Текст книги "На берегах Дуная"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)
– Совершенно правильно, Дмитрий Тимофеевич, – взглянул на него Алтаев, – тем более, что положение у союзников сейчас критическое. Арденнский удар расколол их фронт на две части. Англо-американцы ошеломлены, растерянны.
– Да и среди командования у них что-то неладно, – сказал Шелестов. – Англичане ругают Брэдли и до небес превозносят Монтгомери.
– Из-за чего бы они ни ругались, – заметил Алтаев, – совершенно ясным остается одно: в рядах союзников разлад. А только этого и добивается Гитлер. Арденнский удар явно имел целью поссорить союзников и заключить сепаратный мир. Англичане и американцы поссорились. Теперь Гитлер постарается показать свою силу. Он наверняка будет продолжать удар в Арденнах и нанесет удар на нашем фронте. А где ему выгоднее всего у нас быть? Конечно, под Будапештом. Этим ударом он одновременно достигает двух целей: во-первых, пытается спасти свою окруженную группировку. А как-никак эта группировка составляет сто восемьдесят тысяч человек. Это почти равно тому, что он бросил в наступление в Арденнах. А во-вторых, удачный прорыв к Будапешту покажет союзникам, что Гитлер еще силен. Поэтому вопрос о том, что гитлеровцы будут рваться к Будапешту, не вызывает никакого сомнения. Неясно только одно: где будет нанесен удар, какими силами и когда…
Генералы еще ниже склонились над столом, раздумывая о событиях, которые могут развернуться в ближайшее время.
В их работе наступил момент, когда нужно все оценить, взвесить и принять окончательное решение, которое определит смысл и содержание действий многих тысяч людей. Ни в одном из видов человеческой деятельности нет такой ответственности, как в работе командира. Конструктор, строитель, механик, принимая решение, может руководствоваться точными проверенными данными, а выбрав одно решение, может в ходе выполнения дополнить, уточнить и даже в корне изменить его. Полководец, принимая решение на ведение боевых действий, всегда имеет перед собой тысячи неизвестных деталей, каждая из которых может не только сорвать его замысел, но и погубить много людей. Успех трудовой деятельности людей обычно определяется окружающей средой, силами природы и поведением людей, выполняющих замыслы руководителя. Эти же препятствия встают и перед руководителем воинского коллектива, но к ним добавляется еще одна важная и наиболее влиятельная сила. Эта сила – противник, группы людей, которые действуют в прямо противоположном направлении. Следовательно, полководцу в своей деятельности приходится учитывать три основных фактора: окружающие условия, в которых будут проходить действия, поведение людей, войск, выполняющих замыслы полководца, и противодействие противника, с которым придется вести бои. Каждый из этих факторов складывается из десятков, сотен, тысяч составных частей, внешне, может быть, незначительных, но в общем ходе событий оказывающих огромное влияние.
Так и сейчас перед тремя генералами вставали десятки вопросов, на которые нужно было искать ответы.
Гвардейская армия раскинулась на фронте более полутора сотен километров. Ее войска располагались и на берегу Дуная, и на склонах гор, и на словно проутюженной равнине. Были на этой местности большие города, села, маленькие фольварки; проходили шоссейные, грунтовые, железные дороги; протекали реки, ручьи, каналы. Все это создавало понятие о местности. Но стоило только вдуматься, представить себе, как на этой местности будут действовать войска, и вся картина менялась. Безобидный ручей, игриво журчащий меж холмов, одновременно мог оказать большую помощь и стать причиной бедствия. Если на его берегу войска построят оборону, то он явится препятствием для противника и поможет гвардейцам разгромить врага. А если этот же ручей окажется в тылу гвардейцев и через него не будет построено ни одного моста, то он затруднит передвижение войск, не даст им во-время подойти к полю боя и тем самым окажет помощь врагу.
В низинах и балках удобно укрывать от огня противника войска и технику, но в ненастье низины и балки наполняются водой.
Приветливое село на склоне горы может служить хорошим укрытием для гвардейцев – и это же село может укрыть и противника.
Раздумывая и обсуждая, генералы от фланга к флангу изучали местность, еще и еще раз вскрывали выгоды и невыгоды каждого предмета и намечали, как лучше использовать природные условия для борьбы с врагом.
Не меньшую загадку представляли и свои войска, те самые люди, которые будут выполнять замыслы командования. Если в мирной жизни, в быту, та или иная черта характера человека оказывает влияние на его близких, на нескольких человек, то в условиях войны влияние этой же черты может распространиться на десятки, сотни и даже тысячи людей. Предположим, пулеметчик Н. – хороший, смелый человек, но по складу своего характера он не всегда может принять самостоятельное решение и ждет, когда ему прикажут выполнить ту или другую работу. И вот против этого пулеметчика противник бросился в атаку. Пулеметчик ждет, когда ему командир прикажет открыть огонь, а командир в это время тяжело ранен и командовать не может. И пока пулеметчик ждал, противник ворвался на позиции.
Если человек с таким же характером не пулеметчик, а командир взвода, роты или батальона, то из-за его нерешительности может погибнуть немало людей.
С другой стороны, люди смелые, решительные иногда поступают необдуманно, горячатся, не учитывают всех особенностей обстановки. Видит, например, такой человек, что противник изготовился для атаки, и сразу же открывает огонь. Он уверен, что поступил правильно, а на самом деле допустил ошибку. Своим огнем он обнаружил себя преждевременно и дал противнику возможность использовать свое преимущество в количестве огневых средств. А стоило этому человеку выждать немного, подпустить противника ближе и внезапно обрушиться на него всей мощью своего огня – и противник никогда бы не мог возобновить атаку.
Но не только люди оказывают влияние на ход военных действий, – многое зависит и от правильного использования боевой техники. Грозная сила – пулемет в борьбе против атакующей пехоты, но этот же пулемет ничего не сделает тяжелому танку. А быстроходный танк на минном поле оказывается бессильным, не имея помощи саперов. Каждый вид оружия, каждый род войск наибольшую пользу может принести только тогда, когда он правильно используется, с учетом всех слабых и сильных сторон. А эти стороны нужно знать и уметь предусмотреть характер их влияния в различных условиях местности и боевой обстановки.
И генералы один за другим оценивали свои части и соединения, их подготовленность, обученность, умение вести бой в различных условиях, учитывали способности их командиров и штабов, определяли, кому что можно поручить и кому какую оказать помощь. Они учитывали свойства различных видов боевой техники и особенности различных родов войск, определяя, кто и где может действовать с наилучшими результатами.
Но самая большая трудность в деятельности полководца – определение возможностей, замыслов и намерений противника. На войне все силы людей направлены на то, чтобы победить противника, и победить меньшими силами, с наименьшими потерями. Для этого используются все возможности человеческого разума, воля, хитрость. И побеждает в конечном итоге тот, кто перехитрил, обманул своего противника, сумел противопоставить ему большее количество сил и средств и с наибольшей полнотой использовать все особенности условий боевой обстановки.
События на войне развиваются стремительно, время приобретает решающее значение. Если вчера перед гвардейской армией стояло всего шесть дивизий противника, то сегодня их может быть десять, двадцать, тридцать. Если вечером на каком-то участке не было ни одного вражеского танка, то к утру их могут быть сотни.
И руководители гвардейской армии считали и пересчитывали силы противника, раскрывали то неизвестное, без чего нельзя было принимать решение. А неизвестного было очень много. В последнюю неделю погода испортилась, начались снегопады и густые туманы. Ни с земли, ни с воздуха нельзя было рассмотреть, что делалось в расположении противника.
И в эту же неделю резко повысилась бдительность противника. При малейшем движении вблизи переднего края он открывал огонь. Разведчики с трудом взяли нескольких пленных. Но и они ничего ценного не показали.
Где ударит противник? Когда? Какими силами? В мучительных раздумьях генералы отыскивали ответы на эти вопросы. Удара можно было ждать и в центре и на правом фланге.
– Выход может быть только один, – после долгих раздумий произнес Дубравенко, – использовать местность. На правом фланге легче создать сильную оборону. Горы скуют наступление противника. А все проходы прикрыть войсками и минами. Дивизию Чижова усилить. На берегу Дуная поставить в оборону еще одну дивизию. Армейские резервы держать в центре. Только в центре! Отсюда легче маневрировать.
– Да, это наиболее целесообразное решение, – согласился Шелестов. – Только надо помочь Чижову вести окопные работы. У него даже больших лопат мало. А кирок почти нет.
– Хорошо, – подытожил Алтаев, – мнение у всех одно. Усилить правый фланг, резервы держать в центре в готовности к маневру и ждать удара противника в центре и на правом фланге. Аксенов, берите бланк шифровки, пишите.
Алтаев, глядя на карту, диктовал короткие боевые приказы командирам корпусов.
– Сейчас же передать шифром, – вызвав адъютанта, приказал он и задумчиво, словно рассуждая сам с собой, продолжал: – Основа всех наших действий – маневр силами и средствами. Если противник наносит удар на правом фланге, мы снимаем часть сил, главным образом артиллерии, из центра и с левого фланга, усиливаем правый, создаем на участке прорыва превосходство или равновесие и, таким образом, срываем наступление противника. Если удар будет в центре, то центр усиливаем за счет правого и левого флангов. Главное – маневр должен быть гибким, своевременным, скрытым от противника…
IV
Аксенов вышел из дома командующего и, сойдя с крыльца, невольно остановился. Над землей стояла по-зимнему тихая ночь. Многодневный снегопад прекратился, небо расчистилось, и в бесконечно далекой, прозрачной пустоте искрилась, мерцая и переливаясь, изумрудная россыпь звезд. Луна только что поднялась над горизонтом и по всему селу разбросала длинные голубые тени. Воздух – прозрачный и чистый, – казалось, звенел и переливался. И все вокруг было по-весеннему радостно и торжественно. Длинный ряд домов, серебристых и искрящихся в лунном свете, уходил далеко под гору и там словно растворялся, сливаясь с туманно-молочным, невидимым отсюда полем. Опушенные снегом деревья словно спали.
Аксенов боялся пошевелиться и скрипом сапог нарушить безмолвие. После всего, что он знал, видел и передумал, это безмолвие как-то странно подействовало на него. Казалось, нет ни войны, ни притаившихся где-то невдалеке вражеских группировок. Вспомнилась такая вот ночь – лунная и безветренная, – когда он шестнадцатилетним пареньком ехал на первую самостоятельную работу. Тихо поскрипывали полозья розвальней, перебиваемые хрустом конских копыт. Подводчик, старый колхозник, насвистывал бесконечную, одному ему известную песню. А сам Аксенов – молодой инструктор райкома комсомола – в тулупе, валенках и в легонькой городской кепке лежал на соломе и думал, как будет он проводить комсомольское собрание, что скажет парням и девушкам, чем сумеет заинтересовать их, всколыхнуть и заставить поступать так, как требуют партия и комсомол. И совсем не думал он тогда, что пройдет всего два года и он круто изменит свой жизненный путь; что беспокойная, но увлекательная работа инструктора райкома комсомола останется только далеким воспоминанием, а все его силы будут отданы армии, воспитанию воинов, подготовке их к защите Родины.
И сейчас, через десяток трудных и тревожных лет, ему казалось, что, собственно, в его жизни ничего не переменилось. Тогда он все силы отдавал работе с людьми, воспитанию людей, укреплению колхозов, борьбе с остатками кулачества, и теперь он также занимается и воспитанием людей и борьбой с врагами, – правда, борьбой несравнимо более жестокой и опасной, чем в те времена, но имеющей одну и ту же цель – защиту и укрепление советской власти, завоеваний и достижений родного народа. И сейчас, в эту лунную, не по-фронтовому тихую ночь, он чувствовал себя таким же комсомольцем, как и в годы юности, хотя давно комсомольский билет сменил на партийный, а мечта о хороших, густых усах сменилась досадной необходимостью ежедневного бритья.
И только одну перемену, ощутимую и острую, он чувствовал в себе. Это было его отношение к личной жизни, к семье. Много девушек – разных и по облику и по характерам – встречал он на своем жизненном пути. И все они проходили через его жизнь, не вызывая в душе тяжелых и мучительных переживаний. А теперь, когда он достиг зрелости и стал по-настоящему сильным мужчиной, все переменилось. Служба, работа, дружба с товарищами уже не могла полностью насытить его жизнь. Не хватало еще чего-то важного и существенного, такого же необходимого, как работа, пища, отдых. Вначале он не понимал, а вернее, не задумывался всерьез, что было это недостающее, важное и существенное. Но сама жизнь, суровая фронтовая жизнь с постоянной опасностью подсказала ему ответ на вдруг возникший вопрос. Это недостающее была любовь. И любовь, по-настоящему сильная и здоровая, вспыхнула у него во время боев под Сталинградом, когда он снова встретился с Настей. С тех пор она все время жила в его мыслях, близкая и дорогая, а затем вдруг отдалившаяся, но ставшая еще необходимее и дороже. Особенно больно и тревожно было ему в последние месяцы, когда он почувствовал, что теряет Настю.
Глухой обвальный грохот оборвал мысли Аксенова. На фронте вновь разгоралась артиллерийская перестрелка. Снаряды рвались часто и глухо. Вскоре к ним присоединились пулеметные очереди. Луна закрылась тяжелой тучей, и все вокруг стало мрачным и тревожным.
Зябко передернув плечами, Аксенов встряхнулся и торопливо пошел по улице.
Нащупывая ногами ступеньки, он поднялся в прихожую дома, который занимал оперативный отдел штаба армии. В углу неосвещенной комнаты послышался приглушенный шопот. Не успел Аксенов вытащить фонарь из кармана, как его кто-то обнял за плечи.
– Настя! – поняв, что это именно она, его Настя, а не кто-либо другой, Аксенов в темноте обнял ее, вздрагивающую, родную и близкую. – Настенька, ты? Приехала…
– Это я ее привезла, чуть не под конвоем, – задорно проговорила Тоня и, словно невзначай, добавила: – Пойдем, Сонечка, мы лишние тут.
– Соня, знаешь, какая хорошая, – шептала Настя, когда девушки скрылись за дверью, – раз пять адъютанту командующего звонила. Все спрашивала, когда ты освободишься, а потом адъютант позвонил и сказал, что ты вышел. Вот и спрятались, поджидая тебя.
Она говорила это, все сильнее прижимаясь к Аксенову.
По дороге Настя несколько раз хотела остановить машину и вернуться. Она искренне обрадовалась, когда Аксенова не оказалось в оперативном отделе и Соня сказала ей, что он работает у начальника штаба и сейчас находится в кабинете командующего. Это отдаляло встречу, которой боялась и ждала Настя. Тоня поняла ее состояние и шутливо предложила встретить Аксенова в темной прихожей. Это избавляло Настю от встречи с Аксеновым при посторонних. Теперь они стояли вдвоем в темной прихожей и без слов понимали, что их размолвка была случайной, что оба они мучились напрасно.
– Пойдем в дом, – первой опомнилась Настя, – там собрались все, ждут… Новый год начинается.
Они вошли в комнату и, ослепленные ярким светом электрической лампочки, с трудом разглядели говорившего по телефону оперативного дежурного, невысокого майора.
– Повторите координаты. Координаты повторите, – надрывался майор, – ничего не понимаю, еще раз повторите. Да что-то у вас с телефоном, хрипит… Телефон, говорю, хрипит. Вот теперь хорошо… Так, понятно… До роты пехоты и восемь танков. А ваши что делают!
Из соседних комнат доносились оживленные разговоры, смех, перезвон стаканов.
Настя не слышала ни шума, ни разговоров. Она смотрела на лица, и все ей казались красивыми, дорогими и близкими людьми.
– Опаздываете, три минуты осталось! – прокричал в распахнутую дверь подполковник Можаев, высокий, стройный, подвижной человек с вьющимися белокурыми волосами.
В гостиной с низким лепным потолком и мрачным картинами в темных массивных рамах вокруг накрытых столов толпились офицеры и машинистки.
– Товарищи, внимание! – призывал к тишине пожилой майор с красным, обветренным лицом. – Внимание, дайте высказаться в конце концов.
– Давай, Саша. Ждем, – вразнобой подзадоривали его друзья.
– Товарищи! Направленцы[2]2
Офицеры оперативного отдела, работающие на определённом направлении.
[Закрыть] поздравляют вас с Новым годом и преподносят подарок. Внимание, подарок движется.
Все обернулись к грузно шагавшему с бочонком в руках офицеру связи капитану Тимофееву.
– Вот! Читайте, – показал майор выжженную на зеленовато-коричневом днище цифру «1873», – семьдесят два годика! В замке какого-то графа в подвалах спасалась. Замшевела вся!
Звонкие одобрительные возгласы перемешались с задорными аплодисментами.
– Товарищи, – перекрыл все голоса бас подполковника Можаева, – рассаживайтесь!
Шум и суета стихли. В дверях показался генерал и, прихрамывая, прошел к столу.
Настя знала, что это генерал-майор Воронков, она видела его несколько раз, но говорить с ним ей ни разу не приходилось.
– Прошу садиться, – улыбаясь, проговорил Воронков и осмотрел всех веселыми глазами. – Товарищи, – выждав, пока все расселись и притихли, продолжал он, – помните разрушенные деревни Тульской области, промерзшие балки в сталинградских степях, город Чигирин на днепровском правобережье?.. А сегодня Секешфехервар в пятидесяти километрах юго-западнее Будапешта. И этот год, тысяча девятьсот сорок пятый, мы уверены, будет годом окончательного разгрома гитлеровской армии, годом нашей долгожданной победы. За год победы, товарищи!
– И за наше счастье, Настенька! – радостно улыбаясь, тихо проговорил Аксенов.
– За наше будущее, Коля, за самое хорошее!
Тоня разрумянилась и оживленно болтала то с подполковником Можаевым, то с майором Котниковым.
Она что-то прошептала Можаеву, показывая глазами в сторону Насти.
– Товарищи, – привстал Можаев, – давайте попросим Настю спеть.
– Просим, просим! – поддержали его офицеры.
Аксенов робко и неуверенно попросил ее:
– Спой ту, помнишь, под Сталинградом пела?
Она сразу же вспомнила, что это была за песня, поняла, почему он хотел слышать именно эту песню и, взглянув на Аксенова, запела вначале тихо, а затем все громче, просторнее, вольнее:
Среди долины ровныя,
На гладкой высоте,
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте.
Кто-то шумно вздохнул и, словно испугавшись, подавил вздох. Генерал Воронков неслышно отодвинул стул и молча стал у стены, глядя куда-то вдаль. Майор Котников оперся подбородком на руки и, как во сне, затуманенным взглядом смотрел перед собой.
Окрепший голос Насти рассказывал об одиноком развесистом дубе, тоскующем о счастье. Эта старая песня звучала сейчас по-новому. В ней не было ни тоски, ни одиночества, а лилась мелодия ожидания счастливого будущего и наслаждения тем, что дала жизнь в эти короткие минуты отдыха.
Ах, скучно одинокому
И дереву расти!
Ах, горько, горько молодцу
Без милой жизнь вести!
Тоня, забыв обо всем, сжала руку Можаева и, вся склонясь вперед, что-то беззвучно шептала. Соня неотрывно смотрела в одну точку. Ее серенькая кофточка часто вздымалась на груди, цветастый платок сполз на затылок.
Подойдя к последнему куплету, Настя собрала все силы, стремясь спеть его как можно душевнее и лучше. Это были слова, которых ждал Аксенов и из-за которых он просил ее спеть именно эту песню.
Возьмите же все золото,
Все почести назад,
Мне родину, мне милую,
Мне милой дайте взгляд!
Дрогнул и затих грудной голос Насти. За стеной чуть слышно прозвенел телефон. И сразу же вслед за ним, как по единому сигналу, все захлопали, загремели стулья. Настя стояла, опустив руки, счастливая, улыбающаяся. Тоня подскочила к подруге и звонко чмокнула ее в щеку.
Оперативный дежурный приблизился к генералу и что-то прошептал ему на ухо. Генерал едва заметно поморщился.
– Простите, товарищи, я должен уйти. Продолжайте веселиться.
– Начинаем танцы, – лихо пройдясь на носках по кругу, объявил старший лейтенант Птицын, заядлый танцор, весельчак и непоседа, которого друзья звали «Жора-одессит». – Кавалеры, приглашайте дам, а можно и наоборот. За каждым сохраняется свобода выбора.
– Привет оперативникам! – закричал с порога подполковник Орлов. – Что ж это вы, братцы, воевать вместе, а праздновать в одиночку?
– Паша, проходи, приглашаем, – подбежал к нему Можаев.
– Я не один, а с серьезным усилением. Капитан и две девушки. Только к девушкам нашим пусть никто не приближается. Дерзнет кто – через две минуты полк «Илов» здесь!
– Пашенька, ночью «Илы» не страшны. – Можаев подхватил одну из радисток авиационного штаба и закружился с ней по комнате.
Вскоре он вернулся к Орлову и спросил:
– Паша, ну что воздушная разведка?
– Ничего нет, понимаешь, как вымерло у них в тылу, ни одного движения.
– Да. Страшное это безмолвие. И наземная разведка ничего не установила. Ударят где-то, вот-вот ударят. А где и чем – неизвестно…
– Товарищ подполковник, вас к телефону! – крикнул Можаеву дежурный.
– Ну, танцуй, Паша, веселись.
– Товарищи, новогодний вечер придется прекратить, – вернувшись через несколько минут, объявил Можаев, – жаль, но что делать… Толкачев, Сидоров и Андревин, приготовиться ехать в корпус. Аксенов, Брунцев, Казаков и Гаврилов остаются работать в отделе. Сейчас придет генерал и даст указания.
Тоня понуро стояла у праздничного стола.
– Ничего, Тонечка, ничего, – утешал ее Можаев, – мы еще возьмем свое. Часок вырвали – и на том спасибо.
– Товарищ подполковник, давайте еще, ну, хоть один вальсик, – вспыхнув, умоляла она Можаева.
– Один? – лукаво прищурив глаза, переспросил Можаев. – Эх, была не была!.. – взмахнул он руками. – Давай, Саша, вальс.
Аксенов и Настя вышли в соседнюю комнату. Настя всей грудью вздохнула, зажмурила глаза и прошептала:
– Коля, я так счастлива, так счастлива!..
Что-то новое, незнакомое видел сейчас в ней Аксенов.
– Трудно тебе, Настя, очень трудно, – проговорил он, склоняясь к ее плечу.
– Да, Коля, иногда трудно, – ответила Настя.
– Может, все-таки перейдешь в запасный полк? Ты же три года беспрерывно на передовой.
Настя ждала этих слов, и ответ на них давно был готов. Конечно, она теперь имеет право хоть немного отдохнуть. Эти мысли она бессознательно вынашивала в последние дни. И вот сейчас стоит ей сказать слово, и все пойдет по-другому. Настя с благодарностью смотрела в лицо Аксенова, видела его широко открытые глаза и в них читала его мысли. Да, да! Он, так же как она, мечтает всегда быть вместе, хочет избавить ее от постоянных тревог и опасностей, он волнуется и переживает за нее. Навсегда избавиться от опасностей!
Но Настя вспомнила Анашкина, комсорга роты Сашу Василькова, капитана Бахарева, солдат своей роты. Они сейчас в окопах, и, может быть, идет бой. Все воюют, а она скроется от опасности. Что будут думать о ней?
– Нет, – решительно проговорила Настя, – нет. Коля, я довоюю, обязательно довоюю до конца!
И от этих слов она почувствовала, как все тяжелое и безрадостное отошло, исчезло, в груди приятно заныло и удивительное спокойствие охватило ее.
– Всем сейчас нелегко, – продолжала она. – Мне легче. У меня ты есть, близко, рядом. А у других погибли и никогда не вернутся.
– Николай, генерал пришел, тебя вызывает, – войдя в комнату, сказал майор Толкачев.
– Ну, иди, иди. Не беспокойся, – обняла Аксенова Настя, – работай спокойно. Я увидела тебя, и мне больше ничего не нужно.
Она легонько толкнула его и прикрыла дверь.
За несколько минут в комнатах помещичьего дома не осталось и следа от недавнего празднества. В гостиной желтели столы офицеров оперативного отдела. В боковой комнате, где раньше, видимо, было жилище прислуги, надрывно басил радист, вызывая затерявшуюся где-то «Фиалку».
Вокруг генерала Воронкова в клубах табачного дыма склонились над столом артиллерист полковник Гришин, танкист полковник Ищенко, инженер-полковник Баринов, начальник штаба тыла полковник Сорокин.
Генерал Воронков, как всегда подтянутый и чисто выбритый, расспрашивал представителя Дунайской речной флотилии капитана второго ранга Борзова:
– Могут ваши катера по каналу Шервиз пройти? Если б могли, то вы бы оказали огромную поддержку нашей армии.
– Никак нет, товарищ генерал, не могут. Мы всё обрекогносцировали, и ничего не получается. Канал запущен, обмелел, перекатов натянуло. Катера не пробьются.
– Так чем же, конкретно, флотилия может помочь?
– Пока ничем, – пожал плечами капитан второго ранга, – Будапешт все закупорил, Будапешт. Пока не уничтожена будапештская группировка, мы скованы. Кроме того, немцы очень много плавающих мин пускают по Дунаю. Вчера чуть не потопили два катера. Хорошо, рулевые во-время заметили, а то б пошли ко дну.
– А мы от вас серьезной поддержки ожидали. Что ж, придется вам старую задачу выполнять, боеприпасы через Дунай перетаскивать, а обратными рейсами раненых эвакуировать. Планируйте свою работу с полковником Сорокиным.
Недовольный и обстановкой и самим собой, моряк понуро вышел из кабинета генерала и озлобленно выругался.
– Не печалься, браток, боеприпасы тоже нужное дело, – успокаивал его полковник Сорокин, никогда не унывающий толстяк с добрым лицом и неторопливым, слегка окающим говорком. – Пойдем-ка лучше подрассчитаем все и закурсируем туда и обратно, обратно и туда.
– Не очень много накурсируем. Сплошная ледяная каша плывет. Вчера один катер так затерло, что еле выручили, на четыре километра вниз утащило, как щепку, от берега к берегу швыряло.
– Надо, милок, надо, – зашептал ему на ухо Сорокин. – Ты знаешь, сколько в дивизиях снарядиков-то осталось? На два часа хорошего боя. Пальнут – и пой Лазаря. Ну как, Аксеныч, живой? – увидев майора, радостно встретил его Сорокин.
– Живой, – улыбнулся Аксенов.
– От самого Сталинграда жду я твою свадьбу. Когда же надумаешь-то, а? Помнишь, в балке Солдатской обещал меня отцом посаженым взять!.. Знаешь, капитан, – обернулся он к моряку, – и досталось нам с ним под Сталинградом! Раз налетели пикировщики, кинулись мы в щель. Она узкая, а я толстый, застрял – ни туда, ни сюда, хоть плачь.
– Случается, – явно не расположенный к разговорам, угрюмо пробасил моряк.
– Ну, ладно, Аксеныч, бывай здоров. А про свадьбу не забывай. Я тебе от самого Сталинграда подарок берегу.
Аксенов пожал руку полковника и вошел в кабинет генерала.
Артиллерист и танкист яростно спорили, отвоевывая каждый для своего рода войск лучшие маршруты для перегруппировки.
– Ты учти, – наставительным тоном внушал полковник Гришин, «неисправимый академик», как прозвали его офицеры штаба, – твоим танкам любая дорога хороша, а колесная артиллерия не может без дорог передвигаться, понимаешь – не может.
– Колёсная артиллерия! – зло усмехнулся возбужденный сейчас до драчливости Ищенко. – А у нас, что, колесных машин нет? Тылы же у нас, тылы все на колесах…
– Ну, достаточно, – остановил их Воронков, – так вы до утра проспорите. Вызывайте по одному офицеру, и они вместе с майором Аксеновым выберут маршруты, подсчитают все, оформят материалы и доложат нам. Пишите, Аксенов, какие части наметил командующий для переброски на участки возможных ударов противника… Сейчас два тридцать, – взглянул на часы Воронков, – в шесть доложить расчеты вывода войск…
– Ну что, расчеты марша приказал разработать? – спросил вернувшегося Аксенова Можаев.
– Да, к шести часам.
– Ах, чорт возьми, куда этот Орлов делся? – ворчливо проговорил Можаев.
– Да здесь я, Володя, здесь, тридцать минут тебя жду. Давай уточним линию фронта.
– А что уточнять? Никаких изменений, все на прежнем месте.
– Нет, извини, пожалуйста. Давай по карте сверим. А то бомбанут по своим, и нам с тобой головы поснимают.
– Подожди. Я сейчас прикажу дежурному еще раз позвонить по корпусам и уточнить. А вообще, Пашка, формалист ты, просто беда. Целый месяц мучаюсь с тобой, и когда только избавлюсь.
Офицеры молча посмеивались, слушая беззлобную перебранку друзей. Начальник оперативной группы авиационного штаба и заместитель начальника оперативного отдела за месяц боевой жизни настолько тесно сработались, что даже спали в последнее время в одной комнате. Часто можно было видеть, как до изнеможения уставший Можаев, положив голову на стол, спит сидя, а Орлов вместо него принимает телефонные донесения.
Аксенов с офицерами штабов родов войск уединился в боковой комнатушке. Работа предстояла нелегкая. К переброске командующий назначил шестьдесят семь частей разных родов войск. Для каждой части нужно было выбрать маршрут, наметить исходные рубежи и районы сосредоточения, рассчитать время на движение и подготовить распоряжения.
– А где же все-таки они ударят? – спрашивал полковник Жилин. – Видно, в центре.
– Командующий считает, что всего вероятнее на правом фланге.
– Да, но там же мертвая тишина, а в центре и на левом фланге непрерывные атаки.
– Это, видимо, отвлекающие действия.
– Где бы ни ударил, а нам нужно быть готовыми. Начнем-ка лучше работать, – хмурился суровый и неразговорчивый инженер-майор Незнакомцев, – вот карта дорожной сети, давайте выбирать маршруты.
Работа шла дружно и спорно. Один за другим ложились на бумагу рейсы артиллерийских, танковых, инженерных частей. Красными линиями тянулись по карте будущие пути движения войск. Километры, часы и минуты определяли темпы маршей.
Пока машинистки перепечатывали графики марша и распоряжения частям, Аксенов пошел в свою комнату. Мягкий лунный полусвет озарял стены. Сонную тишину комнаты нарушало только едва слышное спокойное дыхание. Аксенов на носках подошел к постели. Настя лежала на боку, подложив ладонь под щеку. Он стал на колени и безмолвно смотрел на ее спокойное лицо с полуоткрытыми губами и едва заметной ямочкой на подбородке. Настя глубоко вздохнула и открыла глаза.
– Коля, – прошептала она, обвив его шею руками, – как я истосковалась по тебе…
V
Косенко последним вышел из землянки, где проходило заседание дивизионной партийной комиссии, увидев поджидавшего Василькова, схватил его за руку и горячо, волнуясь и путая слова, заговорил:
– Понимаешь, Саша, здорово… Никак не ожидал… Я думал… а тут все просто так…
– И я не ожидал, – ответил Васильков и, будто разгоняя сон, встряхнул головой. – А в общем замечательно!
