Текст книги "На берегах Дуная"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
– Вам, майор, тоже, небось, танк надо? – улыбаясь, обернулся он к Аксенову.
– Все равно, я и пешком пойду, – отшутился Аксенов.
– Вот добрая душа. Один только ничего не просит. А то всем подавай танки – и баста. Поедем со мной на бронетранспортере. Неприятно немножко: открыто все и броня от пуль только, зато обзор – куда ни погляди, все как на ладони.
Батальоны выстраивались в колонну. Вперед вышла разведка. Одна за другой над селом прошли на запад эскадрильи бомбардировщиков и штурмовиков.
– Ну, работа началась. Поехали, – махнул рукой Рыбаков и двинулся в голове бригады. С ним в кузове бронетранспортера сидели полковник – командир армейской артиллерийской подгруппы, майор-сапер и начальник штаба бригады.
Танки шли нескончаемой вереницей, один за другим выползая из-за домов. Из открытых люков, переговариваясь флажками, выглядывали командиры.
Впереди показалось село, где размещался штаб армии. Бронетранспортер на полном ходу проскочил крайние строения и громыхал по извилистой улице. За ним, не отставая, шли танки. На пригорке у самой дороги Аксенов увидел командующего и члена Военного совета. Генерал армии стоял без шинели. Правой рукой он махал танкистам. Лицо его разгорелось, глаза молодо блестели. Член Военного совета, как на параде, приложил руку к папахе и откинул голову.
– Начальство? – на ухо Аксенову прокричал Рыбаков.
– Да. Командующий и член Военного совета.
– Это хорошо, когда начальство большое провожает, на душе светлее как-то.
Из-за окраины села сквозь шум моторов доносились артиллерийская стрельба и гулкие взрывы. На высоте, в садах, Рыбакова остановил командир разведывательного дозора.
– Столкнулись с противником, товарищ подполковник, – доложил он, – в роще танки и артиллерия. Пехоты не видно. За гребнем высоты наши стрелки видели танки.
Рыбаков выпрыгнул из бронетранспортера и приказал вызвать командиров батальонов. Он прошел с разведчиком на опушку сада. Отсюда просматривалась вся местность. Впереди в наспех отрытых окопах виднелась реденькая цепь наших стрелков. Позади них из села стреляли две пушечные батареи. Справа темнела небольшая роща. В ней-то и затаились танки, о которых докладывал разведчик. От рощи к югу пласталась унылая заснеженная равнина, где-то далеко на западе выглядывали шпили двух церквей. Там было село Вереб.
– Где авиатор? – крикнул Рыбаков.
– Здесь, товарищ подполковник, – подбежал стройный майор.
– Ну, танк тебе пока не потребуется. Подгоняй-ко свою халабулу, и отсюда будем командовать. Все как на ладони.
– Машина моя рядом, – ответил летчик, – сейчас подойдут три эскадрильи штурмовиков.
– Вот это как раз то, что надо, – улыбнулся Рыбаков, – прочеши-ко всю эту рощицу и лощину за ней… Там, браток, зверье разное скрывается и все хищное: «тигры», «пантеры» и с ними короли «фердинанды». Рубани их как следует, а вы, товарищ полковник, – обернулся он к артиллеристу, – вот этот пригорочек и то, что за ним, возьмите-ко под обстрел.
Командирам танковых батальонов Рыбаков указал, где кому атаковывать, и, взглянув на часы, отрывисто приказал:
– Развертывайте батальоны, через двадцать минут – вперед!
В расположении противника было спокойно. Только по лощине за высотой рвались снаряды нашей артиллерии. Видимо, немцы ждали нашу атаку и готовились к ней.
– Узнай-ко, что делают соседи? – приказал Рыбаков начальнику штаба.
– Мотострелковая бригада развертывается позади нас. Танковая бригада занимает исходные позиции, – ответил начальник штаба.
– Ну, где же авиация-то, а? – беспокоился Рыбаков. – И артиллерия молчит. Так не пойдет, браточки. Я свои танки не брошу без поддержки. Это вам не сорок первый год… Теперь у нас всего вдосталь.
Из-за села на бреющем полете вынырнули штурмовики. Они парами устремились к роще. Невдалеке захлопали зенитные пушки. Штурмовики прошлись над рощей и свернули к лощине. Позади них взметнулись черные фонтаны дыма. В четырех местах вспыхнули пожары. Штурмовики развернулись и зашли на второй круг. По высоте и лощине за ней била артиллерия и минометы. Еще дальше к югу виднелась вторая группа штурмовиков. Они бомбили что-то за высотами и на дороге, густо обсаженной деревьями. Самолеты, отработав, ушли, и по всему фронту загрохотала артиллерия. Противник упорно молчал.
Рыбаков взмахнул ракетницей, и хвост красных искр взвился над полем. Со всех сторон, давя воздух, загудели танки. Они ровным строем двинулись из садов и потекли по снегу. Над селом показалась новая партия штурмовиков. Они шли метрах в пятистах над землей, развертываясь в круг. От рощи и с высоты открыла огонь артиллерия противника.
– Авиатор, – кричал Рыбаков, – давай по роще, по роще!
Самолеты выстроились в круг, один за другим падали к земле и мгновенно взмывали вверх. Под ними полыхали взрывы. Танки уже подошли вплотную к роще и скрылись за высотой. За ними на автомашинах и бронетранспортерах спешила мотопехота. Атака началась удачно, и теперь, казалось, успех обеспечен.
– Вперед, на высоту! – приказал Рыбаков, и его командный пункт переместился на искромсанный танковыми гусеницами гребень.
Совершенно другая картина открылась отсюда. По серой равнине километров на шесть в ширину и не менее четырех в глубину, полыхая вспышками, ползли танки. Их было не меньше трехсот. Одни шли на запад, другие стремились на восток. Над всей равниной клочьями плавал дым. Нельзя было разобрать, где свои и где фашистские танки. Все перепуталось в яростной схватке. Танки в упор били друг друга, отползая в сторону и вновь устремляясь вперед. Стрелки спрыгнули с автомашин и цепью залегли в снегу. Артиллерия с той и другой стороны прекратила огонь: в хаосе танкового единоборства можно было поразить своих.
– Пушки, пушки выдвигай вперед, – кричал Рыбаков, – на прямую наводку, вплотную к танкам!
Через высоту рванулось штук тридцать автомашин с пушками на прицепе. Одна вспыхнула, подбитая снарядом. К пушке подскочили человек двадцать стрелков и покатили ее вперед. Вслед за первой партией артиллерии через высоту поползли тягачи. Они тащили за собой длинноствольные орудия. Пушки с ходу развертывались, но ни одна не стреляла: перед ними были и свои и фашистские танки.
– Авиатор, – кричал Рыбаков, – пускай самолеты на артиллерию противника! Дави артиллерию, она житья не дает.
В разных концах поля полыхали разбитые танки. Бой кипел на одном месте, не перемещаясь ни назад, ни вперед.
От окутанной дымом рощи, где только что отбомбились штурмовики, до желтого поля неубранной кукурузы светлело пустое пространство. Фашистские танки и батальоны Рыбакова схлестнулись на равнине южнее.
– Держись ближе друг к другу, ближе! Не отрываться! Бить сосредоточенным ударом! – по радио командовал Рыбаков. – Карпов, Карпов, оттяни головные машины назад, назад оттяни. Артиллерии мешаешь. Сейчас огневой налет даю – и вперед!
Аксенов всматривался в пустое пространство на правом фланге. От леса на запад тянулся пологий скат и километрах в четырех переходил в седловидную высоту.
Если вырваться на высоту, то тылы противника окажутся под ударом. Это может решить исход боя. Аксенов хотел было предложить Рыбакову пустить в этом направлении батальон второго эшелона, но в это время далекий заснеженный гребень высоты разом почернел. Что-то широкое надвинулось на него и на мгновение закрыло горизонт. Аксенов напряженно смотрел вдаль и ничего не мог понять. Черная стена двигалась на восток, сюда, где светлело пустое пространство.
– Подполковник, смотри, – рванул он за руку Рыбакова.
Командир бригады сердито отмахнулся, продолжая по радио командовать батальонами.
Стена уже продвинулась более километра. Теперь можно было разобрать, что это сплошной шеренгой шли фашистские танки. Восемьдесят шесть машин насчитал Аксенов. Они шли на большой скорости, неудержимо приближаясь к роще. Еще пять-семь минут – и они вырвутся на фланг бригады Рыбакова, ударят по тылам, сомнут все: и боевые порядки, и огневые позиции артиллерии, и пустые машины мотопехоты.
Теперь и Рыбаков увидел опасность. Лицо его потемнело, на обветренных скулах забегали крупные желваки.
– Врасплох застать решили, – сквозь зубы проговорил он, – внезапно по тылам ударить. Чорта с два! Мы давно ваши уловки изучили…
Рыбаков сорвал шлем с головы и повернулся к офицерам.
– Артиллерист, весь огонь по танкам! – яростно закричал он, оглядываясь по сторонам. – А где сапер?
– Здесь, товарищ подполковник, – отозвался стоявший рядом с ним майор инженерных войск.
– Мины, мины ставьте между полем и кукурузой?
– Есть ставить мины, – ответил майор и одним махом выпрыгнул из бронетранспортера.
– Авиатор, вызывай штурмовиков! – крикнул Рыбаков.
– Вызываю, – ответил летчик, – через двадцать минут придут.
– Да ты что, голубок, – скосил на него покрасневшие глаза Рыбаков. – Сейчас же давай, не позже пяти минут!
– Не успеют, – угрюмо ответил летчик, – раньше нужно было вызывать.
– Ох, у вас всегда так, – безнадежно махнул рукой подполковник и схватил шлемофон. – Карпов, Карпов! Прикройся справа, прикройся справа! Разверни правые машины на север!
К зарослям кукурузы медленно поползли шесть тридцатьчетверок. Они на мгновение останавливались и снаряд за снарядом посылали навстречу стальной громаде. Оставалось меньше километра от нее до кукурузного поля. Фашистские танки шли, как на учении, безукоризненно ровным строем. Почти два километра занимала их живая огнедышащая стена. Впереди нее, позади, между машин рвались снаряды. Наша артиллерия била частыми, почти беспрерывными залпами. На поле уже полыхало несколько фашистских танков, но остальные катились вперед.
Между лесом и кукурузой суетливо перебегали крохотные фигурки. Они падали в снег, через мгновение вскакивали, отбегали в сторону и снова падали. Это саперы поспешно устанавливали мины.
До фашистских танков оставалось метров шестьсот. Танки с ходу били из пушек, направляя огонь на шесть одиноких тридцатьчетверок. Приземистые советские машины окутались дымом. Крайняя справа приостановилась и через секунду запылала. Вторая медленно попятилась назад и замерла на месте. Взрыв сорвал с нее башню и отбросил в сторону. Остальные четыре машины, ползая по кукурузнику, неумолчно продолжали стрелять. Фашистские танки почти вплотную подошли к ним. Трудно было представить, о чем сейчас думали те, кто сидел в советских машинах. По четырем советским танкам било не менее шестидесяти фашистских танков. Вспыхнули еще две тридцатьчетверки. Теперь перед лавой противника остались всего две одинокие машины. Еще одно мгновение – и они будут смяты, раздавлены и втоптаны в землю, но в это время у самой рощи фашистские танки наползли на то место, где только что бегали саперы. Разом вспыхнули на земле семь взрывов, и семь «тигров» застыли на месте. В центре блеснули еще три взрыва и остановились еще три танка. Остановились и остальные танки противника. Наша артиллерия и две тридцатьчетверки били по ним в упор.
– Комбат второго эшелона, – крикнул Рыбаков, – вперед батальон, в атаку!
На западе показались черные точки. Они, все время увеличиваясь, приближались к равнине.
– Авиатор, истребителей, истребителей! – одновременно закричали и Рыбаков, и полковник-артиллерист, и Аксенов.
Дым, взрывы, рев сотен моторов, пальба. Все больше и больше полыхало на поле дымных костров. Нельзя было понять – чьи горят танки.
Батальон второго эшелона развернулся, и танки устремились вперед.
К полю боя приближались фашистские бомбардировщики. Они шли тройками, развертываясь в круг.
– Да где же истребители? – отчаянно вскрикнул Рыбаков и, обернувшись на восток, облегченно вздохнул: на синеве неба серебристо искрились быстроходные машины. Они шестерками, восьмерками, четверками шли на разных высотах, быстро приближаясь к дымному полю боя.
– Восемнадцать… двадцать… двадцать пять… тридцать шесть… – вслух подсчитывал кто-то.
Фашистские бомбардировщики заходили с юга. От головного отделились капельки бомб и, увеличиваясь, полетели вниз. Откуда-то сверху на него наскочил серебристый истребитель, и «юнкерс», не успев выйти из пике, задымил и врезался в землю. Строй фашистских самолетов рассыпался. По всему небу ревели моторы, блестящими метеорами гонялись друг за другом самолеты, чуть слышно трещали пулеметные очереди. Один за другим, распуская длинные хвосты дыма, упали девять самолетов. Из-за высоты с ревом выскочили советские штурмовики. Они промелькнули над равниной и скрылись за высотой.
– По танкам бью, по танкам! – кричал летчик Рыбакову.
– Давай, давай по танкам, – радостно отвечал Рыбаков, – и по огневым позициям артиллерии! Глуши их, глуши, а мои орелики отсюда нажмут!
Бой теперь заметно перемещался к западу.
Бронетранспортер Рыбакова рванулся вперед. На поле чернел вспаханный снег. Вдали в лощине показалось село Вереб. К нему удалялся грохот.
– Побежали, побежали фрицы! – радостно выкрикивал Рыбаков.
Все село полыхало. На высотах за селом и южнее виднелись цепи наступающей пехоты.
– Наши, – крикнул Аксенов, – наши перешли в наступление на всем фронте! Смотри, и слева и справа – везде наступают!
К югу из тылов бригады Рыбакова выдвигались колонны танков и мотопехоты.
– Комкор второй эшелон вводит, – показал на них Рыбаков, – ну, держись теперь, фашисты, не видать вам Будапешта, как своих ушей.
Первые танки уже ворвались в село Вереб. Рыбаков развернул два батальона и направил их к югу, на село Пазманд.
За танками бежали рассыпанные по полю стрелковые роты. Они догоняли танки и, едва боевая машина приостанавливалась на мгновение, вскакивали на броню. Полем, обливаясь потом, бежали пулеметчики. За их полусогнутыми фигурами подскакивали на катках тупорылые пулеметы. Не отставая от пулеметчиков, артиллеристы прямо целиною катили пушки. Позади по всей равнине из тылов, из-за высот, из балок неслись на полной скорости полуторки, тягачи, переваливались от стороны в сторону гусеничные тракторы. Машины, тягачи и тракторы догоняли пушки, цепляли их и устремлялись за танками и пехотой. А из тылов уже бежали связисты, саперы, штабы, солдаты подразделений обслуживания. Все катилось туда к окраинам села, к оврагам и балкам, откуда гремело «ура», бурной радостью взметывались крики, в коротких схватках добивались последние остатки вражеских войск.
Бронетранспортер Рыбакова ворвался в узенькую улочку села. Танкисты устало вылезали из машин и, шатаясь, как пьяные, садились в снег, прислонялись к заборам и стенам домов. Повсюду сновали санитары, медицинские сестры, врачи. Грозное «ура» и рев моторов доносились уже с южной окраины села. Туда торопились пушки, автомашины, бронетранспортеры.
В центре села вокруг темных строений грудилась толпа пехотинцев, танкистов, артиллеристов.
– Что здесь? – крикнул Рыбаков и тут же осекся и смолк.
Толпа угрюмо молчала. Люди стояли без шапок, склонив головы к земле. Все молча расступились, пропуская Рыбакова, Аксенова и офицеров штаба. Из черных, прокопченных зданий санитары выносили полуголые, обезображенные тела. Уцелевшие куски обмундирования показывали, что это были советские солдаты.
– Врача, – прошептал старенький санитар, выходя с носилками из дверей, – жива, кажется, одна только жива.
На серой парусине носилок бессильно откинулась голова с нежными русыми волосами. Лицо зияло рваными язвами ожогов. Губы и левая щека были вырваны каким-то ужасным инструментом.
Аксенов бросился к носилкам. Девушка с трудом размежила веки, и на Аксенова посмотрели воспаленные глаза.
– Варя, – вскрикнул он и опустился на колени перед носилками, – Варя, вы?
Глаза смотрели на него. Они были сухи. Вдруг в них мелькнул едва уловимый проблеск жизни и в левом глазу у распухшего носа навернулась маленькая слезинка.
Девушка шевельнула рукой и раскрыла зубы с синими оголенными деснами.
Аксенов задрожал всем телом, и слезы потекли по его щекам. Он сдерживал рыдания, но они рвались из горла.
– Товарищ майор, прошу отойти, помощь оказать нужно, – тряс его кто-то за плечо.
Он поднялся, с трудом прошел несколько шагов и обернулся к носилкам. Вокруг Вари хлопотали врачи, мелькали бинты, пахло каким-то лекарством.
– Ну, варвары, за все поквитаемся, – яростно проговорил суровый голос.
Аксенов поднял голову. Среди танкистов стоял высокий светловолосый офицер. Глаза его смотрели куда-то вдаль.
– На всю жизнь запомню венгерское село Вереб и кровью варваров заплачу за муки наших товарищей, – в мертвой тишине раздался его грозный голос. Он, тяжело дыша, несколько секунд стоял молча, потом резко повернулся и крикнул: – По машинам! Там еще немало впереди таких вот Веребов!
Рыбаков и Аксенов на бронетранспортере выехали за село. С заснеженной высоты перед ними открылась вся обширная панорама развернувшегося наступления.
По лощине и дальше через поля до самого скрытого легкой дымкой Дуная устремились на запад советские войска. Впереди шли танки – колоннами, в одиночку, цепями; за танками устремилась пехота – на бронетранспортерах, на автомобилях, пешком; в разных местах виднелись пушки, «катюши», минометы – одни из них стреляли, другие передвигались, третьи только что выезжали на огневые позиции. И над всем, что стояло, двигалось, стреляло на земле, разносился мощный гул авиационных моторов. В густосинем безоблачном небе с ревом проносились на запад эскадрильи советских штурмовиков, неторопливо проплывали косяки бомбардировщиков, со свистом взмывали вверх серебристые ястребки.
Аксенов смотрел на наступление на земле и в воздухе и вспоминал все, что пришлось пережить в этот первый месяц 1945 года. Недолго довелось торжествовать гитлеровцам и на южном фланге советско-германского фронта. Советские воины двинулись вперед, на запад, на Вену, на «альпийскую крепость» Гитлера!
XIII
Тяжелые тучи, низко висевшие над Будапештом, раздвинулись, и в небе заголубели просветы. Изредка через них пробивались солнечные лучи, и тогда дымный, израненный город расцветал, как молодой лес ранней весной.
В разных местах, особенно на холмах Буды, то и дело хлопали ружейные выстрелы, перекликались автоматные и пулеметные очереди. Но в узких извилистых переулках Буды и на прямых магистралях Пешта с каждой минуты неуловимо разрасталось движение. Военные и штатские группами и в одиночку сновали в разных направлениях, мешая движению военных грузовиков, повозок, танков, тягачей.
Генералы Алтаев и Шелестов поднялись по крутой тропинке на скалистую гору Гелерт. И чем выше взбирались генералы, тем шире и величественнее открывалась перед ними панорама венгерской столицы. Широкий многоводный Дунай, разрезая город на две части, плавно нес свои забеленные мелким льдом и снегом могучие волны. Вдали, на севере, темнел широкий и длинный остров Маргитсигет. Там даже с большого расстояния простым глазом можно было увидеть спиленные и срубленные взрывами каштаны на месте его когда-то прекрасных парков, темные углубления окопов и траншей, разбитые здания санаториев, водолечебниц, отелей. Ниже острова, через всю центральную часть города, бесформенными нагромождениями металла и бетона выступали из воды остатки мостов – красы и гордости венгерской столицы. А по берегам Дуная, западнее и восточнее его, виднелись дома, скверы, улицы, сады. И над всем этим – красные, трепетно развевающиеся на ветру флаги и флажки, укрепленные и на готических шпилях парламента, и на башне королевского замка, и на домах, и на деревьях скверов, и на баррикадах, перегородивших улицы Буды.
– Ну, вот и все, – рассматривая город, четко, почти торжественно проговорил Алтаев. – Окруженная группировка противника перестала существовать.
Шелестов снял папаху и неотрывно смотрел на Буду – западную часть венгерской столицы с древними зданиями, построенными на долгие годы и разрушенными всего за два месяца. По описаниям и многочисленным фотографиям Шелестов хорошо знал Буду, но сейчас, глядя на город, он не мог отыскать ни одного знакомого здания. Узкие и кривые улицы и переулки из края в край были перегорожены баррикадами, завалены подорванными и разбитыми домами, вспаханы и перепоясаны траншеями, окопами, проволочными и противотанковыми заграждениями.
Рассматривая город, Шелестов думал, как трудно было войскам Второго Украинского фронта вести в этом лабиринте борьбу с немецко-фашистской группировкой, засевшей на холмах Буды и получившей категорический приказ Гитлера драться в окружении до последнего солдата. И эта группировка дралась, укрываясь за толстыми кирпичными стенами домов. Каждую улицу и перекресток приходилось брать здесь только штурмом, только ударами пехотинцев, танкистов, артиллеристов, саперов в упор. Пятьдесят дней и пятьдесят ночей не умолкал ни на минуту грохот кровопролитного сражения. Борьба шла на улицах и площадях, в домах и дворцах, в подвалах и катакомбах, старых крепостных замках и цитаделях, в подземных тоннелях и водосточных трубах. И чем больше всматривался Шелестов в разбитые, зияющие рваными проломами дома и в загроможденные разбитой техникой улицы и площади, тем яснее и отчетливее представлял кровавую трагедию, разыгранную здесь гитлеровским командованием, для десятков тысяч людей разных возрастов и национальностей. Какой смысл имело это страшное кровопролитие на завершающем этапе войны? Для всех было ясно, что фашистская Германия проиграла войну и уже никакие силы не спасут ее от поражения. Так зачем же нужно было заставлять бессмысленно гибнуть здесь сотни тысяч немцев, австрийцев, мадьяр? Какой смысл имела эта кровавая жертва, принесенная в угоду неизвестно кому? Неужели среди немецкого командования не нашлось ни одного здравомыслящего человека, способного трезво оценить положение и решительно сказать: «Хватит напрасного кровопролития! Довольно безумных жертв!» О чем же думал тогда этот хвастливый теоретик Гейнц Гудериан, выполнявший обязанности начальника немецкого генерального штаба, который так много кричал и еще будет кричать о человеколюбии, о сохранении германской нации, о благе немецкого народа? Но никто – ни Гитлер, ни Геринг, ни Геббельс, ни Гудериан и их сподвижники – не думал о немецком народе. Даже когда положение окруженной в Буде фашистской группировки стало отчаянным и солдаты, зажатые в нескольких кварталах, умирали от истощения, получая лишь по пятьдесят граммов хлеба в день, гитлеровское командование не приняло никаких мер и ограничилось тем, что приказало привести в негодность боевую технику, а уцелевшим войскам очертя голову броситься на прорыв из окружения. Обманутые, голодные и изможденные немцы, получив последние гранаты и по полсотне патронов на человека, собрались на Мариенплац и колоннами рванулись на северо-запад и на север. Сейчас, с вершины горы Геллерт, были видны результаты этого бессмысленного прорыва. Две улицы были сплошь завалены трупами немцев.
«Неужели немецкий народ забудет эти бессмысленные жертвы, – раздумывал Шелестов, – неужели он снова даст одурачить себя и позволит авантюристам и проходимцам бросить молодое поколение в еще более страшную мясорубку войны?»
– Какие жертвы! – вслух проговорил Шелестов. – Можем ли мы забыть их, допустить повторение этих ужасов? Нет! Не можем! Не имеем права!
– Да! Не имеем права! – повторил вслед за Шелестовым Алтаев, наблюдавший, как из подвалов и бункеров прилегающих к горе улиц советские воины выводили все новые и новые группы взятых в плен немцев. Пленных вели по улицам большими партиями под небольшим конвоем советских автоматчиков. Жалкое зрелище представляли эти немцы, уцелевшие при разгроме окруженной группировки. Худые, небритые, изможденные лица; опухшие, воспаленные, дико блуждающие глаза; вялые, нервозные движения и грязная у большинства изорванная одежда красноречиво говорили о всем пережитом ими за время пятидесятисуточной осады. Партии и группы пленных понуро брели со всех улиц и переулков, стекаясь на просторную площадь перед горой, где дымили штук сорок советских походных кухонь и белели колпаки поваров. Едва завидев кухни, пленные убыстряли шаги, стремясь обогнать друг друга, и жадными глазами глядели на поваров. Огромным веером стекались пленные на площадь, беспорядочной толпой окружая кухни. И только усилия советских автоматчиков и офицеров сдерживали и вводили в русло неудержимый поток голодных толп, готовых смять и раздавить все, что окажется на их пути.
– И эти не забудут, – показывая на пленных, сказал Алтаев. – Детям своим рассказывать будут, внукам и правнукам.
Питательные пункты, как сразу же прозвали наши солдаты места раздачи местным жителям пищи, были разбросаны по всему городу. И везде возле них моментально собирались толпы изголодавшихся, измученных венгров. Проходило полчаса, час, и повара сожалеюще разводили руками, спеша поскорее выбраться из толпы и заложить в кухню новые запасы продуктов и воды. А венгры все не расходились, веря и не веря, что снова вернутся советские двуколки. Трудно было советскому командованию одновременно накормить изголодавшийся город с миллионным населением. На помощь поварам с походными кухнями было брошено несколько сотен грузовиков, доверху наполненных хлебом, консервами, мешками сухарей. И вокруг грузовиков, так же как вокруг кухонь, выстраивались нетерпеливые, но спокойные и послушные очереди детей, женщин, стариков.
– Да, трудно Второму Украинскому, трудно, – глядя на все возраставшие очереди у питательных пунктов, сказал Алтаев. – Нужно и нам помогать.
– Обязательно, – подхватил Шелестов. – Бросить все, что можно: кухни, сухари, консервы. Запасов у нас хватит, да и трофейных продуктов целые склады.
Алтаев быстро написал распоряжение своему начальнику тыла и подозвал стоявшего невдалеке от него адъютанта.
А Шелестов тем временем смотрел на Дунай, где советские саперы, ныряя в ледяную воду, спешно наводили понтонную переправу. Другие группы саперов с легкими кругами миноискателей и длинными остриями щупов осторожно и неторопливо осматривали набережные, дороги и улицы, здания и площади, отыскивая мины, тут же их обезвреживали или обозначали знаками. И там, где проходили саперы, на стенах, на заборах, на фанерных дощечках и уличных столбах появлялись надписи на русском языке, которые мадьяры научились сразу же понимать: «Проверено. Мин нет!», «Опасно!!! Мины!!!», «Мины извлечены. Ходите спокойно!», «Осторожно. Дом заминирован. Не входить!!!»
Советские воины – пехотинцы, танкисты, артиллеристы, летчики, связисты, солдаты всех родов войск, всех специальностей и служб, – усталые, но радостные и веселые, многие с повязками, ходили по городу, беседовали с местными жителями, угощали их, чем могли. Из обозов, из танков, с артиллерийских лафетов были извлечены баяны, аккордеоны, гармони, гитары, балалайки и русские, украинские, белорусские, узбекские, казахские мелодии звучали среди развалин. Звуки «Молдаванески», напевы «Катюши», «Виют витры», «Ермак», «Есть на Волге утес» подхватывались неуверенными голосами местных жителей, и над Дунаем, над венгерской столицей разливался единый, пока еще разноголосый и неуверенный напев дружбы, спокойствия и счастья.
– Посмотрите, Георгий Федорович, на наших солдат, – говорил Шелестов. – Разве сломлен их дух, подорвана воля, иссякли силы? Нет! Они еще больше закалились, еще больше окрепли, приобрели такой огромный опыт, который позволит им сломить, преодолеть любые трудности. Скоро закончится война, вернутся они домой, и жизнь нужно для них создать такую, чтоб они отдохнули и залечили раны, набрались новых сил, окрепли, возмужали и вырастили новое поколение еще более сильных духом людей.
