Текст книги "Свержение ига"

Автор книги: Игорь Лощилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

   – У кого взял? – грозно спросила Алёна.

   – У Митьки Чёрного, – негромко ответил Василий, – но сильно не бил, так, только для испуга.

   – Придётся мне, видно, в ледник тебя определить, – сказала Алёна, – чтоб пылу-жару поубавить, а то всех моих гостей перебьёшь.

   – Я своему государю верой-правдой служу! – вскричал Василий. – К стремени евонному приставлен, а ты...

   – Вот и ходи у стремени, – оборвала Алёна, – а в дела, что розмысла требуют, не суйся, не по тебе это! Так и государю скажу. Иди покуда, и боле чтоб не дурил, а то и взаправду в ледник посажу!

Побитым псом возвращался Василий, полный стыда за свою оплошность и обиды от сотворённых над ним насмешек. Стыд, правда, скоро прошёл – Василий был к нему не приучен. Но прошёл не бесследно: затуманил голову гневом, замохнатил сердце злобой. На всех разгневался, на всех озлобился и, пока шёл по двору, честя своих обидчиков, отругал одного пригревшегося на солнце дружинника, турнул другого, расположившегося на бревне с обеденной миской, с руганью накинулся на сидевших у своего возка и мирно беседующих скоморохов:

   – Принесла вас сюда нелёгкая, только вшей натрясли, захребетники поганые.

Те затихли, съёжившись, только поводчик, мужик со смелым и независимым взглядом, проговорил:

   – Срамно глядеть на тебя, ей-богу! Аки пёс лаешь на всех без разбору!

Василий поднял было плеть, чтоб проучить глумника, но тот лениво повернул голову и сказал:

   – Михайло Иваныч, ну-тко шугани его отсель.

Медведь не спеша поднялся, покрутил головой, заурчал, будто представление продолжалось, и медленно пошёл на обидчика. Василий был не из робких, а гнев, застилавший рассудок, требовал выхода. «Свалю косолапого или лягу, но не отступлю!» – решил он и застыл, сцепив зубы. Он уже ощутил на своём лице зловонное дыхание зверя и решил было первым броситься вперёд, однако наблюдавший за ним поводчик дёрнул медведя за цепь и проговорил:

   – Храбрый ты воин, зря не скажешь, и духовитый. Только нечего из-за своей обиды на весь свет волком смотреть, не ровен час, в капкан попадёшь.

Василий после напряжения, когда он готовился к схватке, вдруг успокоился, постоял, махнул рукой и пошёл прочь.

   – Постой, – крикнул ему поводчик, – иди-тко, что скажу!

Василий медленно поворотился.

   – Есть у меня зелье одно лечебное, всякую душевную хворобу враз лечит. Эй, Тимошка! – мигнул он небольшому, ладненькому скомороху, что давеча плясал в потехе.

Тот закопошился в возке и протянул кружку.

Тёмная маслянистая жидкость пахнула травами и обожгла огнём. У Василия попервости в горле перехватило, но вскоре по нутру разлилась приятная теплота, сладко задурманилась голова. Он привалился к возку и стал слушать неторопливую речь одного из скоморохов, прерванную его появлением.

   – Не поверил старик молодой жене. Я, думает, про твою верность ко мне доподлинно выведаю. И решил свой мужской приклад в красный цвет выкрасить. Увидали это его товарищи и спрашивают: «О безумный и несмышлёный старик, матерой материк! Почто своё естество стариковское кармином пачкаешь?» Тот и отвечает: «Вернусь от вас домой и пойду со своей молодой женой в баньку. И коли спросит меня молодая жена о том же, заставлю разобъяснить, у кого она иного цвета видела».

   – Ого-го-го! – загоготали скоморохи.

«Вот у кого лёгкая жизнь, – думал Василий, смотря на смеющиеся лица. – Всего и забот-то покривляться да позубоскалить. Коли не то сказал или сделал что не так, беды для них нет – что с весёлого возьмёшь?! Мне же за всякий шаг шею нагреть могут – такая служба!» И, словно угадав его мысли, скоморохи стали говорить о своих бедах: вспоминают-де их лишь по веселью да по пьянке великой, а в иное время взашей гонят и глумятся всяко. Пуще всего чернецы обижают: не велят ватагами ходить, ряжеными рядиться, в храмы Божьи не допускают...

   – Ну ладно, братва, – прервал разговоры старшой, – только-то и забот у нашего гостя – жалобы потешные слушать. Погостили, пора и честь знать. Путь нам неблизкий, а дело к вечеру идёт. Что, воевода, отпустишь нас или власти твоей в том нету?

   – У государского слуги на всё власти хватит! – начал было строго Василий, но усмехнулся и разрешил: – Валяйте, тута и без вас делов хватает.

   – По обычаю, посошок бы надобен на дорожку, да вот беда – всё наше зелье кончилось. – Поводчик почесал голову. – Раз ты подобрел, так, может, и вина велишь подать?

   – Ладно! – тряхнул головой Василий. – Придётся свой долг ворочать. Разыщите мне ключника и к погребу приведите. Я сейчас там буду.

Скоморохи бросились на поиски, а Василий направился к воротному стражнику и приказал выпустить скоморохов.

   – Блох от ихнего зверья много, – добавил он шутливо, – скоро весь двор заполонят.

У винного погреба его уже ожидал мохнатый ключник.

   – Почто звал? – хмуро поклонился он Василию.

   – Плесни весёлым людям на дорожку.

   – Чего плескать? – так же хмуро спросил ключник.

   – Отворяй погреб, посмотрю, что есть, а заодно проверю, как государское добро бережёшь.

Ключник вынул из-за пояса громадный ключ, прикреплённый для верности к толстой цепи, и стал отворять дверь.

   – Ишь орудие! – покачал головой Василий. – Не ключ, а кистень добрый. От разбойных людей бережёшься, что ли?

   – Теперь разбойных мало, – прогудел ключник, – теперь свои больше грабят.

   – Ну-ну, поговаривай! – посуровел Василий. – Шевелись больше, чудо-юдо!

Наконец замок открылся. Из распахнутой двери пахнуло влажным холодом и винным духом. Ключник неторопливо повесил ключ на крюк, вбитый в притолоку, засветил огонь и стал спускаться по выщербленным каменным ступеням. За ним последовал Василий и медвежий поводчик. Вскоре достигли низа. Неровное пламя факела вырывало из темноты ребристые бока больших бочек.

   – Показывай, что у тебя тут! – приказал Василий.

Ключник начал тыкать по сторонам:

   – Тама мёд и вино церковное, тама фряжские вина и греческие, тута пиво разное: сборное, поддельное и простое, здеся уксус и квас ячный, вона – вишни и яблоки в патоке, а ближе всего – воды вишнёвые, брусничные и яблочные. Всего семьдесят полных бочек и тридцать неполных. Куды вести?

   – Нам водичка брусничная ни к чему, до мёда веди, – сказал Василий.

Направились в дальний конец. Ключник подошёл к одной из самых больших бочек, взял кувшин и нагнулся к затычке. В дно кувшина ударила пенная струя. Наполнив его, ключник стал затыкать бочку и вдруг услышал глухой стук. Повернув голову, он увидел искажённое болью лицо великокняжеского стремянного, который стал медленно валиться на пол. Ключник резко поднялся, но тут же на него обрушился страшный удар, ему на мгновение показалось, что голова его раскололась на две половины, и это было последнее ощущение, перед тем как провалиться во тьму...

Поводчик спокойно перешагнул через тела своих жертв, взял кувшин и стал подниматься наверх. У двери он остановился, так же аккуратно повесил ключ-кистень на своё место и вышел во двор.

   – Поторапливайтесь, ребята! – крикнул он копошившимся у возка скоморохам. – Сейчас только вино снесу, и поедем!

   – Слышь, дружина! – подошёл он к стражнику, охранявшему вход в покои. – Воевода ваш приказал кувшин вина отнести лекарю. Сам понесёшь или мне идтить?

Стражник видел, как скоморох спускался с Василием в погреб, и равнодушно спросил:

   – А сам-то где?

   – В погребе застрял. Они там с ключником пробу государскому мёду делают! – хитро подмигнул поводчик.

   – Иди ужо, – махнул рукой стражник, – да вертайся тут же.

Поводчик стал подниматься в покои. Отворил дверь одной из комнат, заметил спавшего лекаря, вошёл и поставил кувшин на стол. Огляделся по сторонам, увидел дверь, ведущую в соседние покои, заглянул туда. Дальний угол комнаты был завешен пологом, за которым слышалось негромкое посапывание спящего человека. Поводчик вынул широкий нож, скрытый полою кафтана, бесшумно подошёл к пологу и резко отодвинул его...

Глава 4
ТЕНЕТА

И нет конца! Мелькают вёрсты, кручи...

Останови!

Идут, идут испуганные тучи,

Закат в крови!..

А.А. Блок. На поле Куликовом

Матвей спешно гнал коня к загородному дому по узкой лесной дороге. Деревья испуганно жались к её краям и нехотя расступались перед всадником, словно пытались своими телами преградить ему путь. Они хлестали ветвями, кололись сучьями, дыбили свои корни под ногами мчащегося коня, но Матвею было не до того – на его груди хранилась разгадка письма к Просини, сделанная старцем Андроникова монастыря. Давным-давно, более тридцати лет назад, прибыл этот старец из далёкого Царьграда вместе с митрополитом Исидором. Долгое время состоял митрополичьим писцом, был вместе с ним на позорном Флорентийском соборе[10]10
  Флорентийский собор – Вселенский собор католической церкви, проходивший в 1438 – 1445 гг., на котором была провозглашена уния между католической и православной церквами. Русской церковью эта уния не признавалась.


[Закрыть] и не оставил его даже потом, в темнице, где оказался папский прислужник, предавший православную церковь. Когда Исидор бежал, бросив всех своих помощников и друзей, многознающий писец предпочёл укрыться в тихой обители. Укрылся, да так и остался в ней, надолго пережив своих неожиданно быстро исчезнувших товарищей по митрополичьей службе.

Старцу не составило труда прочитать привезённое письмо. Самыми значащими в нём оказались два приписанных слова, которые с самого начала тревожили Матвея. «Добей его!» – грозно требовали они, а знак восьмилучевого креста, стоявшего за ними, указывал, что приказ исходит от важного лица и должен быть безоговорочно исполнен так, как если бы его отдал сам Папа. Матвей, узнавши разгадку, сразу же погнал коня к загородному дому.

«Просини, выходит, папский соглядатай, – рассуждал он, – вхож завсегда к самому великому князю и к его близким, значит, многие неявимые дела московского двора становятся известными Риму. Окроме того, Папа сможет многое у нас переменить, ежели надумает через лекаря извести великого князя и весь его род. Нет и не было никогда проку нашей земле от чужеземных гостей, а мы всё одно: своих глупим, чужих голубим. Ну ничего, скажем государю про Синего, он его живо перекрасит... Главное сейчас другое – вызнать, кто дал приказ лекарю погубить Яшку? Приказ был вписан новой рукой и не теми чернилами – значит, писал его другой человек. Может, тот, кто дал весть о вчерашнем выезде великого князя?.. Но писал, похоже, не русский – уж очень уверенно латинские литеры прописаны. Как ни гадай, нужно, первое дело, найти подбросившего письмо – у него кончик всей цепочки. Ухватим кончик – и по сцепкам пойдём, их не так много... Только бы успеть, пока злых дел не натворили!» И Матвей снова опустил плеть на бока хрипящего коня.

Постепенно лес стал редеть, дорога расширилась и вывела на опушку, с которой открылся загородный дом великого князя. От его освещённых красным вечерним солнцем построек – теремной крыши, луковицы домашней церкви, сторожевой вышки – веяло таким мирным покоем, что Матвею, возбуждённому бешеной скачкой и своими опасками, стало даже обидно. «Спят они все там, что ли? – рассерженно подумал он, увидев раскрытые нараспашку ворота. – Так и есть, сонное царство, только глаз один растопырило! Ведь наказывал никого не выпускать, они же, как нарочно, растворились – заезжай, выезжай кто хочет!»

Воротный стражник, услышав конский топот, вышел к дороге и, заслонившись рукой от солнца, стал рассматривать приближающегося всадника. Наконец признал и пошёл прочь, медленно и лениво, как ползают на солнце сонные зелёные мухи. Матвей проскочил во двор и осадил коня у лестницы, ведущей к верхним покоям. Поприседал, чтобы размять затёкшие ноги, и осмотрелся.

Правый угол двора был расцвечен малиновыми кафтанами великокняжеских дружинников, коротавших своё утомительное безделье. Ближе к середине стояли возки с товарами прибывших купцов. Здесь было малолюдно: на одном из возков качался охранник, уронивши на грудь свою рыжую голову, а рядом с ним стоял высокий купец в красной шапке и равнодушно смотрел в сторону Матвея. «Федька Лебедев – ярыжка и бабник, но удачливый!» – сразу же вспомнил Матвей слова Щура и перевёл взгляд. Невдалеке от артельного добра мирно паслась скоморошья коза, набирая силы для следующей потехи. Тут же сидел медведь, он лениво водил рылом, пытаясь отогнать одолевавших мух. На обочине выездной дороги стоял безлюдный скомороший возок. Впряжённая в него сытая и ладная лошадёнка игриво потряхивала головой и выказывала явное нетерпение. «Никак, скоморохи ехать куда наладились», – подумал Матвей и спросил о Василии у стоявшего рядом стражника.

   – До погреба пошёл, – махнул тот рукой, – мёд пробовать. Пошёл злой такой, таперича подобрел и мёд выслал лекарю на угощение.

   – С кем выслал? – насторожился Матвей.

   – Та с весёлым же, хто ведмедя водит.

Словоохотливый стражник хотел ещё что-то сказать, но в это время сверху, из ближних покоев, раздался пронзительный, испуганный вопль. Матвей вздрогнул, замер на мгновение и бросился по лестнице наверх. Вопль будто разбудил сонное царство – захлопали окна, забегали люди. Из-под липы, стоявшей неподалёку от ворот, метнулся к выездной дороге высокий человек и, прыгнувши в возок скоморохов, наотмашь стеганул лошадёнку. Та осела под ударом, сорвалась с места и понесла в открытые ворота.

А наверху Матвея снова встретил протяжный крик, перешедший в хрипение. Сомнений не было – он шёл из комнат, где поселили приезжих. Матвей поспешил туда, проскочил мимо проснувшегося, обалдело глядевшего лекаря и отворил дверь в соседние покои. В дальнем углу, у кроватного полога, он увидел своего нового знакомца Семёна, нависшего громадой над медвежьим поводчиком и железной хваткой сжавшего ему горло. Поводчик издавал последние хрипящие звуки, в его вылезших глазах застыл ужас, а обмякшее тело уже не держалось на ногах. Матвей повис на руках Семёна и крикнул:

   – Ослобони! Он нам живой нужен!

Семён нехотя развёл руки, и поводчик рухнул на пол.

   – Экий медведище! – укорил Матвей. – Не поспей, удушил бы...

   – А цего он засапожником махает! – Семён пнул лежавший на полу нож и стал сокрушённо рассматривать порезанную руку, из которой сочилась кровь.

   – Ничего, мы тебе руку враз направим, – успокоил его Матвей. – Хорошо, что ещё так легко отделался. Ведь он мог тебя вовсе порешить и на свиданку к Яшке Селезнёву отправить...

   – Да рука цто? Рукав разодрал, сука! – Семён обиженно показал на окровавленный лоскут своей новой рубахи.

Уже больше суток вчерашний случайный попутчик Матвея был для окружающих раненым предводителем разбойных людей, учинивших нападение на великокняжескую дружину. Уловка эта, придуманная на тот случай, если не удастся устеречь покусителей на жизнь Селезнёва, не оказалась зряшной. Семён долго пролежал на скрытой пологом постели, время от времени проваливаясь в вязкую, изнуряющую дрёму. Когда поводчик откинул полог, он мгновенно очнулся от ударившего в глаза света и увидел занесённый нож. Семён защитился одной рукой, а другой обхватил запястье нападавшего. Схватка была недолгой: поводчик не мог противостоять медвежьей силе Семёна и, скорее всего, отдал бы Богу душу, кабы не подоспевший Матвей.

   – От кого послан? – наклонился Матвей над поводчиком и похлопал его по щекам.

Тот только промычал в ответ.

   – Дай-кось, я его снова посцекоцу! – предложил Семён.

Поводчик в ужасе дёрнулся и застонал.

   – Письмо лекарю кто дал? – продолжал Матвей.

В ответ снова раздалось мычание.

   – Может, дыхалка у него помялась и теперь на одно мыцание наладилась? – обеспокоился Семён.

   – Ладно, пущай отойдёт, – решил Матвей, кликнул лекаря и показал ему на кровоточащую руку Семёна.

В Просини проснулась прежняя спесь.

   – Я есть гранде медико[11]11
  Главный лекарь (ит.).


[Закрыть]. Я лечу только батюшка грандуче и их фамилья[12]12
  Семья (ит.).


[Закрыть], – залопотал он.

   – Замолкни! – сурово одёрнул его Матвей. – Разберёмся, «какой батюшка» ты лечишь, и «какой папочка» служишь. Сполняй своё дело, а ты, Сеня, постереги их обоих, пока я Василия гляну.

Двор загородного дома уже не был пустынным, как прежде. Великокняжеские дружинники, приезжие купцы, домашняя челядь, сбившись в небольшие кучки, шептались и тревожно поглядывали на верхние покои, где происходило «смертоубийство». Это многолюдье не скрыло, однако, для Матвея исчезновение скоморошьего возка. «Неужто выпустили?» – мелькнула у него отчаянная мысль. Он бросился к воротам, но столкнулся на пути со встревоженным воротным стражником.

   – Где возок? – уже не надеясь на хорошие вести, спросил Матвей.

   – Старшой приказал выпустить! – Стражник перевёл дух и продолжил: – Только сумление на меня взошло – шибко быстро покатились, вроде как бежать настроились... и один с купеческих к ним в возок сиганул... Длинный такой, в красной шапке...

   – Да ты же, дурень, самого главного злодея из наших рук упустил! – скрипнул зубами Матвей. – Несть тебе головы, коли всех тотчас не вернём сюда! – Он протяжно свистнул и крикнул подбегающим дружинникам: – Удрали от нас весёлые, а с ними купец в красной шапке! Нужно всех злодеев сюда возвернуть! Давай, ребята, вдогон! Кто с добычей – тому награда!

Дружинники бросились к коням, а Матвей поспешил к погребу. Он резко открыл дверь и, всматриваясь в прохладную, чуть озарённую снизу тьму, позвал Василия. Ответом ему была тишина. Он позвал громче и услышал слабый стон. Матвей бросился вниз по осклизлым ступеням, достиг подвала, набитого огромными бочками, и в мерцающем свете факела увидел два неподвижных тела. Он подбежал к ближнему, приподнял и повернул его голову к свету. Лицо великокняжеского стремянного было залито кровью. Матвей оторвал кусок рубашки, смочил его в вине, вытекавшем из плохо закрытой бочки, и стал осторожно протирать лицо Василия. Тот застонал и медленно открыл глаза.

   – Живой, стал быть? – обрадовался Матвей, щупая его голову.

   – Звенит башка, – прошептал Василий и громко охнул, когда Матвей прикоснулся к ране.

   – Ничего, браток, потерпи чуток, – начал приговаривать Матвей, смачивая голову и перевязывая её остатком рубахи. – Больно – значит, не мёртвый. А обидчика твоего мы схватили. Жаль только, весёлые на возке удрали, а с ними Федька-вор, что с купцами сюда прибыл. Ну ничего, люди вдогон посланы, авось обойдётся...

   – Это же я выпустить их разрешил... – тихо сказал Василий. – Кругом, выходит, виноваты... – Он сделал попытку приподняться и попросил: – Слышь, Матвей, помоги!

   – Сейчас людей кликну, вынесут тебя, – пообещал ему Матвей.

   – Не надо людей... Хоть на карачках, а сам вылезу... – Василий с трудом поднялся, постоял, опершись на плечо Матвея, и медленно заковылял к выходу. С каждым шагом он держался всё увереннее, а верхние ступени одолел уже сам, оставив плечо своего спасителя. Вынырнув из подвального полумрака, он зажмурился от ударившего в глаза света, а попривыкнув и оглядевшись, велел стоявшему невдалеке дружиннику подвести коня.

   – Ты что удумал? – попытался удержать его Матвей. – Расшибёшься, потом собирать труднее будет!

Но Василий был непреклонен.

   – Сам нашкодил, сам и исправить должен, – объяснил он. – Коли не достану злодеев, так и вертаться не след... У меня такая злоба на себя, что всю хворь разом вышибло...

Федька Лебедев, не жалея сил, погонял лошадь. Кнут беспрестанно свистел, оставляя пыльные полосы на её крупе. Но лесная дорога не для быстрой колёсной езды. Возок скакал мячиком, трещал на ухабах и готов был вот-вот развалиться. С косогора скоморох Тимошка первым увидел настигавшее их облако пыли и предупредил:

   – Вдогон за нами пустились!

Федька обернулся и понял: не уйти. Дорога шла по правому берегу Яузы. Ещё немного, и она свернёт на Владимирский большак. В иное время там можно легко затеряться, но сейчас большак малолюден. Нужно было что-то решать, и Федька придумал: он придержал возок у поворота, бросил вожжи Тимошке и спрыгнул в придорожную траву. Продираясь сквозь чащобу, отделявшую дорогу от Яузы, он услышал топот промчавшихся мимо коней и прикинул: «Четверток от часа осталось мне – пока догонят возок, пока узнают, что я убег, пока искать будут...» Он вытянул руки вперёд и, прикрываясь от хлёстких ветвей, поспешил к берегу реки.

Василий достиг дорожного поворота, когда приметил своих людей, возвращавшихся из догона.

   – Упустили? – встревоженно выкрикнул он.

   – Куды им деться? – успокоил его один из дружинников. – Малой-то пробовал было в кустовьях схорониться, ну дак у нас – не у Проньки, живо вытащили! Беда одна – купчишка-то по дороге высигнул и дал деру.

   – В каком месте – вызнали?

   – Здеся указали, на повороте. Сначала запирались – не приметили, дескать, но мы им память укрепили! – Дружинник потряс плетью.

Василий огляделся и задумался: «Отселя ему два пути. Один – прямо, к пристанищу. Тама лодок тьма, по воде уйти можно. Другой – к берегу. Переплывёт на тот конец, а в Заяузье смолокуры-лешаки живут, народ шальной, кого хочешь схоронят. Будь на его месте, сам бы туда подался».

Он послал часть людей к пристанищу, а сам с остальными повернул к реке. По обрывистой, заваленной буреломом крутизне шлось не ходко, и деревья стегали, норовя попасть в раненую голову, но Василий упорно продвигался вперёд. К нему постепенно возвращалась уверенность, а собственная вина уже не казалась слишком большой. «Я нюхом чуял, что злодей с купчишками послан, – думал он. – Кабы не остановили на полпути, давно б на Федьку вышел и всё вызнал... А и чернец хорош! – вспомнил он Матвея. – «Ищи человека сухого да лёгкого» – высчитал вёдро, а на деле – воды полные ведра».

Река открылась перед ним неожиданно, и так же сразу увидел он в её водах красную шапку. Пловец уже пересёк середину и быстро приближался к левому берегу.

   – Уйдёт, собака! – сказал ставший рядом дружинник и стал снимать лук. – Стрельнуть бы надо.

   – Погоди, – остановил его Василий, – до смерти нельзя убивать, пусть к берегу пристанет, тогда и стрельнём... Дай-ка я сам, – не выдержал он и взял лук.

Федька уже достиг мелководья, встал на дно, оглянулся и, видимо заметив погоню, тотчас же поспешил из воды. «Пора, а то и вправду уйдёт», – сказал себе Василий, натянул лук и тщательно прицелился. Промашку допустить было нельзя, ибо времени для второго выстрела уже не оставалось. Он затаил дыхание, поймал наконечником стрелы правое бедро своей жертвы и тихонько спустил тетиву. Федька, ступивший в этот миг на осклизлую глиняную кромку берега, неожиданно поскользнулся и ткнулся вниз. Тут и настигла его стрела великокняжеского стремянного – она пронзила его со спины и пригвоздила к тому самому месту, на которое он только что ступал.

   – Эх! – в досаде крякнул Василий и всплеснул руками. – Опять неудача вышла: убег от меня вор, и, кажись, на этот раз вовсе далеко. Стрела верно шла, да кто ж знал, что он землю клевать почнёт? Теперь одна надёжа – может, в портищах его что-нибудь найдём.

К счастью, неподалёку в прибрежных кустах сыскалась лодка, и Василий с дружинником без хлопот переправились на другой берег. Беглец и вправду оказался мёртвым. Обыскали его с великим тщанием, но, кроме мешочка с деньгами, ничего не нашли. Василий, вспомнив трусоватого Митьку Чёрного и его купецкую грамотку, щупал и мял красную шапку беглеца. «Должно ведь при нём что-либо найтиться, не за-ради же денег вор убег и жизни лишился», – подумал он, вынул нож и начал вспарывать подклад.

   – Господи, сделай так, чтобы Федькин тай здеся оказался! Помоги мне един раз, и во всю остатнюю жизнь уже не просить тя, а токмо славить буду, – прошептал Василий слова молитвы и в нетерпении рванул крепкую ткань.

Под подкладом белел шёлковый, убористо исписанный лоскут. В подступивших сумерках на нём ничего нельзя было разобрать, но Василий сразу же почуял, что это не простая меняльная грамота: лоскут был впятеро больше того, что он видел у Митьки, а буквы вились такой затейливой вязью, читать которую впору самому великому князю, а не жиду-меняле. Он тщательно спрятал у себя находку и поспешил к загородному дому.

Доставленных к этому времени туда скоморохов свели в подвал для допроса. Узнав о возвращении Василия, Матвей оставил пленников и выскочил ему навстречу. Он выслушал рассказ о гибели Федьки и не сдержал досады: с ним-де кончик всей цепочки похоронился! Василий ткнул в сторону подвала:

   – А ворье это неужто ничего не говорит?

   – Говорят, да, похоже, немного знают. Поводчик признался, что лихоимничал по здешним дорогам, а вчера утром на людей великого князя напал – это его зверь коней ихних взбесил. Яшку Селезнёва он до сей поры не встречал, его накануне разбоя привёл атаман Гришка Бобр. Этот же атаман приказал им сюда ехать и Яшку убить, чтоб он всю шайку не продал. А вот от Федьки Лебедева они все в один голос отказываются. Упросил он, говорят, Тимошку письмо лекарю передать и алтын сунул. Тимошка-то выбрал время, когда потеха творилась, и подметнул письмецо, а больше с ним никаких делов не водили. Если ж не врут, то не возьму я в толк, для чего Федьке убегать было?

   – Я рассудил так: раз бежит, значит, что-то уносит, потому и стрельнул его, – сказал Василий и протянул найденный лоскут.

Матвей выхватил письмо и бросился в комнаты, к свету.

   – «Царю царей, властелину четырёх концов света, держащему небо и попирающему землю...» – Матвей недоумённо оглянулся на Василия и, снова склонившись над письмом, прочитал скороговоркой всё остальное. – Ты понимаешь, что это такое? – воскликнул Матвей, окончив чтение. – Негодяи толстобрюхие землёй нашей русской торгуют, врагов заклятых на неё зовут! Слыхано ли такое злобство? Нужно это письмо немедля до великого князя довести! Сей же час езжай и людей в охрану возьми – цены нет этому письму! Ай-ай! Мы ведь до сей поры на мелюзгу сети ставили, а тут осётр попался. Да какой осётр – рыба-кит! Ну, Васька, молодец ты, будь я на месте великого князя, чин окольничего тебе не пожалел бы! Вези скорей письмо, поднимай Иван Васильича с постели, он не осердится...

В осеннюю пору рано стихает московская жизнь. Летом небо высокое да широкое – бежать не обежать его красному солнышку, а осенью как бы сжимается небесная твердь и у подола круче становится. Взберётся солнце к зениту и шибко, словно под горку, покатится, всё убыстряя свой бег. Коснётся края окружного леса, нырнёт в его мохнатые дебри – и хлынут на город сумерки. Погонят людей в избы, затолкают на печки да лежанки: слава те Господи, прожит день! Тишина, темь, только сторожа гремят колотушками да кое-где желтеет окошко тусклым светом лучины. Во всей Москве лишь двор великого князя огнями расцвечен, а как же – государское дело ни покоя, ни роздыха не даёт, вертится, ровно водяное колесо: одна бадейка опростается, глядишь – уже другая подходит, полнёхонькая. Вот и нынче прибыл гонец из Пскова от князя-наместника Василия Фёдоровича Шуйского. Пишет Шуйский, что прислал магистр ливонский к псковичам своего человека с требованием, чтобы те потеснились в своих землях и водах – магистр, вишь ли, стол свой решил поближе к ним перенести. Услышало про это вече, пошумело и отдерзило: волен, дескать, князь в своей земле где угодно стол держать – в том мы ему даём дозволение, – но в землю святой Троицы пусть не вступается, не то ноги поломает... Теперь опасаются, что магистр на них войной пойдёт, и подмоги просят. По сему случаю кликнул великий князь своих ближних советников: большого московского наместника Ивана Юрьича Патрикеева, воеводу Даниила Дмитрича Холмского да казначея Владимира Григорьича Ховрина – и засиделся с ними допоздна: шутка ли, нежданно-негаданно размирье с немцами начинать.

В такую-то пору и прискакал Василий ко дворцу. Сунулся было к самому великому князю, но дьяки стеной встали: не велено никого пускать, и всё тут. Покрутился Василий, делать нечего, и решил двинуть тогда к Хованскому.

Князь Хованский чёрен и носат, чисто ворон. Так и в народе его зовут – иные за вид, иные за службу: мучит, дескать, в своих подвалах людей, а по ночам глаза им выклёвывает. Знал Василий, что всё это враки, но каждый раз, когда входил к князю, незаметно осенял себя крестом. То же сделал и сейчас, а когда увидел в этот поздний час Хованского в расстёгнутой рубахе, обнажавшей покрытую густым чёрным волосом грудь, успел мысленно прибавить: «Пречистый и животворящий крест, прогони беса, силою на тебе пропятого, Господа нашего!» Пересказал ему всё, что случилось в загородном доме, и письмо показал. Хованский схватил лоскут, близоруко склонился над ним, словно слова выклёвывал, а прочтя, стал тут же надевать кафтан.

   – Сам схожу к государю, – сказал он Василию, – а ты назад возвертайся и никого из дома не выпускай, пока туда не приеду.

Хованскому путь к великому князю всегда чист. Вошёл он и стал сверлить государя круглыми глазками-буравчиками, пока тот не повернул голову – чего, дескать, надо?

   – Важные вести с твоего загородного дома пришли, – вполголоса сказал Хованский.

   – Ну! – недовольно бросил Иван Васильевич, не любивший, когда нарушался ход дела.

   – Письмо к царю Ахмату наши люди перехватили, – ещё более тихо сказал Хованский.

   – От кого письмо?

   – От московских бояр.

   – Так читай! Что это я из тебя, словно клещами, слова тащу?! – осердился великий князь.

   – Мелко прописано, не для моих глаз, – схитрил Хованский и бросил взгляд в сторону сидевших людей.

Иван Васильевич протянул руку, взял шёлковый лоскут с письменами, повертел его и недоумённо посмотрел на Хованского. Тот вместо слов придвинул поближе свечи. В комнате повисла напряжённая тишина. Присутствующие видели, как при чтении письма лицо великого князя покрывалось красными пятнами, сулившими скорую грозу. Окончив читать, Иван Васильевич откинулся и прикрыл глаза. Посидел немного, видимо справляясь с одолевшим его в первые мгновения гневом, и неожиданно тихо заговорил:

   – Жалуются московские бояре на меня царю Ахмату. Многие вины за мной числят и просят царя ярлык на великое княжение у меня отнять в пользу другого князя. А буде добром не соглашусь, так чтоб обчей силой. Для того послан в Орду посол от Казимира – на войну с нами сговориться. Бояре же московские им снутри помогут...

   – Да отколе же такие бояре взялись? – выкрикнул князь Холмский.

   – Имена не указаны, – криво усмехнулся Иван Васильевич, – числом нас, пишут, до полуста, а писать нам свои имена не можно...

   – Одного из полуста найти не задача, – продолжил Холмский. – Взять всех крамольников, поприжать, кто-либо да скиснет, а через него и остальных вызнаем.

   – Это, сказывают, золотишко так моют, – пробасил Патрикеев, мужчина видный и весь из себя дородный такой. – Бадейку с землицей возьмут и вымывают, покеда золотишко на донышке не останется. Так ведь одно – землица пустая, а другое – люди именитые, как их всех поприжать? Обиду затаят и взаправдашними врагами станут. Да и навряд ли воров этих столько – пяток злобников нашлось, а вдесятеро надулись...