Текст книги "На берегах Дуная"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Слушая доклад начальника разведки, командарм подумал о том, как трудно было собрать все эти данные. Когда первые подразделения гвардейцев подошли к оборонительному рубежу, названному гитлеровцами «линией Маргариты», они ничего не могли увидеть, кроме серых кольев проволочного заграждения на унылых, размытых дождями холмах. Только летчики снабжали командование данными о начертании траншей, выявленных огневых точках и передвижениях вражеских войск. Но воздушное наблюдение и фотографирование не могли вскрыть всей системы обороны противника. Враг умело маскировался и применял различные хитрости. То, что с воздуха казалось безобидным холмиком, на самом деле было закопанным танком; то, что имело вид кучи взрыхленной земли, – огневой точкой. Основная часть работы по выявлению системы вражеской обороны легла на плечи наземной разведки. День и ночь на сотнях наблюдательных пунктов дежурили офицеры всех родов войск, всматривались в каждый кустик и бугорок, по неуловимым признакам распознавали огневые точки, инженерные сооружения, различные заграждения противника. В кромешной тьме ненастных осенних ночей разведчики подбирались к переднему краю, заползали в тыл противника, бесшумно захватывали пленных и так же невидимо и неслышимо возвращались.

В штабах, забыв, когда кончается день и начинается ночь, беспрерывно трудились офицеры-оперативники, разведчики, танкисты, летчики, артиллеристы, инженеры, связисты, снабженцы.

С разных концов в штабы непрерывным потоком текли сведения о противнике. Часто одни данные противоречили другим, и нужно было выявить истину, отбросив все ложное, ошибочное и второстепенное.

Труд многих сотен людей был заложен в тех данных, которые докладывал сейчас полковник Фролов.

Алтаев на секунду оторвался от карты и взглянул на начальника разведки.

Полное, розовощекое лицо Фролова стало почти бурым, на лоб спадала прядь поседевших волос, глаза сурово смотрели то на карту обстановки, то на командующего, то куда-то в раскрытое окно.

Малоподвижный, внешне нерасторопный и рассеянный, полковник Фролов почти двадцать лет прослужил в армии. Он командовал взводом, ротой, батальоном. И массивные очки в роговой оправе, и одутловатое лицо с ярким румянцем, и особенно походка – неторопливая, вразвалку – делали его похожим не на кадрового военного, а на научного работника, всю жизнь просидевшего в тиши кабинетов.

Однако это впечатление было ошибочным. За неторопливостью и рассеянностью Фролова скрывались глубокомысленное раздумье и постоянное отыскивание ответов на сложнейшие вопросы, которых у начальника разведки армии всегда бывали сотни.

– Самой главной и серьезной особенностью обстановки, – заканчивал Фролов, – является то, что противник сосредоточивает в районе Будапешта крупную группировку пехотных и танковых дивизий. Эта группировка имеет задачу нанести удар вдоль Дуная на юг, отрезать и разгромить наши войска в районе озер Балатон и Веленце. Наступление намечено на двадцать первое декабря…

Взгляд командующего потянулся по карте к Будапешту. Большой город, разбросанный по правому и левому берегам Дуная, был в сорока километрах северо-восточнее гвардейской армии. Вся западная часть города, пригороды и леса вокруг него сплошь синели кружками и овалами районов сосредоточения немецко-фашистских дивизий и полков. На мгновение Алтаеву показалось, что эта лавина двинулась на юг, все сметая на своем пути. Она катилась вдоль Дуная, отрезая гвардейскую армию и ее соседей от тыловых баз снабжения и окружая на равнинах между Будапештом, югославско-венгерской границей и озером Балатон.

– Но какую же цель преследует командование противника, подготавливая удар из района Будапешта? – тихо спросил член Военного совета и подошел к Фролову.

– Разгромить наши войска на дунайском плацдарме и таким образом устранить угрозу Будапешту с юга и с запада, – не задумываясь, ответил Фролов.

– Это непосредственная задача, а какова оперативно-стратегическая цель удара? – спросил Алтаев.

– Удержать в своих руках Венгрию как последнего союзника и как важную базу стратегического сырья, – ответил Фролов.

– Мне кажется, – заговорил Дубравенко, – что цели этого наступления значительно шире. Удержать Венгрию – это лишь частная задача. Едва ли Гитлер для этого стал бы отвлекать крупные силы с других направлений. Венгерская нефть и бокситы его сейчас не спасут. Поздно! Чтобы добыть и переработать сырье, нужно время. А времени у него нет. Главную цель Гитлер, вероятно, видит в том, чтобы измотать и обескровить наши войска на южном фланге, заставить их отказаться от дальнейшего наступления, а затем свои главные силы перебросить против наших центральных фронтов, которые сейчас приостановили наступление.

Военный совет выслушал выступления командующего артиллерией, армейского инженера, начальника политотдела. Все предлагали одно: в целях срыва контрудара противника из района Будапешта главными силами гвардейской армии перейти в наступление и прорвать вражескую оборону. Однако при подсчете реальных возможностей оказалось, что наличных сил гвардейской армии для решения этой задачи явно недостаточно. Не хватало главным образом артиллерии и танков.

Для всех было ясно, что наносить удар вполсилы нельзя, если уж бить, то бить превосходящими силами, а по количеству войск гвардейская армия и стоявший перед ней противник были почти равны. А если противник перебросит часть войск из Будапешта, то он сможет создать превосходство в силах и средствах, особенно в танках. Нужно было меньшими силами разгромить большие.

Все соглашались, что наиболее выгодно нанести главный удар на город Секешфехервар, взять его и тем самым создать угрозу коммуникациям противника под Будапештом. Но когда Воронков, а затем Дубравенко предложили две трети армии сосредоточить перед городом и этими силами нанести удар, Шелестов невольно заволновался. Армия занимает широкий фронт. Обороны, по существу, еще нет. Войска едва успели окопаться. А противник имеет крупные резервы и опирается на подготовленную систему инженерных сооружений. Если сгруппировать главные силы на узком участке, то придется оголить весь остальной фронт армии. И стоит только противнику нанести упреждающий удар даже ограниченными силами, как сама группировка, подготовленная для удара на Секешфехервар, окажется под угрозой окружения. Оправдывает ли поставленная цель такой риск?

– А если противник нанесет встречный удар по нашему ослабленному фронту? – спросил Алтаев, так же как и Шелестов, думавший о большом риске оголения фронта.

– Конечно, противник может нанести удар, если мы подготовку наступления затянем на длительный срок, – не задумываясь, ответил Дубравенко. – А если мы подготовим все за один-два дня, то он ничего не успеет сделать.

– А где гарантия? – спросил Шелестов.

– Гарантия – психология противника. Это не сорок первый год. Мы наступаем, а немцы отступают. К тому же надо учесть, что гитлеровцы уже готовят удар, только не против нашей армии, а против нашего правого соседа, из Будапешта, по берегу Дуная. И в этот удар они вложат все силы.

– Тогда почему же они перед нашей армией держат такие крупные резервы?

– Потому, что боятся нашего прорыва. Наш удар для них смертельная опасность.

– А как думают артиллерист и танкист? – спросил Алтаев.

Командующий артиллерией – дочерна смуглый генерал-лейтенант Цыбенко с острыми, насмешливыми глазами и хитрой улыбкой – насупил брови и, скупо выдавливая слова, ответил:

– Артиллерии у нас маловато. – Он посидел несколько секунд, напряженно склонив большелобую голову и упершись кулаками в стол. – Но и с тем, что есть, можно разгромить противника, город взять можно. Главное – нанести мощный первоначальный удар и пробить дорогу пехоте и танкам. А для этого сосредоточить всю артиллерию и минометы перед городом – сосредоточить и обрушиться всей мощью.

Командующий бронетанковыми и механизированными войсками генерал-майор Тяжев с нетерпением ожидал, когда закончит докладывать Цыбенко, и, как только командующий артиллерией сел, сразу же заговорил:

– Нужно овладеть городом, обязательно овладеть. Пусть это связано с риском, но зато какие могут быть результаты! Противник в основном рассчитывает на удар своих танковых дивизий. Танкам нужны дороги для маневра и тысячи тонн горючего. А горючее нужно подвезти. Значит, опять нужны дороги. Все основные дороги сходятся в районе Секешфехервара. Конечно, у нас танков сейчас немного. Хорошо бы иметь побольше, пустить их в прорыв, в тылы противника, но, как говорят, по одежке протягивай ножки. А танковой одежки хватит, чтоб овладеть городом.

Алтаев повернулся к полковнику Маликову:

– Каковы возможности инженерных войск?

Полковник Маликов, известный специалист по инженерным вопросам, долгое время преподававший в военной академии, неторопливо, нравоучительным тоном заговорил:

– Оборона противника обильно насыщена противотанковыми и противопехотными минами. Следовательно, перед инженерными войсками встанут весьма ответственные задачи. Учитывая реальные возможности инженерных войск, можно, так сказать, более или менее уверенно утверждать, что выполнение всех задач безусловно встретит серьезные трудности…

– Иван Николаевич, – остановил его Алтаев, – конкретнее, конкретнее. Могут инженерные войска обеспечить разграждение в обороне противника перед городом?

– Так точно. Могут, – ответил Маликов и, передохнув, вновь продолжал прежним тоном: – Однако для этого нужно использовать буквально все наличные силы, все инженерные подразделения и части. И все бросить только на разминирование. Александру Васильевичу, – повернулся Маликов к начальнику тыла генерал-майору Викентьеву, – дороги поддерживать придется только своими силами, только своими, а инженеры уйдут на передний край.

– Хорошо, – проговорил Алтаев, – с дорогами у нас пока благополучно. Александр Васильевич, сколько вам нужно времени, чтоб обеспечить войска всем необходимым для наступления?

Простое, слегка курносое лицо генерала Викентьева порозовело. Он давно ожидал этого вопроса, все подсчитал и приготовился к ответу, но сейчас невольно смутился.

– У нас, товарищ командующий, – с трудом заговорил он, – плохо с переправами. Все запасы находятся за Дунаем. Железнодорожных мостов нет. Из-за дальности расстояния возможности автотранспорта уменьшились втрое. Для перевозки боеприпасов и горючего только транспортом тылов потребуется не меньше четырех суток. Выход из этого положения, мне кажется, только один: использовать часть строевого автотранспорта.

– Вы, конечно, имеете в виду главным образом бронетанковые части? – строго спросил Тяжев.

– И, видимо, инженерные? – добавил Маликов.

– И уж, конечно, артиллерийские, – засмеялся Цыбенко.

– И танковые, и артиллерийские, и инженерные, и стрелковые, и даже грузовые автомашины штабов, – ответил Викентьев. – Боеприпасы вам же нужны, и тут не может быть твое, мое, дядино – все наше, все общее.

Тяжев поморщился и задвигался на стуле. Дыбенко, упрямо склонив голову, вполголоса спросил:

– А если потребуется менять огневые позиции, на волах пушки потащим?

– Я говорю не о всех машинах, а только о тридцати процентах, – рассердился Викентьев.

– Ну что ж, товарищи, кажется, все ясно, – поднялся Алтаев. – Решение такое: главные силы армии сосредоточить на узком фронте, прорвать оборону противника и овладеть городом Секешфехервар. Главный удар наносим по немецкой дивизии перед городом. Подавим ее всей мощью артиллерии, а затем ударим танками и пехотой. На флангах венгерские части, они серьезного сопротивления не окажут. Затем овладеем городом и закрепимся в нем. Возможно, командующий фронтом усилит армию, тогда можно развивать успех наступления.

Речь Алтаева перебил звонок телефона.

– Слушаю, Алтаев… Добрый вечер, товарищ маршал… Да… Решение намечено… Овладеть городом Секешфехервар… Так точно… Слушаю… Так… Ясно…

Алтаев переложил трубку из правой руки в левую и, продолжая повторять «ясно», «так», начал быстро чертить карандашом на карте. На ней одна за другой появлялись жирные красные линии. Несколько бросков карандаша – и севернее Будапешта возникла изогнутая стрела. Она огибала Будапешт с севера и с северо-запада и острием упиралась в город Естергом, северо-западнее Будапешта. Вторая стрела потянулась оттуда, где стояли войска гвардейской армии, захватила город Секешфехервар и устремилась на север, острием упираясь также в город Естергом. Эти стрелы, как две огромные руки, охватывали Будапешт с запада и северо-запада.

Алтаев придвинул к себе лежащую на столе тетрадь и, придерживая ее локтем левой руки, начал быстро писать. Его пальцы с редкими золотистыми волосками поспешно работали карандашом, и скоро весь лист сверху донизу заполнила сплошная колонка цифр.

Закончив разговор, Алтаев передал трубку Шелестову:

– Вас просит член Военного совета фронта товарищ Желтов.

Пока Шелестов разговаривал с Желтовым, Алтаев сидел молча, опустив голову.

Шелестов попрощался, положил телефонную трубку. Алтаев поднял голову. Глаза его молодо улыбались, лицо раскраснелось, руки порывисто двигались по столу. Это радостное вдохновение длилось всего несколько секунд, потом он снова нахмурил брови, и перед собравшимися опять был строгий и властный командарм. Он обвел всех суровым взглядом, поправил карту и внушительно заговорил:

– Фронт получил директиву Ставки Верховного Главнокомандования. Ставка решила окружить и уничтожить будапештскую группировку противника. Для этого Второй Украинский фронт наносит удар из района северо-восточнее Будапешта в направлении Естергома и окружает будапештскую группировку противника с севера и с северо-запада. Войска Третьего Украинского фронта наносят удар из района озера Веленце и окружают Будапешт с юго-запада и с запада. Наша армия в составе войск Третьего Украинского фронта наносит главный удар. Ближайшая задача – прорвать оборону противника и овладеть городом Секешфехервар. Последующая задача – ударом на север развить прорыв в направлении Естергома, соединиться с войсками Второго Украинского фронта и создать внешний фронт окружения. На усиление мы получаем танковые, артиллерийские, стрелковые и кавалерийские соединения.

Он придвинул к себе тетрадь и стал перечислять средства усиления.

– Итак, товарищи, – закончив диктовать, громко, даже несколько торжественно продолжал Алтаев, – обстановку мы с вами оценили правильно. Верховное Главнокомандование нашу задачу довело до крупного стратегического масштаба. Мы должны не только сорвать контрудар противника, но и полностью окружить всю его будапештскую группировку и создать, таким образом, благоприятные условия для победного наступления на Вену, на Южную Германию, на «альпийскую крепость» Гитлера.

III

Начальники и близкие друзья Николая Аксенова знали его как простого, умного офицера, умеющего искренне дружить с товарищами, напряженно и много работать, не считаясь с тем, принесет ли ему лично эта работа что-либо или останется в безвестности. Так же искренне и самозабвенно мог он веселиться в свободные часы, не оглядываясь по сторонам и не задумываясь о впечатлениях, которые может вызвать у людей его беззаботное веселье.

Но когда на переправе командующий гвардейской армией сердито отчитывал и его и других офицеров за допущенные беспорядки, Аксенов с горечью подумал, что командующий никогда не простит ему этого случая на переправе, что вся его напряженная и сложная работа за прошлое время испорчена одним непростительным промахом. Его недовольство собой и внутреннее смятение в этот момент усилились еще и тем, что он неожиданно в машине командующего увидел Настю.

Весь остаток этого дня он не мог преодолеть мучительного чувства недовольства собой и обиды за свою неустроенную, как ему казалось, жизнь. Он вместе с начальником переправы – инженерным полковником – навел порядок на дороге и на мосту, очистил придунайское село от забивших его повозок и автомашин, ввел неутихавшее движение в тот жесткий военный график, который до мелочей был разработан в штабе армии. Находясь в непрерывной лихорадочной деятельности, он не переставал думать и о самом себе, и о Насте, так неожиданно появившейся снова на фронте, и о своих отношениях с ней, когда-то таких простых, радостных, а теперь сложных и неясных.

Только поздней ночью, когда все боевые части были переправлены на правый берег Дуная и по узенькому мосту пошли обозы, ему удалось зайти в домик, подготовленный для него саперами, и немного передохнуть. Не раздеваясь, он присел к столу, машинально налил из приготовленной кем-то бутылки вино в стакан и, не чувствуя ни вкуса, ни запаха вина, выпил. По всему телу разливалось успокаивающее тепло. Мысли, словно кем-то подгоняемые, сменяли одна другую и увлекали его в далекие воспоминания. Ему вспомнились все встречи с Настей и последняя, неожиданная для него, размолвка с ней. В который раз пытался он найти объяснение всему, что произошло, но сколько ни раздумывал, вывод был только один: Настя переменилась, стала совсем не той, что была, отдалилась от него и, видимо, их отношения навсегда испортились. Вспомнив последнюю встречу, когда он заехал к ней в роту, не застал ее в домике и, проходя садом, увидел ее вдвоем с капитаном Бахаревым, он порывисто налил еще стакан вина и залпом выпил. Тогда она, поддерживаемая рукой Бахарева, тихо смеялась. Аксенов хорошо знал этот тихий, приглушенный смех. Так всегда она смеялась в самые лучшие минуты их встреч, и этот смех перевернул все его сознание. Прямо через кусты он выбежал на дорогу, вскочил в автомобиль и, сдерживая порывистое дыхание, со свистом прошептал шоферу: «Гони!»

И сейчас, через три месяца после этого случая, ему было так же, как и тогда, обидно и больно и за себя, и за нее, и за все их прошлое.

Он молча сидел и стакан за стаканом пил вино. Разгоряченная голова устало клонилась к столу, и глаза застилал туман. За окном непрерывно гудели моторы автомобилей, громко разговаривали люди, скрипели повозки, но он ничего этого не слышал… Две мысли ожесточенно боролись в его сознании. То казалось ему, что в его личной жизни ничего не случилось, что Настя такая же искренняя и честная по отношению к нему, а сам он нехороший, слишком самолюбивый и мнительный человек, думающий только о себе и не уважающий других. То вдруг Настя представлялась ему обманщицей, забывшей о всем хорошем и душевном в их взаимоотношениях, тщеславной и не умеющей ценить искреннее отношение к ней. И эта вторая мысль все больше и больше побеждала первую, а сам он все яснее и отчетливее чувствовал необходимость порвать все нити, связывающие его с Настей, и заново перестроить свою личную жизнь. Все эти встречи за последние два года – часто тайком от других, украдкой, от случая к случаю – казались ему сейчас детской забавой, недостойной ни его возраста, ни положения. И это в то время, когда миллионы людей забыли о личной жизни!

Эта последняя мысль оживила его и подсказала отчетливый план действий.

Да, да. Он так и сделает. Все порвет и – ничего личного! Какая может быть любовь, когда рядом тысячи людей переносят нечеловеческие трудности, гибнут и умирают, становятся калеками. И как это раньше не смог заметить он всю ложность и безрассудность своих поступков. Нет, нет! Порвать все, порвать решительно и окончательно, выветрить из своей головы этот любовный угар и работать, работать изо всех сил, забыв о личной жизни до конца войны. А закончится война и тогда все придет: и любовь – искренняя, чистая, без стыда и боязни; и личная жизнь – радостная, спокойная, до краев наполненная счастьем.

Приняв такое решение, Аксенов отодвинул стакан, встал, надел фуражку и запахнул шинель. Его охватила уверенность в собственных силах и радостное сознание своей правоты в решении сложного вопроса.

Он хотел выйти из дому, проверить, как идет переправа, но своего намерения осуществить не успел. На крыльце послышались тяжелые шаги, дверь со скрипом распахнулась. Подняв голову, Аксенов узнал инструктора политотдела армии подполковника Крылова. Это был, пожалуй, единственный человек из всего многолюдного коллектива полевого управления гвардейской армии, которого Аксенов внутренне не уважал и даже побаивался.

Коренастый, широкоплечий, с округлым лицом, с рыжеватыми усиками и серыми, в упор смотрящими на собеседника глазами, Крылов с первой встречи еще под Сталинградом не понравился Аксенову. Особенно возмущала Аксенова привычка Крылова во все вмешиваться, обо всем расспрашивать, иронически улыбаясь при этом и посмеиваясь. При каждой встрече с ним Аксенову вспоминался обидный случай, когда Крылов, впервые встретив Аксенова, подал ему записку от Насти, улыбнулся и вызывающе проговорил:

– Ах, это вы тот самый жених Аксенов? Что ж, будем знакомы.

Может быть, случайно брошенное Крыловым словцо принесло Аксенову много неприятностей. Оно надолго прилепилось к Аксенову, и друзья, желая подшутить над ним, часто называли его женихом.

Встреча с Крыловым сейчас была особенно неприятна Аксенову. Он знал, что подполковник будет назойливо расспрашивать о вещах самых неожиданных, по делу и без дела посмеиваться в усы и нагло смотреть своими сверлящими глазами.

Однако ожидания Аксенова не оправдались. Крылов молча подал ему руку, присел к столу, кивнув головой на бутылку, спросил – «твое?» и услышав утвердительный ответ, налил вина в стакан и торопливо, большими глотками, с бульканьем выпил.

– Похолодало как!.. И ветер поднимается, – закуривая, проговорил он.

– Да. Осень, тепла не ждать, – равнодушно ответил Аксенов, настороженно присматриваясь к подполковнику.

– Не возражаешь, я еще стаканчик выпью? Промерз, никак согреться не могу, – совсем миролюбиво говорил Крылов, наливая второй стакан вина.

По тому, как он жадно, большими глотками пил и с наслаждением причмокивал губами, Аксенов понял, что Крылов не только промерз, но и проголодался.

– Чайку бы сейчас горяченького или щей, – часто затягиваясь дымом, мечтательно говорил Крылов, и лицо его стало добрым и приветливым. Даже колючие глаза, и те сейчас потускнели, устало прищуриваясь.

– Вы из штаба? – не зная о чем говорить, спросил Аксенов.

– Нет. Вторую неделю по тыловым частям скитаюсь. Отстал от всего, расскажите, что там на фронте.

– Я вторые сутки на переправе. Обстановку тоже смутно знаю. Наши подошли к Балатону и сильную оборону встретили. Наступление остановилось.

– Да, это неприятно, – опустив седеющую голову, словно сам с собой рассуждал Крылов, – опять прорывать придется. Опять жертвы, потери, кровь. А у каждого жизнь, семья, мечты, надежды. Все ждут конца войны и надеются целыми и невредимыми вернуться домой. Каждый надеется… Надеется, а тут вдруг…

Он устало махнул рукой, не закончив мысли, привстал, расстегнул шинель и тихо спросил, не глядя на Аксенова:

– А у вас есть семья?

Этот вопрос был так неожидан и задан таким участливым голосом, что Аксенов растерялся на мгновение и, запинаясь, ответил:

– Отец, мать, сестренки, братишка. В городе живут, в Поволжье.

– А у меня пятеро. Жена, дочка и три сына. Три! Настоящая диаграмма. Один на голову выше другого.

Крылов, откинув голову, долго сидел в забытьи, видимо думая о детях, о жене.

– Знаете, – встрепенувшись, заговорил он быстро и горячо, – я всю гражданскую войну прошел. Восемь лет с коня не слезал, и тогда мне не было так тоскливо, как сейчас.

– Молодость, видимо, – сказал Аксенов.

– Нет, не только молодость. Было еще другое, более существенное и важное. Вот сейчас мы воюем четвертый год, и мне ни разу не довелось повидаться с семьей. Четвертый год! А тогда… Эх, тогда совсем другое было. У нас в лазарете работала сестра милосердия. Хорошая девушка. Буйная, веселая, сорви-голова! И полюбил я ее, понимаете, так полюбил!

Крылов придвинулся вплотную к Аксенову, обдавая его горячим дыханием:

– Вот у нас часто говорят: война забирает всего человека, на войне нет личного, вся жизнь человека подчинена службе, делу, боям. Чепуха!

Последнее слово он почти выкрикнул, вскочил на ноги и взволнованно прошелся по комнате.

– Чепуха, – возвратясь к столу, раздельно повторил он. – Пустая болтовня! Человек всегда остается человеком. И личная жизнь у каждого есть. И где бы ни был человек, чем бы он ни занимался, личное всегда с ним. Только лгуны, неискренние люди могут утверждать, что они ради службы, дел служебных отрешились от всего личного, отрешились от самого себя. Да и к чему отрешаться? Разве личное, душевное, семейное мешает общественному? Наоборот! Когда у человека все хорошо в личной жизни, и служебные дела у него идут хорошо. А стоит только надломиться чему-нибудь в личной жизни, так и служба начнет хромать…

Аксенов слушал горячую речь Крылова и по-новому видел этого пожилого человека. Все в нем сейчас было молодо, искренне, душевно. Резкие взмахи рук, мечтательная улыбка, четкие слова и возбужденный румянец на лице говорили о его внутреннем волнении и большом душевном переживании. Он рассказывал о своей жене, той самой буйной сестре милосердия, которая прошла с ним всю гражданскую войну и стала верной подругой на всю жизнь, говорил о детях, о своих мечтах воспитать их хорошими, искренними людьми. И каждое его слово находило горячий отклик в сознании Аксенова. Он отчетливо представил себе высокую, на целую голову выше Крылова, женщину, с темными, гладко зачесанными волосами и большими, такими же темными блестящими глазами. И Аксенов завидовал Крылову, его семейному счастью, его мечтам и надеждам на радостное будущее. И он сам понимал, что эта зависть не была обидной ни для Крылова, ни для него самого.

IV

В то время как советские войска под Будапештом начали подготовку новой операции против немецко-фашистской армии, на Западном фронте происходили странные события. Большие и маленькие города Франции, Бельгии и Голландии превратились в увеселительные пункты для американцев, англичан и канадцев. И днем и ночью по улицам шумно бродили солдаты и офицеры англо-американских армий. В переполненных ресторанах захлебывались джазы, раздавались пьяные крики, в клубах табачного дыма кружились пары.

Столица Бельгии Брюссель стала центром развлечений для англичан. Бесчисленные гостиницы превратились в офицерские дома отдыха. Один за другим открывались дансинги. Бельгийцам-мужчинам вход в увеселительные заведения был запрещен. Зато наиболее развязные бельгийки в сопровождении кавалеров в союзной форме беспрепятственно могли ходить куда угодно.

Особенно бесшабашным разгулом кипел голодный Париж, где была ставка Эйзенхауэра. Американцы реквизировали все отели, рестораны, гостиницы и хорошие помещения. В них теперь расселились американские офицеры. По бульварам, на Елисейских полях, в Булонском лесу толпами слонялись пьяные американцы. Оборванные, изможденные дети протягивали к ним ручонки, но янки брезгливо отворачивались. Зато они щедро потчевали бульварных девиц. Американским офицерам было разрешено угощать своих дам в кафе и ресторанах, солдаты приманивали истощенных парижанок плитками шоколада и сигаретами.

Буйно веселясь, американцы не забывали о бизнесе. Темные переулки, перекрестки дорог и площади превратились в черные рынки. Американские солдаты, офицеры и генералы спекулировали горючим, сигаретами, продовольствием. Каждый торговал по чину. Солдаты из-под полы предлагали канистру украденного с армейского склада бензина или пачку сигарет, офицеры оптом и в розницу сбывали цистерны бензина, ящики сигарет и продовольствия с этикетками американских воинских складов. Генералы свои коммерческие дела вели солидно. Они через многочисленную агентуру пускали в ход сотни тонн бензина, вагоны продовольствия, белья и обмундирования. На штабных и тыловых должностях пристраивались сотни коммерсантов. Они за бесценок скупали акции и целые предприятия европейских промышленников.

Черный рынок, спекуляция и разбазаривание армейских запасов расцвели настолько, что генерал Эйзенхауэр вынужден был назначить специальную комиссию для расследования спекулятивной деятельности американских военнослужащих.

Впоследствии он писал в своей книжке «Крестовый поход по Европе»: «Практически целая часть превратилась в организованную банду грабителей и продавала эти предметы (продовольствие, бензин, сигареты) целыми грузовиками и вагонами».

В это же время командование американских войск горько жаловалось на острый недостаток в горючем для танков и грузовиков, разрабатывало сложные планы разрешения «проблемы снабжения». Топтание своих войск перед позицией Зигфрида оно объясняло «отсутствием горючего для танков и грузовиков».

В английских войсках развлечения проходили «организованно». Фельдмаршал Монтгомери отдал приказ о предоставлении всей армии двухнедельного отпуска. Штабы разбили всех солдат и офицеров на восемь частей. Одна часть находилась в отпуску, другая ехала в отпуск, третья возвращалась… и только пять восьмых выполняло свои служебные обязанности. Всем, кто желал поехать в Англию, предоставлялись транспорт и время для поездки туда и обратно.

Веселая жизнь шла и на фронте. Немцы вели себя спокойно, огня не открывали и никаких активных действий не предпринимали. Американские, английские и канадские солдаты располагались в селах и городах, обивали пороги пивных, соблазняли бельгийских и французских женщин. Офицеры мечтали о поездках в Париж и Брюссель и спорили, кому раньше поехать в развеселые столицы. И все завидовали счастливчикам, получившим отпуск.

Тем временем немецкое командование проводило срочные мероприятия.

Гитлер оправился от тяжелого потрясения, вызванного покушением на его жизнь, и развил кипучую деятельность. В Германии была объявлена новая тотальная мобилизация. На этот раз в армию были взяты поголовно все мужчины. Стариков, инвалидов и подростков забирали из родных домов и под конвоем сгоняли в казармы. Стоны и плач разносились по Германии. В промышленности, на транспорте и в сельском хозяйстве остались только женщины.

Из стариков был создан «фольксштурм» – жалкое подобие народного ополчения. Вместо обмундирования стариков снабдили нарукавными повязками, вооружили чем попало и посадили в укрепления позиции Зигфрида. Так же была создана и вторая часть немецкого воинства на Западном фронте – «фольксгренадеры». «Фолькогренадеры» от «фольксштурма» отличались тем, что это были люди, когда-то служившие в армии, но уволенные из нее по старости или по различным физическим недостаткам. Третью часть немецкого воинства, выставленного против англо-американских армий, составили «кишечные батальоны». В них входили солдаты, досрочно выписанные из госпиталей и еще не успевшие залечить полученные раны. «Кишечными батальонами» эти войска прозвали сами немцы потому, что большинство солдат страдало желудочно-кишечными болезнями.