Текст книги "Свержение ига"

Автор книги: Игорь Лощилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

   – Сам Иван Васильевич, наш государь московский! – гордо ответил Василий.

   – Давно?

   – Да как в ваш поганый город поехать.

   – Вот, знашит, кито тибя сюда сылал! – довольно засмеялся мухтасиб.

   – Нет, не он, дурья твоя голова! – попытался исправить свою оплошность Василий. – Я сам по себе... Только всё одно: смоет скоро наша земля вашу нечисть!

Мухтасиб повернулся к палачу:

   – Сылышал, какой балтун? Сиделай ему коротко язык!

Палач подошёл к Василию, проверил крепость его пут и коротким движением опрокинул на пол. В короткой борьбе опыт быстро взял верх: палач, сидя на груди Василия, крепко зажал его голову между коленями и стал готовиться к укорачиванию языка.

   – Погоди! – внезапно крикнул Матвей. – Господин, повремени с карой, я хочу говорить с тобой с глазу на глаз!

   – Оставьте нас! – приказал мухтасиб.

Когда юрта очистилась, Матвей продолжил:

   – Ты неосторожен в том, что добиваешься нашего признания в присутствии слуг. Среди них наверняка есть ханские доносчики.

   – У миня нет секрет от мой хан!

   – Да, но если он узнает, что ты водил дружбу с московскими лазутчиками и помог им в передаче письма, которое теперь оказалось...

Матвей шёл по лезвию ножа: нельзя было сказать более того, что знает или наверняка узнает мухтасиб, а о том, многое ли он знает, приходилось только догадываться. Мысль работала чётко: его взяли, скорее всего, из-за письма – других дел он с мухтасибом не водил. Сразу же спросил о купце Вепре, у которого отняли тогда письмо царевича Латифа. Мухтасиб с угрозой сказал, что речь о письме будет позже... Что же заставило их вдруг заговорить о письме? Только одно: приезд гонца из Москвы – он, наверно, привёз какие-то вести о Латифе...

   – Ты зашем молчишь? Какой был письмо?

Матвей приблизился к мухтасибу и, оглянувшись по сторонам, заговорщически прошипел:

   – Подложное.

   – О-о! Подылошное! Што такое? – отшатнулся мухтасиб.

   – Неужто тебе неизвестно, какие вести привёз гонец из Москвы? – удивился Матвей.

   – Я висё зынаю. – Мухтасибу захотелось похвалиться осведомлённостью. – Этот шайтан Латиф перебежал к твоему Ивану!

Расчёт оказался верен, и Матвей с радостью продолжил:

   – Узнавши об этом, хан сразу же велел разыскать привёзшего письмо, ибо понимает, что человек, нашедший прибежище у московского князя, пишет письма по его указке. Но привёзшего письмо здесь давно уже нет, и тебе его не найти.

   – Зато я нашёл ваша шайка!

   – Эта находка тебе не в радость, господин. Рассуди сам, если ты не найдёшь Вепря, тебя поругают, но простят. А в обмане винить не станут: вина того, кто в обман поверил. Если же узнают, что московские лазутчики обхитрили и сделали тебя стрелой своего лука, то пощады тебе не будет! Понял?

   – Понял, – согласился мухтасиб. – Што делать?

   – Выпусти нас, мы уедем, и дело с концом.

Мухтасиб помолчал. Потом хлопнул в ладоши и приказал вошедшей страже накрепко оковать пленников и отвести в темницу.

   – Ты сиди, а я думать буду! – бросил он вслед Матвею.

Но думать ему вскоре пришлось о другом. Площадь огласилась звуками барабанов и тулумбасов, возвещавших о начале ханского курултая.

Курултай возбуждённо шумел. Причина неожиданного сборища была неизвестна, приходилось только гадать, недоумение быстро разрешилось с появлением Муртазы, спешно освобождённого из темницы. Он занял почётное место и гордо выпячивал левую сторону груди со знаком ханской милости.

Ахмат не стал придерживаться обычных церемоний, заговорил коротко и резко:

   – Грязный шакал Латиф оболгал нашего оглана Муртазу. Иван в награду за гнусную ложь подарил ему один из своих городов. Я не отменял поход на Русь, а только отложил его до лучших времён. Теперь эти времена настали: мы сбросим их на дно бездны и истребим! Пошлите гонцов к ближним и дальним улусам с приказом о созыве войска. Пусть каждый десяток[17]17
  Всё население Большой Орды было разбито на десятки, сотни, тысячи и тумены (десять тысяч).


[Закрыть] даст по воину, а сотня – по пятьдесят лошадей. Ты, Муртаза, отправляйся к королю Казимиру и передай ему всё то, что хотел сказать осенью. И скажи ему сверх того, что не пройдёт и сорока лун, как Большая Орда двинется в большой поход.

   – Твоя воля будет исполнена! – радостно вскричал Муртаза: долговременное вынужденное молчание добавило ему прыти и сделало красноречивым. – Если король пошлёт своё войско с той стороны, куда уходит солнце, а ты – с той стороны, откуда оно появляется, то для Ивана скоро наступит ночь...

   – Дозволь сказать мне, повелитель! – поднялся мирза Бочук. – Чтобы укусить сильнее, кусают полной пастью, а наши зубы слишком далеки друг от друга. Нужно идти к литовским землям, соединиться с королём и потом уже ударить по русским крепким кулаком!

   – Нет-нет! – раздался негромкий голос имама. – Войско правоверных не должно подвергать себя такому унижению. Пусть король неверных сам придёт сюда или соединится с нами на полпути.

   – Но, повелитель, – вмешался один из военачальников. – Иван укрепил свои южные границы, и нам не с руки лезть на стены, когда есть открытые двери у Мурома или Мещёрского городка.

   – Тогда уж лучше у-Коломны, где есть хорошие перевозы через Оку, – подал голос молодой темник – сегодня у всех развязался язык.

Ахмат раздражённо оборвал советчиков:

   – Прекратите базар! В ваших словах можно утопить любое дело. Я сам укажу, куда вести войско, а вы готовьте его к походу. Я требую, чтобы у каждого воина было по два, нет, по три лука, три полных колчана, топор, щит, на десяток – три сабли. Пусть в корхане работают днём и ночью, а ты, мухтасиб, закупи все сабли, которые есть на нашем базаре.

   – Но у нас для этого мало денег, повелитель, – смиренно поднялся тот.

   – Бери в долг, расплатимся пленными. Нужно взять как можно больше верёвок – они понадобятся для тех русских, кто не удостоится чести принять смерть от руки правоверных. Верёвки тоже бери в долг, мухтасиб!

Ахмат распустил курултай и задержал князя Темира, доверием которого он пользовался в последнее время особенно часто.

   – Каковы? – с презрением качнул он головой в сторону удалившихся. – Они все кричат лишь для того, чтобы их услышали. Как молодые жеребчики весной, а?

   – Нет ни одного даже самого тёмного дела, которое не имело бы светлого оттенка – так говорят наши мудрецы, – загадочно сказал Темир.

   – И какой же смысл скрыт в этой болтовне?

   – А такой, что на Русь можно идти несколькими путями, и ни один из них явно не предпочтителен. Это заставляет тебя думать, куда нападать, а Ивана – откуда ждать нападения.

   – Ну и что? – не понял Ахмат. – Я подумаю и выберу самый правильный путь.

   – Мудрость твоих решений известна, великий хан. И до неё Иван может не возвыситься. А если ещё и помочь ему в этом? Ведь он обманется и уберёт своё войско с твоей дороги. Такой обман дороже сабель, которых у нас и так не хватает.

   – М-м... ты мудро рассудил, Темир, – согласился хан. – Но как обмануть нам Ивана?

   – Тут нужна хитрая хитрость, – сказал Темир. – Пусть курултай продолжает жарко спорить о движении твоего войска, а ты не посвящай никого в истинность своего решения.

Зашумела, забурлила Орда. Из столицы, подобно волнам от брошенного камня, помчались быстрые гонцы. Они несли ханский приказ, с получением которого вступали в силу законы неписаного монгольского права – ясы. Повсюду затевались споры: каждый здоровый мужчина стремился встать под священное зелёное знамя пророка, ибо оно могло привести его к власти и богатству. К тому же отправляющиеся в поход могли многое требовать и получать с остающихся. Даже если воин возжелает жену своего брата, тот должен был с радостью уступить ему её. Таков был задаток за трудности походной жизни, раны, увечья, а может быть, и за саму жизнь.

Пока счастливцы творили доблестные дела на чужих ложах, их снаряжали в дорогу. В кузнях звенела сталь, в юртах скрипели жернова. Ловкие женские руки бесшумно сновали иглами – из шкуры молодых козлят шили походные мешки. Они были невелики, да и припасом их не набивали – степь накормит свежей дичью, сладким балтраканом, который скоро заполнит берега рек и влажные низины. А уж коли случатся трудные времена, достанет татарин из мешка несколько мучных шариков и сварит похлёбку. С голода не помрёт, а сытость не допускалась – от сытой собаки плохая охота. Шарики катались из замешенного на мёду теста, и, как только тёплое весеннее солнце высушивало их, воинов собирали в боевые десятки и отправляли в столицу.

Здесь уже действие ясы кончалось – начиналась суровая походная жизнь и строгая воинская управа. Так и жили по десяткам, с опаской приглядывались друг к другу – теперь они были нерасторжимо связаны до конца похода и за чей-либо проступок должны были отвечать все вместе. Побежит один с поля боя, казнят весь десяток, ослушается другой – выпорют всех в назидание. К концу похода случалось видеть такое: идут рядом несколько воинов, и все без правого уха – расплатились за татьбу одного из своих товарищей.

С каждым днём вокруг Сарая рос и ширился новый город. Войско готовилось к походу, учило небывальцев, ожидало посланцев дальних улусов. Страдная пора настала для всех, особенно для тех, кто готовил воинский наряд.

Мухтасиб полинял и стал походить на полуспущенный бычий пузырь. Князь Темир, вызвавший его к себе по какому-то делу, очень удивился и спросил о причинах такого превращения. Но когда мухтасиб стал жаловаться на трудные времена, Темир сурово осёк его:

   – Видишь, у тебя своих дел невпроворот, а ты и в другие дела встреваешь. Почто московских лазутчиков у себя держишь? Я ещё не видел фирмана, объявлявшего тебя главой ханской хабаргири. – Слова у мухтасиба застряли в горле, щёки мелко затряслись. – А может быть, ты стремишься к тому, чтобы достигнуть сиятельного величия? Поостерегись, ибо величие соседствует с ничтожеством, а ничтожество может превратиться в ничто!

Челюсть у мухтасиба непроизвольно отвисла и тоже затряслась. Он вспомнил, как несколько лет назад один честолюбивый темник был обвинён в непомерном властолюбии и по приказу хана лишился жизни, имущества и чести. О нём часто говорили, когда хотели предостеречь зарвавшегося, но имени несчастного не упоминали – имени он тоже лишился. Мухтасиб пал на колени, придержал рукой отвисшую челюсть и сумел выдавить первое, что пришло в голову:

   – Неверно тебе сказали, князь... Какие это лазутчики, так, воришки... Решил проучить для острастки...

   – А среди тех воришек, слышал, и тот, кто прошлой осенью меня охромил...

   – Ох, наговор! – тонко выкрикнул мухтасиб. – Да будь таков злодей, стал бы я его просто так держать?!

   – Вот и приведи его ко мне, – приказал Темир, – сам разберусь!

После этого разговора мухтасиб поспешил в подземелье, где томились московские купцы. У него был такой жалкий вид, что Василий вместо обычной ругани съязвил:

   – Долгонько тебя не было – эк перевернулся весь, от скукоты, что ли?

   – Мине на тибя надоел посмотреть, – буркнул мухтасиб, – типер на тибя князь Темир будет посмотреть...

   – Мне всё одно: что князь, что грязь, – махнул Василий в его сторону. – А тебе жалко? Пусть смотрит.

   – Мине жалка, што язык тибе оставил тада, мала болтал бы тепер.

Василий собирался было продолжить перепалку, но Матвей оборвал его и спросил у мухтасиба о причине Темирова интереса.

Тот пояснил:

   – Темир сыказал: обидшик мой у себе держишь, кито сытырлял мине. Я говорил, какой обидшик, просто воришка. Он не верит, дай мине нада...

   – Воришка? Ещё чего! – вклинился Василий. – Коли помирать, то уж лучше в доблести, а не в воровстве.

   – Ты гылупый совсем, – сказал мухтасиб, – за воровство бить попка нада, за Темир садить на кол нада. Гиде сядет больнее?

   – А у тебя о моём заде что за забота?

   – Он о своём бережётся, – объяснил Матвей. – Какой расчёт ему московских лазутчиков в своих друзьях иметь? Уж лучше с ворьём дружить! Так ведь?

Мухтасиб грустно кивнул.

   – Так что ж, я этого живодёра спасать должен?! – удивился Василий. – Нет, не согласный, ещё и донос какой ни есть на него сделаю – сам помру и его под степь сведу...

   – Не нада под степ, – сказал мухтасиб, – молшать будешь, тывой товарищ пущу тада...

   – Он молцать не может, – неожиданно подал голос Семён.

   – Пуст не молшит, а вирёт тада... Ты не лазутшик – говори, просто плут мала-мала, а? И Темир не ты сытырлял. Будешь сыказать так, сибя и их сыпасай.

   – Опять, поди, обманешь? – усомнился Василий.

   – Клянусь Аллах, пущу! Только болтай мала-мала, а?

В тот же день Василия привели к Темиру. Вертлявый толмач подбежал к нему и презрительно сказал:

   – Сиятельный князь хочет знать, каким путём ты, русская собака, прибежал в наш город?

Василий, мигом забыв о своём намерении быть покладистым, гордо ответил:

   – Передай, вонючая падаль, своей мурзе, что я приехал в ваш богомерзкий город по реке.

Толмач повернулся к Темиру и перевёл:

   – Русская собака повергнула своё ничтожество к стопам избранного Аллахом с помощью следования по водному пути.

   – А теперь, навозный червь, расскажи князю о своём пути подробнее, – потребовал толмач.

Василий разразился замысловатой бранью.

   – Что он там болтает – переводи! – приказал Темир.

   – О сиятельный, у этих неверных очень многословный язык. Смысл его слов сводится к тому, что он плыл по матушке-Волге – так они называют наш Итиль.

   – А спроси его, был ли он в Коломне и много ли там русского войска?

   – Тьма! – сказал Василий.

   – Десять тысяч, – уточнил толмач.

   – А велика ли там крепость и много ли в ней пушек?

   – Сунься – узнаешь, коли голову не потеряешь.

   – Спроси ещё, толмач, зачем он в меня стрелял?

К такому вопросу Василий был готов, поэтому сразу же переменился:

   – Скажи своему господину, что я такое злодейство и в мыслях не держал. И зачем мне его стрелить? Я купец, а не стрелец!

   – А где так метко стрелять выучился?

   – Да нигде. Как сказал мне мухтасиб, что на волю отпустит, ежели в верёвку попаду, так призвал я к себе в помощь Господа нашего – он мне стрелу и направил. Только обманул меня брюхатый и на волю не отпустил.

   – Ты саблей владеешь?

   – Где там, господин? Я человек торговый.

Темир махнул рукой, и Василия обступили несколько стражников. К его ногам упала кривая татарская сабля.

   – Подними и защищайся, – указал на неё Темир. – Защитишься – получишь волю. Посмотрим, как тебе поможет твой Бог на этот раз.

Стражники расступились и, выставив вперёд копья, образовали широкий круг. В него вошёл приземистый и коротконогий татарин, вооружённый такою же саблей. Он двинулся на Василия прямо и несокрушимо, как стена. И тому пришлось принять бой. «Не пропадать же зазря! – подумал он. – Хоть одного басурманца жизни лишу, и то польза будет». Татарин оказался сильным, но малоопытным бойцом. Он сразу же бросился в бурный натиск. Василий отступал до тех пор, пока в его спину не упёрлось копьё стражника – пути назад не осталось. Между тем татарин продолжал отвешивать тяжёлые удары, будто дрова рубил. Один из них оказался таким сильным, что прорубился через защиту. По плечу Василия стало расползаться кровавое пятно.

   – A-а, урус-шайтан, мин сины![18]18
  Я тебя! (тат.)


[Закрыть] – вскричал татарин и взмахнул саблей, чтобы нанести окончательный удар.

Но Василий в стремительном броске опередил его и всадил саблю в живот своего противника. Тот вскрикнул, обмяк и стал валиться на пол. А Василий неожиданно бросился под ближайшего стражника, сбил его и, вскочив на ноги, рубанул по голове. Тут же напал на другого и сшибся с ним з новой сабельной схватке. Стражники пришли в себя, и вскоре ловко брошенный аркан свалил Василия на землю. Его быстро связали.

   – Так где же обещанная тобою воля, Темир?! – крикнул Василий.

   – А зачем обманул и сказал, что саблей не владеешь? А зачем обманул, что купец? Зачем купцу так метко стрелять и так ловко владеть саблей? Он лазутчик московского князя! – повернулся Темир к стражникам. – Забить до смерти!

Толмач подбежал к Василию и радостно перевёл:

   – Тебе приказано умереть красивой смертью, лживый шакал. Посредством кнута твоё тело будет изукрашено самыми яркими узорами. Князь желает тебе насладиться красотой своей смерти!

Прошло всего несколько минут, и полуголого Василия прикрутили к длинной скамье. Два палача деловито разложили кнуты и принялись за привычную работу. Первые удары Василий стерпел молча, а потом вскричал:

   – Подлые басурманцы, лживые змеи! Пусть каждая капля моей кровушки пойдёт на вашу погибель! Хлещите сильнее, пусть больше будет крови!

Ему сразу же стало легче. Сначала подумал – от крика, потом понял, что его перестали бить. А палачи в это время распластались на полу у ног самого хана Ахмата – тот вошёл, привлечённый громкими криками истязуемого.

К скамье подбежал толмач и старательным, дрожащим от волнения голосом сказал:

   – Великий хан спрашивает, за что ты называешь нас лживыми и почему грозишь нам карою?

   – А за то, что ни одному вашему слову верить нельзя! – облизнул Василий пересохшие губы. – Тут же обманете. Трижды отпустить меня обещали и трижды рушите своё обещание.

   – Это правда? – обратился хан к Темиру.

И тому пришлось рассказать всё.

   – Коран запрещает нам поступать против обещанного, – покачал головой Ахмат. – Что подумают о нас неверные, если мы станем нарушать заповеди пророка? Развяжите его и верните ему силы. – Он подошёл ближе и пристально посмотрел на Василия: – Мне сказали, что ты храбрый и искусный воин, урус. Хочешь служить в моём войске?

   – Лучше смерть! – гордо ответил Василий.

Палачи оживились, но Ахмат их успокоил:

   – Преданность не должна наказываться. Ты свободен, урус! Иди и скажи своему князю: я иду, чтобы сокрушить его!

   – Но, повелитель, – воскликнул Темир, – его нельзя отпускать, ибо Иван узнает о времени и направлении движения твоего войска!

Ахмат снисходительно усмехнулся:

   – Солнце восходит в известный час и с одной стороны. Зная это, сможешь ли ты закрыть от него степь? Так и Иван не сможет защититься от меня. Иди, урус, и передай, что, если твой князь хочет отвратить кару от своего народа, пусть через месяц приведёт к Коломне всю свою семью, казну и войско. Иди!

Василий, неожиданно отставленный от смерти, растерянно молчал и опомнился, когда Ахмат уже вышел.

   – Я, чай, не один здеся! – крикнул он Темиру. – Где мои купцы-товарищи?

   – Они поторгуют пока без тебя, – ехидно ответил тот, – а ты поспеши выполнить царский приказ, пока великий хан не отнял свою милость! Стража! Проводите его в путь, и пусть он не задаёт глупых вопросов!

Дорога, на которую вывели его стражники, была не по-обычному оживлена: шёл военный люд, пылили бесчисленные табуны, катились повозки с ратным нарядом и припасом, подтягивались дальние кочевья, исчернив дымом своих костров лазурь весеннего неба. Лишь с подъездом к рязанской земле людской поток стал редеть, а потом почти вовсе прекратился: Русь заратилась на мирных полях и пылить по дорогам ей было недосуг.

Московская земля встретила Василия заплетёнными в яркие ленты берёзками и плывущим по рекам разноцветьем венков – шёл ласковый девичий праздник семик. И наконец 23 мая, как раз на Троицу-Богородицу, услышал Василий родные московские звоны и увидел блеск кремлёвских куполов. Радостно осенился он широким крестом и отправился к великому князю.

Услышав привезённые вести, Иван Васильевич омрачился: значит, не удалось отвратить войну. Видит Бог, не нужна она сейчас Москве, ибо случай может разрушить то, что создавалось годами. Может быть, и впрямь дарами умаслить нечестивца? Да ведь опасно – известно, волку сеном брюха не набьёшь. По всему выходит, что воевать крепко придётся. Великий князь собрал ближних советчиков и объявил им о требованиях Ахмата.

   – Что будем делать, князья? – спросил он.

   – Говорили, повиниться нужно, – вздохнул Патрикеев, уловивший сомнения великого князя, – сейчас бы головы не ломали. А можа, успеем? Вестей неверных о басурманском войске ещё нету, на рубежах дикопольных пока спокойно, можа, ещё не поздно вину свою Ахмату принести? Ему поминки слаще войны, а нам дешевле...

Но другие советчики с Патрикеевым не согласились.

   – Государь! – воскликнул князь Холмский. – Требует Ахмат тебя с войском и казною, так ты его только на треть уважь – войском своим. Тама и посудимся!

И князь Оболенский-Стрига его поддержал:

   – Коли кликнуть клич по московской земле, много народа под твой стяг встанет – всяк на татарву идтить восхочет...

И брат великого князя Юрий, который татар не единожды бивал, добавил:

   – Самое время полки собирать да встречу Ахмату готовить. Не нами война затевается, а защитить свою землю от басурманцев – нету дела святее...

   – Полки-то соберём, – согласился великий князь, – да ведь силой и распорядиться с умом нужно, а то дело потруднее.

Но князь Юрий Васильевич сомнений не разделил.

   – Не хуже прадедов распорядимся. Глянь-кось сюда, – он указал на большую хартию, изображавшую владения московского князя, – вишь, у Коломны Ока в нашу землю петлёй вступается? Мы вершинку выступца большим полком, а подножия полками правой и левой руки прикроем, посерёдке передовой полк выставим. Кинется Ахмат – сначала о передовой ногти поломает, потом о большой зубья выбьет; начнёт упираться – ручники ему бока сомнут – и нет Ахмата! – Он хотел ещё что-то добавить, но неожиданно зашёлся в тяжёлом, надсадном кашле, махнул рукой и сел на место.

   – Ай да Юрий Васильевич! До чего складно, ровно стратиг всё рассудил! – поддержал его князь Холмский.

   – Выступец-то вона какой! Чтобы весь его перекрыть, народу пропасть нужна, – осторожно заметил Патрикеев.

   – Со всех концов людей соберём, хватит, – уверил Холмский.

   – Дак у нас не только этот выступец – граница с Диким полем на двести вёрст растянулась, её тоже без присмотра не оставишь!

   – Коли все двести вёрст перекрывать, никакого войска не хватит, – вмешался в спор Оболенский-Стрига. – Да и Ахмат своих людей не врастяжку поведёт – кулаком вдарит. Вот и нам нужно супротив его кулака свою стенку выставить – верно князь Юрий рассудил!

   – А вдруг не тама, где нужно, выставим?

   – Что ж, военное дело завсегда рисковое!

   – Риск! Риск! – раздражённо сказал великий князь. – Не в бабки играем, потому не должно быть никакого риска!

Советчики переглянулись и стихли – когда государь в суровости, ему любое слово в зажигу идёт. Тишина успокоила Ивана Васильевича: от него ждали решительного слова. Он оглядел всех и твёрдо сказал:

   – Сегодня же велю разослать по городам созывные грамоты, чтобы рати торопом снаряжали. Может, и сделаем так, как князь Юрий рассудил, но только когда наверно о движении Ахматова войска вызнаем. – Он повернулся к Хованскому: – Пошли, князь, в Орду поболее своих людей, я о каждом Ахматовом шаге знать должен. Чтоб всяк день оттуда свежие вести были! Понял? А ты, князь Юрья, езжай в Коломну, место высмотри, а как ратники начнут прибывать, по полкам их разводи. Вы же, воеводы, сидите покуда здесь, рати принимайте и к бою готовьте. А ты, Владимир Григорьич, – обратился он к казначею, – казну богатую снаряди и тож наготове держи.

   – Это для кого же? – недовольно спросил Ховрин.

   – Для Ахмата. Как подойдёт к нашей земле, попробую с ним потолковать, может, ещё миром всё уладится...

В военных приготовлениях быстро промелькнул месяц. А в конце июня к великокняжескому дворцу прискакал густо припорошённый пылью всадник. Его полузагнанный конь тяжело раздувал бока и ронял грязные клочья пены. Всадник сполз на землю и выбил о колено шапку – из-под пыли проступила жёлто-красная лента. Стража подняла опущенные было копья – такому гонцу путь во дворец чист в любой час. Прибывший, с трудом передвигая одеревенелые от долгой езды ноги, добрался до великого князя и хрипло объявил:

   – Беда, государь! Орда двинулась на нас бессчётным числом!

Иван Васильевич подошёл к образу и перекрестился.

   – Спаси, Господи, люди твоя и благослови, победы над супротивником нам даруя! – скороговоркой проговорил он, а потом спокойно спросил: – Далече ли царь ордынский теперь будет?

   – Остатний раз у Дона видели, а ныне, видно, к Хопру подошёл, – ответил гонец.

   – Сколь времени до тех мест гонцу быстрому скакать?

   – Меньше чем за две седмицы не обернуться – леса об эту пору густые, травы высокие...

   – А большому войску раза в три дольше выйдет, – задумчиво проговорил Иван Васильевич. – Значит, Ахмат у наших рубежей не ранее как через месяц объявится. Пора начинать встречу ему горячую готовить.

Последующие вести сходились в одном: Ахмат поднялся большими силами и идёт сухопутной дорогой по направлению к Коломне. Времени для раздумий более не оставалось.

29 июня, в день славных первоверховных апостолов Петра и Павла, выступила к Коломне передовая рать под началом боярина Фёдора Борисовича Акинфова. Ранним утром ратники заполнили Ивановскую площадь и прилегающие к ней места. Они в благоговейном молчании ждали свершения святого таинства: перенесения гробницы митрополита Петра из старого здания Успенского собора в нишу только что сложенной вокруг него новой стены. Прежнюю гробницу с великим страхом и печалью вскрыл ещё две недели назад митрополит Филипп. Его слезливому взору предстал весь распавшийся от огня, разорённый и пограбленный гроб первоздателя Успенского собора. Последний раз собор горел в Тохтамышево нашествие, поэтому воров и поругателей веры долго искать не пришлось. Кости святого Петра положили в богатый ларец и явили ратному люду, а митрополит Филипп своим немощным голосом, многократно усиленным площадными бирючами, поведал ратникам о новом злодеянии «татаровей нечестивых».

Площадь яростно загудела:

   – Смерть поганым!

   – Ни в жизни, ни в смерти покоя от них нету!

   – Святые мощи заступника нашего поганить вздумали!

   – Дети мои! – разносили бирючи обращение Филиппа. – Идёт ныне к нам царь Ахмат, иконоборец и злой крестьянский укоритель. Хвалится он принять к себе землю русскую, разорить церкви православные, а вас в свою веру переложить. Заместо храмов наших свои поганы ропати поставить, могилы святые порушить, по городам сызнова баскаков насадить, а князей наших честных до смерти избить!

Площадь захлестнуло новой яростной волной.

   – Не бывать такому!

   – Костьми все ляжем за землю, за веру нашу!

   – Веди нас, воевода, на встречу с басурманами!

Митрополит подошёл к ларцу со святыми мощами, поклонился и сказал:

   – О чудотворный святитель Пётр! Тебя господь показал роду нашему и зажёг тебя, светлую свечку, и поставил на подсвечнике высоком, чтоб светить всей земле русской. Настало для тебя время молиться за нас милостивому Спасу, чтобы не пришла на нас смертная опасность и сила поганая нас не погубила. Ты ведь страж наш крепкий, а мы твоя паства. Укрепи нас и даруй победу!

И все ратники опустились на колени, повторяя последние слова митрополита. А он вручил боярину святую хоругвь с образом Спаса и выслал к кремлёвским воротам по епископу со святыми образами и святою водою, чтоб всякий воин вышел ко врагу благословенным и окроплённым.

2 июля, в день ризположения честной Богородицы, Успенский собор обступили новые рати – готовились к выходу князья Иван Оболенский-Стрига и Данила Холмский – воеводы полков правой и левой руки. Митрополит Филипп подвёл воевод к чудотворной иконе Владимирской Богоматери, опустился перед ней на колени и горячо заговорил:

   – О чудотворная госпожа царица, заступница всей твари человеческой, не дай городов наших на разорение нехристям, да не осквернят они святые твои церкви и веры христианской. Пошли нам свою помощь и покрой нас нетленною своею ризой, да не будем мы бояться ран и смерти, на тебя ведь надеемся, потому что мы твои рабы...

И снова бирючи доносили до ратников молитву митрополита, и снова они, преклонив колени, громко повторяли горячие слова. С той поры что ни день провожала Москва малые или большие рати. Под Коломну ушло московское городское ополчение. Из него и подошедших позже ратей северных князей должен был составиться большой полк, отданный под начало Ивану Юрьичу Патрикееву. В Серпухов стекались конные рати и отряды служилых татар. Там подняли свои стяги великокняжеский брат Андрей и воевода Пётр Фёдорович Челяднин. Казалось, вся Русь, охваченная справедливым гневом и желанием защитить свою землю, тронулась с места и потекла навстречу супостату. Только великий князь всё ещё выжидал, дотошно выспрашивая частых гонцов. Да ещё томились в нетерпении западные и порубежные князья – им было велено сидеть на своих местах.

Между тем под Коломной появились летучие татарские отряды. В стычках с ними были взяты первые пленники. Одного из них утром 30 июля доставили к великому князю. Пленник оказался из тумена мирзы Альмета, получившего приказ захватить перевозы через Оку. Ахмат, по его словам, подходил к Ряжску, и отделяло его от Коломны чуть менее трёхсот вёрст. Так говорил пленник на всех допросах, то же повторил и под пыткой.

Великий князь приказал собираться в путь. В два часа пополудни отслужил он в Архангельском соборе торжественную обедню и сказал, обратившись к гробницам своих предков:

– Русские князья, прародители наши! Если имеете смелость просить Христа, то помолитесь о нашем унынии, ибо приключилось великое нашествие на нас, детей ваших. И ныне сражайтесь вместе с нами противу басурман!

Сказав так, он вышел из собора и в тот же день отплыл вниз по реке.

2 августа великий князь приплыл в Коломну. Он возблагодарил торжественным молебном своего святого угодника Тимофея за счастливое окончание пути, немного отдохнул после обеда, который устроил в его честь коломенский наместник, и лишь затем кликнул нетерпеливо ожидавших вызова первых воевод.

Последние дни принесли им довольно сведений о движении орды. Накануне из Серпухова прискакал князь Андрей, привёзший с собой новых пленников. Они подтвердили прежние сведения о намерении Ахмата идти на Москву со стороны Коломны. О том же говорили только что вернувшиеся из татарского стана самовидцы. По всему выходило, что появление больших сил Ахмата следовало ожидать со дня на день, а русское войско всё ещё было растянуто на многовёрстную длину. Шестьдесят тысяч ратников стояли под Коломной, столько же прикрывало южные рубежи, тридцатитысячная конная рать находилась в Серпухове, а в западных землях и на подходе было ещё сорок тысяч. Воеводы решительно высказывались за то, чтобы немедленно стягивать силы и собирать их в кулак.

Особенно горячился князь Андрей, боявшийся снова остаться в стороне от главного дела:

   – У Ахмата половина войска на конях, а у нас здеся одни пешцы стоят. Сомнёт он их без труда и напрямки к Москве двинет. Какая тогда польза в нашем дальнем отсюда стоянии? Пора всем под Коломну собираться!