Текст книги "Свержение ига"

Автор книги: Игорь Лощилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

Первая тысяча татарского тумена была разгромлена русским отрядом, выведенным Беклемишевым из алексинской крепости. Незадачливый воевода, увидев у переправы большое татарское войско, испугался и готов был уже снова укрыться за крепостными стенами. Однако великокняжеский стремянной да и все ратники, в ушах которых ещё стояла прощальная брань алексинцев, были настроены по-боевому. Василий, отобрав самых метких и проворных стрелков, укрылся в зарослях холма и стал расстреливать рассыпанных по кустам, готовящихся к переправе татар. Остальная часть отряда, вырвавшись из засады, завершила разгром обезоруженного врага. Теперь русские ратники сами спешили с переправой, воспользовавшись заготовленными плотами и вязнями. На их счастье главные силы татарского тумена стояли за лесом, ожидая приказа о движении к переправе. Когда вторая тысяча прибыла на берег, последние русские всадники были уже на середине реки.

Пришедший в себя Турай приказал немедленно догнать и сурово покарать неверных. Его воины бросились в погоню, наскоро прихватив всё то, что помогло бы им держаться на воде. Степняки были плохими пловцами, многие утонули, иных быстрое течение реки отнесло далеко за излучину, ну а тех, кто достиг берега, было довольно для малочисленного русского отряда.

На левом берегу Оки завязалась жестокая сеча. Русские воины, расстреляв все стрелы, рубились в сабельном бою. Люди и кони была измучены трудной переправой и едва ли не валились с ног от усталости. Всадники с трудом поднимали одеревеневшие руки, почти каждый из них был ранен. Многие уже навечно остались лежать на широком заливном лугу, а живые готовились к смерти. Татары, охватившие русский отряд широкой дугой, постепенно подтягивали края, всё у́же и у́же сжималась их удавочная петля. Когда они появились за спиной, Беклемишев протиснулся к Василию и закричал:

   – Одолели нехристи, нету мочи! Бечь надо, покуда вовсе не сгинули!

Василий, тяжело хватая воздух, посмотрел на него бессмысленным взглядом – он только что вырвался из тесного клубка окруживших врагов. Его щека была рассечена сабельным ударом.

   – Бечь, говорю, надо! – снова крикнул Беклемишев. – Казна государская при мне, неужто поганым оставлять?

   – Эх, воевода! Жил скаредно, так хоть помри праведно! – ответил ему Василий и снова ринулся в бой.

Мало, ох как мало оставалось русских воинов, но они, сбившись в горстку, продолжали разить наседавших врагов. Уже не поднималась истолчённая в пыль земля, ибо была она обильно полита кровью. Уже с трудом находилось место для конских копыт, а Ока выплёскивала на берег всё новые сотни. Беклемишев в последний раз посмотрел назад, пытаясь отыскать путь к спасительному бегству, но там уже плотной стеной встали татары, а за их спинами росло и стремительно приближалось пыльное облако от нового войска. Беклемишев закрыл глаза.

   – Всё упование моё на тя возлагаю, угодниче Божий Михайло. Сохрани мя под дланью своею, – прошептал он и упал в отчаянии на конскую шею.

Страшно сшиблись две конские лавины. Заржали озверевшие лошади, дико закричали люди, зазвенела острая сталь. Сомкнувшееся кольцо татарского войска было внезапно прорублено пришедшими на подмогу людьми из полка Верейского князя. Предупреждённые Матвеем, они бросились на спасение своего княжича и поспели в самое нужное время. Их неожиданный приход был таким чудом, что оказался достойным упоминания в скупых русских летописях... Великая река стремительно понесла в своих водах отборные сотни передового ордынского тумена, и темник Турай, перестав гнать в воду своё поредевшее войско, приказал готовиться к основательной переправе.

Глава 9
В ЗАПАДНЕ

От войска русского гонцы

Во все помчалися концы,

Зовут бояр и их людей

На славный пир, на пир мечей!

М.Ю. Лермонтов. Боярин Орша

Темнее тучи сидел Ахмат на своём походном златокованом троне. В белой ханской юрте, где было светло даже в сумерки, стояло мрачное предгрозье. Гнев повелителя лежал железным грузом на плечах царедворцев. Они недвижно застыли, боясь произвести малейший шум. Из присутствующих вольнее всего вела себя огненно-рыжая кошка, которая беспечно разлеглась у ханских ног и сладко урчала.

   – Темир! – хрипло окликнул Ахмат своего любимца. – Есть ли вести от Муртазы?

   – О повелитель! Почтенный Муртаза пять дней назад сообщил, что королевское войско собирается под Рославлем. С тех пор от него не было вестей.

   – Где этот Рославль?

   – Отсюда в четырёх переходах на закат, повелитель.

   – Мы покрыли за это время сотни вёрст, а они не могут стронуться с места, – проворчал Ахмат. – Может быть, их ноги растут не из положенного места, а?

Темир несмело хихикнул:

   – Мой повелитель прав: Аллах, создавая неверных, не наделил их проворством и решительностью...

Ахмат раздражённо махнул рукой:

   – Пошли туда срочного гонца с наказом, что через три дня я жду прихода королевского войска в... – Корявый палец Ахмата ткнул в услужливо поднесённую Темиром карту Московского государства.

   – Я-ро-сла-вец, – медленно прочитал Темир.

   – Да, – кивнул Ахмат и вопросительно глянул на откинутый полог юрты.

   – Они ожидают твоего слова, повелитель, – уловил его взгляд Темир.

Вызнанные Ахматом мирза Турай и князь Айдар, руководивший осадой Алексина, стояли на коленях в пятидесяти шагах от ханской юрты. Их оружие было сложено на расстоянии брошенного камня. Условия военного быта обычно упрощали отношения с ханом, но в гневе он не допускал вольностей и требовал строгого соблюдения правил. Унижение продолжалось уже довольно долго, наконец Ахмат вышел из юрты и подал знак Тураю. Тот привстал с колен, приблизился к хану и распростёрся перед ним.

   – Где твой тумен, мирза? – тихо спросил Ахмат.

   – Он готовится к переправе, великий хан, – ответил Турай трясущимися губами. – Мы не смогли закрепиться на том берегу: к русским подошло большое свежее войско.

   – Большое войско?! – вскрикнул Ахмат. – Откуда оно взялось? Иван со своими силами далеко, тебя испугала жалкая свора бездомных собак! Ты... ты...

   – Пощади, великий хан, – чуть слышно проговорил Турай. – Я уже сейчас был бы за Окой, но переправе мешают вылазки русских из крепости...

Ахмат резко повернулся к Айдару и поманил его.

   – Ты принёс мне ключи от крепости, Айдар?! – зловеще спросил он, когда тот приблизился.

   – Мой повелитель-хан! В крепости оказалось много ратников, и первый приступ она выдержала.

   – Что же ты думаешь делать?! – Голос хана стал сиплым от затаённого гнева.

   – Дай мне ещё немного времени, мой повелитель-хан, и я смету крепость с лика земли. Мы уже устанавливаем вокруг неё большие пороги, а к вечеру отыним крепостные стены. Я укрою за тыном своих людей, и они будут бить оттуда ночь и день, пока город не станет горстью пыли. Я принесу тебе эту горсть не позднее завтрашнего вечера.

   – A-а! Трусливая баба! – дико вскрикнул Ахмат. – Это ты можешь сидеть под деревом, ожидая, пока яблоко упадёт тебе прямо в рот! У меня на такое нет времени. Я обошёл русское войско, а теперь оно из-за твоего сидения может прийти сюда и помешать мне соединиться с королём...

   – Но, мой повелитель-хан, русские залили всю округу огнём! От него погибло много моих людей. Завтра же я возьму крепость, не потеряв ни одного человека...

   – Мне нет дела до твоих людей, болван! – яростно воскликнул Ахмат. – Время! Время! Время! Чем мне вбить это в твою пустую башку? – Ахмат стал озираться, словно бы ища, чем можно выполнить своё намерение. Глаза его готовы были выскочить из орбит, ноздри трепетали, в уголках рта появилась белая пена.

Айдар сжался и втянул голову в плечи. В это время из юрты вышла рыжая кошка, она потянулась и, подошедши к Ахмату, стала тереться об его ногу.

   – Время! Время! – как бы в беспамятстве повторял он, потом перевёл взгляд на животное и вдруг, резко наклонившись, схватил кошку за заднюю лапу. Та пронзительно вскрикнула и, изогнувшись, царапнула повелителя Золотой Орды. Ахмат издал вопль и, поймав вторую лапу, изо всех сил рванул руками. Раздался душераздирающий кошачий визг. Во все стороны брызнула кровь. Ахмат отбросил две дергающиеся половинки тела несчастного животного и протянул окровавленные руки Айдару. – Если до заката солнца ты не войдёшь в крепость, с тобой будет то же самое, – неожиданно тихо сказал он. – Иди...

Айдар стал отползать в сторону – дрожащие ноги не держали его...

Великий князь, оставив коломенское войско под началом Оболенского-Стриги, двигался во главе пятитысячного отряда в западном направлении. По пути он сделал остановку в Серпухове, там его встретила весть о битве под Алексином и разгроме передовых татар, пытавшихся переправиться через Оку.

В великокняжеской ставке царил радостный настрой, воеводы рвались в бой. Князь Андрей, который после ухода под Алексин своего брата Юрия недвижно сидел в Серпухове и томился в вынужденном безделье, предлагал спешно идти за Оку и ударить в спину Ахмату.

Другие воеводы не были столь решительными, но все они убеждали великого князя стянуть войска к месту татарской переправы и помочь защитникам Алексина. Патрикеев, помня об указаниях великого князя, одёргивал их:

   – Алексин отдан царевичу Латифу, пусть он его сам и защищает.

Воеводы распалились пуще:

   – Теперь на Ахматовом пути кажная кочка должна дыбиться, а тута цельный город встал и дорогу загородил – как ему не помочь? Не было такого на Руси, чтобы братьев своих в беде кидать, али ныне всё по-другому?

Патрикеев знал, в чей огород летят камни, и опасливо посматривал на великого князя. Тот, по обыкновению, отмалчивался и, лишь когда камни слишком потяжелели, распустил воевод, а Патрикееву сказал:

   – Многовато здесь петухов топчется. Развёл бы ты их, Иван Юрьич, по разным сторонам... – Великий князь стал тыкать перстом по разостланной хартии.

   – Врастяг, значит, войско наше будем держать? – вздохнул Патрикеев. – В кулаке-то бы оно сильнее вышло.

   – Удивляюсь я вам: воеводы, а на войну, как на кулачные потешки, смотрите... У Ахмата войско не в пример подвижней нашего – живо обойдёт, коли все в куче стоять будем! Нешто забыл про Коломну? Вот и пиши: сюда Данилу Холмского, сюда Челяднина, сюда царевича Даньяра, сюда Акинфова, а сюда сам ехай. И людишек всем подкинь, тыщ по десять.

   – Да отколе же взять столько? – изумился Патрикеев.

   – То не твоя забота, пиши: здеся тридцать тыщ да здесь сорок – так вот всю границу и загородим.

Патрикеев старательно вписывал на карте цифры и имена. Тонкое гусиное перо вертелось юлой в его больших пальцах, громко скрипело и брызгало. Наконец оно извергло огромную кляксу, покрывшую под собой Тарусу с двадцатитысячным войском. Великий князь взглянул на его ручищи и вздохнул:

   – Эх, Юрьич, носы тебе кровенить небось сподручнее? Ну-ну, вели кому-то из писцов перебелить хартию. И вот что, пошли гонцов к западным князьям, пусть все не мешкая идут к Рославлю, вот сюда, и меня там поджидают. Бог даст, сам вскорости там буду и войска тыщ сорок с собой приведу, тож на хартии этой отметь... Ну и отряди в Алексин тыщи две-три... Наших не трогай, а возьми от служивых татар, хоть от Мустафы. Он недавно к нам на службу принят, вот и скажи, что хочу его в деле проверить...

После ухода Патрикеева Иван Васильевич говорил о разных тайных делах сначала с Хованским, а потом послал за Латифом. Царевич вошёл, весёлый и беспечный. Он сказал положенные слова привета, Иван Васильевич кивнул и спросил через толмача, слышал ли царевич про битву под Алексином. Латиф пожал плечами – это были вести из другого мира, с которым он предпочитал сталкиваться как можно реже.

   – Ты свой город на разграбление оставил, а теперь знать о нём ничего не хочешь! – осердился великий князь.

   – Я оставил там часть своих людей и хочу знать, что с ними, но... – Латиф помедлил, – ты взял меня для более важного дела, чем защита какого-то городишка.

Иван Васильевич помолчал: дело, которое он собирался поручить Латифу, было действительно куда более важным.

   – Я наслышан о твоей беспутной жизни, – наконец сказал он. – Думаю, что пора тебе заняться делами, более пристойными твоего сана.

   – Приказывай, мой господин, – отозвался Латиф, – я готов исполнить твоё желание, особенно если вознаграждение будет соответствовать степени пристойности...

   – Чего же ты хочешь?

   – Всего! Но буду довольствоваться тем, что ты мне предложишь.

   – Золотоордынского трона будет довольно?

   – Это высокая награда, – поклонился Латиф. – Что я должен сделать?

Великий князь пытливо глянул на царевича:

   – Мною послан отряд на разграбление Сарая. Ахмат далече, и трон может достаться тому, кто поспеет к нему первым.

Оживление Латифа сразу же исчезло.

   – Мне нужно ехать в Сарай? – нерешительно спросил он. – Это опасно, мой господин. У Ахмата большое войско, и оно ещё не разгромлено тобой. Нет, я не смею совать голову в пасть грязному шакалу...

   – Ты хочешь всё и ничего не смеешь. – усмехнулся великий князь. – Что ж, найдём другого человека. У царевича Мустафы меньше прав, но больше решимости! Так ведь? – обратился он к вошедшему Хованскому.

   – Так, государь, – ответствовал тот. – Мустафа только что высказал желание взять богатства Золотой Орды и весь ханский гарем...

По лицу Латифа прошла смутная тревога. Он был доволен своим нынешним положением, дававшим много удовольствий – и почти никаких забот, и готов был мириться с ним до скончания века. Однако в случае успеха Мустафы московский государь потеряет к Латифу всякий интерес, его попросту отбросят в сторону, как отслужившую старую вещь. Наконец благоразумие взяло верх над нерешительностью.

   – Ладно, я согласен, – тихо сказал он. – Но как мне свершить требуемое?

   – Ты получишь всё, что нужно. Хованский обеспечит тебе путь следования, обговоришь с ним подробности. Что ещё? – спросил великий князь, заметив, как замялся Латиф.

   – Я говорил уже, что оставил часть своих людей в Алексине, некоторых мне будет не хватать. У нас говорят: сильный борец должен иметь крепкую спину.

   – Я дам тебе храбрых воинов и, если желаешь, пошлю вдогон тех, кто тебе необходим.

   – Отпиши в крепость, царевич, – протянул Хованский лист бумаги, – мы пошлём быстрых гонцов, и на рассвете твои люди уже отправятся в путь.

Латиф написал несколько слов и приложил свою печатку.

   – Пока за твоей спиной московский государь, она будет крепкой, – напутствовал его великий князь. – Крепи лучше свои руки, Латиф: золотоордынский трон – нелёгкая ноша...

Небольшой городок не мог вместить всех ратников, и они заполнили серпуховские окрестности. Ночью весь берег Оки был расцвечен кострами. Сидели ополченцы с недальних мест, одетые кто во что горазд, и разный служивый люд из Переяславля и Суздаля, Владимира и Ростова, Юрьева и Дмитрова, Радонежа и Звенигорода – из всех славных восточных и северных русских городов. Говорили о первых нынешних победах над басурманами и вспоминали победы давних лет. Горели нетерпением скорее встретиться с врагом, ругали за медлительность воевод. Для многих пошёл уже третий месяц походной жизни, а в ратном деле им быть ещё не довелось. Особенно досадовали ополченцы, не привыкшие к безделью в страдную пору. Земля, будто стремясь восполнить прошлогодний недород, разродилась невиданным урожаем: никли тяжёлые колосья, налитые спелым зерном, у деревьев ломались ветви от обильных плодов, но рабочие мужицкие руки были заняты рогатинами и топорами. Русский человек особой почтительностью к властям никогда не отличался, а в бездельном ожидании язык развязывался даже у самых робких. Доставалось всем: начинали, как водится, с кашеваров, а кончали князьями.

Теми самыми князьями, за которыми они завтра без раздумий пойдут в битву, а случится, и закроют их своей грудью от вражеской стрелы. Сейчас же и у костров, и в сараях, и в избах похвальных речей звучало немного.

Просторная изба серпуховских богомазов была на эту ночь отдана великокняжеским писцам. Здесь писались созывные грамоты и ложились на бумагу указания государя, с тем чтобы сразу же полететь с быстрыми гонцами в разные края московской земли. Уж давно стемнело, и многие улеглись спать, утомлённые хлопотной службой. За широким столом трудились лишь двое, составлявшие по приказу Патрикеева ратную хартию для великого князя. Было тихо, негромко всхрапывали спящие, да ворочался на печи один из богомазов, оставленный в избе по причине своей ветхости и хворобы. Он несколько раз пытался начать разговор, но писцы работали молча. Наконец старик не выдержал, сполз с печи и, подошедши к столу, стал смотреть на работу.

   – Чудеса, – покачал он головой, – земля наша бескрайняя, а на одном листке уместилась.

   – Ступай, ступай себе, – важно сказал молодой писец, – нам посторонний глаз не нужон.

   – Оставь, Митрий, – отозвался другой, постарше, – он, поди, и не видит ничаво.

   – Во и неправый ты, милок! – обрадовался старик тому, что на него обратили внимание. – Глаза у меня ещё вострые, у рук трус большой – это вот да, раньше-то такая твердь в руке была, что все прориси иконные только я и делал, теперь же трясутся, окаянные, а глаз ещё вострый...

   – Ну и что же ты видишь своим вострым глазом? – перебил Митрий говорливого старика.

   – Крючки зрю, цифири, буквицы разны, а вот души не вижу...

   – Чего-о? – протянул писец и хохотнул: – Это тебе не икона, а хартия ратная, ей не душа, а верность нужна! Понял?

   – Ну не скажи, – заспорил старик, – в кажном деле душа мастера пребывать должна: и в святом лике, и в малой одёжной складке.

   – Это в иконе, а в хартии как душу показать?

   – Цветом, цветом, милок, в ём вся душа. Красный цвет – горячий, быстрый, синий – холодный, льдистый, зелёный – спокойный, глазолюбный, ну а чёрный, известно, – печальный, злобный. И в совокуплении много иных цветов получить можно: соедини, скажем, зелёный с красным, получишь охряной – золотистый, радостный...

   – Погодь балаболить! – оборвал старика писец. – Зачем это для нашего хартийного дела?

   – Как зачем? – всплеснул руками старик. – Кто у вас под Рославлем прописан? Князь Данила Холмский! Почему чёрным? Он красным должон писаться! Под Калугой сам Патрикей Иван – большой хитрован, в ём все цвета перемешаны, – его белым нужно метить. А под Алексином князь Юрий Васильич, надёжа наша: князь Юрья исправит землю от ворья. Его б золотом прописать, да болезнь чёрная беднягу точит, а чернь с охрой коричноту даст. Рядом с им Челяднин, в двух ликах един: Пётр вперёд идёт, Фёдорыч назад тянет, а сам Пётр Фёдорыч ни с места, энтого синим малюйте. Тута, у нас в Серпухове, Андрей, горячий князёк: девок наших в малинниках щупает, а сам себе на уме, для него красный цвет с синим мешать надо, как раз малиновый и выйдет. В Кашире – вальяжный боярин Фёдор Акинфов, энтот весь в прозелени должон быть. В Коломне – князь Оболенский-Стрига, дед его своих дружинников самолично под горшок стриг, а внучек головы врагам стрижёт, его б я поохрил кругом. Татарских же князей чёрными оставьте, они хоша на службе у великого князя состоят, но веры моей им нету. Теперя поняли, что может цвет наделать? А то ещё слыхал я про благовонные краски: кажная свою воню навроде цветка имеет. Ежели и это присовокупить...

   – Ну будя, заговорил вконец! – не выдержал старший. – Ступай себе на печь и мешай нам цвета со своими вонями, а нам дело кончать надоть.

Старик отошёл, обиженный. Он взгромоздился на свою лежанку, и вскоре дремота одолела его. Снилась ему приокская земля, покрытая июньским разноцветьем, цветы благоухали, говорили неясными голосами и водили хороводы. Когда он очнулся, лучины уже догорели. Пол и стены избы были исчерчены лунными полосами. Слабый мерцающий свет выделял из мрака тела спавших. Старик напрягся зрением, разыскивая своих знакомцев, но не нашёл и собирался было досматривать свой диковинный сон, как вдруг ему почудился слабый, приглушённый стон. Он прислушался – стон шёл откуда-то из-под стола, – спустился с печи и стал осторожно шарить руками. Под столом лежал и стонал связанный человек! Старик начал тормошить его и попытался ослабить путы, но это оказалось непосильным для слабых, трясущихся рук. Убедившись в тщетности своих попыток, он разбудил спавших. Засветился огонь, из-под стола извлекли двух связанных писцов, с кляпами во рту. Первым очухался Митрий, он растерянно захлопал белёсыми ресницами и наконец медленно заговорил:

   – Мы хартию великому князю работали... вдруг со двери ветром дыхнуло... глядь – а тама басурмане... Я на ноги, тута меня по черепку как жахнули... боле и не упомню...

   – А хартия где? – спросил старик богомаз.

   – Тута лежала, – показал Митрий на чистый стол.

Поиски оказались напрасными, карта бесследно исчезла.

Когда Патрикееву донесли о пропаже ратной хартии, он не на шутку испугался: случалось, что за такое дело главный воевода строго наказывался. Он распорядился немедленно поднять всех на ноги и начать поиски. Русский стан озарился огнями. Разбуженный начатой суматохой, великий князь послал за Патрикеевым.

   – Беда, государь! – испуганно доложил тот. – Пропала хартия, которую я по твоему слову в перебел отдал. Писцы показывают на татарских лазутчиков, поиски начаты, но...

   – Хорошо же ты службу наладил, воевода, – сдвинул брови великий князь, – ещё хорошо, что самого вместях с этой хартией не стащили! Всех виновных – в колодки и на судную площадь! А тебя судить погожу до времени... Поднимай людей, пойдём великим торопом к Рославлю, вот там я на тебя и посмотрю...

Алексинская крепость и её ближние окрестности были окутаны едким дымом. Огонь медленно крался по земле и, как огромный сытый зверь, лениво обнюхивал и лизал лежащие на пути человеческие тела, приступный примёт, оружие, башни и крепостные стены. Всё это искрилось и чадило, лишь кое-где вспыхивали костры: загоралось одинокое дерево или брошенное бревно. Защитники обмывали и перевязывали раны, убирали убитых, делили скудный ратный припас. Из края в край крепости бодро и неутомимо вышагивал слепой старец вместе с приставленным к нему могучим воином.

   – Мужайтесь, люди, а не ужасайтесь, видя такой свой изрон! – призывал он. – У басурман похабных и того более: где бывают рати великие, там ложатся трупы многие. И от наших рук малых срамота и укоризна им ещё большие будут. Ныне их рати в полях у нас ревут и славятся, а завтра будут у них вместо игор горести лютые и плачи многие. Пусть топере отягчали мы от тяжких ран, но мы люди Божьи, надёжа у нас вся на Бога, и Матерь Божью Богородицу, и на иных угодников, и на государя нашего, и на товарищей своих, что нас выручат. А придётся смерть принять до времени, так умрём не в ямах, а на стенах, чтоб учинилась нам по смерти слава вечная от государя московского и всех христиан православных!..

В татарском стане шло приготовление к новому приступу. Князь Айдар приказал раскинуть свой светлый шатёр на недальнем подступе, на этот раз он решил сам идти в рядах осаждающих и одним из первых ворваться в крепость. Рядом завершалась сборка двух осадных камнемётов. В три часа пополудни Айдар приказал дать пристрелочный выстрел. Камнемёт зарядили бочонком, который наполнили головами окрестных жителей, тех, что не успели скрыться и попали под руку рассвирепевшим татарам. Бочонок упал на городской площади, далеко раскидав свою страшную начинку. В сопроводительном ярлыке, запрятанном в кожаном мешочке, говорилось: «Жители города! Кому прок в вашей бесцельной гибели? Ни вам славы, ни нам чести. Великому хану Ахмату, обладателю многих государств и орд, не пристало биться с разным дерьмовым сбродом, а угодно ему было схватить царевича Латифа и наказать своего московского данника князя Ивана. Но Латиф бежал, а Иван далеко и не спешит к вам на помощь. Сдавайтесь на милость хана, он не сделает вам зла, но оставит жизни. Коли же будете упорствовать, сожжём город, окромя одной стены, а к стене той все ваши глупые головы прибьём за уши и жён с детишками прибьём, чтоб не было от вас, дураков, ни племени, ни семени».

Прочитал этот ярлык осадный воевода Лука и поглядел на разбросанные по площади мёртвые головы.

   – Какой ответ дадим головорезам?

   – Дык от дерьма и ответ дерьмовый! – воскликнул оказавшийся рядом Данилка. – Дозволь им по-нашенски ответить.

Нацелили крепостной камнемёт, снарядили его бочкой, наполненной в отхожей яме, и стрельнули, да так удачно, что половину айдаровского шатра окатили. Вскоре в татарском стане загремели трубы, и воины стали строиться в боевые порядки. Призванные на крепостные стены алексинцы удивились, видя, что первые ряды татарского войска были заняты конниками. Много они наслышались о проворстве, выносливости и выучке татарских лошадей, но чтоб применяли их для крепостного взятия, такого ещё не бывало. Разобрались поредевшие защитники по боевым местам, осенились крестным знамением и стали ждать.

Вот возволочились стяги, объявлявшие о начале приступа, и ударили вражеские камнемёты. На этот раз их снарядили котлами с горящей смолой. Два огненных шара прочертили в небе чёрный дымовой след и упали за крепостной оградой: один – на пустыре, где были сделаны закуты для скота, а другой – на воеводском подворье. Устремился вперёд, рассыпавшись веером, первый ряд татарских конников, за каждым струился сизый дымок. Крепостные пушки молчали: оставалось всего несколько зарядов, их было жалко тратить для стрельбы по редкому строю. Всадники осадили коней у рва и, выстрелив из луков, помчались обратно. Стрелы гулко застучали по крепостным постройкам, на каждую был намотан тлеющий, пропитанный бараньим салом жгут. Зачадили крепостные стены, ставшие похожими на поставленные стоймя бороны. А на смену первому уж накатился второй ряд конников, и пошла бесконечная круговерть.

В крепости то тут, то там занимались пожары, многие защитники вынуждены были оставить свои места и начать борьбу с огнём. Горели две церкви, чьи шатровые крыши были сплошь утыканы огненосными стрелами, пылали крепостные ворота и многие дома. Татарские конники, свершивши своё дело, уступили место городоемцам и пешему люду. Последний раз рявкнули крепостные пушки, расстреляв весь припас, защитники выпустили последние стрелы. Стены быстро обросли осадными лестницами, боевые площадки заполнились осаждающими. Против них стали грудью рабочие артели. Орудия их мирного труда превратились в грозное боевое оружие. Свистели длинные топоры лесорубов, рассекая пополам вражеские тела, ухали молоты кузнецов, вбивая татарские головы в животы своих владельцев, шелестели и глухо шмякались привязанные к ремням гири торговцев, впрочем, им чаще доводилось взвешивать врага на костяном безмене с помощью дюжих русских кулаков.

Архип орудовал двумя плотницкими топорами, пока ему не отсекли правую кисть. Он прижал к себе кровавую культю и продолжал работать левой рукой. Когда же в его грудь вонзилось копьё, он нашёл силы ещё дважды поднять топор, чтоб обрубить ратовье...

Ловко бился воин, водивший слепца из Мценска. Многие раны покрывали его тело, но он продолжал неутомимо вздымать свой огромный меч, пока не истёк кровью. Слепец, лишившись своего провожатого, затаился на краю боевой площадки. Когда мимо него пробегал татарский бахадур, он с неожиданной силой обхватил его и прыгнул на копья толпившихся внизу врагов. И потом ещё не раз потерявшие силы от ран горожане хватались за наступавших и сволакивали их вместе с собой со стен в бушующее пламя.

От высокого огня распались и рухнули крепостные ворота, обнажив свой железный остов, в образовавшийся проем хлынуло татарское войско, возглавляемое самим князем Айдаром. Князь торопился, ибо солнце уже закатилось – и угроза Ахмата могла оказаться не пустой.

Лука, собрав вокруг себя ратников, встал напротив проёма и встретил прорвавшегося врага. Его огромная палица, со свистом рассекая воздух, разбивала вдребезги вражеские головы. Вокруг росла гора мёртвых тел. Ратники, тесно сомкнувшись вокруг осадного воеводы, стояли несокрушимо – место павшего тут же занималось новым бойцом. Но напор был силён, и живая стена русских воинов всё более сужалась. Лука, заметив татарского предводителя, стал приближаться к нему, ничто не могло сдержать его таранного хода. Айдар попытался повернуть вспять, но теснота свалки не пустила его.

   – Десять золотых тому, кто разобьёт этот калган! – крикнул он, указывая на голову Луки.

Засвистели стрелы, взвились арканы, однако доспехи и ратники хорошо защищали осадного воеводу, лишь от одного брошенного сзади аркана не удалось им уберечь его: сотник Азям в надежде на ханское прощение ответил на призыв Айдара предательским броском. Лука уже занёс свою палицу, когда ощутил резкий рывок. Он ещё мог бы освободиться, полоснув ножом по стягивающей горло тонкой шёлковой бечеве, но рядом мелькнуло испуганное лицо татарского князя, и Лука обрушил на него страшный удар. Череп Айдара разлетелся на мелкие куски, а Лука туго затянул на своей шее удавочную петлю. Воспользовавшись остановкой, ринулись вперёд татары, налетели, словно навозные мухи, и изрубили Луку в куски.

С гибелью осадного воеводы сплошная оборона крепости распалась на отдельные очаги. Живые продолжали разить врага, о сдаче никто не помышлял, да и татары, разъярённые непокорностью алексинцев, не брали пленных. Получивший несколько ран Данилка с трудом добрался до крепостных закутов и выпустил испуганных бушующим огнём животных. Лошади, коровы, свиньи, козы, овцы заметались по пожарищу, сбивая, топча и калеча заполнивших крепость врагов. В разных концах её то и дело раздавался звон железа – защитники дорого продавали свои жизни. Стычки закончились лишь далеко за полночь.

На рассвете в крепость, превращённую в дымящиеся руины, въехал хан Ахмат. Его конь пугливо вздрагивал, наступая на мёртвые тела. Татар среди них было куда больше, чем защитников, и хан грозно хмурил своё лицо.

   – Мне говорили, что в крепости много русских ратников, – обратился он к окружавшим царедворцам. – Куда же они подевались?

   – О повелитель! Они, должно быть, сгорели в огне, который Аллах ниспослал на неверных! – ответили ему.

   – Если они стали пеплом, кто же тогда поразил этих? – указал Ахмат на тела своих воинов. – Соберите мне пленников, я хочу говорить с ними.

Вскоре на пепелище вытолкнули несколько десятков защитников, большинство из них были ранены и едва держались на ногах.

   – На колени! – последовал грозный приказ.

Однако выполнили его лишь несколько человек. Тогда выскочил вперёд сотник Азям.

   – Дозволь научить их почтительности, великий хан?! – с радостной готовностью выкрикнул он и после едва заметного кивка ханской головы бросился подрезать сухожилия на ногах пленных. Те стали с проклятиями валиться на землю.