Текст книги "Свержение ига"

Автор книги: Игорь Лощилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

Иван Васильевич слушал молча, торопиться он, по обыкновению, не хотел. Некоторые воеводы, вспомнив о намерении великого князя откупиться от Ахмата, несогласно ворчали:

   – Чего это нам перед Ахматом виниться и честь свою марать? Сила эвон какая собрана! Надо – как Дмитрий Иванович Донской на Мамая – грозно идти!

Другие осторожно возражали:

   – Дмитрий Иванович тоже не сразу в драку кинулся, а послал допрежде к Мамаю своего человека, Захарку Тутшева, со многим золотом.

   – Дак вить пустое дело вышло, и ныне так будет! – спорили с ними.

Так ничего и не решив, распустил великий князь советчиков, только братьям приказал задержаться.

   – Шуму – как на псарне, – медленно проговорил он и посмотрел на братьев, словно ища у них поддержки.

   – Собаки лают, когда псарь отдыхает! – зло проговорил Андрей. – Нужно решать скорее, как Ахмата встретить да битву с ним содеять, а не лаяться без толку.

Иван Васильевич выжидательно глянул на Юрия. Тот поддержал Андрея:

   – Самое время тебе, государь, слово своё молвить. Вона сколько вестей от Ахмата идёт, и, выходит, ждать нам его нужно здеся.

Великий князь помолчал, а потом задумчиво заговорил:

   – Легко у вас, братовья, дела решаются, индо завидки берут. Оно конечно, с малой поклажей и прыгать легче, а коли споткнёшься, то подниматься быстрее. У меня же на плечах ноша потяжельше вашей будет, мне оступиться никак нельзя. Вестей, говорите, много, что Ахмат в здешние места нацелился? Верно, много, даже с избытком, то-то и странно... Ну а вдруг обойдёт нас, поганец? Андрей правильно говорит, что его войско попроворней нашего будет. Пока мы поверяемся, он землю начнёт зорить, на Москву двинет... А коли у них с Казимиром сговор, то и тот с литовских рубежей вдарит. Гляньте-ка, – он указал на висевшую карту, – что будет, если мы все сюда стянемся?

Князь Андрей горячо возразил:

   – Над бумагой сидючи, всяко напридумать можно, а на деле по-другому выходит. У татар большое войско, не может оно в любом месте Оку перейти, потому на здешние перевозы и нацелилось. А на литовском рубеже войска Казимирова нету, мои люди проверяли, да и сам, поди, это знаешь. Зачем же напридумывать, коли Ахмат самолично велел тебе здесь его ожидать?

И снова князь Юрий поддержал Андрея:

   – Верно он говорит, государь! Как ни крепка крепостная стенка, а всё ж под таранным ударом рухнет. Не сдержать нам татар здешними силами.

Иван Васильевич тяжело вздохнул:

   – Ну что ж, может, вы и правы, время и в самом деле решать. Давай, Юрий, собирай сюда полки, будем готовиться к битве... А конную рать пока всё ж оставим под Серпуховом, будем держать её наготове, чтобы по первому зову двинуть, куда потребуется.

Не по нраву пришлось Андрею такое решение, потому сказал задиристо:

   – А сам-то неужто к Ахмату дары отправишь и честь замараешь?

Иван Васильевич покачал головой.

   – Ершист ты, братец, да меня не уколешь. Для тебя честь – побрякушки носить, – он указал на золотую цепь, висевшую на шее Андрея, – да саблей махать. А для меня – Москву защитить и людей поменьше положить. Такое многого золота стоит... И другое возьми в рассуждение: польстится Ахмат на дары, значит, точно вызнаем, где он обретается и чего хочет. Вот тогда и перестанем в жмурки играть. Так-то!..

Орда шла широким валом, всё сокрушая на своём пути. Она поднимала с мест и гнала перед собой всякую степную живность, пока та, выбившись из сил, не валилась под копыта татарских коней. Так гибло всё, что могло бежать. Она поедала и вытаптывала на многовёрстной округе сочные травы, ломала кустарники и сжигала деревья вокруг своих многочисленных становьев. Так гибло всё, что могло расти. Она разоряла запруды, спускала воду из водоёмов, чтобы без лишних хлопот лакомиться свежей рыбой. Так гибло всё, что могло плавать. И там, где проходила орда, оставалась на несколько лет безжизненная пустыня.

Ордынские люди были привычны к движению, во время похода или кочевья быт их мало менялся. Всадники ели и спали в сёдлах, а слезали лишь затем, чтобы оседлать и пересесть на отдохнувшую пересменку. Усталую лошадь пускали вперёд, на свежие травы – пусть до отвала набивает брюхо и отдыхает. За конными отрядами шли волы и верблюды. Они тащили повозки с юртами. Во время движения жизнь в них не прекращалась: горел очаг, готовилась пища, и казалось, что по степи плывёт целый город. За повозками шёл убойный скот, а уже за ним – пленники и рабы, которых брали для исполнения трудной работы в походе и при осаде городов. С остановками на ночлег сразу же открывались крикливые базары. Торговали как наличностью, так и будущей военной добычей. С восходом солнца быстро снимались и продолжали свой тысячевёрстный путь.

Вместе с ордой, в числе других пленников, шагали и Матвей с Семёном. Мухтасиб приказал запрячь их в одну из лёгких повозок, приготовленную для будущей добычи. Тащить повозку было нетрудно, но хлопот она доставляла много и заставила выбросить всякую мысль о побеге. Матвей и Семён, задыхаясь в непроглядной пыли, понуро шагали вслед за убойными отарами. Оторванные от других русских, они давно уже потеряли точный счёт дням и судили о времени по догадкам и приметам. Увидели первые жёлтые листки, значит, настали Петровки: «Пришёл Петрок – сорвал листок»; начались утрами обильные росы – пришла середина июля: «На Прокла поле от рос промокло»; угомонились птицы – август подступает.

Со Спаса, когда захолодали росы, движение орды заметно ускорилось. Стоянки стали реже и короче, перегоны – длиннее и утомительнее. Однажды утром, когда, разбуженные ударами плетей, они двинулись в путь, Семён глянул на солнце и спросил:

   – Ты ницего не приметил?

Матвей нашёл в себе силы пошутить:

   – Нам кверху нельзя глядеть. Сам, поди, знаешь, что котора скотина закидывается, та с повозки вынимается и на убой идёт.

Но Семён шутку не поддержал.

   – Ранее-то, как шли поутру, солнце в праву сцеку глядело, – сказал он, – а таперя затылицу пецет. Можа, надумали ордынцы от земли нашенской отворотиться, коли с севера на закат пошли?

   – Навряд ли, – посерьёзнел Матвей, – сила у татар великая собрана и без употребления она не останется. Но поганые что-то надумали – это ты верно рассудил. Может, с литовской земли на нас пойти восхотели, может, ещё откуда – гадать по-всякому можно, особливо ежели в упряжке идёшь. Дай-то Господь светлого разумения нашим воеводам, чтоб превозмогли они лукавство неверных...

Матвей в своём предположении оказался недалёк от истины. Достигнув Ряжска, Ахмат послал к Коломне только один тумен, а главные силы повернул на запад для соединения с войском короля Казимира. Он лишь теперь объявил о месте соединения, повергнув в изумление всех военачальников неожиданностью своего решения. Этим местом оказался городок Алексин, имя которого запало в память Ахмату в связи с известием о царевиче Латифе. Ещё более неожиданным оказалось это решение для русских воевод, которые, обманутые Ахматом, копили главные силы под Коломной, в ста пятидесяти вёрстах к востоку от Алексина.

Орда стремительно покатилась вдоль южных рубежей Московского государства. Впереди её загорались цепочки тревожных огней сторожевых застав. Они перекидывались вглубь, заставляли звучать набаты порубежных городов и бежали дальше.

Над московской землёю занимался широкий пожар...

Глава 8
АЛЕКСИН

Недаром вы приснились мне

В бою с обритыми главами,

С окровавленными мечами,

Во рвах, на башнях, на стене.

А. С. Пушкин. Подражания Корану

Звёздной августовской ночью ворвался в Алексин из заполья быстрый всадник. Всполошил посадских собак и тяжело загрохотал по крепостным воротам. Стучать пришлось долго – алексинская стража была тяжела на подъём. Заспанный глаз долго рассматривал через смотровое окошко прибывшего, пока стражник не признал в нём служивого дальней сторожевой заставы. С недобрым ворчанием открыл он ворота и молча ткнул пальцем в сторону воеводского подворья.

Беклемишев вышел в исподнем, кряхтя и почёсываясь. Жёсткое и колючее волосье его овражистого лица свалялось, подобно перекати-полю. Прибывший шепнул наугад туда, где могло быть воеводское ухо:

   – Ахмат со своей ордой идёт к Алексину.

Беклемишева обдало жаром.

   – Врёшь... сын! – выхрипнул он и затопал ногами.

Гонец легко приподнял за верёвки перекинутое через коня тело пленного татарина и бросил его к ногам воеводы:

   – Вот моя правда!

Татарин в страхе залопотал:

   – Хан идёт добыть Латиф-оглан... город убивать... Орда за речка перелезть... Два день здесь будет...

Беклемишев вбежал в опочивальню, грохнулся на колени перед образом Архангела Михаила и зашептал с захлёбом:

   – Избави от беды рабы твоя, угодниче Божий Михайло, да не погибнем, но да избавимся тобою от бед... Укрепи силу и разум рабы твоя, угодниче Божий, да не погибнем, но да избавимся...

   – Ну будя, будя! – властно прервала его воеводша, подслушавшая привезённые вести. – Ты умишком-то пораскинь. Ордынскому царю наш городок и на нюх не нужен, кабы не царевич Латиф. Так ты вывези поганца отсель, хучь бы на третью засеку, и царя упреди. Тама и перелазы через Оку удобнее наших, глядишь, и отвернёт от города Ахмат. Иди, собирай татарина в дорогу, а с молитвой угоднику я уж сама исхитрюсь. У него, чаю, к твоему нудью ухи глухи.

Беклемишев радостно вспрыгнул с колен и побежал в свои старые хоромы, где жили теперь многочисленные жёны татарского царевича.

Латиф постоянно обновлял и повсюду возил за собою семью, отдавая ей ночную половину своей жизни. Днём он отсыпался, на это уходила дневная половина, а на всё остальное времени уже не оставалось. Сейчас он возлежал на коврах, окружённый полуголыми красавицами. При виде воеводы они взвизгнули и рассыпались по тёмным углам.

   – Ты что это птичек моих пугаешь, – заворчал Латиф, – дня мало?

Сотник Азям, неизменный участник любовных утех и толмач царевича, перевёл его слова.

Беклемишев плюнул и выругался.

   – К нам Ахмат с войском идёт, а вы блудодействуете! – закричал он. – За тобой, Латиф, идёт! Собирайся немедля, мои люди проводят тебя в укрытое место, скорее!

Но Латиф и глазом не повёл, только спросил, когда ожидается приход Ахмата.

   – Через два дня здеся будет! – затряс головой воевода.

   – Если так, то зачем ты пришёл ко мне сейчас? – удивился Латиф и поманил подруг, чтобы продолжить прерванное.

   – Ступай, воевода, – напутствовал Азям, – ночь отдана любви, не будем нарушать заповедей пророка. Приходи утром.

Беклемишеву стало душно в липком благовонии опочивальни. Он рванул ворот рубахи и выскочил в сени.

   – Ну погоди, кобель вонючий, – гневно прошипел он, – отвертит тебе скоро царь кобелиную штуку, вместях с головой отвертит!

Ярость, охватившая его, требовала какого-то выхода, но что делать, он не знал. В дальнем конце крепости залаяли собаки. «А вдруг это татарские передовики, – мелькнула у него мысль, – они ведь от орды на сотни вёрст отрываются». Он побежал на лай. По пути приостановился у восточных ворот, растолкал прикорнувшего стражника и грозно закричал в его застланные сонной одурью глаза. Залаяли в другом конце. Беклемишев рванулся туда. Вернулся он к себе перед самым рассветом, вымотанный, но успокоенный. А утром разбудили его неожиданной вестью об отъезде татарского отряда. Беклемишев даже кафтана не успел надеть, шубой прикрылся – и к Латифу.

Тому уже подали коня. Увидев воеводу, сморщил он своё помятое лицо и сказал:

   – Поеду к твоему князю Ивану, а город тебе оставляю.

   – Как же так?! – вскричал Беклемишев. – Тебе город не только в кормление, но и в защиту отдан!

   – Не надо кричать, – зевнул Латиф. – Я не могу делать сразу два дела, потому и разделил: себе – корм, тебе – защита.

Беклемишев не нашёлся что ответить на такую наглость, только заскулил:

   – Сам, поди, знаешь, какие у меня силы! Чем защищаться стану?

   – Я скажу Ивану, он пришлёт тебе подмогу, и вдобавок вот его оставляю. – Латиф кивнул на Азяма, – с десятью воинами.

   – Мне пушки нужны и огненное зелье, а у твоего Азяма ничего нет. На что он мне?! – разозлился Беклемишев.

   – Я тебе и пушек пришлю, – снова зевнул Латиф. – У меня их много!

Он взгромоздился на коня, и отряд потрусил из крепости.

Беклемишев побежал к себе, поднимая пыльное облако полами шубы.

   – Обхитрил, поганец, – пожаловался он жене, уже усевшейся за утренний самовар, – к великому князю подался!

   – А я-то думала, он по твоему слову в путь отправился! – охнула воеводша. – Да как же ты его выпустил и под стражу не взял?

   – Дак дел было ночью много, – помялся воевода.

   – Это собак-то по крепости гонять? – Баба поистине была всеведущей. – Гонцов-то хоть за подмогой отрядил?

   – Дак когда же?

   – Ладно уж, – втянула она в себя очередное блюдце, – я сама распорядилась. Да велела ещё людям именитым в судной избе собраться. Приоденься и ступай туда.

Город уже знал о приближении татар, поэтому собравшиеся смотрели на воеводу со страхом и надеждой. Но Беклемишев, по обыкновению, зашёлся в бестолковом крике, пока Фёдор Строев, купеческий голова, не одёрнул его:

   – Ты не суетись, воевода, а по делу давай. Для чего Ахмат к нам идёт? Крамольника-царевича своего схватить. Есть тута царевич? Нету.

   – Это я его отсель наладил! – вскричал Беклемишев.

   – Дале пошли. Есть у нас, чем защититься от поганых? Нету! Бежать есть время? Тоже нету! Значит, осталось одно...

   – Одно, только одно, – согласился Беклемишев и выжидательно посмотрел на купца.

   – Откупиться! – выкрикнул Строев. – Собину свою не пожалеем, но жизни и город спасём.

   – Верно! – сказал Беклемишев, но без особого пыла.

Зашумела судная изба на разные голоса:

   – Много ли с города возьмёшь? Тута одна голь перекатная!

   – А ты своею мошной тряхни, в могилке-то деньга не нужна!

   – Сам тряси, коли больше нечем!

   – Наизнанку вывернемся, а сберём сколь надо!

Поднялся Лука Сухой, посадский староста, навис громадой над именитыми и придавил шум мощью своего голоса:

   – Чево по-пустому время тратить? Нашли от кого откупаться – поганые и откуп возьмут, и пограбят, и жизни лишат! Али не всегда так было? Надо боронить город да за подмогой слать!

   – Я уже послал, – вставил воевода.

Луку поддержал старик Лунёв, голова кузнецкой слободы:

   – Орда, слышно, через Оку перевозиться будет. А мы что ж? Откупимся и станем глядеть, как она на нашу землю потекеть? На другой город наедет – и тот откупится: и дойдут басурманы аж до самой Москвы и полонят всю русскую землю. А мы лежим с закрытыми глазами и радуемся? Не будет радости от такого лежания – совесть загрызеть!

Опять зашумели супротивники:

   – Больно совестливые вы, посадские!

   – Экие страдальцы за русскую землю навались!

   – Им терять нечего – всё одно пожгут посад, – вот и расхрабрились!

   – Мы Ахмату на один щёлк: проглотит и не поморщится! А они борониться удумали!

   – Дак с петушиным умишком только в драку и лезти!

Лука громыхнул:

   – Старик со своим умишком поширше вашего глядит! Все на защиту встанем. Баб, ребятёнков, больных и убогих – укрыть, мужиков – в крепость, а посад – пожечь, чтоб никакого примета поганым не оставить.

   – Пожечь! Пожечь! – обрадовался Беклемишев.

   – Крепость немедля к бою готовить! – продолжил Лука. – Устроить наряд по башням в стенах, назначить башенных голов, чтоб всяк ведал свою сторону и место, ров водою пополнить, смолой запастись, чаны приготовить, зелье пушечное счесть, всех сторожевиков и окрестных людей сюда собрать и привести к крестному целованию, чтоб бились насмерть и живота не жалели. Прикажи бить в набат, воевода.

   – Бить! Бить! – вскричал Беклемишев, выскочил вон из избы и сам загрохотал по тревожному билу.

В эту пору прибыл в крепость сторожевой отряд, уже имевший стычку с татарским караулом, а с ним – три посланца, которых отрядил в Алексин мирза Турай – начальник передового ордынского войска. Посланцев сразу же проводили в судную избу. Их старшой, искривив надменностью своё выжженное солнцем лицо, заговорил решительно и властно. Азям перевёл его речь:

   – Оглана Латифа выдать немедленно! Город сдать! Ясак – сто рублёв! Жителей вывести из крепости для пересчёта. Женщин и стариков – на одну сторону, ремесленников и разных умельцев – на другую, всех прочих – посерёдке. Срок – завтрашний день!

Тихо стало в избе. Первым нарушил молчание купеческий голова Фёдор Строев:

   – Гости притомились в дороге, не лучше ли сначала перекусить, а потом говорить о деле?

Азям передал предложение посольским, те с готовностью закивали – оголодали, видать, на подножном корму.

За столом Строев поднял большой золотой кубок и обратился к Азяму:

   – Передай посольским, что каждый из них получит по такому кубку, полному золотых монет, если они склонят своего господина обойтись одним ясаком и не зорить крепость.

Вместо ответа старший посольский прислушался к доносившемуся с площади многоголосию. Он встал из-за стола и вышел на крыльцо. Сход, уже вызнавший условия татар, шумел:

   – Обманут, поганцы, город пожгут, нас порешат! Пропадём ни за грош!

   – Скольки разов уже такое бывало: выведут народ с крепости – и начнут топорами, как косой, косить!

   – Коли уж гибнуть, так чтоб не задарма! Начинай крепость крепить! Гони татарву взашей!

Татарин, увидев гневные лица и услышав смелые крики, вернулся к столу и сказал:

   – Заставьте своих людей сделать так, как было сказано. Тогда мы сохраним вам жизнь и разрешим оставить у себя три кубка с золотыми монетами!

Сказал – как плюнул. Смолкли застольники, сидят опустивши глаза: стыдно им от такого плевка – ещё ответа не дали, а татарин уже все жизни и имущество себе присвоил! Не выдержал Лука Сухой, вскочил с места и протянул татарину под нос огромный, как тыква, кукиш:

   – Накось, выкуси, поганый пёс, скаредная собака! Ни себе не оставим, ни тебе не дадим!

Луку схватили за руки, закричали: рушишь нам, дескать, весь сговор! А Беклемишев, давно уже искавший способ проявить воеводскую власть, насупился:

   – Ступай вон с моего стола, мы в разговоре и без тебя обойдёмся!

Лука ругнулся и вышел, а за ним ушли и остальные посадские. У крыльца их закидали нетерпеливыми вопросами. И вот уже по толпе поползло:

   – Воевода с купцами город татарам продают!

   – Жизнь себе торгуют, а платить, верно, нами будут – недаром посадских с совета выслали!

   – Неча в избе клубком змеиным виться, пущай на Божий свет выползают!

Толпа кричала всё громче и грознее. Наконец на шум вышел Фёдор Строев, поднял руку и выкрикнул:

   – Чево орёте? Татаре за смирение жизнь обещают. Не злобьте их упорством и безрассудством! Будя языки чесать!

   – Ох-хо-хо! Языки наши пожалел! – закричали из толпы. – Ты свой пожалей – небось весь о татарскую задницу стёр!

   – Тише, люди! – гаркнул Лука. – Ну-ка послухайте про мирзу Турая, от кого послы сюда посланы и с кем они сговариваются.

Он приподнял над толпою тщедушного слепца, обёрнутого в драную рясу. Слепец поклонился народу и заговорил:

   – Лют и коварен этот Турай, аки аспид. В прошлом годе пришёл подо Мценск, загудел в свои басурманские трубля, вывел обманом многих людей в поле, а потом предал их смерти... У меня там приход был. Пришёл я к нечестивцу с великим смирением и стал молить его пожалеть сирых и убогих, не брать себе на душу ещё одного тёмного дела. «Будь по-твоему, старик, – согласился он, – только если ты заместо этого дашь свершить над собой сразу два тёмных дела». Не ведал я, что у него на уме. «Давай, – говорю, – верши!» Подошёл тогда ко мне аспид и вынул пальцами из меня оба глаза.

   – О-ох! – Толпа сделала единый выдох, а потом зашлась в суровых криках: – Давай сюда посольских, мы им тоже вынем! Всю ихнюю плоть разбойную на крошки дробные разобьём!

   – Так будем верить аспиду? – рявкнул Лука.

   – Нет! – согласно ответил сход.

   – Так будем супротив супостата насмерть стоять?

   – Будем!

   – Тогда разговорам конец!

И неожиданно всё разом стихло. Даже из судной избы стали выглядывать – что это вдруг за тишина? Её нарушил тонкий голос артельного Данилки:

   – Наша московская артель вместе с вами противу басурман будет биться! Только пущай осадным головою Лука будет. Сами знаете, сколь проку от теперешнего воеводы!

   – Верно! Пущай! Давай, Лука! – раздались голоса.

Лука поклонился народу:

   – Спасибо, люди добрые, за веру! Слухайте теперь, что делать надобно...

Во время его речи на крыльце появился Беклемишев.

   – Ты что это народ мутишь? – прервал он Луку. – Какие пушки? Какая смола? Зачем посад жечь? Мы порешили завтра город сдавать.

   – А мы порешили его защищать! – ответил Лука. – Давай-ка ключи от амбаров и погребов – перед тобой осадный воевода!

   – Ты что, сдурел?! – хмыкнул Беклемишев. – Меня за себя наш кормленщик Латиф оставил.

   – А меня город выбрал. Ну! – Лука тряхнул тщедушного Беклемишева так, что у него заболталась голова. Он затравленно огляделся и, увидев грозную толпу, снял с пояса и протянул связку ключей. – Так-то оно лучше, – проговорил Лука. – Будешь у меня в подручниках по воеводской части, а делу помешаешь – голову срубим. Нам теперь терять нечего, понял? Люди! – обратился он к толпе. – На святое дело мы с вами поднялись! Так дадим клятву, что не предадим этого дела! И пусть Господь благословит нас, упразднив смерть и даруя нам вечный живот. Помолимся, очистимся помыслами, укрепимся духом и приведемся к крестному целованию. Но до того – свершим общий грех, и пусть он каждого из нас коснётся!

Лука приказал вывести из избы татарских послов. Старший посольский оглядел толпу, что-то сказал и громко засмеялся.

   – Переведи! – приказал Лука Азяму.

   – Он говорит, что русские собаки настолько трусливы, что хотят сдаваться уже сейчас, хотя им было приказано сделать это завтра.

Лука громко повторил перевод, встреченный грозными криками толпы.

   – Смерть поганым! – неслось отовсюду.

Лука поднял руку.

   – Мы послов не убиваем. К тому же мёртвый не сможет рассказать о своём позоре. – Он повернулся к татарину, подошёл ближе и плюнул ему в лицо.

   – Ала! – завопили посольские и схватились за сабли, однако стоявшие рядом стражники заломили им руки.

   – Соедините их вместе и привяжите, – указал Лука на позорный столб, у которого вершились судебные наказания, – пусть каждый из жителей пройдёт мимо и плюнет в них. А потом гоните этих псов плетьми до самого ихнего поганого становья, чтоб рассказали они своим мурзям о происшедшем. Иди-иди, воевода! – обратился он к Беклемишеву. – Теперь твой черёд. И пусть не будет в городе ни одного человека, кто пожалел бы на поганых своего плевка!

Алексинцы стали щедро и радостно «одаривать» послов. Последний житель прошёл мимо столба уже после полудня, а когда затравленных и грязных пришельцев гнали под свист и улюлюканье мальчишек по городским проулкам, в крепость уже потянулись посадские, уносившие свой нехитрый скарб.

К вечеру посад запылал. Жители, столпившиеся на крепостных стенах, смотрели на огромное бушующее пламя, отыскивая в нём свои костерки. Они молчали, только тихо хлюпали бабы, украдкой утираясь концами платков. Не заметили, как наступил вечер. Со стен их согнал только звон колоколов, призывавших к молебну и свершению крестного целования. Страшен был этот молебен. Сполохи гудящего пламени бросали красный неровный отсвет на суровые лица горожан, а они самозабвенно молили Бога не о спасении своих жизней, но о победе над татарами.

   – Боже, взгляни с высоты и обрати свой гнев на нечестивых, творящих зло рабам твоим! – неслось над толпою. – Видишь сам, как вознёс их сатана гордостью до неба. Опусти же их, Господи, с высоты в бездну вовеки! И даруй нам силы одолеть окаянных! Да не рассыплемся мы во прах от их бесовского могущества!

Потом поднялся над толпой осадный воевода Лука и крикнул:

   – Братья и сёстры! Ныне выпала нам тяжкая беда! Так поклянёмся, что превозможём её!

   – Клянёмся! – ответила толпа.

   – И не пожалеем в битве живота своего, осадных лютых нужд не забоимся, а друг к дружке пособивы будем!

   – Клянёмся!

   – Оставим черноту души и зальём её братской любовью, – вставил своё слово ветхий слепец из Мценска.

Лука громогласно повторил его призыв и прибавил:

   – Но к врагам свово дела да не найдём милосердия никакова!

   – Клянёмся!

И вынесли из церкви образ Спаса на убрусе, и привели всех к крестному целованию. Потом простились друг с другом, отделили женщин, детишек, старцев и убогих, вывели их из крепости и проводили в недальнюю пещеру, где жили прежде того приезжие артельные. Завалили пещерный вход, закидали ветками и поклялись снова, что под суровыми пытками не выдадут врагу тайника.

И, свершивши всё это, принялись за работу. Наполнили крепостной ров, подновили укрепления и усилили пушечный бой, выставив на стены все пушки. Распределили ратные припасы и забили часть посадского скота, потому как тесно стало в крепости от большого многолюдья. Посередине каждого городеня выложили каменки, а на них взгромоздили чаны для смолы и вара, чтобы было чем угостить незваных гостей. Всю ночь в кузнях пронзительно вжикали остримые сабли и раздавался звонкий железный перестук – ковали наконечники для стрел и лили пушечные ядра.

Вместе со всеми трудились и мужики из московской артели. Им назначили для защиты надворотную башню и часть стены, которую они сами и крепили. Башенным головой сделался артельный старшой Архип. Он распоряжался, по обыкновению, толково и рассудительно, словно готовился не к битве, а к привычной плотницкой работе. Приказал установить все пушки на нижний ярус для усиления подошвенного боя («Чтоб напрямки поганых под стенами стрелить!») и наглухо заложить башенные ворота («Будут крепче супротив таранов стоять!»). Отрядил нескольких мужиков во главе с Данилкой для сколачивания длинных желобов, которые затем наполнили смолою и подвесили на верёвках к вершине крепостной стены. Беклемишев всех этих действий не одобрил и побежал с жалобой к осадному воеводе:

   – Не слухает меня мужичьё! Ворота заложили – как нам таперя для полевого боя выходить? Пушкам стрельную даль убавили – чем басурман на подступе бить? К стенам гроба какие-сь понавесили – где такое видано? От дерьма не отмымшись, а уже в стратиги ладят, сиволапые!

Однако Лука жалобы не поддержал и сурово одёрнул:

   – Уймись и не сбивай мужицкий пыл своими воеводскими премудростями! Помнишь сказ про лапотника, кто на турнирном ристалище всех своих поединщиков из седла турнул? А поспрошали, как у него это вышло, он и разобъяснить не смог, потому что правилов никаких битвенных не ведал. Зане и победил, что бился не по правилам. Положимся во всём на Божью волю!

Беклемишев сердито ответил:

   – В притчи ударился? Ну так я тебе тоже одну напомню. Колеса крутились да хвалились, что через них возок катится. А тот хвалился, что поклажа на ём лежит. Лошадь ржала, что она главная – тянет возок с поклажей. И то им всем невдомёк, что всем делом возчик правит.

   – Ну и что?

   – А то, что, как ни верти ты со своим мужицким пылом колеса, покатишься туды, куды возчик схочет. Дела решаются не вами, а теми, кто над вами!

И действительно, в эту ночь о судьбе Алексина говорилось в разных местах. В самой крепости, на воеводском подворье, сидели и шелестели своими обидами именитые горожане. Не по их именитому слову дело делалось, одолели горлодёры своей многолюдной глупостью – мыслимо ли дело тощей соломиной от басурманской грозы прикрываться? Им, горлодёрам-голодранцам, терять нечего, зато лезут с радостью в омут, да ещё других за собой тянут. И ведь что удумали – татарских послов разобидели, жён с детишками отняли, к воротам свою сторожу выставили, на святой иконе клясться заставили – кругом закапканили честных людей! О-о-ох! И шелестели они этак, пока купеческий голова Фёдор Строев не озлился:

   – Сколь тута бездельно насиживать ни будем, ничаво не высидим. Нужно свово человека навстречь Ахмату выслать и свой уговор с ним ладить!

   – Да-а, как же! Станет теперь Ахмат с нами говорить! – послышалось в ответ. – Мы на евонных послов наплевали, дак он наших-то похуже вымажет. А может, сам спробуешь? Кто предложит, тот и дело итожит!

И так насели на Строева, что сговорили его. Собрали на скорую руку поминки для хана и с ранними лучами солнца отправили тайком своего посланца к восточным воротам. Но не в пример прежней мужицкая стража не дремала – перехватила беглеца и доставила осадному воеводе. Лука быстро раскусил продажную задумку и приказал в назидание всем прочим тут же сурово казнить беглеца. Едва только солнце поднялось над ближним лесом, он пожаловал на воеводское подворье и сказал в красные от бессонницы глаза Беклемишева:

   – Бывает, возчик сдуру под колеса попадает. Вот оно – продолжение твоей притчи! – И к ногам бывшего воеводы упала голова Федьки Строева. – Гляди, – пригрозил он, – сам не засунь голову под колеса – живо сомнём!..

Не спали в эту ночь и в Коломенской ставке великого князя. Вечером прибыл гонец из-под Алексина и ошеломил неожиданной вестью. Долго привыкал Иван Васильевич к мысли о встрече с Ахматом под Коломной, а как только стал укрепляться в ней, сызнова всё нужно переиначивать.

   – Да брешет, поди, алексинский воевода, – говорили государевы советчики. – Пуганул его татарский отрядец, он и наклал со страха в штаны. Вона сколько вестей от самого Ахмата допрежде было!

   – В том-то и беда, что слишком много было, – задумчиво проговорил великий князь. – За два месяца уж знали, что Ахмат под Коломну прийти собирается, а так в войсковом деле не бывает.

   – А может, разделился басурманин? – подал голос князь Холмский. – Часть войска сюда послал, а сам для встречи с Казимиром к литовским землям подался?

   – Может, и так, князь Данила, – сказал Иван Оболенский-Стрига. – Только тогда главный удар не с коломенского, а с другого конца надо ждать – где царь, там и сила. Значит, сыматься отседова надо и спешно к Алексину идтить!

   – Легко сказать – сыматься, – взволновался князь Юрий. – Тута напрочно встали, место вызнали, пушки пристреляли, обозы подтянули. Придёт завтра другая весть, в новое место будем бечь?

Поздней ночью прибыл ещё один гонец – прямо из Ахматовой ставки. И по его словам выходило, что Ахмат отвернул главными силами от Коломны. Иван Васильевич велел кликнуть своего стремянного и снова выслушал его рассказ о встрече с золотоордынским царём.

   – Прямо, говоришь, с-под плетей тебя вынул и к нам отослал?

   – Точно так, государь, – ответил Василий. – Евонный князь Темир на это осердился: нельзя вроде бы меня отпускать, – но Ахмат велел к тебе ехать, ещё и провожатых дали в дорогу.