Текст книги "На берегах Дуная"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)
– Да я тебе такого коня подберу! Твоему Головорезу не уступит.
– Подожди, подожди, – остановил его Крылов, – куда мой Головорез попал?
– Новый комиссар на нем ездил, а потом устарел, в подсобное хозяйство передали.
– В подсобное хозяйство, – вздохнул Крылов, – воду возить. А какой был конь, какой конь!
– Все стареют, и мы не молодеем, – потупил взгляд Ворончук.
– Так что же ты думаешь: и нас в подсобное хозяйство?
Ворончук пожал плечами, тихо проговорил:
– Что ж, всему свое время.
– Ну, нет уж, браток, – резко встал Крылов, – на подсобное хозяйство я не пойду. Воевать, пока жив: на войне – с противником, в мирное время – на работе.
– Конечно, – согласился Ворончук, – умереть в строю почетно. Да подожди, – вдруг спохватился он, – ты же голодный, наверно. Давай-ка перекусим маленько, по чарочке пропустим.
– Нет, нет, – остановил его Крылов, – не время. Я к тебе не в гости приехал, а по делу. Вот отстоим Будапешт, тогда.
– А ты, собственно, с какой задачей ко мне?
– Я инструктор политотдела армии и приехал помогать тебе в организации партийно-политической работы.
– Ну, у меня все в порядке. В каждом эскадроне партийная и комсомольская организации. Народ у меня опытный. Будь спокоен, гитлеровцы в Будапешт не пройдут.
– Слушай, Алеша, – остановил Ворончука Крылов, – все это замечательно: и организации и люди, все правильно. Только ты не забудь одной особенности момента. Бои-то идут на завершающем этапе войны. Зверь ранен, но еще не добит. Отсюда и ожесточенность боев. Ты знаешь, что Гитлер перед этим вот самым наступлением приказал русских в плен не брать. И это не просто слова. Они уже растерзали не один десяток наших воинов. И еще: опыт последних боев показал, что гитлеровцы многому у нас научились. Они в основном перешли к ночным действиям. А это лишает нас главной ударной силы – артиллерии. В темноте артиллерия бьет вслепую, только в упор. А немцы наступают крупными массами танков, мнут нашу оборону и с рассветом развивают успех.
– Да, – растягивая слова, проговорил Ворончук, – это, конечно, меняет положение.
– А поэтому, – продолжал Крылов, – самоуспокоенность сейчас равноценна трусости. Всех людей поднять нужно, всех организовать и быть готовым к самому тяжелому бою. И в окружении драться придется, и под танками посидеть, и в рукопашной схватиться.
Наступила звездная зимняя ночь. Аксенов снова пошел в эскадроны, а Крылов – к заместителю Ворончука по политической части. Казаки молча рыли землю. Запах конского пота разносился в воздухе. Позади окопов переднего края вставали на огневые позиции пушки, танки, самоходные орудия. С берега Дуная доносились звуки боя. Видимо, там противник уже подошел к казачьей обороне. Не успел Аксенов обойти два эскадрона, как его догнал высокий казак.
– Товарищ гвардии майор, вас просит командир полка.
Ворончук сидел в наспех оборудованной землянке. Это был простой окоп, сверху прикрытый накатом бревен и слоем земли. Вход в землянку закрывала плащ-палатка. На столике в углу желтел кожаный чехол полевого телефона. Полковник разговаривал по телефону.
– Нет, товарищ семнадцатый, выстоим, обязательно выстоим, – басил он, кивая майору на опрокинутый ящик. – Да, Нитченко уж стукнулся… Ничего… Потерь нет… Подбили один… Сейчас спокойно… Да… Все бросил на окопные работы. Часа через три первая траншея будет готова… Да… Да… Будьте здоровы, товарищ семнадцатый…
Полковник положил трубку.
– Командир корпуса тревожится… Ну, майор, давай поговорим кое о чем.
Он развернул только что вычерченную схему обороны полка. Рассказывая о своем замысле в отражении атак противника, полковник все время вглядывался в лицо Аксенова, словно пытаясь по его выражению уловить подтверждение правильности своих мыслей. Аксенов видел, что полковник уже все продумал и решил, но зачем он так подробно рассказывает и пристально смотрит на него, понять не мог.
– Как твое мнение, майор, а? – спросил он, придвигая схему Аксенову.
– Кажется, товарищ гвардии полковник, все в порядке, – подумав, ответил Аксенов, – только вот в глубине-то у вас жидковато.
– Жидковато, говоришь, а?
– Да. Если б там еще три-четыре пушки поставить и пару танков.
– Да. Это верно, верно. Но где же взять пушки и танки? Все, что есть, поставлено… Больше нет…
– С переднего края что-нибудь снять, – предложил Аксенов. – Обрушится противник на передний край и сразу все уничтожит. А в глубине пусто.
– С переднего края, говоришь, – задумчиво говорил Ворончук, – с переднего края…
Он водил карандашом по схеме, рассматривая условные знаки танков, пушек, минометов, самоходных орудий. Четырежды он медленно прошелся по условным знакам, потом резко перечеркнул три пушки, два танка, одно самоходное орудие и поднялся с места.
– Пойдем выбирать новые огневые позиции.
Они долго лазали по серебристому в лунном свете снегу. На фронте кавалерийского корпуса клокотала напряженная жизнь. Казаки торопились. Танкисты и артиллеристы, узнав о приказе полковника отодвинуться в тыл и оборудовать новые огневые позиции, недовольно ворчали. Несколько часов труда пропали даром. Теперь придется снова долбить проклятую неуступчивую землю.
– Ничего, ничего, – успокаивал их Ворончук, – это у вас будут запасные позиции, все равно пришлось бы строить. Уж лучше сразу, а потом отдыхай вволю.
Первая половина ночи прошла спокойно. Во втором часу, когда усталые казаки получили разрешение отдохнуть, а Ворончук и Аксенов вернулись на командный пункт, на равнине перед казачьими позициями приглушенно зашумели людские голоса, в разных местах послышался скрип снега, стук и затем вдруг разом и на левом фланге у Дуная, и в центре на равнине, и у берегов озера Веленце вспыхнула частая, беспорядочная стрельба из винтовок, автоматов, карабинов.
– Хитрят, гады, – поговорив по телефону с командирами эскадронов и с командиром дивизии, озлобленно сказал Ворончук, – на пушку берут, хотят создать видимость наступления, а сами разведку мелкими группами ведут, оборону прощупывают. Но не выйдет, ничего не выйдет. Я приказал огонь вести только дежурным пулеметчикам, а всем остальным людям – спать!
И в самом деле через полчаса огонь и с той и с другой стороны стих и на всем фронте установилась тишина.
Аксенов доложил в штаб армии все, что видел, и по совету Ворончука прилег отдохнуть. Усталое тело ныло. Распухшие веки слипались. Аксенов положил руки под голову и сразу же заснул.
Проснулся он от грохота. В землянке никого не было. Аксенов выскочил наружу и по ходу сообщения пробежал на НП командира полка. Кругом полыхали взрывы снарядов. Видимо, шла артиллерийская подготовка противника.
Ворончук в бинокль, всматривался вдаль. Рядом с ним на корточках сидел начальник штаба и что-то писал. К стереотрубе склонился незнакомый полковник-артиллерист.
– Левее ноль двадцать три снаряда, огонь! – не отрываясь от окуляров, командовал артиллерист. Его команду повторял в трубку чумазый телефонист в ходе сообщения.
Над траншеей расплывались облака дыма. Сквозь просветы по всему полю виднелись черные танки. Они были так близко, что Аксенов видел жерла их пушек.
– Хорошо, – кричал артиллерист, – десять снарядов, залпом, огонь!
Через пол минуты один за другим проскрежетали снаряды. Танки окутались дымом.
– Еще восемь снарядов, огонь! – кричал артиллерист.
Дым над нашей траншеей рассеялся, и открылось все просторное поле боя, сплошь усыпанное беспорядочно отходившими пехотинцами противника. Обгоняя их, поспешно уходили танки и бронетранспортеры. Почти у самой нашей траншеи горело девять немецких танков.
– Спасибо, полковник, – обернулся к артиллеристу Ворончук, – пушки твои здорово работают.
Артиллерист улыбнулся распаленным лицом и подмигнул Ворончуку:
– Свои люди – сочтемся. Я ведь тоже когда-то в коннице служил, с басмачами в Средней Азии рубился.
– Ну, тогда хлебни-ка за добрую работу, – протянул Ворончук флягу.
Тот неторопливо отвернул пробку, ладонью вытер губы и, запрокинув голову, начал пить. Лицо его стало красным.
Аксенова вызвал по телефону генерал Воронков и приказал пройти по всей обороне кавалерийского корпуса, уточнить обстановку и доложить в штаб армии.
Весь день ходил Аксенов из полка в полк. Бой то утихал на несколько минут, то разгорался с новой силой. По всем признакам гитлеровское командование ввело в бой новые части. Всего в наступлении участвовало более четырехсот танков и не меньше двадцати батальонов пехоты. Особенно сильно нажимал противник на полк Ворончука, стремясь прорваться по центральной магистрали на Будапешт, и в центре обороны корпуса, явно намереваясь расколоть боевые порядки кубанцев, разъединить их на части и уничтожить поодиночке. Командующий армией и командир корпуса разгадали замысел противника, и к этим участкам была стянута большая часть армейской и корпусной артиллерии. Это в основном и решило исход боя. До вечера противник нигде не смог вклиниться в нашу оборону.
В воздухе весь день кипели воздушные бои. Явно господствовала наша авиация. Как узнал Аксенов позднее, в этот день бои кубанцев обеспечивали две воздушные армии: одна Третьего Украинского фронта и вторая – по приказу Верховного Главнокомандования – соседнего, Второго Украинского фронта. Не успели самолеты противника появиться над нашими позициями, как на них обрушивались советские истребители. Врассыпную, бросая бомбы куда попало, удирали фашистские летчики. Большая часть немецких бомб валилась на их же войска. Тридцать шесть сбитых немецких самолетов насчитал в этот день Аксенов. Казалось, летчики мстили за то, что плохая погода все время держала их на аэродромах и наземные войска были вынуждены вести бой без авиационной поддержки.
Аксенов обошел всю оборону корпуса и вернулся в полк Ворончука.
– Вы что, у меня решили филиал штаба армии создать? – встретил его повеселевший Ворончук. – Вон авиатор сидит целый день и костит на чем свет стоит истребителей и штурмовиков…
– Уйду, уйду, не волнуйся, полковник, – вышел из землянки Орлов. – Только, смотри, не запой Лазаря без авиации.
– Да нет, что ты, живи, живи, – хлопал его по плечу Ворончук. – Я даже всех вас на довольствие зачислю и водкой буду поить. Веселее с вами…
– Ну, как ты, Аксенов, жив? – схватил майора в охапку Орлов. – Там слезы о тебе проливают, а ты ползаешь тут где-то по окопам.
– Подожди, Пашка, – отбивался Аксенов, – твоя работа теперь кончилась, а мне еще докладывать нужно.
– Ну, докладывай, докладывай, а мы с полковником перекусим пока. Правда, полковник?
– Подождем майора. Он проголодался, наверно.
Аксенов стал звонить в штаб армии и попросил соединить его или с Воронковым, или с Дубравенко. Телефонистка ответила, что они у командующего, и добавила, что командующий уже дважды спрашивал, не появился ли где-нибудь Аксенов.
– Тогда соединяйте с кабинетом командующего, – сказал Аксенов.
Ворончук и Орлов притихли, молча глядя на Аксенова.
– Слушаю, – раздался в трубке знакомый басок Алтаева.
Алтаев внимательно слушал все, что говорил ему Аксенов, переспрашивал, требовал уточнить детали и сообщить свои выводы. Его интересовало буквально все: и как оборудованы траншеи, и сколько патронов у солдат, и где пушки и танки, и какой ущерб нанесен противнику, и что требуется еще, чтобы усилить оборону.
Аксенов слышал спокойное дыхание командующего, отвечал на вопросы и досадовал на себя, что заранее не предусмотрел многое из того, что интересовало командующего. Ему и в голову не приходило, что командующий будет расспрашивать, когда солдатам выдавали горячую пищу и как выдавали – подвозили в котлах или приносили в термосах. На многие вопросы помогал отвечать Ворончук. Он прислушивался к разговору и шептал Аксенову на ухо нужные сведения.
– Вот это да, – положив трубку, вытер вспотевшее лицо Аксенов, – легче под огнем противника сидеть, чем разговаривать с ним.
– Ничего, ничего, майор, – хлопал его по плечу Ворончук, – сейчас после трудов праведных подзакусим, вздремнем часок и опять по траншеям полезем… Сашко, давай-ка ужин! – крикнул он ординарцу и продолжал весело говорить, глядя то на Аксенова, то на Орлова: – Ох, не люблю эту проклятую оборону! Сидишь и не знаешь, когда тебя по башке стукнут. То ли дело наступление. Рванулся – и пошел! Только снег под копытами взыгрывает. Да, а где же Крылов? Целые сутки в моем полку, и я его никак не могу увидеть.
– Он в третьем эскадроне был, – ответил ординарец, торопливо накрывая стол.
– Ну, братцы, за удачный денек, – поднял один-единственный стакан Ворончук.
Но выпить он не успел. Землянка вздрогнула, погаснув, упала лампа, зазвенели осколки тарелок.
Аксенов рванулся к выходу. Споткнувшись, ударил его головой в спину Орлов. Над позициями гудела канонада. Несколько минут Аксенов ничего не слышал. Острой болью ломило в ушах. Орлов стоял рядом, тряс его за руку и что-то кричал. Ворончук, кого-то подзывая, махал руками.
Понемногу боль в ушах стихла, все яснее и отчетливее слышался гул артиллерии. Зарева пожарищ дрожали и на востоке и на севере. Взрывы слились в сплошной грохот. В селах Каполнаш-Ниек и Кишвеленце одновременно загорелось несколько домов.
Ворончук схватил Орлова и Аксенова за руки и втолкнул их в землянку.
– В двадцать два часа противник начал артиллерийскую подготовку, – докладывал Ворончук по телефону. – Под обстрел взят весь участок обороны полка. Сила огня неимоверная. Нельзя понять, сколько участвует артиллерии. Все покрыто взрывами. Да… Да… Всех людей укрыл…
– Вслепую бьют, – проговорил Аксенов, – по площадям.
– По площадям, но какая сила огня, – ответил Ворончук и злобно выругался, – все сметут. Часа три такого огня – и от нашей обороны мокрое место останется.
Он смолк и озлобленно скрипнул зубами. Лицо его стало совсем черным.
– Эх, сейчас бы авиацию, – сжал кулаки Аксенов, – знаешь, как по вспышкам можно батареи здорово бомбить!
Орлов схватил трубку телефона и яростно крутнул ручку.
– Армию, армию, штаб армии. Да что вы, не поймете, штаб армии, говорю. Какие, к чорту, позывные! – надрывался Орлов и обернулся к Аксенову: – Как позывная армии? Забыл совсем.
– «Василек».
– «Василек», да, «Василек», говорю. Ну, вот это другое дело. «Василек»?.. Срочно генерала Смирнова, да, срочно, по воздуху. Орлов говорит. Вы, товарищ генерал?.. Да… Я. Тут ад кромешный. Противник страшную артподготовку начал… Ночники нужны… Больше, как можно больше… Пусть и соседи высылают… Хорошо… Я буду докладывать.
Орлов положил трубку и помотал головой, словно отгоняя сон.
– Сейчас подымут в воздух ночные самолеты, – устало проговорил он и закрыл глаза.
Уже сорок минут, не стихая, продолжалась артиллерийская подготовка. Связь со всеми прекратилась. Ворончук без конца крутил ручку, но телефон молчал.
– Пойдем, Паша, на улицу, может летят, – сказал Аксенов.
– Куда, к дьяволу, на улицу? – прикрикнул на него Ворончук.
Аксенов ничего не ответил и пополз в ход сообщения. За ним тяжело дышал Орлов.
Аксенов сел на дно траншеи и прислонился к земляной стенке. Грохот и вой безумствовали над головой.
– Идут, идут! – закричал Орлов и вскочил на ноги. Сквозь грохот едва слышно доносилось тарахтение вездесущих «У-2».
Метнулся по небосклону и тут же погас луч прожектора. За ним со всех сторон зашарило по небу еще несколько лучей.
– Ни черта вы не сделаете, – кричал Орлов, – ни черта! Для наших утеночков прожекторы не страшны.
Гул артиллерийской канонады заметно стихал. Теперь уже не было сплошного грохота, лишь то там, то здесь полыхали отдельные взрывы. Все настойчивее и отчетливее тарахтели в воздухе моторы маленьких неторопливых машин. Невидимые, они, натруженно гудя, пролетали к позициям противника и, облегченные, возвращались назад.
– О-о-о-о! И тяжелые пошли! – вскрикнул Орлов.
Над головой мощно гудели многомоторные машины. Артиллерия противника смолкла.
В туманной глубине вражеского расположения раскатами раздавались взрывы. Всполохи зарниц заметались из края в край.
В тылу кубанцев догорали подожженные артиллерией дома. Снопы искр взлетали вверх и, обессиленные, гасли. А в воздухе, перебивая друг друга, теснились звуки невидимых самолетов. Один за другим нескончаемой вереницей шли они на позиции противника, и новые взрывы полыхали над вражескими войсками.
Казачьи позиции ожили. Из окопов и траншей выглядывали люди, откапывали засыпанных землей товарищей, перекликались, махали невидимым самолетам руками, башлыками, кубанками. По телефонным линиям, в темноте нащупывая провода, бегали связисты. Взад и вперед сновали посыльные, ординарцы, офицеры.
Ворончук звонил в эскадроны и батареи, принимал доклады и донесения, выясняя последствия вражеской артподготовки. Он записывал что-то, ни на кого не глядя, снова звонил в эскадроны и опять начинал считать, озабоченно морща покатый лоб.
– Чорта с два, – рванулся в землянке его раскатистый бас, – чорта с два!.. Взяли!.. Вот они, цифры-то. Больше трех часов долбили, а результатов-то, результатов – ноль! Всего несколько человек убитых и раненых. Землей позасыпало, и всех откопали. Жив полк казачий, жив! И побачимо, кто кого! Побачимо!
Он успокоенно присел и приказал начальнику штаба:
– Посылай-ка всех штабников в эскадроны. Проверить все и подготовить к бою. Траншеи, где позавалило, расчистить, подмаскировать. Политработникам провести партийно-комсомольские собрания в эскадронах. Коротко, по-боевому. На примере артподготовки показать людям бессилие противника… И до рассвета накормить всех, водки выдать и хороший завтрак… Ну, хватит, – проводив начальника штаба, улыбнулся Ворончук, – давайте позавтракаем. Поужинать не удалось.
Но и позавтракать удалось не совсем спокойно. Ворончука вызвал к телефону сначала командир дивизии, а затем командир корпуса.
– Ну, хлопцы, вы доедайте, – закончив разговор с командиром корпуса, сказал Ворончук, – и вздремните хоть часок, а я пошел. Командир корпуса мне еще одну батарею дает и четыре танка. Пойду встречать и расставлять по местам.
– Слушай, Аксенов, дорогой, – встав из-за стола, обеспокоенно проговорил Орлов, – забыл совсем. Ты прости, пожалуйста. Я же письмо привез тебе. Суматоха всю память отшибла.
Он вынул из кармана маленький треугольник и протянул его Аксенову.
– Вчера ехал сюда и случайно встретил ее. Ты не обижайся, забыл, понимаешь.
Аксенов развернул письмо и склонился к лампе. Буквы замелькали перед глазами. Настя писала, что их рота попрежнему стоит в господском дворе и в бой еще не вступала, тревожилась за него и просила беречь себя и ожидать скорой встречи.
Аксенов несколько раз перечитал письмо, до боли зажмурил глаза и минуты две стоял в оцепенении, ничего не чувствуя и не видя. Встряхнув головой, он открыл глаза, медленно свернул письмо, положил его во внутренний карман кителя и пристроился на соломе рядом с Орловым. Подполковник уже спал, широко разметав руки. У телефона, борясь с дремотой, крепился ординарец Ворончука. Глаза его закрывались, он кивком опускал голову к столу и тут же, спохватившись, поднимал ее, но голова опять безвольно клонилась к столу.
– Саша, – окликнул его Аксенов, – я засну, ты следи за телефоном.
Ординарец испуганно вскочил, часто моргая глазами, и из котелка начал черпать ладонью воду и брызгать на лицо.
Аксенов спиной прижался к Орлову и уснул. Проснулся он от шумного разговора. Ворончук, сжав телефонную трубку, кричал кому-то, волнуясь и нервничая:
– Ничего страшного нет. Да поймите вы, в конце концов война – это есть война, а не тактические учения. Знаю, знаю, что вам тяжело, а кому легко? Стоять – и ни с места!
Он швырнул трубку и вышел из землянки.
Только теперь Аксенов расслышал, что опять шел бой. Накат землянки вздрагивал. Перекликались пулеметные очереди. Аксенов пробрался на НП. Ворончук отбросил бинокль и ладонями оперся на бруствер. На дне окопа по телефону передавал кому-то приказания начальник штаба полка. По другому телефону разговаривал начальник разведки. В углу около выносной рации на корточках сидел Орлов.
По всему фронту шел бой. Солнце с трудом пробивало туманную дымку, золотя снежные изрытые воронками поля, уходящее вдаль шоссе, придорожные деревья, почерневшие крыши населенных пунктов.
Положение на фронте было неопределенным. От берегов озера Веленце до самого Дуная ползли, вспыхивая выстрелами, танки, перебегали, замирая в снегу, пехотинцы, учащенно били с обеих сторон пушки, минометы, автоматы, пулеметы. Казалось, все перепуталось, смешалось, и нельзя понять, где свои войска, где противника. Только изломы первой траншеи показывали, что здесь, на окраинах населенных пунктов и по заснеженным высотам, проходила та грань, которую рвались перешагнуть фашистские танки и пехота и которую всеми силами стремились удержать кубанцы. Нигде еще противнику не удалось перешагнуть эту грань, но по напряжению боя Аксенов чувствовал, что вот-вот где-то она лопнет и порвется. Особенно это было заметно по левому флангу полка Ворончука. На один эскадрон кубанцев навалилось штук шестьдесят гитлеровских танков, все ближе и ближе набегали рваные пехотные цепи.
– Весь огонь перед вторым эскадроном, – кричал Ворончук, – всю артиллерию, все минометы!
Левый фланг, там, где оборонялся второй эскадрон, скрылся в дыму.
В траншее суетливо метались люди. Кто-то бросился в ход сообщения.
– Куда-а-а-а? – яростно закричал Ворончук, взмахивая кулаками над головой. – Бежать? Наза-а-ад!
Лицо его было страшно. Крупный рот перекосился в ярости. Папаха слетела с головы.
– Артиллерист, артиллерист! – кричал Ворончук. – Огонь по первой траншее, огонь! Отсечь пехоту от танков.
В небе показались штурмовики.
– «Чайка», «Чайка», вижу вас, вижу, – кричал, прижимая шлемофон, Орлов. – Вижу, прямо, курс сто восемьдесят, прямо. Заходи на цель, левее крайних домов! Танки. По танкам!
– Обозначить передний край! – крикнул Ворончук.
Над всей первой траншеей взметнулись белые шары ракет. Штурмовики один за другим выстраивались в круг.
– Цель прямо, – кричал Орлов, – высоту с домом видишь? По ней, прямо по ней бей.
Головной штурмовик развернулся и беззвучно устремился вниз. Ястребом падал он вдоль переднего края, и казалось, вот-вот врежется в высоту перед позицией второго эскадрона. Танки и пехота противника разом прекратили огонь. Смолкло все и на наших позициях. Только рев штурмовиков стоял в воздухе. У самой земли головной штурмовик блеснул вспышками выстрелов и, взвывая мотором, рванулся вверх. Под ним полыхнули взрывы и сразу же вспыхнул фашистский танк. За головным один за другим ныряли к земле последующие штурмовики.
– Так, так! Здорово! Заходи на второй круг! – кричал Орлов.
Все перед траншеями утонуло в дыму. Как черные метеоры, падали вниз и взмывали крутолобые «Илы». По всему полю перед левым флангом полка Ворончука полыхали в дыму фашистские танки.
– Паша, – подбежал к Орлову Ворончук, – резани по шоссе и по лощине. Там штук пятьдесят танков.
– «Чайка», «Чайка»… Новая цель!.. Новая цель!.. – передавал Орлов. – Шоссе впереди железнодорожной станции видишь? Смотри, на берегу озера. У шоссе и в лощине танки. Бей по танкам, бей. Так!.. Правильно!.. Пикируй!.. Пикируй!
Смерч взрывов и дыма переместился к правому флангу полка. Минут двадцать штурмовики утюжили вражеские войска. Грохот взрывов и рев моторов подавили все звуки. Там, куда ныряли штурмовики, творилось что-то невообразимое. Трудно было представить, чтоб в этом месиве взрывов, огня и дыма могло уцелеть что-нибудь живое.
– Пашка, Пашка, чорт бы тебя взял! – обнял Ворончук Орлова. – Да если бы не твои штурмовики!.. Пашка…
– Да подожди, полковник, подожди, – отбивался Орлов. – Сигнал «воздух» подают… Сейчас «юнкерсы» появятся. Нужно истребителей вызвать.
– Чорт с ними, с «юнкерсами»! Главное, танки побили, а все остальное – чепуха.
– Товарищ майор, вас вызывают в штаб армии, – сообщил Аксенову начальник штаба полка.
– Доложи там, что летчики, летчики положение спасли! – крикнул Ворончук Аксенову. – Я б их всех орденами наградил.
VII
Бахарев был удручен. Вся работа его группы в тылу противника пропадала даром. Собраны ценнейшие сведения, но командование о них не знает.
Как букашка в вихре, затерялась маленькая группа советских разведчиков. Куда ни сунься, везде враги.
Бахарев лежал в снегу, кусая губы. Перед ним вырисовывалась картина тяжелого положения обороняющихся войск. Оглушенные, в исковерканных артиллерийской подготовкой траншеях и ходах сообщения, советские люди бьются насмерть с вражескими танками и пехотой. Они бьются, а его группа лежит и бездельничает… Нет! Действовать, немедленно действовать! Хоть чем-нибудь помочь своим.
Невдалеке слышались артиллерийские выстрелы. Высланный дозор сообщил, что в полукилометре на огневых позициях стоят шестнадцать пушек. Бахарев, посоветовавшись с Аристарховым, Косенко и Мефодьевым, избрал эти пушки первым объектом нападения.
По скатам лощины он подвел группу почти вплотную к огневым позициям. Озаряемые пламенем, то и дело вылетавшим из жерл орудий, суетились немцы. Гомон и крики стояли над батареями. Бахарев расположил своих людей на винограднике, указал, кому куда стрелять, и крикнул:
– Огонь!
В грохоте пушек автоматные очереди не были слышны, но орудия одно за другим смолкали. Темнота сгустилась над батареями.
Кто-то из немцев опомнился. Захлопали реденькие винтовочные выстрелы. Над разведчиками, взвизгивая, запели пули.
Бахарев броском повел группу по склону высоты. Отскочив метров на пятьсот, все оглянулись. Там, где полчаса назад изрыгали языки пламени шестнадцать пушек, чернела темнота, разрываемая едва видимыми точечками винтовочных выстрелов.
– Угостили, – тяжело дыша, проговорил кто-то из разведчиков, – теперь не скоро опомнятся.
Удачный налет на огневые позиции противника поднял настроение разведчиков. Они оживленно переговаривались, пересчитывали патроны, кое-кто переобувался и поправлял снаряжение.
Бахарев хотел было еще разок, как говорил переводчик, «щипануть» противника, однако начинался рассвет. Рассчитывать на успех в светлое время нельзя. К тому же Бахарев по себе чувствовал, что люди смертельно устали и только нервным напряжением держатся на ногах. Он решил уйти в лес, дождаться ночи и снова громить тылы противника, а при возможности захватить пленных и прорваться к своим.
До опушки леса добрались, когда уже было совсем светло. В лесу было тихо и морозно. Разгоряченные ходьбой разведчики садились прямо в снег. Нужно было хоть немного отдохнуть. Впереди по карте значился дом лесника. К нему и повел Бахарев группу. Разведчики едва передвигали ноги, пробираясь по глубокому снегу. Лица у всех почернели, в глазах застыла усталость. Тоня шагала за капитаном, часто спотыкалась, хватаясь руками за стволы и ветви деревьев. Гулевой отобрал у нее мешок и винтовку, но все равно каждый шаг давался девушке с трудом.
Аристархов раскрытым ртом хватал воздух. Лицо его стало совсем маленьким, нос заострился, только глаза горели лихорадочным блеском. Он пытался улыбаться, шуткой подбодрять солдат, но все видели, что веселье это натянутое, и Косенко, не выдержав, проговорил:
– Товарищ младший лейтенант, берегите силы, пригодятся еще.
Аристархов нахмурился, глянул на сержанта, но ничего не сказал.
Скоро должен показаться дом лесника. Бахарев выслал вперед Косенко и двух автоматчиков.
Посредине поляны стоял шестиоконный дом с двумя бревенчатыми сараями. Из трубы вился дымок.
Косенко и два автоматчика подбирались к дому с задней стороны. Всех остальных разведчиков Бахарев укрыл за деревьями, приказав быть готовыми поддержать дозорных.
Косенко уже добрался до резного крылечка, присел, что-то показывая глазами автоматчикам, и, пригнувшись к самой земле, рванулся на ступеньки и скрылся за дверью. За ним скрылись в доме солдаты. Минуты через две сержант выбежал из дома и махнул рукой. Бахарев поднял группу и повел к дому.
– Лесник-старик, две женщины и трое детишек, – доложил Косенко, – мадьяры… перетрусили…
Хозяин – высокий старик с высохшим морщинистым лицом, желтыми слезящимися глазами и жиденькой трясущейся бородкой – вышел на крыльцо, признал, видимо, в Бахареве начальника и жестами пригласил его в дом. Такая же сморщенная, худенькая старушка в потрепанном сарафане и статная, дородная женщина лет тридцати с красивым смуглым лицом испуганно жались в углу первой комнаты. Из-за них настороженно выглядывали три пары любопытных детских глазенок.
Бахарев жестами приказал старику, женщинам и детям расположиться на кухне, а для своих людей занял две комнаты. Он всех разведчиков разбил на смены, Аристархова, Косенко и Мефодьева назначил старшими и приказал двум сменам отдыхать, а одной дежурить, сменяясь через каждые два часа. Лесник предложил картошку, мясо и хлеб. Скоро успокоились и женщины. Под наблюдением Тони и Степы Гулевого женщины начали варить похлебку. Голодные разведчики то и дело заглядывали на кухню. Гулевой сердито махал на них руками и подмигивал на уснувшую с ножом и картошкой в руках Тоню. Женщины тихо переговаривались, с жалостью посматривая на девушку. Старуха достала из-за печки полосатый матрац, расстелила его на полу и знаками попросила Гулевого уложить девушку. Степа легонько поднял Тоню. Она что-то проговорила во сне. Нож и полуочищенная картошка упали на пол. Женщина принесла подушку, подложила ее под голову Тони и, горестно покачав головой, перекрестилась.
Свободные от дежурства разведчики, не имея сил дождаться завтрака, уснули кто где мог. Крепились только Косенко и Гулевой. Ефрейтор хлопотал на кухне, а сержант по-хозяйски осматривал дом, подбирая с мадьяром все, что можно было использовать для постелей. Они натаскали соломы, завалили ею весь пол и сверху прикрыли домотканными коврами.
Наконец завтрак был готов.
Бахарев, обжигаясь, глотал картошку и мясо. Только сейчас он почувствовал, как сильно проголодался. Гулевой разбудил Тоню. Она моргала, отмахиваясь, и устало валилась на матрац. Степа несколько раз поднимал и усаживал ее, но девушка никак не могла проснуться. Гулевой набрал в рот воды и сбрызнул лицо Тони. Она вскрикнула, тряхнула головой и виновато улыбнулась.
– Ешь, ешь немедленно! – сердито покрикивал на нее радист.
Старушка поставила и перед ним тарелку, но ефрейтор не отходил от Тони, пока она не съела всю похлебку.
– Вот теперь ложись и спи, сколько хочешь, – улыбнулся он девушке и принялся за свой завтрак.
Бахарев еще раз предупредил Аристархова, Косенко и Мефодьева, как нести охрану, и, сбросив шинель, улегся на солому, подложив к правому боку автомат. Сон мгновенно сковал его. Косенко прикрыл ноги капитана своей шинелью.
Проснулся Бахарев под вечер. Вскочив на ноги, он осмотрел комнату и сердито спросил Аристархова:
