Текст книги "На берегах Дуная"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)
Сейчас, когда были вскрыты новые замыслы противника и нужно было решить, как сорвать эти замыслы, сохранить свои силы и разгромить врага, Алтаев думал о людях, которые должны это сделать, и у него не возникало никаких сомнений в том, что они сумеют выполнить свою трудную и ответственную задачу.
– Так вот, – резко встав, стукнул Алтаев кулаком по столу, – где бы они ни ударили, мы их все равно остановим! Центр усилить артиллерией за счет левого фланга. Пусть гитлеровцы думают, что я все поснимал с центра. Вот они стоят, механизированные и танковые бригады. Я и берег их для этого случая. Много раз хотелось мне снять их и бросить на правый фланг. Но удержался все-таки. Удержался, несмотря на то, что трудно было, он, как трудно! Сейчас перебросить в центр всех саперов. Минировать, минировать, все минировать! Артиллерийские резервы подготовить для переброски в центр. Но главное внимание – правому флангу. Константин Николаевич, вызывайте всех командующих родами войск и начнем планировать отражение нового удара.
XIX
Аксенов открыл глаза и прислушался. За стеной кто-то приглушенно разговаривал. В печке потрескивали дрова. Сквозь закрытые ставни сочились скупые проблески света. Пахло сушеным виноградом и какими-то травами.
«Девять часов проспал», – взглянув на часы, подумал он и рывком вскочил с постели.
Бесшумно вошел Буканов. В последнее время он добровольно взял на себя обязанности ординарца Аксенова, и майор всегда чувствовал заботу шофера.
– Что в отделе? – спросил Аксенов.
– Работают, а кто с вами ездил, спят все. Генерал приказал не тревожить, пока сами не проснутся.
– Противник стреляет?
– Да еще как!.. Вот только недавно притих. Все утро долбил, аж стекол ни в одном доме не осталось.
– У нас никто не ранен?
– В роте охраны три солдата.
Буканов сбегал за водой и кружку за кружкой лил на руки майора, неумолчно рассказывая о последних новостях:
– Танков, говорят, немецких сотни пожгли. И все только «тигры» да «пантеры». Наш генерал всем гранаты приказал приготовить. И для вас я лимонок семнадцать штук и девять противотанковых припас. Мы всю ночь дежурили, думали, прорвутся. Только ничего, удержались наши. Говорят, товарищ гвардии майор, немцы где-то в другом месте штук триста танков скопили, вот-вот рубанут.
– Откуда знаешь?
Буканов лукаво усмехнулся и подмигнул майору:
– Солдаты все знают. Нынче утром Второй Украинский в наступление перешел, на Комарно стукнули, по дунайскому берегу. Нам помогают.
– Что? Второй Украинский? – переспросил Аксенов.
– Ага. Маршал Малиновский. Да вы мойтесь, товарищ гвардии майор, вода-то льется, вон все сапоги забрызгали.
Эта новость удивила Аксенова. Он отмахнулся от завтрака и побежал в отдел. Действительно, войска Второго Украинского фронта на рассвете 6 января перешли в наступление от реки Грон и быстро продвигались по северному берегу Дуная в направлении Комарно. Это резко меняло всю обстановку под Будапештом. Левый фланг ударной группировки противника был поставлен под угрозу. А выход войск маршала Малиновского в район Комарно ставил под удар глубокие тылы противника.
Генерал Воронков только что получил из штаба фронта последние данные о продвижении войск Малиновского. Красные стрелы танковых соединений и частей устремились на запад, от района боев гвардейской армии их отделяла только километровая полоса Дуная.
Аксенов долго смотрел на карту генерала. Перед ним промелькнули все события шестидневных ожесточенных боев. Если в первые часы наступления противника бойцы полковника Чижова один на один дрались с фашистскими танками и пехотой, то уже к утру, через три-пять часов после начала наступления, одна за другой вступили в бой части резерва командующего армией, затем командующего фронтом. И вот теперь Ставка Верховного Главнокомандования сказала свое решающее слово.
Грандиозная картина величайшего взаимодействия встала перед глазами Аксенова. Все – от солдата-пехотинца на переднем крае до Ставки Верховного Главнокомандования – принимали участие в разгроме врага. В первые дни войны, на полях Белоруссии и даже в последующем – под Смоленском и на подступах к Москве, Аксенов не замечал тесной сплоченности разных частей в бою. Ему вспомнилось первое крупное наступление в сентябре сорок первого года под городом Ярцево на реке Вопь. Ранним утром его батальон рванулся и за час вклинился в оборону противника на четыре километра. Неудержимой лавиной катились вперед стрелковые роты, сминая противника. Уже казалось, что вот-вот они вырвутся на простор и в этот же день прорвутся к Смоленску. Но тут случилось то, чего не ожидали ни он, молодой комбат Аксенов, ни командир полка, ни командир дивизии. В самый разгар наступления артиллерия осталась где-то за рекой и прекратила огонь, танки застряли в болотистом ручье и оторвались от пехоты. Противник оправился от удара и начал непрерывно контратаковать. Налетела его авиация, подошли танки и штурмовые орудия. Два дня батальон Аксенова продолжал наступление, но продвинуться так и не смог.
С горечью и болью вспоминал теперь Аксенов об этих боях.
Прошло сравнительно немного времени, и все переменилось.
Позади остались Сталинград, Курская дуга, Днепр, Корсунь-Шевченковский, днестровские переправы, Молдавия, Румыния, Болгария. С каждым днем росло мастерство воинов, наливалась могуществом и силой Советская Армия, из мелких крупиц боевого опыта кристаллизовались воинская умелость и искусство бить врага в любых условиях.
– Как отдохнул, Аксенов? – спросил Воронков.
– Спасибо, товарищ генерал, хорошо.
– Сейчас вам снова придется ехать.
Воронков, прихрамывая, прошел по комнате и прихлопнул полуоткрытую дверь. Он, видимо, простудился, лицо горело нездоровым румянцем, белки глаз наливались краснотой.
– Поедете в Замоль. Там противник стягивает танковую группировку для нового наступления. Вероятно, завтра с утра начнет атаки. Ваша задача: проверить боевую готовность частей генерала Афанасьева, на месте уточнить обстановку и периодически докладывать о всех изменениях. Армейский наблюдательный пункт будет рядом с НП генерала Биркова. Вы будете находиться в дивизии Афанасьева. Задача ясна?
– Так точно, товарищ генерал.
– Немедленно выезжайте и приступайте к работе. Обратите особое внимание на готовность артиллерии и постановку противотанковых мин.
– Ясно.
– Всего доброго.
– Счастливо оставаться, товарищ генерал.
На улице моросил по-осеннему промозглый дождь. Дорога обледенела, и Аксенов несколько раз поскользнулся, пробираясь к соседнему дому. Под наростом льда грузно провисали телеграфные провода. Измученные связисты метались по линиям, исправляя бесконечные порывы и восстанавливая связь.
– Завтракать, товарищ гвардии майор, – встретил Аксенова Буканов, – мы такое сообразили… И винца раздобыли.
– Готовь машину, сейчас едем.
– Машина всегда готова, только не везет нам с вами, опять разобьют.
– Разобьют, новую не получишь. В пехоту переведем, – усмехнулся Аксенов, дружески обнимая шофера.
– Это уж мы, будьте уверены, и в пехоте послужим.
Аксенов торопливо позавтракал. Шоферы оперативного отдела окружили его, наперебой расспрашивая:
– Будут гитлеровцев судить за наших парламентеров убитых?[6]6
Речь идет о парламентерах, которые были посланы советским командованием в войска немецко-фашистской группировки, окруженной в Будапеште. Гитлеровцы пропустили советских парламентеров, но когда они возвращались назад, предательски убили их.
[Закрыть]
– А Бичке еще держится, товарищ гвардии майор?
– Ну, что вы пристали, дайте покушать в конце концов, – отбивался от надоедливых шоферов Буканов. – Давай к машинам. Нечего языком трепать.
Аксенов отвечал на вопросы водителей и с благодарностью посматривал на Буканова. Ночь в тылу противника окончательно сроднила их.
– Товарищ майор, – выпроводив шоферов, участливо заговорил Буканов, – я узнал все. Настя находится тут совсем рядом, в господском дворе. Заскочим на минутку?
Аксенов развернул карту. До господского двора было всего восемь километров, но он находился в противоположной стороне от дороги на Замоль. Полковник Чижов сказал ему, что Настя жива и здорова, но Аксенов не совсем поверил этому. Вчера он послал Насте записку с мотоциклистом связи, но ни мотоциклиста, ни ответа не было. Он еще раз посмотрел на карту. К господскому двору вела плохая грунтовая дорога. Ее трижды пересекали глубокие овраги. Около пятнадцати километров приходилось делать крюку, а на это нужно время. Он вспомнил о гололедице и со вздохом ответил:
– Нет, сейчас не успеем. Времени мало, а дорога там – не пробьешься. Как-нибудь на обратном пути.
– Да что вы, товарищ гвардии майор, делов-то на полчаса всего, – уговаривал Буканов.
– Нет. Надевай цепи и поехали.
Неширокая, мощенная булыжником дорога петляла вокруг высот. В балках и на склонах холмов буксовали машины с боеприпасами. Какая-то артиллерийская часть застряла у берегов узенького ручейка. Гомон и крики дрожали в сыром воздухе. Гусеничный трактор одну за другой цеплял машины и, как игрушки, втаскивал их на гору.
Аксенов подумал о дорогах в полосе армии. Все кругом обледенело. Сотни балок и высот кромсали многочисленные дороги. И каждая балка, каждая высота сейчас были неприступны для колесного транспорта. Только гусеницы беспрепятственно пробирались везде. Но сколько нужно тракторов и тягачей, чтобы обеспечить движение колесных машин хотя бы по основным дорогам? Сотни, десятки сотен. Аксенов знал примерно, на что способны дорожные части армии, и перед ним сейчас вырисовывалась безотрадная картина. Тракторы и тягачи выбиваются из сил. Сотни автомобилей с боеприпасами, продовольствием, горючим, с пушками и пулеметами, с пехотой и саперами стоят беспомощно по оврагам и балкам, стоят и не могут сдвинуться с места. А на фронте идут бои. Нужны боеприпасы, горючее, подкрепления. Немцы наступают главным образом танками. Широким лапам гусениц не страшна никакая гололедица.
«Какие-то меры нужны, срочные меры, – раздумывал Аксенов, – или все грузы останутся в тылах и не дойдут до фронта. Войска останутся без боеприпасов, без резервов и подкреплений».
Чем ближе продвигался он к фронту, тем все больше «пробок» встречалось на дорогах. Юркий двухдиферный автомобиль с цепями на колесах с трудом пробирался вперед. У въезда в небольшой поселок Аксенова остановил знакомый командир армейской телефонно-кабельной роты.
– Товарищ гвардии майор, дайте хоть литр горючего. Все пожег, а на линии – порыв за порывом. Просто беда! Этот проклятый дождь все угробит.
Рядом со старшим лейтенантом, грязные и измученные, стояли связисты. По их лицам Аксенов видел, как трудно доставалось связистам в эти дни. Тут, пожалуй, было не легче, чем на переднем крае.
– Сколько у нас банок в запасе? – спросил Аксенов.
– Две канистры, – вяло ответил Буканов.
– А в бачке?
– Полный был, а с такой дорогой четверть, наверно, осталось.
– Отдайте канистры старшему лейтенанту.
– Товарищ гвардии майор, – заерзал на сиденье Буканов, – а сами как же, в поле стоять будем?
– Не будем. Передавайте, – оборвал его Аксенов.
– Одну дам, а вторую ни за что, – упрямо насупился Буканов, по-медвежьи, задом выбираясь из машины, – свой бензин порастранжирили, а теперь клянчат.
– Эх, ты! Порастранжирили! – не удержался маленький курносый солдат в заляпанной грязью стеганой куртке. – Поездил бы с наше, не пел бы так.
– С ваше, – зло обернулся к нему Буканов, – а мы вроде по проспектам раскатываем.
– Немедленно отдать обе канистры! – прикрикнул Аксенов.
– Хватит им и одной.
– Прекратить разговоры, – рассердился Аксенов.
Буканов резко выпрямился и – руки по швам – вытянулся перед майором. На его взволнованном лице кипело негодование, но в глазах таилось почтительное уважение к майору.
– Слушаюсь, отдать обе связистам, – бодрым голосом отчеканил он и лихо приложил руку к ушанке.
Связисты бросились помогать Буканову. Он отстранил их и сам, громыхая железом, отвязал канистры.
– Беспрерывно рвутся провода, не успеваю восстанавливать, – рассказывал старший лейтенант, – люди просто из сил выбились. На ходу засыпают.
С контрольной станции Аксенов связался с генералом Воронковым и доложил ему, что творится на дорогах. Генерал подробно расспрашивал, где и сколько застряло машин.
– Я насчитал больше двухсот. Только одно спасение – тягачей побольше, тракторов… Установить круглосуточное дежурство в самых трудных местах и перетаскивать машины. Хорошо бы на подъемах песку подсыпать, гальки, щебня. Тут как раз на дороге много ремонтного материала. И песок есть, и щебенка, и галька. Людей только, товарищ генерал, людей мало.
Связисты высыпали провожать майора. Буканов, видимо, успел с ними подружиться и что-то прятал под сиденье, воровато скрывая от Аксенова глаза.
Старший лейтенант уговаривал майора отведать горяченького супца, но Аксенов наотрез отказался.
– Спасибо, большое спасибо! – кричал вслед машине старший лейтенант. – Заезжайте, когда время будет. Угостим, по-связистски угостим.
– Что под сиденье прятал? – спросил Аксенов Буканова.
– Когда? – удивленно спросил шофер.
– Ночью, когда твоя машина горела, – улыбнулся Аксенов.
Буканов нахмурился и надавил на педаль. Машина рванулась, разбрызгивая ошметки грязи. Аксенов пожалел, что напомнил Буканову о загубленной машине. Шофер тяжело переживал потерю нового автомобиля.
– Этого я никогда им не забуду, – сквозь зубы бормотал Буканов, – четыре машины угробили, доберусь до Берлина – у самого Гитлера отберу, а грузовых штук пять прямо в колхоз отгоню… нацеплю гуськом и погоню.
Впереди серела унылая равнина. Пелена моросящего дождя грязным покрывалом окутывала горизонт. В стороне от дороги чернели огневые позиции артиллерийских батарей. Перед ними едва приметными точками копошились люди. Аксенов догадался, что это саперы устанавливают мины.
С запада из туманного неба вынырнула группа «юнкерсов». Они летели, прижимаясь к земле и выискивая цели. Где-то слева застучали зенитные пушки. Один бомбардировщик косо отвалил в сторону и, объятый пламенем, рухнул на землю. За ним окутались дымом еще три «юнкерса». Остальные врассыпную метнулись в стороны, беспорядочно рассеивая бомбы. В разных местах полыхали взрывы. Ни одна бомба не попала на артиллерийские батареи. Только по краям дороги дымились глубокие воронки. Буканов, не изменяя положения, спокойно вел машину.
– Нарвались, – улыбаясь, кивнул он в сторону дымных костров. – Поминай, как звали, и косточек не соберешь.
Аксенова удивило спокойствие шофера. Неужели он теперь не боится авиации?
– Что же ты не остановился? – спросил он Буканова. – Могли бы прямо в нас угодить.
– Ай, товарищ гвардии майор, – небрежно отмахнулся Буканов, – всякой бомбе не накланяешься. Эдак, ежели перед каждым фрицем останавливаться – и не доедешь до Берлина.
Аксенов улыбнулся, радуясь перерождению шофера. Этот славный паренек подавил свою слабость.
Показались крыши домов села Замоль. Здесь располагались штабы генералов Биркова и Афанасьева. Из черного зева подвала выглянула какая-то закутанная в шаль фигура и тут же скрылась обратно. На перекрестке машину остановил патруль. Аксенов показал документы и спросил, где штаб генерала Афанасьева. Солдат ответил, что на высотке, в километре от села.
Аксенов с первого взгляда узнал эту знаменитую высоту двести двадцать пять. Во время наступления она восемь раз переходила из рук в руки. Обильно политая кровью и истерзанная гусеницами танков, она, видимо, снова станет местом ожесточенных боев.
Генерал сидел за маленьким дощатым столом в тесном блиндаже. На его плечах топорщилась забрызганная грязью, непросохшая шинель. Гладко причесанная голова почти упиралась в бревенчатый потолок. Позади генерала виднелась постель, прикрытая серым суконным одеялом. На стене висел автомат и пониже него – каска с двумя большими вмятинами не то от пуль, не то от осколков. Афанасьев повернул к Аксенову полное лицо.
– Опять контролировать приехал, – подавая руку, шутливо проговорил он. – Ну, давай, Николай Сергеевич, нам не привыкать. Сам недавно в твоей шкуре был.
Генерал Афанасьев под Сталинградом был начальником оперативного отдела штаба армии и хорошо знал службу штабных офицеров.
– Ну, садись, рассказывай, что нового? – придвинул он майору колченогий табурет.
– У вас теперь самое новое, товарищ генерал, – ответил Аксенов, – на правом фланге противник выдыхается, а перед вами готовит удар.
– Да, готовит, черт бы его взял, готовит, – что-то обдумывая, пробасил генерал, – я только с переднего края. Тишина у него просто удивительная. Даже стрелять перестал. Все вот эти полмесяца, пока сижу я здесь, житья не давал, безумствовал. Артиллерия и минометы днем и ночью салят и садят напропалую. Результатов, правда, почти никаких, но покоя ни на минуту. Мои в землю влезли, ничем не достанешь. А последние два дня как вымерло все.
Генерал опустил голову на руки и всей грудью вздохнул. Аксенов увидел, что за последний год генерал здорово постарел. Мясистые щеки и подбородок с неглубокой ямочкой разрубали косые морщины. В глазах сквозили усталость и тревожное ожидание. Он курил папиросу за папиросой.
От НП командира дивизии к переднему краю вел глубокий, хорошо оборудованный ход сообщения. От него, как от центральной улицы, ответвлялись в стороны траншеи и ходы сообщения.
Аксенов привстал на земляную приступку и выглянул из траншеи. В неярких лучах предзакатного солнца снежные просторы, казалось, дымились легкими испарениями. На равнине, там, где проходила наша оборона, торчали обугленные остатки строений. Только снег, испятнанный чернотой, – и нигде ни одной живой души, ни одного признака движения. Глядя на это застывшее безмолвие, нельзя было подумать, что здесь, вот на этой равнине, располагаются тысячи людей, сотни пушек, пулеметов, минометов, танков и что здесь кипит сейчас сложная, напряженная жизнь.
Пустынно было и в расположении противника. Виднелись только очертания его первой траншеи и проволочные заграждения перед ней.
Передний край противника и высоты за ним господствовали над нашими позициями. С них хорошо просматривалось все наше расположение. Глядя на высоты и позиции противника, Аксенов подумал, насколько трудным было положение частей генерала Афанасьева. Каждое их движение противник видел и в любое место, как на полигоне, мог стрелять с возвышенностей.
На правом фланге дивизии генерала Афанасьева начинались те самые горы Вертэшхедышэг, в северных отрогах которых, в сорока километрах от частей Афанасьева, дивизия полковника Чижова встретила первый удар противника.
Левее частей Афанасьева, на юге, виднелись трубы заводов города Секешфехервар.
Во все стороны от города тянулись шесть железных, восемь шоссейных и большое количество грунтовых дорог. И этот крупнейший узел дорог был сейчас в руках гвардейской армии. От него шли пути в расположение противника на города Комарно, Веспрем, Надьканижа и далее в Чехословакию, Австрию, южную Германию и Югославию. Отсюда же уходили основные магистрали на Будапешт, на болгаро-венгерскую границу, к берегам «мадьярского моря» – озера Балатон.
И вот теперь здесь, на местности, перед Аксеновым отчетливо вырисовывались замыслы противника. Ударить по равнине между горно-лесным массивом и городом Секешфехервар, смять части генерала Афанасьева, где-то в Бичке соединиться с главной ударной группировкой и всеми силами рвануться на Будапешт.
Чем это кончится? Сумеют части Афанасьева отразить новый удар противника? От этого сейчас зависела судьба стовосьмидесятитысячной окруженной группировки.
Эти мысли волновали и тревожили Аксенова, когда он роту за ротой обходил позиции частей генерала Афанасьева.
Везде было необычайно оживленно. По лицам солдат и сержантов чувствовалось тревожное ожидание боя. Дежурные расчеты настороженно выглядывали из бойниц. На ротных и батальонных наблюдательных пунктах офицеры – пехотинцы, артиллеристы, минометчики, танкисты – договаривались о совместных действиях.
В подразделениях то и дело встречались офицеры штабов корпуса, дивизии, полков.
В подбрустверной нише, похожей на грот, продолбленной в прибрежной скале, сидели на земляной скамье и стояли на коленях восемь человек. Они склонились вокруг маленького большеголового сержанта с коричневыми, слегка косившими глазами.
– Комсомольская группа истребителей танков, – доложил Аксенову заместитель командира батальона по политической части, – возглавляет сержант Нефедкин, туляк, называет себя земляком Льва Николаевича Толстого. Подбил гранатами четыре фашистских танка и один бронетранспортер.
Нефедкин встал, одернул выглядывавшую из-под телогрейки гимнастерку и отрапортовал:
– Истребители танков отрабатывают, как сподручнее палить «тигры» и «пантеры».
Аксенов присматривался к маленькому сержанту и невольно сравнивал его с Платоном Каратаевым из «Войны и мира». «Земляк» Толстого много имел внешнего сходства с Каратаевым. И Аксенов подумал: не писал ли Толстой своего Каратаева с кого-нибудь из предков сержанта Нефедкина?
– Мы, товарищ гвардии майор, – певучим голоском объяснял Нефедкин, – располагаемся вот в этих «усах», в каждом по два человека, подпускаем танки и бьем их гранатами и бутылками.
То, что он называл «усами», были узкие и глубокие окопы, ответвлявшиеся от первой траншеи в сторону позиций противника.
Они были настолько узки, что в них передвигаться можно было только боком, но на дне легко скрывался с головой самый высокий человек. В стенах были выдолблены приступки, по которым можно было подниматься наверх.
– Как только танк подходит на расстояние броска, в него летят гранаты и бутылки, – старательно разъяснял Нефедкин, – по одному танку можно бить сразу с двух и даже с трех сторон.
Он говорил уверенно и неторопливо. Глаза изредка косили на почтительно стоявших солдат его группы. В руках он держал армейскую газету «Красное знамя» и листовку. В них описывались способы борьбы с фашистскими танками и указывались уязвимые места «тигров» и «пантер».
– А в общем, товарищ гвардии майор, – закончил Нефедкин, – пусть только сунутся. В дымные костры превратим, в порошок сотрем.
Нефедкин воинственно размахивал гранатой без запала и озлобленно сверкал глазами, будто перед ним уже громыхал фашистский танк.
В изломе траншеи Аксенов лицом к лицу столкнулся с командиром корпуса генерал-лейтенантом Бирковым. В легкой зеленоватой бекеше генерал казался не по званию молодым и стройным. На чисто выбритом лице его играл здоровый румянец. Глаза пытливо присматривались к окружающему. Аксенов кратко доложил ему обо всем, что видел. Генерал молча кивал головой и что-то отмечал в записной книжке.
– Обратите внимание на свой левый фланг, – сказал он стоявшему позади него командиру полка, – я говорил вам об этом, и вот майор то же самое докладывает. Ночью установить еще парочку орудий, и мин, побольше мин ставьте. Это место самое опасное.
Генерал говорил, слегка кривя губы. Темные глаза его были беспокойны и тревожны. Он, видимо, волновался и переживал больше всех, но ничем не хотел выдавать своего волнения.
– Пленных нет, вот беда, – проговорил он, – каждую ночь разведчики лазят – и никакого толку.
В ближайшей батарее Аксенов застал только дежурных. Все остальные ушли на комсомольское собрание. Пожилые, в большинстве усатые солдаты радушно встретили майора. Они рассказали, куда подготовлен огонь и какими сигналами его можно вызвать, открывали замки, – и Аксенов видел поблескивающие, слегка смазанные стволы, – показывали ниши с аккуратно уложенными в рядки снарядами. Почти все снаряды были бронебойные. На щитах орудий висели небольшие плакаты, где были нарисованы немецкие танки и красными точками отмечены наиболее уязвимые места. И опять Аксенову вспомнился сорок первый год. Не так, совсем не так было тогда на огневых позициях батарей.
– Товарищ гвардии майор, может, на комсомольское собрание пройдете? – спросил высокий седоусый сержант с красным, опаленным лицом.
Аксенов хотел было отказаться. Впереди еще было немало работы, а солнце давно уже окунулось в синеву дальних лесов. Подступал по-осеннему темный вечер.
– Там же не только комсомольцы, и старички пошли, – сожалеюще вздыхая, объяснил сержант, – одни дежурные только остались. Собрание-то открытое, всем интересно.
Аксенов решил хоть на несколько минут зайти на собрание.
По извилистому ходу сообщения спустились в лощину. Тут было уже сумрачно. В апарелях[7]7
Котлованы, вырытые в земле для укрытия автомобилей, тягачей, танков.
[Закрыть] чернели замаскированные тягачи. Из разбросанных по склонам землянок по-домашнему уютно струились дымки. Откуда-то припахивало печеной картошкой.
Собрание проходило в самой просторной землянке. Но и она не могла вместить всех. У настежь распахнутой двери сидели, склонив головы к входу, человек двадцать артиллеристов. Они потеснились, пропуская майора.
Аксенов присел на снег у двери. Изнутри штук пять самодельных ламп разбрасывали красноватый свет. Собрание, видимо, протекало бурно. Речи выступавших то и дело прерывались аплодисментами.
– Слово предоставляется младшему технику-лейтенанту Ермолаеву, – объявил председатель.
У двери поднялся юношески стройный офицер. Он застенчиво склонил голову и приглушенно заговорил:
– Вопрос мы обсуждаем очень важный. И каждый из нас волнуется сейчас и переживает, как перед самым трудным экзаменом. Может, вот сейчас придется по тревоге броситься к пушкам и лицом к лицу столкнуться с фашистами. Они готовят удар против нас, стягивают танки, бронетранспортеры, артиллерию и минометы. Стягивают и хотят смять нас, уничтожить, кровью нашей залить венгерские поля…
Он шумно передохнул, полуобернулся, и Аксенов увидел его лицо. Полные губы резкими изломами опускались вниз, оттеняя худенький подбородок. Ясные глаза прикрывались слегка припухлыми веками. Рыжеватые волосы легкими кудряшками скатывались к небольшим ушам. На щеках, на подбородке и верхней губе золотился пушок. Видимо, он еще очень редко пользовался бритвой.
Много раз приходилось Аксенову слышать подобные выступления, но сейчас речь этого парня показалась ему как-то особенно взволнованной. И в тоне его ломкого голоса, и в скупых, неловких движениях рук, и во всем застенчивом лице чувствовались глубокое внутреннее волнение и большая ответственность за то, что он говорит. Настроение Ермолаева передалось и собранию. Солдаты, сержанты, офицеры напряженно вслушивались в его слова. В землянке наступила строгая тишина. Властвовал над всем только негромкий голос Ермолаева. К концу выступления лицо его разгорелось, руки все выше и выше взмахивали над головой.
– Погибать бестолку нельзя. Если придется, то умереть надо, как Александр Матросов.
Последние слова он проговорил отчетливо и медленно, встав во весь рост, как в строю перед боевым знаменем. В его голосе не было прежней робости.
Вслед за Ермолаевым, не спрашивая разрешения председателя, поднялся стройный и такой же молодой белокурый сержант.
– Я присоединяюсь к Сергею Ермолаеву и клянусь честью комсомольца драться с фашистами, как Александр Матросов, – прозвучал его звонкий голос.
В разных концах один за другим вставали артиллеристы и повторяли слова, только что сказанные их товарищем. Вместе с юношами-комсомольцами давали клятву и пожилые солдаты, и усатый парторг, и старшина батареи.
Поздно вечером Аксенов по ходу сообщения вышел в знакомую лощину. Его потянуло опять зайти в ту землянку, где было комсомольское собрание, и немного побыть у артиллеристов.
Подойдя к двери, он услышал веселый перелив аккордеона. Кто-то негромко пел «Любушку»:
Понапрасну травушка измята
В том саду, где зреет виноград.
Понапрасну Любушке ребята
Про любовь, про чувства говорят.
Он тихо приоткрыл дверь и вошел в землянку. Теперь ее освещала только одна лампа – гильза. Серые тени ползали по бревенчатым стенам и потолку. Вокруг стола склонились бледно освещенные фигуры людей.
Пел, оказывается, сам себе аккомпанируя, Сергей Ермолаев. На его коленях поблескивал аккордеон. Сергей откинулся к стене землянки и, прищурив глаза, негромко выговаривал слова песни. Он, видимо, весь отдался пению и ничего не видел вокруг. Пальцы механически двигались по клавишам.
Он стоит и каждый шорох слышит,
Каждый камень видит впереди…
Ничего особого не пишет,
Только пишет: «Люба, подожди».
У стола привстал командир батареи лейтенант Марков и шагнул навстречу Аксенову. Майор движением руки остановил его и присел на угол нар.
Ермолаев немного посидел молча и разом рванул мехи аккордеона. Буйная плясовая наполнила землянку. Кто-то в углу вскочил и вырвался в узенький круг около стола. Развернуться было негде, и плясун, взмахивая руками, топтался на одном месте. Самодельный стол закачался. Лампа чуть не опрокинулась, но кто-то во-время подхватил ее. Аксенов не видел лица плясуна. Оно скрывалось в полумраке под потолком. Перед глазами мелькала только широкая грудь с четырьмя медалями.
– Почта, почта приехала! – внезапно оборвав игру, выкрикнул Ермолаев.
Все обернулись к двери. В землянку вошел низенький, лет пятидесяти солдат и, ни на кого не глядя, подошел к столу.
– Не разом, не разом, – остановил он нетерпеливых артиллеристов. – Всем по порядочку, по старшинству. Вам два, товарищ командир батареи, – протянул он конверты лейтенанту Маркову.
Ермолаев тревожно посматривал на почтальона. Он стоял рядом с ним и не сводил взгляда с разноцветных конвертов. Уже были розданы письма сержантам, получали теперь солдаты, а ему все ничего не было. Он хмурил брови и сердито кусал губы.
– Вот и все, – заявил письмоносец и снизу вверх взглянул на Ермолаева. – А теперь самое главное.
Он расстегнул телогрейку, нащупал что-то в кармане и вытащил объемистый бумажник. Движения его были важны и неторопливы.
– Вот, товарищ лейтенант, и вам, – протянул он тоненькую пачку Ермолаеву, – два заказных, одно простое. И главное – все одним почерком. А почерк этот я давненько признал.
Ермолаев разорвал конверт и потянулся к лампе. Письмоносец молча стоял, не смея потребовать расписку на заказные письма.
Аксенов тихонько вышел из землянки. Небо снова расчистилось, и яркие звезды мерцали над землей. Вокруг была тишина. Заметно подмораживало, и слегка заледенелый снег потрескивал под ногами.
XX
Настя понуро бродила по усадьбе имения и не знала, за что приняться. Четвертый день, как дивизия по приказу командования вышла из тылов противника и разместилась на отдых. Где-то вдали гремела канонада. Там был город Бичке. В воздухе появлялись то наши, то немецкие самолеты. Завязывались короткие воздушные схватки. Распуская по небу хвосты черного дыма, падали сбитые самолеты.
Опустела, обезлюдела рота после боев в горах, на берегу Дуная. Погибли старший лейтенант Басов и молоденький лейтенант Махов. Пропали без вести капитан Бахарев, Тоня, Васильков, Анашкин, ефрейтор Сверчков. Не было в роте самых дорогих для Насти людей.
Милая вострушка Тоня! Как мечтала она попасть на фронт! Не провоевала и месяца, как закончилась ее боевая жизнь.
