.
Долго Анашкин и Тоня пробирались по лесным сугробам навстречу разгоревшейся канонаде. Шли молча, каждый думал о своем. Крутые подъемы сменялись обрывистыми спусками. Грохот боя постепенно приближался. Над горами свистящими тенями промелькнули истребители. Где-то невдалеке тяжко ухали бомбы.
– Теперь вот самое страшное, – всматривался Анашкин в клочкастое мелколесье внизу.
По отлогим склонам среди чахлых кустарников и кургузых деревьев серыми пауками ползли немецкие танки, суетливо перебегали пехотинцы, облепленные темными фигурками людей, пробивались по целине пушки. Все это, окутанное дымчатой мглой, катилось к широкой долине, за которой горные хребты и увалы полыхали выстрелами.
– Наши! Дядя Степа, наши, – прижимаясь к сосне, шептала Тоня, – там, в горах, за лощиной…
– Наши-то наши, да вот как добраться до них, – произнес Анашкин, глядя на дальние горы, – в обход придется, вон через тот лесок.
Они свернули в сторону и опушкой леса заспешили вниз. Впереди краснели черепичные крыши горного поселка. Из окраинных садов по долине били пулеметы и пушка.
– Теперь уж рядом, – ускоряя шаг, обрадованно говорил Анашкин, – нажмем, Тонечка.
Перебегая от дерева к дереву, они не заметили, как из долины на лесную опушку рванулись четыре вражеских танка и человек пятьдесят солдат.
– Немцы! – вскрикнула Тоня, заслышав цоканье пуль по деревьям.
– В лес, в лес бежим, туда не сунутся, – торопил Анашкин и, ойкнув, упал под куст.
