Текст книги "На берегах Дуная"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Невысоко в небе, распластав мощные крылья, прошли бомбардировщики. Они, казалось, летят слишком спокойно и неторопливо, алея красными звездами. Справа, слева и выше бомбардировщиков, словно играя друг с другом, носились серебристые истребители.

«Скорее, скорее, – мысленно торопил их генерал, – как вы нужны сейчас там!»

И опять его мысли вернулись к фронтовым дорогам и боеприпасам. Последние снаряды были отправлены с передовых армейских складов в правофланговые части армии.

Где-то совсем недалеко был Дунай. Уже чувствовалось его влажное дыхание. И все зависело сейчас от него, от седого и мрачного Дуная. Горы боеприпасов лежали на той стороне. А на этой сам командующий армией учитывал каждый снаряд.

Шоссе круто повернуло, мелькнул железнодорожный виадук, и в легком тумане открылся Дунай.

Глухой шорох тяжко полз над берегами. Казалось, движется какое-то невидимое животное, шевеля тысячами щупальцев.

У крайних домов прибрежного села стояли санитарные автомобили и повозки с ранеными. Навстречу машине Шелестова вприпрыжку бежал высокий, всегда щеголеватый и подтянутый начальник медицинской службы армии полковник Кореневский.

– Товарищ генерал, – на ходу заговорил он, тревожно кося глазами в сторону раненых, – ничего не могу сделать. Непрерывно раненые прибывают, а переправлять не на чем.

Шелестов вышел из машины, поздоровался с Кореневским и, взглянув в его глаза, невольно вздохнул. В глазах всегда спокойного и невозмутимого начальника медицинской службы сквозила нескрываемая боль.

– А где катера? – спросил Шелестов.

– Один всего, а что это для нас, – безнадежно махнул рукой Кореневский и, вдруг злобно сверкнув глазами, добавил: – Я докладывал начальнику тыла, и никаких результатов. А впрочем, – смягчаясь, со вздохом закончил он, – и начальник тыла бессилен. Дунай, Дунай разбушевался.

– Я пока ничего не могу обещать вам, – невольно волнуясь и чувствуя, что он боится смотреть в сторону раненых, заговорил Шелестов, – сейчас выясню обстановку на переправе, и примем все возможные меры. Ни одного раненого на этом берегу не оставим.

Шофер, поняв, что разговор окончен и член Военного совета волнуется, тихо тронул машину.

Из повозок и санитарных автомобилей на Шелестова смотрели десятки внимательных и настороженных глаз. Шелестов откинулся на спинку сиденья и до боли стиснул кулаки. Всю войну он тяжело переживал вид раненых, искалеченных людей. Он сам перенес тяжелое ранение и знал, как мучительно и тревожно чувствуют себя больные, обессилевшие люди, находясь в районе боевых действий и подвергаясь новым опасностям. В такие минуты даже сильные, смелые люди теряют самообладание.

Проехав село, машина свернула на откос, и справа открылось серое раздолье разбушевавшейся реки и старый, видимо торговый причал небольшого порта.

Колонна грузовиков застыла в ожидании работы. Старые причалы стонали от топота ног. Взад и вперед сновали разгоряченные саперы, кто-то смачно ругался, отчитывая кого-то за нерадивость, в стороне понурой толпой покуривали чумазые шоферы.

– Готов! – закричал простуженный голос, и на причалах все завихрилось, зашумело, хлынуло к воде. Шоферы, саперы, офицеры кричали вразнобой, размахивая руками, показывая в сторону реки.

«Кажется, мост восстановили», – подумал Шелестов и торопливо пошел по каменистому откосу вниз. Навстречу ему спешили невысокий, в заляпанном грязью брезентовом плаще начальник тыла армии генерал Викентьев и худощавый, в коротенькой шинели инженер-полковник Баринов.

– Переправа восстановлена, – радостно доложил Викентьев, – пускаем первые машины.

Шелестов облегченно вздохнул. Только сейчас он почувствовал, какая огромная тяжесть давила его.

– Ну что ж, давайте, Александр Васильевич, ни одной минуты задержки.

– Я проскочу на тот берег и начну пускать машину за машиной.

– Поедемте вместе.

– Разрешите и мне с вами? – попросил Баринов.

Автомобиль с двумя генералами и полковником затарахтел по бревенчатому настилу причала и лихо вкатил на мост. Светлосерая лента деревянных пластин тянулась через всю реку. Под ней плавно колыхались на волнах остроносые понтоны.

– На шестьдесят тонн, – возбужденно говорил Викентьев, – любые грузы пропустим. Теперь у нас все пойдет.

– Шуга напирает, спасения нет, – тревожно проговорил Баринов, указывая влево.

То, что называл он шугой, был мокрый снег, грязными комьями плывший по реке. Вся поверхность реки, насколько хватал глаз, была устлана нескончаемой шугой. Только изредка то там, то здесь выплескивались на мгновение свинцово-синие пятна воды и вновь все покрывалось этой бесформенной массой льдистого снега. У понтонов комья снега грудились, сдвигаясь и громоздясь в водянисто-черные увалы. Стоявшие по всей длине моста саперы баграми дробили снеговые наплывы, но сверху непрерывным потоком все наплывали новые бесконечные массы шуги. Саперы в одних гимнастерках, как кочегары в топках паровозов, яростно орудовали баграми.

«Выдержит или не выдержит?» – тревожно думал Шелестов, вглядываясь в поверхность реки.

– Не будь этой проклятой шуги, – заговорил Баринов, – ничего бы нам не страшно. Даже лед. Тот хоть рвать можно. А эта ж плывет и плывет, тысячи тонн скапливаются у моста. Ничем не удержишь.

Машина выехала на противоположный берег. На подступах к переправе длинной вереницей выстроились груженные боеприпасами грузовики. Прямо на берегу, в садах, между домов прибрежного поселка грудились штабели ящиков со снарядами, минами, патронами.

Здесь вдосталь было заготовлено питания для всех видов оружия. А в километре от реки на железнодорожные пути прибывали все новые и новые эшелоны. Река, только река застопорила доставку армейских грузов.

– Александр Васильевич, давайте команду, – торопил Шелестов, – пропустить колонну и обратным порожняком перевезти всех раненых, всех до одного.

Один за другим тронулись грузовики. Постукивая друг о друга, колыхались драгоценные ящики.

«Четыреста тонн, – мысленно подсчитал член Военного совета, оглядывая колонну, – часа через три будут на месте. Как раз успеют».

Он прошел на высокий бугор правее причала. Первый грузовик уже выползал на противоположный берег. За ним осторожно пробирались через мост остальные. Шеренга саперов отбивалась от наседавшей шуги. Гомон и крики метались над рекой. Временно «безработные» зенитчики высыпали на обрывистый берег. Шелестов сердито обернулся к ним и взглянул на небо. В воздухе опять завихрились снежинки.

На мост побежала новая смена саперов. Еще яростнее закипела борьба с коварной рекой. Противоположный берег скрылся в тумане. Один за другим растворились в нем грузовики. На середине моста происходило что-то тревожное. Со всех сторон бежали туда саперы. Бросив телефонную трубку, метнулся на мост и начальник переправы, Шелестов, почувствовав опасность, хотел было броситься к саперам, но в это время что-то треснуло, на середине моста нырнул грузовик и мгновенно скрылся под водой. Там, где только что пролегала спасительная лента моста, на мгновение сверкнула вода и сразу же заполнилась шугой. Мост прорвало. Одно звено его с двумя автомашинами, лениво разворачиваясь, уплывало вниз по Дунаю. На той и другой стороне оборванного моста суетились, кричали люди. На плоту вместе с грузовиками осталось человек пятнадцать саперов. Они совали багры в воду, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться, но все их попытки были бесплодны. В этом месте было очень глубоко.

Кусок моста уплывал все дальше и дальше вниз. Словно радуясь чужому горю, из-за туч показалось солнце. Река засеребрилась.

От берега, пофыркивая, рванулся маленький катерок Дунайской флотилии. Он, упорно расталкивая мокрый снег, пробивался вперед. На носу стоял моряк и что-то кричал, взмахивая бескозыркой. С обрывка моста махали катеру десятки рук.

Катерок пробился на середину реки, резко развернулся, ходко пошел по течению и вскоре подцепил понтоны и медленно потащил их вверх по реке.

Так удачно начавшаяся переправа была прервана. Успело проскочить не более двадцати грузовиков. А двадцать грузовиков для гвардейской армии – капля в море.

– Попросите ко мне Викентьева, – приказал Шелестов адъютанту.

Минуты через две подбежал бледный, с озлобленными глазами начальник тыла армии.

– Слушаю вас, – вздрагивая синими губами, доложил он.

– Сколько у нас всего катеров?

– Три.

– Сколько можно грузить боеприпасов на катер?

– Максимум полтонны, а вернее – килограммов двести.

– А еще что есть из пловучих средств?

– Больше ничего.

Шелестов вздохнул и снял с головы папаху.

Генерал Викентьев хмурил рыжеватые брови и сердито косился на реку.

– Только одно. Пока остается только одно, – заговорил Шелестов: – перебрасывать боеприпасы через реку самолетами. У нас есть своих двенадцать «У-2». Килограммов по триста могут таскать. Если площадки выбрать поближе к берегу, то каждая машина сможет раз по тридцать слетать через Дунай. Тридцать на двенадцать – это… триста шестьдесят, и в среднем по двести килограммов, – быстро подсчитал генерал. – Девяносто тонн. Мало, очень мало. Но ничего не сделаешь. Прикажите немедленно готовить посадочные площадки здесь и на том берегу. Через полчаса чтобы площадки были готовы. Я поехал в эскадрилью Афанасьева.

Минут через сорок над переправой застрекотал двукрылый «У-2». Он развернулся встречь ветру и плавно пошел на расчищенную площадку.

Из кабины выпрыгнул Шелестов.

– Грузить, – крикнул он Викентьеву, – обратными рейсами перевозить раненых!

По живому конвейеру от штабелей к площадке забелели ящики снарядов.

Скоро над переправой стало тесно от звуков. Один за другим над водой взад и вперед шныряли неторопливые «У-2», перебрасывая на правый берег боеприпасы и возвращаясь назад с ранеными солдатами.

– Перебрасывать только противотанковые! – приказал Шелестов и прошел на мост.

Саперы выбивались из сил. Шуга напирала сплошной грязносерой массой. В пролом моста лавиной, вспучиваясь и шурша, валился неудержимый поток. Два катера, подцепив канатами вырванное звено моста, ревели моторами, отвоевывая каждый сантиметр. Наконец им удалось один конец подтащить к правой половине моста. Саперы бросились причаливать понтоны. Груды мокрого снега, громоздясь, вползали на настилы. Десятки багров кромсали студенистое месиво. Казалось, вот-вот еще одно усилие – и мост будет восстановлен. Но вдруг разом все закричали, и Шелестов увидел, как вырванное звено моста под напором шуги медленно поплыло назад, все дальше и дальше уходя от зияющего пролома. За ним канаты тянули назад и катера. Моряки отчаянно кричали друг другу, махали флажками. Один катер удачно увернулся и задом проскочил в пролом. Второй не успел сманеврировать и гулко удалился о правую половину моста. Что-то с грохотом треснуло, и, медленно разворачиваясь, отделилось и поплыло вниз еще одно вырванное звено. Все усилия моряков и саперов оказались бесплодны. Люди понуро смотрели на бурливую реку. Только невозмутимые «У-2», потрескивая моторами, наперекор всему курсировали над растерзанной переправой.

– Неужели ни одной баржи на реке нет? – спросил Шелестов полковника Баринова. – Дунай же судоходен.

– Всё немцы угнали. Даже лодки рыбачьи. Есть одна баржа в Чепеле, но она затоплена.

– Откачать воду можно?

– Можно, но очень трудно. Насосы у нас маломощные, неделю прокачаем.

– А на чепельских заводах неужели насосов нет?

– Не проверял, товарищ генерал.

– Немедленно отправляйтесь в Чепель. Взять свои насосы, поискать на заводах и баржу освободить от воды. Рабочих соберите, мадьяры помогут. К утру чтобы баржа была здесь и работала.

Баринов сел в машину и уехал.

«Еще одна ночь – и армия останется без боеприпасов», – с тревогой подумал Шелестов.

XIV

Голос маршала Толбухина звучал настолько отчетливо и близко, что Алтаеву казалось, будто маршал сидит рядом с ним.

– Главное – продержаться до подхода моих резервов. Ваша задача – не пустить противника к Бичке! Под Сталинградом у вас положение было куда сложнее и то вы нашли выход. Мы надеемся на вашу гвардейскую армию. Армия воевала в самых различных условиях, имеет большой опыт. Завтра с утра вас будет обеспечивать вся авиация двух фронтов: моего и Второго Украинского. Нелегкая у вас ночка будет, Георгий Федорович. Но вы пострашнее видывали. Правда?

Маршал тихо засмеялся. Услышав этот спокойный смех, невольно улыбнулся и Алтаев.

– Все будет сделано, товарищ маршал, – взволнованно ответил он, – гвардейцы-сталинградцы не подведут.

Маршал попрощался, и Алтаев услышал в телефоне другой голос. Это говорил член Военного совета фронта генерал-полковник Желтов. Он расспрашивал о настроениях людей, о потерях, о боеприпасах и горючем, о госпиталях и банях и, заканчивая разговор, сказал, что за боями гвардейской армии внимательно следит Центральный Комитет партии, что полчаса назад звонили оттуда, интересовались положением гвардейцев и просили передать, что партия надеется на гвардейцев и сделает все, чтобы помочь им с наименьшими потерями разгромить врага. Меньше суток продолжалось наступление противника, а в движение пришли резервы и свободные силы дивизий, корпусов, армии, фронта и даже Верховного Главнокомандования. С юга и с востока к лесистой полосе гор западнее Будапешта спешили танки, артиллерия, минометы, пехота, инженерные части. Сейчас где-то далеко от района боев в десятках авиационных штабов прокладываются на картах маршруты полетов, подсчитываются километры, тонны бомб, уточняются последние данные обстановки.

Противник будет остановлен. В этом Алтаев был твердо уверен. Но когда, где и какой ценой?

Он снова склонился над картой. Черные и красные стрелки тянулись по дорогам. Вот дивизия Василенко головным батальоном почти подошла к противнику, а главные силы еще пробираются сквозь горы и никак не могут вырваться на хорошую дорогу. Вот артиллерийские полки – одни ближе, другие дальше. Вот танкисты и самоходчики нацелились на север и на запад.

Алтаев знал, что все они торопятся, но как все это медленно движется! Если бы можно было сразу рвануть все и одновременно обрушить на врага.

Командарм вспомнил чьи-то слова: «Терпенье полководца – половина победы». Это верно, все это верно, но ведь части вступят в бой разновременно. А это самое страшное. Противник использует свое превосходство и бьет их поодиночке; так, сколько ни бросай сил и средств, все может погибнуть понапрасну. Как ускорить движение? Как хотя бы на основных направлениях уравнять силы с противником?

Противник бьет сосредоточенными силами. Все у него собрано в кулак и нацелено в одном направлении. Такую силу остановить сразу трудно, очень трудно. Она катится вперед, сметая все на своем пути.

Алтаев внимательно следил за каждым шагом противника и видел: чем дальше он продвигался, тем все более и более замедлялось его движение. Это замедление пока еще мало заметно. Достигла наступающая группировка противника одного рубежа и остановилась. На ее пути встали подошедшие резервы гвардейцев. Завязался огневой бой. Гитлеровцы несут потери и лезут напролом. Один рубеж преодолен, и впереди на очередном рубеже наступающего врага поджидают новые резервы и отошедшие части. Снова разгорается бой, и опять гитлеровцы несут потери. Их ударная группировка слабеет и наступает уже не так уверенно. А на помощь дерущимся гвардейцам подходят все новые и новые войска.

В ходе боев изменяется соотношение сил. Путь врага отмечен десятками разбитых танков и сотнями трупов.

Алтаев всем существом чувствовал, что скоро, совсем скоро должен наступить перелом, когда силы уравняются и враг будет остановлен. Но он отчетливо понимал, что этот перелом сам по себе, стихийно, не наступит. Его нужно подготовить, организовать. Перелом должны создать вводимые в бой резервы. А чтобы избежать излишних потерь и нанести наибольший урон врагу, резервы нужно ввести в бой организованно и там, где решается судьба сражения.

– Командующего артиллерией, – заговорил Алтаев по телефону. – Товарищ Цыбенко, отправляйтесь в Бичке, встречайте части и лично организуйте противотанковую оборону. Подготовить позиции, встретить фашистов организованным огнем. Берите с собой всех офицеров штаба.

Выезжайте немедленно… Что?.. Армейский инженер… Он у вас? Дайте ему трубку… Товарищ Маликов, как дела?.. Что?.. Мин нет?.. Да вы что, армейский инженер или войсковой сапер? Мне вас учить, где мины брать! В центральных и левофланговых корпусах мины есть?.. Так вот… Забрать у них, все свободные мины забрать и на главное направление перебросить. Судьба армии решается на правом фланге. На правом, поймите же в конце концов. А почему не используете трофейную взрывчатку? Сделали восемьдесят фугасов… Ох, как много! Да что вы крохоборничаете? У вас же тысячи тонн трофейной взрывчатки. Возьмите у начальника тыла автобат и немедленно, сейчас же поручите ответственному офицеру изготовление фугасов и доставку их на правый фланг. Все дороги к Бичке до утра заминировать. Через каждые пятнадцать метров – фугас. И чем мощнее, тем лучше. Где ставить, договоритесь с Цыбенко и Добруковым… Выполняйте.

Алтаев встал и вытер разгоряченное лицо. Правая бровь его нервно дергалась.

– Крохобор! Взводным масштабом думает, – бормотал он, негодуя на армейского инженера. – Привыкли наступать-то. Там все проще. А ты вот тут, тут сумей выпутаться, когда силища прет на тебя и не знаешь, где ударит.

В кабинет вошел генерал-майор Тяжев.

– Здравствуйте, – понемногу успокаиваясь, встретил его Алтаев. Вид плотного, широкоплечего генерала с простым умным лицом всегда как-то успокаивающе действовал на него. Ничем особенным не отличался в армии генерал Тяжев, но Алтаев уважал его за честность и прямоту. Что бы ни случилось у Тяжева, он всегда говорил напрямую, не боясь гнева начальства.

– Боеприпасов нет, товарищ командующий, – вполголоса проговорил Тяжев; морщинистая щека его вздрагивала. – У самоходок осталось по восемь снарядов. Танки расходуют последнюю половину боекомплекта.

Алтаев отвернулся от Тяжева и опустился на стул. От близких взрывов дрожали стекла. Видимо, била тяжелая артиллерия противника.

– Разрешите у резервного мехкорпуса взять? – тихо спросил Тяжев.

Минуты четыре раздумывал Алтаев. Взять снаряды у мехкорпуса – значит остаться без резерва. Танки без снарядов – это беспомощные стальные коробки.

– А сколько у него боеприпасов? – шарил он руками, отыскивая записную книжку.

– Полтора боекомплекта.

– Полтора?.. Ноль семь возьмите, а ноль восемь оставьте. Хватит пока?

– Да. Часов на пять боя хватит.

– Только не трогайте бригаду Маршева и тяжелый танковый полк. Я их держу наготове. И прикажите Маршеву переместиться сюда, ко мне, в Фелчут.

Тяжев с полуслова понял замысел командарма. Эга бригада была тем кулаком, которым командующий собирался ударить в случае прорыва противника к Бичке.

«Неужели он не надеется остановить противника в горах?» – подумал генерал, близоруко всматриваясь в карту Алтаева. Жирные красные и синие линии пересекали зеленые пятна горных лесов в пятнадцати километрах северо-западнее Бичке. Там идет бой, а командарм готовит к обороне этот небольшой венгерский городок в тридцати километрах западнее Будапешта.

– Все будет решено на подступах к Бичке, – словно угадав мысли Тяжева, заговорил Алтаев. – В горах противника мы не остановим. Он успел вырваться на дороги, и теперь его не удержать.

– Перевал Агостиан пока держится.

– Да, пока, пока держится, – вздохнул всей грудью Алтаев, – но значенье свое он уже потерял. Немцы обошли горы с севера и по долине устремились на основную магистраль. А ее прикрывает всего-навсего маленький отряд. Неравны, слишком неравны силы. А наши главные силы еще далеко на подходе, только ночью и к утру вступят в бой. Ну, Гаврила Михайлович, поторопитесь с боеприпасами, поторопитесь.

Тяжев, не прощаясь, поспешно вышел.

«Как же там у Шелестова? Неужели переправа не действует?» – встревоженно раздумывал Алтаев. – «Боеприпасы… Сейчас все зависит от боеприпасов. Если не удастся перебросить…»

Перед его глазами вырисовывалась страшная картина. Стоят танки, пушки, самоходки. И все молчит. Противник поливает их раскаленной сталью, а они молчат. Гибнут люди, горят танки, в груды металла превращаются пушки. Все катится назад, все бежит под лавой огня противника.

Алтаев взглянул на голубые извивы Дуная. Мирной, тихой рекой плескался он, с двух сторон окаймляя армию – с правого фланга и с тыла. В ушах звенели мелодичные вальсы Штрауса и старинный русский вальс «Дунайские волны». Когда-то Дунай казался ему поэтической сказкой, овеянной романтикой и шопотом влюбленных. А сейчас встал он на пути бурливой преградой, отрезав горы боеприпасов, без которых задыхается в бессилии гвардейская армия.

Прихрамывая, в кабинет вошел генерал Воронков и доложил, что установлена связь с Чижовым.

– Да? – оживился Алтаев. – Где он? Что с дивизией?

– Он собрал разрозненные подразделения и бьет по тылам противника. Вся артиллерия раздавлена. У Чижова осталось только стрелковое вооружение и люди. Захватил более ста пленных. Принадлежат танковым дивизиям «Мертвая голова», «Викинг», двести семьдесят первой пехотной, третьей, шестой и двадцать третьей танковым дивизиям.

– Значит, мы группировку противника правильно определили?

– Так точно. Все пленные показывают, что их задача – любыми средствами прорваться в Будапешт, освободить окруженные войска и при успехе разгромить весь южный фланг нашего фронта. Сейчас Чижов и его штаб уточняют численность ударной группировки противника. Через полчаса доложит.

– Почему он потерял связь?

– Все радиостанции разбиты. Он захватил у противника две рации и вот теперь связался с нами. Радисты наши не верили, позывных у него нет, думали, провокация противника. Я по голосу узнал Чижова.

– Хорошо, а как дивизия Василенко?

– Головной батальон прошел Тарян и в двух километрах севернее вступил в бой с противником. С батальоном действуют два артиллерийских дивизиона и саперная рота. Главные силы дивизии подходят к Таряну и занимают оборону.

Алтаев сделал отметку на карте.

– Разрыв образуется между флангами дивизии, – склонился над картой Воронков, – горы, правда, здесь, но прикрыть бы надо.

– Обязательно. Ни одного промежутка, ни одной дырки. А чем вы считаете прикрыть можно?

– Кавдивизия передана нам из резерва фронта. Можно часть сил этой дивизии использовать.

– Да, да. Верно.

– Только у нее вблизи сейчас один полк, остальные далеко на подходе.

– Прикажите этот полк немедленно перебросить на фланг Василенко.

– Слушаюсь.

На пути ударной группировки противника вырастала хоть и поспешная, жиденькая, но все же оборона. Появилась реальная возможность остановить врага. А если генерал Цыбенко успеет создать артиллерийские противотанковые узлы на дорогах, то можно твердо рассчитывать на успех.

– Как с боевым донесением? – спросил Алтаев.

– Через полчаса доложу.

– Хорошо, и быстрее приказ кавполку.

– Слушаюсь, – ответил Воронков и вышел из кабинета.

– Соедините с Дубравенко, – заговорил Алтаев по телефону. – Добрый вечер, Константин Николаевич, как дела?.. Это неважно. Пусть нет успеха территориального, зато эти действия скуют противника. Хорошо. Заканчивайте работу и переезжайте ко мне. Трудно без вас, очень трудно… Связь работает хорошо, и теперь можно управлять с одного пункта. Забирайте всех офицеров и переезжайте.

Алтаев отметил на карте новые данные. По всему фронту армии, от озера Балатон и до синих стрел, где наступала ударная группировка гитлеровских войск, на небольших промежутках друг от друга устремились на запад маленькие стрелки. Это от полков и дивизий первого эшелона наступали отдельные роты и батальоны. Они день и ночь рвались к позициям противника, кое-где вклинивались в них, захватывали участки траншей и окопы, часто не имели никакого успеха, отходили назад и вновь атаковывали, вынуждая противника все время быть настороже, и тем самым сковывали его силы и средства, не давая перебрасывать их на направление главного удара.

В кабинет бодро вошел запорошенный снегом член Военного совета.

– Ну как? – взволнованно спросил Алтаев.

– Мост восстановить пока не удалось. Шуга рвет, все сметает с пути. Организовал переброску боеприпасов самолетами нашей эскадрильи. Сейчас прибыли самолеты фронта. Всего работают тридцать четыре машины. Часов через пять будет освобождена от воды одна баржа в Чепеле. Четыре баржи по приказу маршала тянут снизу, из Болгарии. Завтра к утру будут переданы нам. Восстановление и обслуживание переправы взял на себя Военный совет фронта. Это дело поручено лично командующему инженерными войсками фронта. Он уже на переправе.

– Так… так… Работают тридцать четыре самолета… Боеприпасы будем сосредоточивать в Бичке и отсюда распределять. Каждый снаряд на учете. Поручим это Викентьеву.

Генералы сели за стол и углубились в расчеты. Они подсчитывали, кому сколько и каких нужно выделить снарядов, и даже не вспомнили, что такой работой обычно занимаются штабные офицеры.

Воронков, войдя в комнату, подал Алтаеву проект боевого донесения командующему фронтом…

Сколько труда вложено в то, чтобы десятки, сотни событий вместить вот на этих двух страничках! Как ручьи и реки в море, текли непрерывно со всех сторон доклады и донесения. Взводные, ротные и батарейные командиры докладывали в батальоны и полки. В полутемных землянках, в траншеях под вой снарядов и пересвист пуль эти доклады из ручейков сливались в реки и шли все выше и выше – в бригады, дивизии и корпуса. И вот, наконец, мощные потоки самых разнообразных, часто противоречивых, сомнительных и отрывочных сведений и фактов скопились в штабе армии. Отсеялось все лишнее и второстепенное, в сравнениях раскрылись противоречия и неясности, и на двух страничках вырисовывалась картина ратных трудов тысяч людей. Пойдут эти две странички в штаб фронта, в Москву, в Ставку Верховного Главнокомандующего. И будут по событиям, изложенным на этих страничках, приниматься новые решения, определяющие дела и события всей армии. Думал ли какой-нибудь старший адъютант батальона, спешно набрасывая огрызком карандаша коротенькое донесение, что и его работа окажет какое-то влияние на решения командира дивизии, корпуса, командарма, командующего фронтом, и даже Верховного Главнокомандующего? Думал, наверное. А всего вероятней, не думал. Некогда было думать. Роты снова отбивают атаку, и то, что писал он, для него уже было прошлым…

– Да, – несколько раз перечитав донесение, глухо заговорил Алтаев, – изложено все правильно. Все правильно! Тяжко только подписывать. Противник все же имеет успех, и мы его пока не остановили.

Он руками закрыл глаза и долго сидел молча.

Член Военного совета дважды перечитал донесение и расписался.

– Трудный день, очень трудный, – проговорил он.

– Ничего, – встрепенулся Алтаев, – и немцам не легче. При таком превосходстве давно бы пора в Будапешт ворваться. Пять танковых и три пехотные дивизии навалились на одну нашу малочисленную стрелковую и топчутся, топчутся в горах. Метрами, метрами их победа исчисляется. Пишите решение, Воронков. Создать новый рубеж обороны, дополнительно подтянуть силы и средства и остановить противника на подступах к Бичке.

Он снова взял донесение, еще раз прочитал и энергичным размашистым почерком расписался.

– Передавайте, – приказал он, – и на ночь ко мне дежурного пришлите.

XV

Бахарев и Косенко пробирались по глубокому снегу. Шли какой-то лощиной. Зарева пожарищ кровавыми всполохами метались по сумрачному небу. Когда взрывы раздавались особенно близко, свет на мгновение озарял снежную котловину и темнота вокруг становилась еще гуще.

Бахарев пытался хоть по каким-нибудь признакам определить, где они находятся, но все кругом было однообразно. Только светящаяся стрелка компаса упрямо показывала вправо. Значит, там, на севере, протекает Дунай, а позади, куда удалялся грохот боя, – горы. Где-то здесь поблизости должны проходить траншеи. По ним Бахарев надеялся определить свое местонахождение и тогда решить, в какую сторону пойти. Он был твердо уверен, что в траншеях встретит немало своих солдат, соберет их и вместе с группой легко прорвется в горы. Занятый своими мыслями, он не чувствовал ни голода, ни усталости, ни холода.

Вокруг становилось все тише. Бахарев понял, что он сейчас оказался в глубоком тылу наступающих немцев. От этой мысли ему стало не по себе. Может, не стоило отбиваться от своей дивизии и предпринимать эту попытку разыскать последних людей роты? Может, все удачно отошли и теперь присоединились к группе Чижова или к каким-нибудь другим группам?

Бахарев отогнал эти навязчивые мысли и еще напряженнее осматривался по сторонам.

– Траншея, – остановил его Косенко, – сюда спускайтесь.

Он поймал руку Бахарева и помог ему спуститься на дно траншеи. Они прижались к стенке и настороженно прислушались.

Это был передний край обороны. Несколько часов назад здесь сидели наши солдаты, и тогда все в этом месте было заполнено жизнью. Под ногами катались стреляные гильзы. На бруствере лежала забытая каска.

Бахарев и Косенко осторожно пошли вперед. Во многих местах траншея была разрушена. Запах горелого пороха и железной окалины еще не успел выветриться, к казалось, что бой здесь шел всего несколько минут назад.

– Патроны, товарищ гвардии капитан, – нагнувшись, прошептал Косенко.

В небольшом углублении чьи-то заботливые руки аккуратно уложили десятка три коробок с автоматными и винтовочными патронами. Видимо, хозяин не успел их ни израсходовать, ни захватить с собой.

– Набирай автоматных побольше, – приказал Бахарев и начал рассовывать пачки по карманам.

– Чшш, – предостерегающе прошептал Косенко, – стонет кто-то.

Бахарев прислушался. В самом деле, невдалеке кто-то чуть слышно стонал. Стон то умолкал на мгновение, то вновь раздавался – тихий, с легким присвистом.

– Постойте здесь, я один, – предложил Косенко и, не дожидаясь ответа, скрылся в темноте.

Он шел так осторожно, что его шаги не заглушали даже этих едва слышных стонов.

Бахарев напряженно ждал. Стон оборвался, и послышался приглушенный шопот. Переступая с пятки на носок, Бахарев прошел несколько шагов и увидел сгорбленную фигуру Косенко. Он склонился над кем-то в траншее и вполголоса расспрашивал:

– А как же вы? Это ж передний край.

– Минировали, – отвечал ему слабый голос. – Подранили лейтенанта… Меня сержант нашел, Мефодьев. Теперь он за лейтенантом пошел. Кабы не перепугался он вас-то. Спрячьтесь, что ли. А то подумает, немцы – и резанет из автомата.

Вдали послышались грузные шаги. Это, видимо, сержант нес лейтенанта. Совет сапера был благоразумен.

Шаги приближались. Теперь отчетливо доносилось прерывистое дыхание грузного человека. Он, видимо, нес лейтенанта на руках, лавируя по изгибам траншеи.