Текст книги "На берегах Дуная"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
Радисты и Буканов подхватили его на руки и оттащили в яму. Хватая воздух пересохшими губами, он покрасневшими глазами осматривался вокруг. Небо в его глазах тускнело мертвенной синевой.
– Глотните, – услышал он голос Буканова. Липкое вино, булькая, полилось в рот. Приятная теплота поползла по телу. Он отстранил флягу, передохнул и хрипло, чужим голосом спросил:
– Как второй?
– Полыхает, аж треск стоит! – бурно радуясь, выкрикнул Буканов.
– Ну, хлопцы, больше здесь нам делать нечего. Драться нечем. Будем пробираться к своим.
Аксенов, с трудом приподнявшись, оглянулся. По затопленной солнцем снежной равнине ползли танки. Позади них перебегали пехотинцы. Из-за леса, не умолкая, доносились орудийные залпы. Над ущельем поднимались два столба буро-сизого дыма и таяли в безоблачном небе.
По истерзанной земле, перепрыгивая из воронки в воронку, повел Аксенов свою группу по горной тропе. Ноги, срываясь, скользили по обледенелым камням. Впереди начинался густой лес, где было тихо и спокойно. Аксенов качал успокаиваться. Приободрились и солдаты.
– А вот, знаете, – заговорил Буканов, – солдат мне один порассказал. Придумал один мудрый мужичишка штуку такую. Ружье называется, для самозащиты. Приклад, как обычно, а ствол кривой. Зарядил патрончик, бах и пуля вокруг тебя пошла гулять. Метрах так в десяти кружит себе и кружит. Потом вторая пуля так же, третья, четвертая. Стоит человек, а вокруг него, как часовые, пули крутятся. Попробуй-ка, сунься к нему.
Аксенов взглянул на Буканова и не удержался от смеха. Шофер большими узловатыми руками размахивал вокруг себя, изображая невидимые пули. Он подмигивал, кривлялся, кивал головой, издеваясь над воображаемыми врагами.
Рассказ Буканова окончательно рассеял мрачное настроение. Радисты весело посматривали на шофера. Аксенов улыбался, чувствуя, как теплеет в груди и все проясняется в сознании.
– Хрустит что-то, – шепнул Божко, настороженно глядя в чащу.
Все остановились. Невдалеке явственно слышался негромкий хруст снега.
– Ложись! – скомандовал Аксенов.
Отскочив от дороги, затаились в кустах. Между деревьев, увязая по колено в снегу, пробралась невысокая, тоненькая девушка с подоткнутыми под ремень полами серой шинели. Светловатые волосы густыми прядями спадали на плечи.
– Настя! – вскрикнул Аксенов.
Девушка испуганно попятилась назад, сорвала с плеча карабин и тут же опустила его вниз.
Аксенов, вглядевшись в лицо девушки, невольно замедлил шаги. Это была не Настя.
Девушка недоверчиво смотрела на незнакомого майора. Широко раскрытые васильковые глаза ее горели испугом и радостью. Распаленное жаром лицо кривилось в горестной улыбке.
– Кто вы? – овладев собой, подбежал к ней Аксенов.
– Санитарка, товарищ майор, Иволгина Варя. Лейтенанта вытаскивала. Отбились от своих… Умер он… Кровью истек.
Крупные слезы навернулись на ее глаза. Она торопливо, скороговоркой рассказала о ночном бое, о лейтенанте, которого ранили в голову и в грудь, о фашистских танках, раздавивших пушку.
Подошли Буканов и радисты. Девушка заметно повеселела. Только большие васильковые глаза попрежнему смотрели печально.
– Ничего, теперь выберемся к своим, – успокаивал ее Аксенов.
– Если бы лейтенанту операцию сразу, он бы жил… Молодой совсем, с двадцать третьего года… Из Тамбова он… Письмо написать девушке хотел… Не успел…
Снова пошли по лесной дороге. Аксенов дозорным послал вперед Торбина. В любую минуту можно было столкнуться с немцами. Все шли молча, оглядываясь по сторонам.
Неожиданно Торбин выстрелил и метнулся за дерево. В ответ хлестнули автоматные очереди. Аксенов рывком подскочил к Торбину. Буканов устремился за ним. Торбин стал стрелять куда-то в чащу леса.
– Немцы, человек пять, – не оборачиваясь, прокричал он, – одного я подбил, остальные побежали.
Среди деревьев Аксенов увидел немца. Он, отчаянно работая руками и ногами, переползал от дерева к дереву.
– Ложись, – приказал Аксенов Буканову и Торбину. – Божко, вперед! Осмотреть кусты и деревья.
Грузный украинец, пригибаясь, побежал. Буканов, не ожидая команды, обогнал его и устремился в лесную чащу.
Аксенов и Варя подошли к немцу. Он ошалело таращил глаза, держа над головой дрожащие руки. На молодом худощавом лице его застыли мольба и отчаяние. Извилистая кровавая дорожка тянулась там, где он полз. Из снега торчало дуло автомата.
– Я перевяжу! – вскрикнула Варя.
– К черту! – озлобленно сверкая глазами, замахнулся прикладом Торбин.
– Не смейте, – пронзительно закричала Варя, – раненых не бьют!
Она опустилась на колени, раскрыла санитарную сумку и ловко распорола штанину на правой ноге немца. Пуля раздробила ему кость ниже колена. Сапог был полон крови.
Пока Варя накладывала жгут и повязку, Аксенов коротко допросил пленного. Он оказался солдатом из разведывательного отряда танковой дивизии «SS» «Викинг». Им, шестерым, приказали двигаться лесом, установить, где находятся русские, и вернуться назад. Он охотно рассказал все, о чем его спрашивал майор. Их дивизия поездом переброшена из Варшавы. 31 декабря выгружались в Комарно. Сколько всего танков – он не знает, но очень много. Прошлой ночью читали приказ фюрера. Умереть, но прорваться в Будапешт.
Вернулись Буканов и Божко.
– Ну и людишки! – укоризненно качая головой, говорил Буканов. – Пять человек одного бросили, а сами удрали. Видели мы их. Лес там кончается, а дальше поле.
На полкилометра отбежали.
Аксенов глядел на пленного и раздумывал, как же с ним быть. Новых данных о противнике от него не получить. Увести его также нельзя: с перебитой ногой он ходить не мог. И в лесу оставлять нельзя. Могли вернуться немцы, и он, рассказав о группе Аксенова, навел бы их на след. Остается одно…
– Ну что с пленным делать? – спросил он солдата.
– Известно что… – не задумываясь, начал Торбин.
Пленный доверчиво улыбался, продолжая словоохотливо рассказывать, что сам он из Мюнхена, всю жизнь работал, по специальности монтер, а вот пришлось воевать…
– Товарищ майор, – вскочила Варя, – неужели?.. Как же так? Неужели вы его расстреляете?
– А что с ним делать? – мрачно проговорил Божко.
– Раненый он, – дергала за рукав Аксенова девушка. – Он теперь уже не солдат, а больной.
Пленный замолчал, испуганно глядя на солдат. На его чисто выбритых щеках дрожали мускулы. Руки безвольно упали в снег.
– Нет, товарищ майор, нет… – дрожащим тоненьким голосом возбужденно говорила Варя. – Мы не фашисты. Донесем его. Я сама понесу. Человек же он, раненый, живой.
– Раненый… – не удержался Торбин, – они-то…
Он вскинул карабин и щелкнул затвором.
– Оставить! – крикнул Аксенов и резко рванул карабин Торбина. – Рубите деревья, готовьте носилки.
– Ну, черт рыжий, моли бога за эту вот сестричку и за гвардии майора, – тряс кулаком Торбин, – я б тебя угостил на веки вечные.
На носилках из двух жердин и плащ-палатки Буканов и Божко потащили пленного. Его автомат повесил себе на шею Торбин.
– Давай подменю, – пройдя шагов двести, предложил он Буканову.
Варя шагала рядом с носилками, по колено утопая в снегу, и добрыми глазами смотрела то на раненого, то на майора, то на гнущихся под тяжестью немца солдат. В ее взгляде было столько теплоты и нежности, что Аксенову невольно показалось, будто где-то ему уже пришлось видеть этот взгляд.
– Товарищ гвардии майор, вина бы ему немножко дать, – услышал он голос Вари. Да, и голос был давно знакомый, волнующий. Такой же голос и те же слова слышал он в медсанбате под Сталинградом, когда его, контуженного, вытащили с поля боя. Но тогда говорила высокая смуглая Маруся. А Варя совсем маленькая и белокурая. И он сразу вспомнил, что и такой взгляд, и голос, и движения видел и слышал он не однажды. Так смотрела и говорила Настя, когда выхаживала его, обескровленного, в лесах Белоруссии, так говорила медицинская сестра Маруся под Сталинградом, такими же взглядами смотрели на раненых врачи и сестры в тыловом госпитале под Воронежем. В нем было человеческое отношение к несчастью другого и желание хоть чем-то облегчить страдания.
Великая сила человечности неистребима даже в условиях войны. Для советского человека враг только тот, кто мешает ему жить, кто покушается на его свободу и независимость.
Раздумье Аксенова прервал гул моторов. Из-за гор на бреющем полете вырвались штук тридцать «Илов». Они дружно, будто привязанные друг к другу, нырнули вниз и скрылись. Над горами эхом прокатились гулкие взрывы. В ущелье из-за горы мгновенно встали высокие столбы дыма и пыли. Через несколько секунд черными тенями один за другим снова вынырнули «Илы». Ревя моторами, они развернулись и вновь устремились туда, где взметнулись фонтаны дыма и пыли. Аксенов следил за работой штурмовиков и шагал все быстрее и быстрее. Появление своих самолетов было сейчас важным событием. Оно говорило, что враг не победил, что идет ожесточенная борьба и в этой борьбе решается судьба не только тех, кто был на фронте под Будапештом, но и самого Аксенова и его маленькой группы…
Громкий окрик: «Стой! Руки вверх!» – невольно оттолкнул Аксенова назад. Он попятился, хотел было подхватить автомат, но тут же понял безрассудность этого и с трудом поднял руки.
– Майор, ко мне, остальным стоять, – властно командовал кто-то невидимый.
Аксенов огляделся по сторонам. Везде были острые, большие камни.
– Десять шагов левее вас тропа, подымайтесь по ней, – разъяснили сверху.
Аксенов с поднятыми руками шагнул на первый приступок скалы. Навстречу ему вышел с автоматом наготове молодой темнолицый сержант. Он проверил документы Аксенова и виновато заговорил:
– Простите, товарищ гвардии майор, немцы переодетых диверсантов пускают. Троих мы изловили. В дозоре сидим, людей-то маловато, все на перевале.
– Как дела на перевале?
– Прут, как ошалелые. Штук сорок танков сгорело, а они все лезут. Комбата убили нашего, теперь всеми майор-артиллерист командует.
Сержант провел Аксенова на командный пункт майора Чевилкина. Щеголеватый артиллерист смотрел в стереотрубу. Барашковая кубанка лежала рядом, на бруствере. Черные волосы майора слиплись, темными пятнами пропотела и гимнастерка.
– С того света, – увидев Аксенова, обрадовался Чевилкин, – мне о вас раз десять из штаба армии звонили. Рад вас видеть…
Он стиснул и долго тряс руку Аксенова.
– Ну, как вы тут? – охваченный волнением и радостью встречи, расспрашивал Аксенов.
– Бьемся. Сорок четыре танка спалили. Пехотинцев – не меньше трехсот… Туговато. Шесть пушек разбито. И в стрелковом батальоне потери большие. На весь батальон остался один офицер, – Чевилкин задорно сверкнул черными глазами. – Мы у них как заноза в пятке. Все закупорили. Я и с шестью пушками не отдам перевала.
– Фланги у вас открытые. Пехота может по горам обойти и в тыл забраться.
– Да, с флангами беда. Я кругом дозоры расставил. Командир корпуса обещал иптаповский полк[4]4
ИПТАП – истребительный противотанковый артиллерийский полк, отсюда – иптаповский.
[Закрыть] перебросить сюда и два стрелковых батальона. Да вот что-то всё не подходят.
– От вас можно поговорить со штабом армии?
– Да. У меня прямая связь с корпусом, а с ним рядом и штаб армии.
– Боеприпасы есть?
– Хватит. Сейчас только две машины подвезли.
До штаба армии Аксенов дозвонился неожиданно быстро.
– Слушаю, – раздался знакомый голос генерала Воронкова.
– Кто, кто? – переспросил он. – Аксенов? Жив! Вот это здорово! Командующий про тебя все время спрашивает.
Аксенов коротко рассказал все, что видел, и генерал Воронков приказал ему выезжать в штаб армии.
– Езжайте на моей машине, – предложил Чевилкин. – Мне раскатывать некогда…
С запада над равниной едва видимыми точками показались самолеты противника.
– Снова идут, – хмуро проговорил Чевилкин, – уезжайте скорее, сейчас ад начнется. – Он торопливо пожал руку Аксенова и, как старший на младшего, прикрикнул: – Что вы стоите? Уезжайте немедленно! Вы свою задачу выполнили и мне не мешайте выполнять. Никитин, заводи! – крикнул он шоферу и, считая разговор оконченным, приник к стереотрубе.
– Товарищ гвардии майор, раненых много, разрешите мне остаться здесь, – подбежав к Аксенову, попросила Варя.
– Хорошо, оставайтесь, – подумав, ответил он и хотел было итти, но вернулся, обнял девушку и поцеловал ее в горящие щеки. – В машину! – крикнул своим солдатам Аксенов.
– А немца куда же? – спросил Буканов.
– На носилках кладите поперек машины. Довезем.
Машина рванулась. Позади нарастал гул. В синеве неба над горой показалось несколько эскадрилий «Лагов»[5]5
«Лаг»(так в оригинале, правильно – «ЛаГГ» (прим. верстальщика))– марка советского самолёта-истребителя.
[Закрыть] и, свистя в воздухе, промелькнули на запад. Проводив истребителей взглядом, Аксенов облегченно вздохнул. Теперь вражеская авиация для защитников перевала не страшна.
Машина, скрипя тормозами, спустилась в долину. У шоссе в зарослях кустарника развертывался какой-то артиллерийский полк. По обочинам дороги и в кустарнике саперы поспешно устанавливали противотанковые мины. Аксенов остановил машину и побежал к группе офицеров.
– Вы из штаба армии? – видимо узнав Аксенова, спросил плечистый полковник.
– Так точно! Майор Аксенов.
– Видел как-то вас. Здравствуйте. Доложите командующему: до перевала дойти не мог, вынужден развернуться здесь. Противник прорвался севернее перевала. Вон его танки уже в Тордаш вошли, – показал полковник в сторону видневшейся вдали деревни. – Перекрою дорогу и дальше не пущу. Со мной армейский саперный батальон. Установлено три тысячи мин. Сейчас еще семь тысяч подвезут.
«Обошли все-таки, – вглядываясь в селение, думал Аксенов. – Эх, пехота опоздала! Туго теперь придется на перевале, очень туго».
XII
Полковник Чижов присел на чей-то вещевой мешок и опустил голову. Все тело горело, как в тифозном приступе. Рядом кто-то ходил, перешептывался, но полковник ничего не видел и не слышал. Случилось то, от чего самые мужественные командиры седеют за один час. Дивизия раздроблена на куски, противник прорвался через ее оборону, он, командир дивизии, не знает, где его полки и батальоны.
За двадцать пять лет службы в Красной Армии Василий Иванович Чижов не раз бывал в тяжелых переделках. И на финской и особенно в первый год Великой Отечественной войны приходилось ему с глазу на глаз встречаться со смертью, с закаменелым сердцем переносить гибель друзей и товарищей.
Но не позор и не опасность гибели раздавили полковника. В дрожь приводила мысль, что его дивизия не сумела остановить врага. Враг поставил под угрозу всю гвардейскую армию, а быть может, и весь южный фланг советско-германского фронта. И это случилось в самом конце войны, когда и у него, полковника Чижова, и у каждого воина его дивизии, и у всей Советской Армии позади остались десятки и сотни блестящих по умению и мастерству боев и операций.
Все ждут конца войны, все надеются, что вот еще один или несколько ударов – и враг будет окончательно разгромлен. Все ждут и надеются, а он… Он не оправдал надежд, и, может, по его вине война затянется еще на несколько месяцев, может, по его вине погибнут сотни и тысячи советских людей.
«Как это могло случиться? В чем же ошибка? Почему дивизия не выполнила задачу?» – десятки раз спрашивал он самого себя.
Память услужливо подсовывала ответы: широкий фронт, недостаточно сил, зима и каменистый грунт, мало времени на подготовку обороны, нападение в ночной темноте.
Все это было верно, все это было так, но не это главным считал полковник, главное было в чем-то другом. Да, да! В чем-то другом. Но в чем?
Долго сидел он неподвижно, старчески сгорбив спину и ничего не видя вокруг. Кто-то несколько раз подходил к нему, пытался, видимо, заговорить, но не решался и отходил. Хлопья снега падали на голову, таяли на лице, ежистым холодком скатывались за шею.
Вспомнились бои под Сталинградом, балка Солдатская, прозванная Балкой смерти… Четыре месяца тяжелых, изнурительных боев…
Василий Иванович поднялся, застегнул шинель, надел папаху и нащупал пистолет в кармане. Рядом сидели и стояли люди.
– Полковника Камышина ко мне! – крикнул Чижов.
– Слушаю вас, – вырос из темноты высокий начальник штаба.
– Сколько с нами людей?
– Восемь офицеров штаба, одиннадцать сержантов и сорок семь солдат.
– Соберите офицеров.
Через полминуты перед командиром дивизии встали восемь молчаливых фигур.
– Задачу свою мы не выполнили, – глухо заговорил Чижов, – фашисты прорвались к горам. Оборона дивизии расколота на куски. Но это еще не значит, что дивизия разбита. Слушай! – показал он рукой в сторону запада.
Перекатами, ни на секунду не умолкая, гремел бой.
– Наши люди, дивизия наша бьется, полки и батальоны, – отрывисто говорил Чижов окрепшим голосом, – жива дивизия, жива и не уничтожена. Мы будем бить фашистов по тылам. Скуем их на дорогах и перевалах. Соберем в кулак всю дивизию и вражьей кровью искупим свою вину перед Родиной, перед партией. Сейчас наша задача – восстановить управление войсками, собрать разрозненные группы, объединить их и продолжать бить врага. Всех одиночек и мелкие группы собирать здесь, на этих сопках. С равнины полки и батальоны вывести в горы. Вы, Камышин, останьтесь здесь, организуйте круговую оборону и держитесь. Вы, Александров, пробирайтесь к Маркелову. Слышите, на левом фланге – это его батальоны ведут бой. Михальчук и Петросян, идите на правый фланг. Там стояли танковая бригада и один наш полк. Связаться с ними и выводить сюда, в район этой сопки. Я иду в центр. Начальнику связи любыми путями достать рацию, установить связь с корпусом или армией. Остальных офицеров, Камышин, используйте здесь для организации командного пункта и управления войсками. Просмотрите ближайшие леса. Там должны быть отдельные группы наших. Всех собирайте здесь. Мне, Александрову, Михальчуку и Петросяну – по три автоматчика.
Василий Иванович Чижов попрощался с офицерами.
– Не стоило б ходить вам самому, – настойчиво проговорил Камышин, наклоняясь к полковнику.
На худом, с острыми скулами лице Чижова чуть дрогнули запекшиеся губы, ноздри прямого широкого носа яростно вздулись, темные глаза укоризненно жгли начальника штаба.
– Место командира с войсками! Растерял войска – собирай!
Он круто повернулся, махнул рукой ординарцу и двум солдатам, подхватил автомат и зашагал в белесую неизвестность. Ординарец и автоматчики, не сговариваясь, полукругом окаймили полковника.
Чижов изредка останавливался, оглядывался по сторонам, вслушиваясь в звуки неутихавшего боя, и снова шел. На пригорке он поскользнулся, тихонько охнул. Живот резануло острой болью. Опять разыгрался приступ застарелой язвы желудка. Стиснув зубы, он усилием воли пытался подавить боль.
Впереди какое-то подразделение вело бой, видимо находясь в полном окружении.
– Ложись, – скомандовал автоматчикам полковник и смаху рухнул в снег.
Метрах в тридцати смутно чернели фигуры людей, озаряемые вспышками выстрелов. За ними, совсем недалеко, рвали темноту ответные выстрелы. По количеству отблесков Чижов определил, что против немцев дерется не меньше стрелковой роты. Он знал, что в этом самом месте проходили первая и вторая траншеи обороны. Видимо, какой-то смелый командир стойко удерживал траншеи и не покинул своих позиций. Василий Иванович пытался припомнить, какая рота оборонялась в этом районе, но не мог, и решил пробиться к этой роте.
– Огонь! Только ниже, бить прямо по черным фигурам, – вполголоса приказал он автоматчикам.
Под перекрестным огнем темные фигуры вскакивали и тут же валились в снег. С противоположной стороны стрельба прекратилась.
– Наши! Товарищ гвардии капитан, наши! – взахлеб кричал кто-то звонко и оглушительно.
– За мной! – вскочив, рванулся Чижов и, не чувствуя ни боли в животе, ни тяжести собственного тела, стремительно побежал по зыбкому снегу.
– Ура! Наши! Соединились! – ураганом неслось навстречу, и неудержимая радость охватила полковника.
Он наскочил на какого-то низкорослого солдата, обхватил его плечи и, целуя, прижался к мокрой колючей щеке.
– Голубчики! Удержались! Молодцы! – задыхаясь, говорил он, не отпуская солдата.
– Товарищ гвардии полковник, вы, – подбежал к нему кто-то высокий, расставил руки, хотел было обнять комдива, но тут же опустил руки и четким, негромким голосом доложил: – Товарищ гвардии полковник, вторая стрелковая рота удерживает свою позицию. Командир роты гвардии капитан Бахарев.
– Здравствуйте, Бахарев, – сжал полковник руку капитана, – сколько противника?
– Мимо роты и через роту в тыл прошло семьдесят девять танков и тридцать восемь бронетранспортеров. Роту окружили до двух батальонов пехоты. У меня осталось два офицера, пять сержантов и шестьдесят девять солдат. Два сержанта и семнадцать солдат присоединились из третьего батальона.
– Что вы решили делать?
– Пробиваться в горы к своим.
– Хорошо. Командуйте.
Капитан отдавал короткие распоряжения. Для прикрытия отхода он оставил всего-навсего одного сержанта и трех автоматчиков, приказав им, как только рота бросится в атаку, немедленно присоединиться к ней.
– Почему вы решили прорвать окружение именно в этом месте и кричать «ура»? – спросил полковник.
Бахарев обернулся и почти на ухо прошептал:
– Тут главные силы противника. Я подавлю их огнем, рванусь, и фланги мне не страшны. Там у них жидковато. А на «ура» наши со всех сторон потянутся. Тут немало по окопам отбившихся групп и одиночек. Да и немцу страшнее. Главное – напугать!
Бахарев щелкнул ракетницей, и через мгновение ослепляющий свет залил взгорок. Взметнулась вторая ракета, и рота, как один человек, в едином порыве рванулась, заглушая шум стрельбы неудержимым «ура».
Полковник бежал рядом с Бахаревым, стреляя на ходу из автомата. Он перескакивал через воронки, заменил опустошенный диск и что есть силы кричал «ура». Сгустившийся мрак со всех сторон рассекали трассирующие пули. Топот десятков ног, автоматные очереди, крики – все слилось в гул торжествующей силы и отваги.
– Ложись, – передал по цепи Бахарев.
– Спасибо! Не думала в живых остаться, – услышал Чижов тоненький голосок. – В развалинах лежала. Немцы кругом, танки чуть не раздавили, и никого наших.
– Я боялся за вас. И не думал увидеть, – отвечал Бахарев.
– Связные, передать командирам: доложить о наличии людей, – властно приказал Бахарев и вновь заговорил тихим голосом: – Вы, Настя, есть хотите? Вот хлеб и мясо.
«Снайпер Настя Прохорова», – догадался полковник и подумал: «Стоит ей говорить об Аксенове или не стоит? Пожалуй, не стоит».
За время атаки рота не потеряла ни одного человека. С разных сторон, как бабочки на огонь, к ней тянулись группы и одиночки, отбившиеся от своих подразделений. Через час, пробираясь в горы, рота уже насчитывала более трехсот человек.
«Собрать, во что бы то ни стало к утру собрать всех, – думал Чижов, – собрать и ударить по немецким тылам».
Бахарев держался в отдалении от Чижова. Он часто останавливался, настороженно осматривался по сторонам и о чем-то напряженно думал. Несколько раз пытался заговорить с Чижовым, но какая-то тревожная мысль останавливала его.
– Вы что, волнуетесь, товарищ капитан? – подозвал его Чижов.
– Люди, товарищ гвардии полковник, – с трудом проговорил Бахарев, – люди у меня не все. Больше тридцати человек не хватает.
Он опустил голову, боясь встретиться с глазами полковника, постоял немного молча, подумал и робко попросил:
– Разрешите, я туда, где мой левый фланг был, проберусь. Слышите, какая стрельба там? Это мои, из третьего взвода.
Чижов задумался. Подступал рассвет. Скоро будет совсем светло, а тогда не успевшие скрыться в горах люди будут уничтожены.
Полковнику не хотелось отпускать Бахарева, но он понимал состояние капитана. Такие люди, как Бахарев, никогда не забывают, что по их вине погиб кто-то из их подчиненных. Он будет переживать и всегда чувствовать себя неполноценным командиром.
– Хорошо. Идите, – стараясь говорить твердо, разрешил Чижов, – собирайте всех – и немедленно в горы. Пробивайтесь к горе Агостиан. Там собирается вся дивизия.
– Слушаюсь, – вытянулся Бахарев, преданно глядя на Чижова.
Полковник крепко, по-дружески, стиснул его руку и тихо проговорил:
– Только осторожнее. Не рискуйте понапрасну. Главное – спасти людей.
– Слушаюсь, – ответил Бахарев, подозвал сержанта Косенко, и они вдвоем скрылись в зыбком тумане.
Там, куда ушел Бахарев, все сильнее и ожесточеннее вскипал бой.
XIII
Машина, вихляя из стороны в сторону, с трудом пробиралась через сугробы. Легкий морозец пощипывал лицо. Придорожные деревья замерли в искристом снеговом уборе.
Генерал Шелестов изредка посматривал на карту. Дороги, фронтовые дороги беспокоили сейчас члена Военного совета. Лучшую шоссейную магистраль от района главного удара противника к Дунаю использовать было нельзя. Она упиралась в окруженную в Будапеште группировку противника, и приходилось ездить в объезд по плохим, заснеженным дорогам. Дорожных частей в армии слишком мало, а каждый сапер был дорог для фронта. Поднасыплет еще снегу, и дороги будут закупорены, расчищать некому.
Юркая машина въехала в большое венгерское село. На улице было многолюдно. Женщины, старики, подростки расчищали дорогу. Они почтительно расступались, пропуская машину.
«Кто же это организовал?» – подумал генерал, вглядываясь в раскрасневшиеся лица людей. Он знал, что в этом селе никаких воинских частей не стояло и не было даже советской комендатуры.
На площади грудилась пестрая толпа. Заслышав сигналы автомобиля, толпа раздвинулась, и в коридоре, припадая на правую ногу, показался высокий мужчина в коротеньком пиджаке и сбитой на затылок потрепанной шляпе.
Шелестов вышел из машины. Автоматчики выпрыгнули за ним, настороженно посматривая на толпу.
При виде советского генерала мужчина заторопился, поскользнулся, чуть не упал, но чьи-то заботливые руки из толпы поддержали его.
– Здравствовать желаем, – с трудом проговорил он и смущенно покосился на свою ногу.
– Здравствуйте, – ответил Шелестов и протянул мадьяру руку.
Мадьяр едва заметно отшатнулся, багрово покраснел и несмело подал руку. Шелестов почувствовал дрожь его пальцев и жаркую испарину ладони.
– По-русски понимаете? – спросил член Военного совета, вглядываясь в болезненно-желтое лицо мадьяра.
– Мало, мало, совсем мало. Трохи, – молодо сверкнул он темножелтыми глазами с большими зрачками, с особым удовольствием произнося последнее слово.
– Воронеж, – неожиданно громко сказал он, показывая на свою ногу, – протез… трах, бах, капут. – Он было засмеялся дробным, наигранным смехом, но тут же смолк, досадливо кусая посиневшие губы. – Мы решиль дорога освобождайт. Красная Армия трудно ехать, – подбирая слова, старался объяснить он.
– Хорошо, – с удовольствием сказал Шелестов.
– Карашо? – вновь вспыхивая, переспросил мадьяр.
– Да. Советская Армия благодарна вам.
– Ой, – замахал руками мадьяр, – какой благодари. Мы сам… Мадьяр тоже воеваль… Против вас воеваль… Воронеж, Воронеж. Один кирпич, камни. Мадьяр стрелял, немец стрелял, румын стрелял…
Толпа настороженно молчала. Мужчины незаметно пробирались назад. Впереди остались только женщины и подростки.
– Советская Армия с мирными жителями не воюет, – по этим движениям поняв настроение толпы, спокойно сказал Шелестов. – Наоборот, мы всемерно помогаем мирным жителям.
Мадьяр понимающе кивнул головой и не сводил глаз с лица генерала. Он, видимо, о чем-то хотел спросить его, но не решался. Наконец он осмелился и, когда смолк Шелестов, заикаясь, спросил:
– А ваш будет… Красная Армия будет взрослый мадьяр в Сибирь отправляйт? Зольдат, воеваль который, расстреливайт?
– Нет, – не изменяя тона, ответил Шелестов. – Советская Армия не мстит. Военных преступников мы судить будем. А простые солдаты домой пойдут. А наша Сибирь очень хорошая страна. Напрасно вас пугают ею.
– Так, так, – поддакивал мадьяр, ловя каждое слово генерала.
– А кто у вас возглавляет работы по очистке дорог? – спросил Шелестов.
– Возглавляет? – переспросил мадьяр, и перед ним сразу всплыли последние дни, когда родное село заняли советские войска. Он видел испуганные лица односельчан и слышал назойливый шопот о зверствах русских. И сам он боялся встречи с теми, с кем воевал и чьи города и села превратили в развалины такие же мадьяры и немцы, как и он сам.
Как крот, сидел он, мадьяр Ференц, в подвале, когда пронеслись по селу советские танки и пехота. Фронт переместился к Дунаю. Ференц вылез наружу и увидел, что как стояло село раньше, так и продолжало стоять. Кое-кто говорил, что скоро нагрянут русские чекисты и начнется расправа. Но проходил день за днем, а никакие чекисты не появлялись. Через село проезжали машины. Иногда русские заходили в дома погреться, но никого не трогали, пытались объясняться на ломаном немецком языке. И тогда Ференцу стало стыдно. Стыдно и за самого себя и за все, что делали мадьяры в России. Надо было хоть чем-то отблагодарить русских, и он решил начать расчистку дороги от снега. Он ходил из дома в дом, упрашивал, доказывал, но большинство жителей еще считало русских врагами и не хотело ничем помогать им. Тогда он начал угрожать. Это и решило все дело. Один за другим к нему присоединялись старики и женщины, а затем потянулись и мужчины.
Он хотел обо всем этом рассказать русскому генералу, но, заметив умоляющие взгляды женщин и услышав настороженное покашливание мужчин, не решился предавать своих односельчан.
– Никто не возглавляйт. Я ходиль по дома, по хата и просиль. Они все пошель, – обвел он руками отдыхавшую толпу, – говорят, согласен, Ференц, согласен. Лопата рука и давай, давай.
– Так вот что, товарищ Ференц, – положил ему руку на плечо Шелестов.
Ференц дернулся, густо покраснел и зашептал:
– Товарищ Ференц, товарищ Ференц…
Мужчины, осторожно расталкивая женщин, незаметно пробирались вперед. Слово «товарищ» шелестом прошлось над толпой. Многие улыбались, кто-то откашливался.
– Так вот, товарищ Ференц, – продолжал генерал, – не сможете ли вы контролировать дорогу от своего села до Мартон-Вашар?
– Мартон-Вашар? Пожалуйста, мы можем, все можем. Дежурить будем. Часовой, как это… Вахта, вахта, – радуясь, что нашел подходящее слово, улыбался Ференц.
– Вот, вот. Постоянная вахта. Как только снегу насыплет, немедленно расчищать. Выбоины засыпать щебнем, подровнять кое-где.
– Так, так, – старательно вслушивался Ференц в слова генерала.
– Если вам что-нибудь нужно будет, обращайтесь к любому советскому офицеру. Скажите, генерал Шелестов приказал. Моя фамилия Шелестов.
– Так, так. Шелестоф, генераль Шелестоф. Будет, все будет, господин генераль Шелестоф. Будьте… как это… спокойненьки.
Член Военного совета попрощался с мадьяром, приложил руку к папахе и сел в машину.
– Быстро на переправу.
Вслед отъехавшей машине замахали десятки рук. Генерал обернулся. Впереди всех высоко взмахивал старенькой шляпчонкой Ференц.
Машина вырвалась на асфальт. Широкая – для проезда по четыре машины в ряд – магистраль стрелой уходила к Будапешту. И эту основную линию армейской коммуникации с трудом могли обслуживать дорожные части. На перекрестках лихо взмахивали флажками щеголеватые регулировщицы. Кое-где у комендантских шлагбаумов нетерпеливо поглядывали на дорогу солдаты и сержанты. Глядя на регулировщиц и редких путников, генерал вспомнил фронтовые дороги осени сорок первого года. Профессор-экономист в должности инструктора политотдела дивизии, шагал он тогда с батальоном московского ополчения. Так же вот отблескивал накатанный асфальт подмосковных магистралей. Но безлюдны были фронтовые дороги. Над ними свирепствовали чернокрестные фашистские бомбардировщики. Войска жались к лесам и кустарникам. Навстречу тянулись вереницы беженцев. Генерал невольно вздохнул, подумав, что было бы с ним, если бы он где-нибудь под Смоленском или Вязьмой в яркий солнечный день рискнул тогда вот так же открыто мчаться в машине. Да, изменилось, все изменилось за эти три с половиной года. И как ни странно, Шелестову сейчас почему-то не верилось, что армия ведет тяжелые оборонительные бои. От самого Сталинграда и до Будапешта, почти не останавливаясь, шли все время вперед и вперед. И вдруг невдалеке от границ Австрии снова оборона.
