355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Всеволожский » В морях твои дороги » Текст книги (страница 30)
В морях твои дороги
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 02:11

Текст книги "В морях твои дороги"


Автор книги: Игорь Всеволожский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

В Ялте, прижавшись к молу, стоял теплоход «Украина». С борта на нас смотрели тысячи любопытных глаз; ребята, взрослые перегибались через фальшборт. На «Украине» играла музыка. Немногим, наверное, теперь приходило в голову, что недавно такие красавцы, как «Украина», были перекрашены в серый цвет, перевозили войска и раненых и за ними охотились торпедоносцы и подводные лодки. А Ялта была разрушена и пустынна.

– Ты помнишь, меня сняли с катера еле живого? – спросил меня Лаптев, когда затихли моторы. – Мы ведь тогда сюда, в Ялту, ходили. Ворвались в порт, торпедировали транспорт с боеприпасами… было дело!

Снова вышли в море.

Гудели моторы. Над головой дрожала выгнутая полоска антенны. Из воды выскочил дельфин, кувыркнулся в воздухе.

Лаптев показал на белевшую вдали Феодосию и что-то прокричал. Что? Разве в оглушительном вое моторов разберешь что-нибудь? «Новый год!» – послышалось мне. Я понял, что он хотел мне сказать – он участвовал в новогоднем десанте. Фашисты никак не могли предположить, что наши высадятся во время январского шторма.

Остался позади Керченский пролив; в войну здесь не оставалось непристрелянного местечка и все было заминировано. И все же моряки переправлялись в Эльтиген, в Керчь на плотах, сейнерах, мотоботах и не давали гитлеровцам в Крыму ни минуты покоя…

* * *

Вошли в Цемесскую бухту. Здесь на горе во время войны стояла батарея Матушенко. Артиллеристов в шутку прозвали «регулировщиками уличного движения». Ни один фашистский корабль не мог войти в занятый врагом порт – батарейцы не пропускали.

Катер замедлил ход. «Адмирал Нахимов» стоял на якоре, великан среди букашек – катеров и буксиров.

Сколько воспоминаний у нас связано с «Нахимовым»! Плавая на своем крейсере, мы видели берега, скалы, бухты, где происходили бои, где высаживались десанты. И сам «Нахимов» живо напоминал о тех днях, когда каждый выход корабля в море был подвигом…

– Крейсер-то твой? – спросил Лаптев.

– Наш, нахимовский!

– Простоим два часа! Заправляться будем! Пойди, навести!

Удача сама нам шагала навстречу! Я соскочил на пирс, позвал Фрола. Мы вышли на набережную – и сразу нашли нахимовцев, окруживших скромный белый памятник. Они слушали Николая Николаевича.

– Нам, черноморцам, запомнился навсегда, – говорил Сурков, – командир батальона морской пехоты Герой Советского Союза майор Куников. Он воевал и учился, обучал бойцов бить врага наверняка, выходить победителями из любого положения…

Из-за широкой спины Николая Николаевича вдруг выдвинулся Протасов. Старшина высаживался когда-то на эту самую набережную. По морякам стрелял каждый камень, но командир сказал, что обратно дороги нет. И Протасов водрузил над городом флаг корабля.

Протасов показал нахимовцам на клуб имени Сталина. Его заняли куниковцы. Трое суток отбивали они вражеские атаки. Протасов вспомнил погибших товарищей – санитарка Женя Хохлова первой ворвалась в немецкий штаб с автоматом… В комсомольский билет, который нашли у погибшей девушки на груди, была вложена записка: «Иду в бой за Родину. Погибну – не забывайте меня». Это было вот здесь, на набережной, на углу, в этом сером доме… И похоронили Женю на набережной, в братской могиле…

Тут Николай Николаевич увидел нас и, раздвинув нахимовцев, обнял, расцеловал. Младшие товарищи пожимали нам руки, расспрашивали об училище: они должны прийти туда осенью.

– Жду вас на крейсер, – приглашал Николай Николаевич.

– В другой раз – обязательно! – обещали мы. Пора было возвращаться на катера.

Мы поспели на пирс как раз вовремя. Лаптев поглядывал на часы. Я легко перескочил с пирса на катер. Фрол опрометью кинулся к своему.

Через несколько минут мы вышли из бухты. Слева промелькнули серые прямоугольники, трубы, вышки – цементные заводы, где проходила когда-то линия фронта.

Потянулась горная цепь; по снегу, лежавшему на вершинах, скользили темные тени. Горы то удалялись, то приближались к морю вплотную. Катер несся, как птица. Навстречу попадались небольшие торговые пароходы, катера, шхуны; мы обгоняли медленно пробиравшиеся под берегом корабли. Оглушительно ревели моторы, катер едва касался воды, и казалось, что мы летим над водой на крыльях.

Наконец, мы вошли в глубокую овальную бухту и увидели город у подножья гор. Дома стояли один над другим, как большие белые кубики. Зелень пальм ярко выделялась на желтом песке.

Глава четвертая
АНТОНИНА И СТЭЛЛА

– Погоди, Фрол, посидим, – сказал я, чувствуя себя очень неважно.

– Э-э, милый, торпедный катер – это тебе не эсминец. Тут привычку надо иметь. Растрясло – отдышись…

На широком, охватившем бухту подковой, бульваре росли пальмы с лохматыми стволами. Море, такое прозрачное, что ясно был виден на дне каждый камешек, неторопливо плескалось у стенки. На поплавке бородатый абхазец торговал боржомом и молодым абхазским вином. Город был похож на ботанический сад.

Через час автобус вез нас по дороге, обсаженной эвкалиптами. Фролу, конечно, интереснее было бы остаться в городе, но для друга он был готов пожертвовать всем и даже проскучать целый вечер. Промелькнула древняя каменная стена – остаток разрушенной крепости, деревня, где автобус с яростным лаем атаковали овчарки. Наконец, кондуктор предупредил:

– Вам выходить, товарищи моряки.

Сторож-абхазец, сидевший в будке у зеленых ворот, переспросил:

– Такая беленькая? Ну, как же, знаю! Симпатичная девушка. Идите все прямо, потом свернете направо, потом налево, потом снова направо, увидите дом, там живет ее дядя, Брегвадзе.

Мы пошли прямо. Высокие пальмы, выстроившись в шеренгу, сторожили дорогу. Мы свернули направо, затем налево; шли среди чудовищных кактусов, в воздухе пахло чем-то пряным и терпким. Фрол заинтересовался косматым деревом с длинными гибкими ветвями. Стоило к ним прикоснуться, они мигом, словно щупальцы спрута, обвивались вокруг руки. Фрол отдернул руку, и мы, потеряв желание близко знакомиться со странными деревьями, вместо того, чтобы свернуть направо, свернули налево и долго блуждали в субтропических зарослях между бананами, пальмами и бамбуком, пока не набрели на белый дом под зеленой крышей. За ним громоздились горы, уходившие в облака. В цветнике перед домом девушка с длинными, до пояса, черными косами, сидя на корточках, подвязывала мясистые красные цветы – канны.

– Скажите, пожалуйста, – спросил я, – где нам найти товарища Брегвадзе?

Девушка обернулась, ахнула, словно увидела привидение, выронила жердочки и веревки и, вскочив, поломала два или три цветка:

– Не-ет, клянусь здоровьем папы! – воскликнула она изумленно и радостно. – Вы что, друзья, с неба свалились?

– Стэлла? – опешил Фрол.

Да, это была наша Стэлла! И она, схватив Фрола за руки, закружила его, звонко крича: «Я вчера лишь приехала, вчера лишь приехала!»

Потом, чмокнув Фрола в обе щеки, устремилась ко мне.

– Нет, подумать только, вы оба здесь!

Она собиралась было и меня закружить, но вдруг опомнилась и лицо ее стало печальным.

– Никита, горе-то какое!.. Мы все плакали: я, мама, папа! Мы твою маму очень, очень любили…

Слезы ручьем брызнули у Стэллы из глаз, и она уткнулась лицом в мохнатый ствол пальмы. Славная девочка, с доброй, отзывчивой к чужому горю душой! Наконец, она успокоилась, притянула меня к себе и поцеловала в лоб: «это – от папы», еще раз в лоб: «это – от мамы», и в обе щеки: «от меня». Лицо ее было мокро от слез. И вдруг она спохватилась:

– Надо же позвать Антонину!

Она устремилась к террасе, а Фрол попросил:

– Кит, ущипни меня. Сплю я, что ли, или не сплю? Как Стэлла здесь очутилась?

– Она же сказала: приехала к Антонине в гости!

– Удивительнейшее совпадение! – недоумевал Фрол.

А Стэлла уже тащила к нам Антонину, загорелую и счастливую.

– Приехал! – воскликнула Антонина. – Приехал, – повторила она, словно не веря своим глазам. – Милый мой, мой родной… – это было сказано неслышно для Фрола и Стэллы, одними губами. Но тут же, не выдержав, зажмурилась и кинулась мне на грудь. – Как я счастлива! – сказала она, поднимая сияющие глаза. – Надолго?

– На целый большущий день!

– На один только день!

– Вот и я говорю, генацвале, стоило приезжать на один только день! – подхватила Стэлла, но тут же поправилась: – Стоило, стоило! Молодцы, что приехали! И как все хорошо получилось! Не-ет, но как же мне повезло! Подумать только, совсем ехать не собиралась, да тетя вдруг говорит: «Поезжай, навести Антонину, ты, наверное, соскучилась по подруге». И дала денег. Клянусь здоровьем папы, я от счастья чуть тетку не задушила в объятиях и сразу помчалась на поезд! Ну, рассказывайте же о себе, мальчики. Не знаю, как от Никиты, а от Фрола не дождешься и строчки. Я ничего не знаю, как вы плавали, где побывали… Фрол, начинай, я сгораю от нетерпения!

Фрола не надо было долго упрашивать. Наши плавания на «Севере» и «Кронштадте» были расписаны самыми яркими красками. Девушки только ахали, когда Фрол рассказывал, как я чуть было не сорвался с реи, но он меня вовремя подхватил. О «Риге», горевшей на минном поле, было рассказано так, что можно было подумать, что мы сами спасали с теплохода ребятишек и женщин.

– Пойдемте, я вас познакомлю с дядей, – сказала Антонина.

Борис Константинович Брегвадзе, сухощавый человек с очень загорелым лицом и курчавыми волосами, спустился в погреб и принес поднос с фруктами прошлогоднего урожая. Мы сидели в большой пустой комнате с белыми стенами за квадратным столом и лакомились апельсинами, грейпфрутами, мандаринами со сладкой кожицей и сладкими лимонами. В комнатах не было ничего лишнего: простой рабочий стол, карта на стене со шнурком, отмечавшим границу распространения цитрусовых, самшитовая полка с книгами, простая железная койка. В широкие окна были видны деревья, сгибающиеся под тяжестью созревавших плодов, горы, покрытые лесом, и море, ярко освещенное солнцем.

Борис Константинович хвалил Антонину:

– Рекомендую: мой незаменимый помощник.

Он извинился и ушел к себе в кабинет – у него было много работы.

Стэлла принялась рассказывать о своем институте, о том, что в электровозах новой конструкции будет частица ее труда. Она так и сыпала специальными терминами, которые нам было трудно понять.

– А ты знаешь, Фрол, я водила поезд через Сурамский перевал. Правда, не сама, – тут же созналась она, – я была лишь помощником, но ты знаешь, как это опасно, второкурснице не доверят. И отец ехал в поезде и всем говорил: «Понимаете, сижу в вагоне, а сердце рвется вперед, посмотреть: как там моя Стэлла?» И он на каждой станции выбегал из вагона и чуть было не отстал в Хашури от поезда. Антонина, ну что ты молчишь?

Но как могла Антонина вставить хоть слово?

– А теперь, – предложила Стэлла, вдоволь наговорившись, – я угощу вас грузинскими блюдами. Вы, наверное, соскучились по ним, мальчики?

И она исчезла за дверью.

– Фрол! – позвала она через минуту. – Фрол, иди-ка сюда, мне скучно. Неужели ты думаешь, что я могу выдержать полчаса одиночества?..

Фрол пошел в кухню. Антонина взяла меня за руку.

– Я все думала: как ты один там, на Кировском?

Я ответил, что старался не бывать дома.

– Да, я знаю, – тебе тяжело. Хорошо, что у тебя есть такой друг, как Фрол…

В кухне что-то упало и разбилось.

– Не-ет, какой ты неловкий! – воскликнула Стэлла. – Лучше бы я тебя не звала в помощники!

– Ты помнишь, я тебе рассказывал, Антонина, как мы с отцом встречали корабли в Севастополе? Рядом с нами на Приморском бульваре стояли старик и маленькая заплаканная старушка. Она махала платком, а старик – фуражкой. И я думал тогда: вот вырасту, выучусь, буду уходить в плавания и, возвращаясь в порт, стану смотреть в бинокль: и отец и мать так же, как эти два старика, меня встретят. А теперь…

– Фрол, скажи им, чтобы накрывали на стол! – послышался голос Стэллы. – Все готово, посмотрим, что они по этому поводу скажут!

Фрол появился смущенный:

– Я соусник разбил.

Мы постелили скатерть, достали из буфета тарелки и вилки, а Стэлла с торжествующим видом принесла чугунок.

– Посмотрим, как вы оцените мою каурму! Антонина, достань же вино! Настоящее кахетинское, мальчики! Борис Константинович просит прощенья, у него срочная работа.

Через минуту мы чокались кахетинским и похваливали каурму – превкусную, наперченную баранину.

– У нас в институте, – рассказывала Стэлла, – есть кружок изобретателей, им руководит лауреат Сталинской премии Нахуцришвили, инженер. Он говорит, что я в конце концов изобрету что-нибудь полезное. А почему вы не пьете? Разве плохое кахетинское?

Она подняла свой бокал:

– Поздравьте меня. Я, может быть, выйду замуж.

– Что? – опешил Фрол, роняя вилку.

– Подними, Фрол, ты что-то уронил. Да, я, кажется, выйду замуж.

– Что?! – повторил Фрол, меняясь в лице.

– Не-ет, тебя это удивляет? Мама вышла за папу, когда ей было семнадцать лет, а мне уже – девятнадцать.

– Ну, и глупо! – выдохнул Фрол.

– Что – глупо?

– Так рано выходить замуж. Институт сначала окончи. А… а за кого ты выходишь?

– Фрола это интересует?

– Нет, нисколько. Выходи, за кого хочешь!

Фрол с такой силой поставил бокал, что чуть не обломал ножку.

– А ты помнишь, Фрол, как ты мне объяснялся в любви?

– Кто, я? Никогда.

– А ты вспомни получше.

– Тут и вспоминать нечего.

Тогда Стэлла с лукавым видом достала пожелтевшую, смятую записку и показала нам. Корявым почерком, – таким Фрол писал, когда только пришел с флота в Нахимовское, – было написано:

«Я помню чудное мгновене передо мной явилась ты как мимолетная виденья, как гений чистай красоты В томленях грусти безнадежной в тревогах шумной суиты звучал мне долго голос нежный и снились милые черты Стэлла дорогая я очень хачу тебя видеть напиши ответ сообчи когда Остаюсь Фрол Живцов».

– Вот как ты расправлялся в Нахимовском с Пушкиным!

Фрол покраснел, как хорошо сварившийся рак, а Стэлла великодушно порвала записку.

– А все же любопытно, за кого ты выходишь? – спросил Фрол, отказываясь от каурмы и отодвигая тарелку. – За какое-нибудь ничтожество?

– Ох, какой ты злой, Фрол! Почему – за ничтожество? Он – замечательный человек, умный, талантливый, добрый, любезный, никогда не говорит грубостей, никогда не старается со мной ссориться.

– Кто? – побагровел Фрол.

– Ого! Ну, хорошо, в этом нет никакого секрета: он – лауреат Сталинской премии, руководитель кружка в институте, инженер Акакий Нахуцришвили. С тебя довольно? Погоди, – предупредила она Фрола, пытавшегося вскочить, – ему шестьдесят два года, и он говорит, что если бы он был на тридцать два года моложе, он бы сделал мне предложение и немедленно бы на мне женился!

Она расхохоталась от всей души, весьма довольная тем, что ей удалось подразнить Фрола.

– Фрол, милый, – сказала она насупившемуся Фролу, – да неужели ты думаешь, что я выйду замуж, пока не окончу институт и не встану на ноги? Я никогда в жизни не буду зависеть от мужа! И неужели ты думаешь, – она сделала паузу, – что я выйду за кого-нибудь замуж без твоего разрешения?

– Спросишь?

– Спрошу.

– А если я запрещу?

– Не пойду!

– Поклянись!

– Клянусь здоровьем папы!

– Ну, то-то!

Мир был восстановлен.

Мы вышли в сад. Солнце задело огненным краем море, и вода, казалось, там плавилась и кипела. Потом солнце окунулось в море, исчезло за горизонтом, сразу стало темно, и с гор потянуло холодом. Мы сидели на траве в темноте. Летали светлячки, пахло чем-то пряным, душистым; где-то коротко крикнула птица, другая откликнулась издалека. Прятавшаяся за облаками луна вдруг осветила часть моря, и по светлому пятну медленно заскользила черная точка – рыбачий баркас.

Стэлла поднялась и пошла вниз с горы.

– Фрол! – позвала она. – Идем, я тебе что-то скажу!

Фрол неуклюже поднялся, перепугав светлячков, рассыпавшихся, словно паровозные искры.

– Я часто сижу вот так вечером и смотрю на море, – сказала Антонина, когда Фрол исчез в темноте. – И вспоминаю тебя… Мне все кажется, что твой корабль где-то там, в море, хотя я знаю, что ты – на Балтике.

– Тебе хорошо здесь?

– Да, очень.

Она начала рассказывать, какими чудесами наполнен окружавший нас сад, как хорошо, встав на рассвете, уйти в горы и подниматься все выше и выше…

– Если бы ты был здесь, со мной! Я бы была совсем счастлива!

Я спросил ее о Шалве Христофоровиче.

– Дед закончил книгу, к нам приходили писатели и художники, и я им читала три вечера. Книгу очень хвалили. И ее сдали уже в типографию. Дед ждет не дождется, когда она выйдет, и собирается писать продолжение. Это прибавит ему десять лет жизни… Да, ты ведь знаешь – отец женился…

– Она такая противная!

– Нет, она симпатичная женщина и неглупая! Я была у них в Севастополе; она ко мне хорошо относится и, что самое главное, не пытается играть роль матери. Я ей очень благодарна за это. А отец от меня глаза прячет. И почему-то все повторяет, что меня очень любит, хотя я и без него это знаю. Ты видел его?

– Нет еще. Он был в море.

– Да, мне редко с ним приходится видеться. И тебя я не буду видеть подолгу. Ты будешь плавать…

– А что, Антонина, может быть лучше плаваний? Я хочу быть настоящим, знающим моряком.

– И ты им будешь, я верю… Твои дорога – в морях… Я стараюсь себя приучить к этой мысли. И к тому, что мне придется терпеливо ждать тебя, радоваться каждой короткой встрече и… и с гордостью отвечать, когда меня спросят, где ты: «Он – в море, где же ему больше быть?»

– Постой, – взяла она меня за руку, – а может быть, это все пустые мечты, может быть, я тебе не нужна вовсе? Ты лучше прямо скажи…

– Антонина!

– Нет, ты не можешь лгать; твои письма, Никита, не лгут, – продолжала она. – Я знаю, ты самый родной мне и самый близкий…

Горячие губы прижались к моим губам.

Рядом хрустнула ветка, и я услышал в темноте возглас Стэллы:

– А вот и мы! Мы спустились до самого моря. Ух, и бежали же мы обратно в гору! А все же ты меня не догнал, Фрол!

– Чудачка, да разве тебя, быстроногую, в темноте догонишь? Чуть ног не переломал!

Фрол растянулся на траве, закинув руки за голову.

– Выдохся! – не удержалась, чтобы не поддразнить, Стэлла, но Фрол отпарировал:

– Моряки не выдыхаются, они отдыхают.

Потом Фрол рассказывал, что мы были в Ленинграде у своего «нахимовского» начальника, адмирала.

– Не-ет, правда? – воскликнула Стэлла. – Приеду в Ленинград, обязательно пойду к нему в гости.

– И он будет в восторге, когда встретит дерзкую девчонку, остановившую его прямо на улице, – сказал Фрол ехидно.

– Ну, и что же такого? Ты плохо учился, да, да, не кряхти, Фрол, и ты был плохо дисциплинирован, и с тебя даже сняли ленточку и погоны. Я тебе говорю, Фрол, не кряхти и не злись; никогда не стыдно вспомнить то, что было, если ты после исправил свои ошибки. Я встретила на улице адмирала и спросила его о тебе. А он заинтересовался, откуда я тебя знаю, и оказал, что ты исправился, стал отличником. «Ты довольна, девочка?» – «Очень довольна», – сказала я. А он спросил, как меня зовут, и сказал, что у меня красивое имя. Это было три… нет, четыре года назад, а как будто вчера! Он очень состарился?

– Совсем не состарился. Он моложе других молодых.

– Мальчики, – вдруг спохватилась Стэлла, – вы, наверное, снова голодные!

Прежде, чем мы успели ее удержать, Стэлла сбегала в дом, принесла простоквашу и заставила нас съесть по два стакана. Фрол упирался, но Стэлла уговорила: «Это очень полезно, недаром в Грузии живут до ста и до полутораста лет, потому что едят каждый день мацони».

Фрол поверил ей и съел, чтобы дожить до ста лет.

Багровая луна поднялась над кипарисами. В доме горел лишь один огонек, в мезонине, в рабочем кабинете Бориса Константиновича. Далеко за горой, в деревне, женский голос среди ночи пел грустную грузинскую песню. Море светилось. За баркасом, скользившим по воде, оставалась фосфоресцирующая дорожка. Пора было уходить.

Антонина сказала:

– Мы проводим вас до дороги.

– А вы не боитесь?

– Ну, кого нам бояться?

– Ты ведь сам говорил, что я не испугаюсь и черта! – засмеялась Стэлла.

Антонина сбегала в дом, вернулась в плаще и протянула другой плащ Стэлле. Стэлла, накинув его, пошла вперед, показывая дорогу.

Что-то мягкое ткнулось мне в ноги. Антонина воскликнула:

– Вот и проводник! Каро, Каро, идем с нами!

Большая кавказская овчарка запрыгала, пытаясь лизнуть Антонину в лицо.

В темноте сад казался бесконечным, огромным лесом, и я удивлялся, как Антонина и Стэлла в зарослях находят дорогу. Высоко над нами, на горах фантастически сверкал снег, а на светящемся пятне моря чернели силуэты великанов – это были эвкалипты. Вдали лежал в лунном свете весь белый, уснувший сказочный город.

– Фрол, не забывай, – попросила Стэлла, когда сторож выпустил нас за ворота. – Пиши, смотри, а то отец надо мной издевается – я по утрам все лазаю в ящик. Лень писать будет, напиши одно слово «жив», сунь в конверт и надпиши адрес. Можно даже без марки. Вы куда сейчас, в Севастополь?

– Глупый вопрос! Ты ведь знаешь, я на него не отвечу.

– Знаю! Военная тайна.

– Пора бы привыкнуть и не задавать подобных вопросов!

Машина, ослепив нас, промчалась так быстро, что мы не успели поднять рук.

– Так вы и до утра не уедете!

Стэлла встала посреди дороги, и фары ярко осветили ее стройную фигурку с поднятой рукой на фоне начинавшего светлеть неба. Машина резко затормозила. Стэлла переговорила с водителем, и он, высунувшись из кабины, приветливо пригласил:

– Прошу, пожалуйста, генацвале!

– До свидания… любимая! – сказал я Антонине.

Мы живо забрались в кузов.

– До скорой встречи! – кричали нам подруги.

Когда мы через полчаса подъезжали к городу, небо порозовело; порозовели быстро бегущие облака, и снег на высоких горах тоже стал розовым. В домах, похожих на большие белые ящики, блестели все стекла.

Мы вышли на пирс, и Фокий Павлович приветствовал нас со своего катера, покачивавшегося на огненно-желтой волне.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю