Текст книги "В морях твои дороги"

Автор книги: Игорь Всеволожский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

– Нет, мы травить не будем. Мы расскажем про поросенка, который нам достался труднее всех. Он был пятым по счету. Ну, кто начнет?

– Скажите, товарищ боцман, – спросил я не выдержав, – почему у вас на «щуке» все до одного с усами?

Хозяева переглянулись и вдруг расхохотались. Хохот стоял такой, что, казалось, дрожит весь кубрик.

– Вопрос в самую точку! – давясь от смеха, сказал боцман. – А вы такую песню слыхали: «Давайте же, товарищи, в свободные часы отращивать, отращивать гвардейские усы», – пропел он. – Лодка у нас гвардейская? Гвардейская. Командир у нас с усами? С усами.

– Но ведь командир с усами и с бородой? – поправил я боцмана.

– А что мы можем поделать, если бороды не растут? – обиженно проговорил рыжий акустик, и опять все захохотали.

– Придется, значит, и нам с тобой, Кит, усы отращивать, – сказал Фрол, приведя в полный восторг подводников.

– Начинай, Чепчик, – сказал боцман, когда все перестали, наконец, хохотать.

Мой сосед, торпедист, по фамилии Чепчик, начал:

– Было это на второй год войны. Вышли мы на позицию…

– Днем находились под водой, – продолжал мой другой сосед, комендор, – а ночью всплывали подышать свежим воздухом. Мы, комендоры, с нетерпением ждали: ух, встретиться бы поскорее с врагом!

– А мы, торпедисты, не ждали? – обиделся торпедист.

– Ждали все, – примирил их боцман. – И вот, ровно в тринадцать ноль-ноль, штурман доложил командиру: «Входим в квадрат». Мы вошли во вражеский порт. В тринадцать десять вахтенный командир заметил в перископ танкер. Командир встал к перископу. Лодка легла на боевой курс…

– Мы все наблюдали за командиром, ждали команды, – продолжал торпедист. – Не отрываясь от перископа, он приказал: «Аппараты товсь!»

– Как только торпеды ушли из аппаратов, – подхватил боцман, – лодка быстро пошла на глубину. Ведь сразу же после взрыва «охотники» кинулись нас искать!..

– Мы услышали двойной взрыв, – сказал торпедист, – значит, в цель попали обе торпеды! Потопили танкер!..

– Тишина была мертвая, – вставил рыжий акустик. – Мы ведь знали, что «охотники» выслушивают нас гидрофонами…

– Все головы поднимались кверху, – продолжал боцман. – Мы слушали и даже шептаться не смели. Когда в одном из отсеков стала капать вода, нам показалось, что враг и это услышит. Я осторожно, на цыпочках, подошел и подложил кусок мягкой пакли…

– Тишина… Минуту, другую, третью… – не выдержал акустик. – Но вот – снова шум над кормою. Работали винты корабля. Послышались глухие, тяжелые взрывы: нас закидывали глубинными бомбами. Лодка вздрогнула, ее подбросило кверху. Мы все попадали. Лодку теперь так ударило, что из плафонов посыпались стекла. Свет погас…

– Век буду жить, а того, как нам пятый поросенок достался, никогда не забуду! – продолжал боцман. – Тихо-тихо кругом, будто в могиле, и вдруг слышу – вода журчит… просачивается в лодку… течет где-то! Неужели сдал корпус? Не может быть!.. А вода все журчит да журчит… Во входной люк просачивается! Поджали люк, стало снова тихо… Дело прошлое, теперь прямо скажу: понял я, что дело наше – труба. Фашист, он не оставит лодку, придет бомбить снова…

– Так и было, – продолжал рыжий акустик. – Через полчаса снова начал, да как! Бомбы рвались у бортов. И потом вдруг по борту заскрежещет…

– А что это было? – не выдержал Авдеенко.

– Фашист на якорь встал да зацепил нас якорной цепью – вот что было! – пояснил боцман. – Девять с половиной часов подряд он нас, проклятый, бомбил. Дышать стало нечем. И вдруг ровно в полночь стучит кто-то в лодку…

– Ой! – испуганно воскликнул Бунчиков.

– Стучит да стучит, – продолжал боцман. – А зачем стучит? Кто? Догадался я наконец: нас специальными приборами с носа до кормы простукивают. Промеривают, значит, наши размеры. Утром снова примутся за бомбежку. А может, решили, что прикончили нас, и собираются поднять лодку…

– А дышать-то уже совсем нечем было, – напомнил акустик.

– Мы на нашего командира дивились, – продолжал торпедист, – тяжело ему, как и нам, а лицо спокойное, будто знает, что и лодку и нас он выручит. Как посмотришь на него – и у тебя спокойнее на сердце…

– А он в это время задачу решал, – пояснил боцман. – И задача была вот какая: что если всплыть да фашиста обжулить? Другого-то выхода нету. Ослабеют люди. Не позже чем через час ослабеют. Тогда и механизмами управлять не смогут. И вот наш «батя» приказал шепотом: «Готовиться к всплытию. Артиллерийский расчет – ко мне!»

– Приходим мы к командиру, – продолжал комендор. – Дышим, как рыба на льду. «Как только лодка всплывет, – шепчет командир, – мигом люки отдраить, артиллерийский расчет выбегает на верхнюю палубу к пушкам, открывает огонь по врагу. Остальные забрасывают фашистов гранатами. Лодка должна прорваться!» И так уверенно все это «батя» шепчет!..

– Не прошло и минуты, как наша «щучка» оторвалась от грунта – и давай всплывать…

– Ну? Ну? – послышалось со всех концов стола.

– Лодка всплыла. Командир открыл люк. Сам – на мостик, за ним – остальные… И что мы видим? Темнота кругом. Один буй по корме светится, другой – по носу, а против рубки светится крестовина. Это, значит, фашист указывает, что лодку нащупал. Наша «щучка», оставив за собой сети, буй, крестовину и зазевавшихся фашистских «охотников», полным ходом пошла в открытое море… Ух, и дышали же мы!..

– И дышали же! – повторил акустик.

– Воздух был свежий, ночной, соленый! – с чувством сказал комендор.

– Одно слово – наш, черноморский! – подхватил торпедист.

– Давно мы так не дышали!

– А как домой торопились! Но только в базу мы нескоро пришли, через много часов.

– И нас как раз уже ждал пятый жареный поросенок, – заключил рассказ боцман.

– А фрицы и по сию пору не найдут нас на дне морском! И удивляются же, – засмеялся торпедист.

– Ну, а теперь отдыхать, дорогие гости! – скомандовал боцман, поглядывая на опустевшие блюда. – Отдых – дело святое.

Когда мы пришли в свою палубу и стали располагаться на отдых, все набросились на Илюшу:

– Ты что же про своего отца никогда ничего не рассказывал?

– А что я мог рассказать? – в свою очередь взъелся Илико. – Что я мог рассказать, я вас спрашиваю? К отцу пристанешь, бывало, а он тебе в ответ: «Вышли. Ждали. Дождались. Обратно в базу пришли». Вот и все.

Глава третья
ПОДВОДНОЕ «КРЕЩЕНИЕ»

На другой день Горич сказал, что мы выйдем на «щуке» в море.

Довольно неуклюже мы спускались один за другим по штормтрапу на спину «щуке». Наши новые друзья приветливо с нами здоровались.

Поприкашвили-старший ждал нас на мостике, веселый, свежий и выспавшийся. По узенькому железному трапу мы поднялись к бородатому командиру.

– Ну что ж, крестники, давайте осматривать наше хозяйство. Прошу! – И Поприкашвили широким жестом пригласил спуститься в люк.

В стальной овальной коробке, куда дневной свет проникал из открытого люка, было как-то торжественно тихо: нас окружали многочисленные приборы.

– Это центральный пост, здесь сосредоточены все приборы управления лодкой, и отсюда я управляю торпедной стрельбой, – объяснил Поприкашвили.

Наш вчерашний знакомый – боцман – показал приборы для управления вертикальным рулем, служащим для поворота подводного корабля влево или вправо, и горизонтальными рулями, при помощи которых лодка может погружаться или всплывать.

– Хотите посмотреть в перископ? – предложил командир.

Я очутился возле глазка довольно толстой трубы, уходящей вверх, и прильнул к ней глазом. Зажмурив другой глаз, я увидел мутный светлый круг, расчерченный какими-то мелкими черными черточками.

– Поверните штурвальчик, – посоветовал Поприкашвили.

Мутное пятно прояснилось, и я увидел – четко и ясно, как будто все это находилось передо мной в двух шагах – набережную, белые дома, людей, спешивших куда-то. Я видел даже лица прохожих.

Я повернул штурвальчик влево – и набережная исчезла, появился катер; матросы отдавали швартовы. На борту были четкие буквы «МО-30».

Еще поворот штурвальчика – и я увидел совсем близко белую гору. Что-то шевелилось на снегу – человек или зверь. Я только хотел рассмотреть получше, но…

– Дайте и другим посмотреть, – прервал удовольствие Поприкашвили.

Авдеенко, дрожа от нетерпения, протиснулся на мое место.

Когда все до одного ознакомились с перископом, командир лодки повел нас по отсекам.

После просторных палуб и кубриков «Камы» здесь было тесно. Хотя воздух широкой струей врывался в раскрытые настежь люки, – он показался мне спертым. Почему-то пахло резиной. Вместо дверей отсеки соединяли узкие овальные лазы, в которые такой большой человек, как Сурков, навряд ли вообще пролез бы. Матросы охотно отодвигались от приборов в сторонку, чтобы мы могли рассмотреть все как можно лучше. Вчерашний мой сосед по столу показал нам аппараты, в которых притаились торпеды, объяснил, как производят стрельбу: стоит аппарат пустить в ход – торпеда заскользит под водой и взорвет корабль. Он рассказал, как однажды лодка, на которой он тогда служил, потерпела аварию. Командир решил помочь спастись людям. Матросы один за другим залезали в длинную темную трубу и оттуда вылетали на поверхность моря. В конце концов лодку подняли, спасли и командира… Потом торпедист показал нам размещенные вдоль бортов узкие койки, на которых подводники спят в походе.

Когда все на лодке – и крохотная кают-компания, и такой же крохотный камбуз (подводный кок рассказал, что однажды яичница так подпрыгнула у него на сковородке, что прилипла к подволоку), и каюта командира – было осмотрено, Поприкашвили-старший предложил нам погрузиться.

– Дрейфить не будете?

– Не будем! – ответили мы дружно, хотя и не совсем твердыми голосами. Шутка ли – вдруг очутиться под водой!

– А кто мне скажет, когда была построена первая подводная лодка?

– Триста лет назад, – сказал Юра. – И ходила она на веслах.

Поприкашвили-старший распределил нас по отсекам и ушел в центральный пост.

Наверху что-то происходило: наверное, отдавали швартовы.

Палуба под ногами чуть дрогнула, и я понял, что лодка движется и, наверное, выходит в море. Матросы сжимали рукоятки приборов. Вот так же они стояли в ту ночь, когда топили вражеский транспорт! Какие умные механизмы! Лодка, идущая под толстым слоем воды, имеет глаза и уши; торпеда выскакивает из аппарата и скользит к цели, а лодка уходит на глубину. Но что бы делали механизмы, если бы не было людей – торпедистов, мотористов, акустиков? А далеко-далеко отсюда, где-нибудь на Урале, другие люди вытачивают отдельные части торпеды, собирают ее, начиняют взрывчатым Веществом и снабжают хитроумным механизмом, который двигает ее к цели…

Что это?.. Звонок! Боевая тревога?.. Щелкнул, захлопнувшись, люк.

– Заполнить балластные цистерны!

Сразу все словно погрузилось в вату. Вата набилась в уши и в рот. Я еще не успел сообразить, в чем дело, как вдруг палуба стала ускользать из-под ног. «Тонем! – подумал я. – Авария!» Я пошатнулся, вцепился в Фрола, а Юра – в меня. «Ай!» – крикнул Вова Бунчиков, глядя на нас вытаращенными глазами. Но палуба под ногами выровнялась и стала на место.

– Перепугались, хлопцы? – спросил боцман. – Это же диферент называется.

И хотя я не понимал, что такое «диферент» и почему это мудреное слово должно меня успокоить, я сообразил, что никакой аварии нет и лодка вовсе не собирается тонуть, а просто погружается, и теперь над нашими головами лежит толстый слой воды. Моторы глухо гудели.

– Мы что, под водой? – спросил Юра шепотом.

Я кивнул головой.

– Погрузились, значит, – изрек Фрол и поковырял пальцем в ухе.

– Ну вот и сподобились! – сказал боцман, когда лодка всплыла и люки открылись. – Поздравляю с «крещением»!

Мы поднялись на палубу. Лодка, мокрая и скользкая, как дельфин, не торопясь, вошла в бухту и направилась к «Каме».

– Напугались? – спросил командир лодки, посмеиваясь в свою пушистую бороду.

– Нет, чего там! – ответил Фрол.

– Напугались, – признался Бунчиков.

– Я сам, когда в первый раз погружался, тоже напугался, – засмеялся Поприкашвили-старший. – Мне все казалось, что случится авария и лодка навсегда останется под водой. Признайтесь: и вы так думали?

Забегалов, краснея, признался, что подумал – лодка тонет.

Значит, не мне одному было страшно!

Когда мы, распрощавшись с подводниками, поднялись на «Каму», пообедали и расположились на отдых, Авдеенко сказал:

– Не знаю, как вы, а я буду подводником!

Фрол свистнул. Тогда Авдеенко повторил:

– Не веришь? Буду подводником!

Это было сказано так убедительно, что Фрол откликнулся со своей койки:

– Что ж, если очень сильно захочешь – и будешь. Вот я, например, обязательно буду адмиралом…

Мы расхохотались.

– …Лет через двадцать пять. Верите?

Все ответили хором:

– Верим, Фролушка, верим!

– Спите, огольцы, довольно вам барабанить! – услышали мы сердитый окрик и, мигом нырнув под одеяла, умолкли, потому что понимали, что мешаем отдыхать матросам, вдоволь потрудившимся до обеда.

Глава четвертая
ЗАБЕГАЛОВ ВСТРЕЧАЕТ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

На другой день мы шли по набережной и любовались легкими катерками, стремительно бороздившими спокойную воду. В бухту входил эсминец. Забегалов забеспокоился:

– Ребятки! Да это же мой корабль!

Как мог он узнать? Все эсминцы похожи друг на друга, как близнецы. Но Забегалов уверял:

– Он, он, мой милый! Ребятки, за мной! – скомандовал он так решительно, что наши ноги сами собой оторвались от песка и мы побежали, удивляя прохожих, вообразивших, что, наверное, на бульваре проводится кросс.

Забегалов бежал легко, прижав к груди локти. Корабль шел к угольному молу, и нам надо было пробежать по крайней мере три километра по бульвару, по улицам и по территории порта. Иногда дома и пакгаузы скрывали от нас эсминец, и мы видели только две тонкие, острые движущиеся иглы – его мачты.

Охрана не хотела впускать нас в порт, но Забегалов так убедительно сказал им: «Да что вы, не видите? Это же мой «Серьезный»! – что бородатые охранники расступились. Мы прыгали на бегу через натянутые канаты, через какие-то бочки и вбежали на мол как раз в ту минуту, когда матросы готовились подать концы на берег.

Нас сразу заметили с палубы.

– Полундра, да ведь это же наш Забегалов! – известил басом всех на корабле огромного роста матрос в промасленном комбинезоне.

– Ваня!

– Иван!

– Давай, давай, нажимай!

– Эх, волк тебя задери, до чего ты вырос!

Десятки рук протянулись к Забегалову, и он очутился на палубе. Матросы обнимали его, похлопывали по плечу, жали руку. Как они были рады встретить снова своего Забегалова! А он повернул к нам счастливое лицо и закричал:

– Давайте все сюда!.. Это мои товарищи, нахимовцы, из училища, – пояснял он матросам.

И мы очутились на палубе и видели вокруг такие приветливые лица, что они показались мне давно знакомыми и эсминец тоже знакомым, как будто я на нем долго плавал.

– Что за базар на юте? – раздался голос откуда-то сверху.

– Забегалов прибыл, товарищ командир! – ответил огромный старшина так, будто ему давно было известно, что Забегалов прибудет на корабль именно здесь, в Батуми.

И тотчас с мостика сбежал офицер небольшого роста, голубоглазый и загорелый. Матросы расступились, и Забегалов, встав по всей форме, отрапортовал:

– Товарищ капитан третьего ранга, воспитанник Нахимовского военно-морского училища Забегалов Иван прибыл повидаться с боевыми товарищами.

Офицер, приложив руку к козырьку, с удовольствием выслушал рапорт, с еще большим удовольствием оглядел ладную фигуру своего бывшего воспитанника (капитаном третьего ранга и был тот самый Ковалев, о котором не раз рассказывал Забегалов) и, подойдя к Забегалову, обнял его и троекратно расцеловал.

– Рад тебя видеть, Ваня! Слыхал о твоих успехах. Молодец! Всегда помни, что ты в училище – представитель «Серьезного». Это что-нибудь да значит: кораблик наш – неплохой.

– Я никогда не забываю, – сказал Забегалов. – А моим товарищам на корабле побыть можно?

– Не можно, а должно, – поправил Ковалев. – Ну, Иван, как мама, братишки? Здоровы?

– Здоровы, товарищ командир. Митюха уже в пятый класс перешел.

– По-прежнему собирают марки?

– Меняются. Товарищ командир!

– Что, Ваня?

– Я хочу показать товарищам свое орудие.

– Показывай.

Мы осмотрели орудие, из которого Забегалов стрелял по фашистам возле порта Констанцы. Тогда ранило комендора, тогда же и Забегалова ранило.

– Вот тут повсюду кровь была, – показывал он на чисто вымытую палубу.

Склянки пробили полдень.

– Приглашай товарищей обедать! – предложил Ковалев.

Через несколько минут мы сидели на палубе, ели борщ, и матросы старались положить Забегалову побольше мяса. Второго – рисовой каши с черносливом – Забегалову положили тройную порцию. Нас тоже угощали радушно и требовали, чтобы мы всего ели вволю.

А после обеда Забегалов показал койку, на которой спал в кубрике (теперь она принадлежала новому комендору), ленинскую каюту, камбуз – все, чем можно на корабле похвастать.

Каждый старался чем-нибудь одарить Забегалова: один матрос полез в сундучок и достал носовой платок с синей каемкой, другой – какой-то чудной пятицветный карандаш, третий при общем смехе подарил Ване новую безопасную бритву и пять ножичков.

– Бери, пригодится, Ваня! Года через два бриться придется, не покупать же тебе бритву, – уговаривал он растерявшегося Забегалова.

Комендор принес румынских марок. Радист подарил мыльницу с душистым мылом, кок – плитку шоколада, мичман – носки, пачку конвертов (чтобы писал почаще), перочинный нож.

Как все любили Забегалова! А он благодарил, отказывался («Тебе самому нужно»), но матросы запихивали подарки в карманы. И дарили ему от всей души.

Потом нам показали «Историю корабля», – толстую тетрадь с фотографиями, и Ковалев сказал, что когда историки будут составлять историю нашего флота, то прочтут и то, что написано на сорок первой странице:

«В бою у Констанцы, когда тяжело ранило комендора Вахрушева Ивана, на его место стал воспитанник корабля Забегалов Иван, 1930 года рождения, и продолжал посылать во врага снаряды, даже будучи раненным в ногу. Награжден медалью «За отвагу». После излечения в госпитале был зачислен в Нахимовское училище».

Этими скупыми словами была рассказана вся жизнь Забегалова.

Мы сидели над книгой, когда что-то мягкое и мохнатое скатилось с трапа прямо нам под ноги. Оно, это мягкое и мохнатое, вдруг поднялось на задние лапы и оказалось довольно большим медведем, бурым, с лоснящейся шерстью, с бусинками-глазами.

– Шкертик! – воскликнул Забегалов. – Шкертик, милый!.. Вы не бойтесь, ребята: он хоть медведь, но смирный.

Медведь обнюхал Забегалова и лизнул его прямо в нос. А Забегалов уткнулся головой в лохматую грудь медведя и трепал его острые уши. Медведь принялся лизать Забегалову его русый ершик.

– Узнал! Глядите-ка, Ивана узнал! – восторгались матросы.

Преуморительный это был зверь! Матросы обучили его всяким штукам. И он танцевал лезгинку, пил из бутылки молоко, ходил на передних лапах, стоял на носу, ложился спать, умирал, оживал, потом спрыгнул в воду и с наслаждением выкупался. Его выловили мокрого и приказали идти отдыхать в кубрик, а нам рассказали, что из-за этого медведя перессорились три корабля: все хотели иметь Шкертика членом своего экипажа.

Вдруг мы вспомнили, что капитан второго ранга Горич, наверное, о нас беспокоится. Ковалев приказал просемафорить на «Каму», что мы находимся на борту эсминца, отобедали и он просит разрешения задержать нас еще на часок.

«Разрешаю», – ответили с «Камы». И мы пели вместе с матросами, Поприкашвили танцевал лезгинку, а Вова Бунчиков читал стихи.

Было весело, и уходить не хотелось. Ковалев сказал на прощанье:

– Ну, завтра мы опять в море. До новой встречи, Забегалов! Расти, учись, нас не забывай. До новой встречи, товарищи!

– До новой встречи!

Он подарил Забегалову записную книжку в кожаном переплете, написав на первой странице:

«Боевому матросу, нахимовцу, будущему офицеру – от любящего его Ковалева».

Когда на другой день мы вышли на палубу «Камы», эсминца у стенки не было: на рассвете он ушел в море.

Глава пятая
ТРАЛЬЩИКИ

– Сегодня пойдем на тральщики, – сказал капитан третьего ранга Сурков.

Я давно хотел побывать на тральщиках. Эти небольшие серые корабли всегда жили дружной семьей. В порту они стояли у пирса, прижавшись друг к другу бортами. В море тральщики тоже всегда выходили семейством.

– А ведь тральщики созданы впервые у нас, в России, – сказал нам, показывая на них, Николай Николаевич. – Первая партия траления – так это тогда называлось – уничтожила в 1904 году в Порт-Артуре более 250 мин, а в первую мировую войну специально построенные корабли-тральщики, – они в начале войны были только в нашем флоте, – оказались очень действенным средством борьбы с вражескими минами. Они работяги. Советую приглядеться получше. Сколько они провели за войну караванов! Отбивались и от подводных лодок, и от торпедоносцев, и от пикировщиков. И каждый день они ходят над смертью. Другой выловит двадцать мин, а на двадцать первой подорвется. Вы слышали, что бывают мины со счетным механизмом? Сидит такая мина на якоре, проходят над ней корабли и не подозревают, что смерть стережет их. Пройдет над миной корабль – механизм, словно счетчик, отщелкивает. И вот отщелкнул он восемнадцать кораблей, а поставлен механизм, скажем, на «девятнадцать». Проходит девятнадцатый корабль, и мина, освобождаясь от якоря, поднимается кверху и взрывается.

– А разве нельзя ее найти, выловить? – спросил Бунчиков.

– Вот этим-то и занимаются тральщики. Экипажи их верно и преданно служат флоту. Ведь каждая уничтоженная мина – это сотни спасенных человеческих жизней. Не даром на флоте минеры пользуются таким уважением.

Тральщик, на который привел нас Сурков, отличался от своих братьев-близнецов лишь большим белым номером на борту. Чтобы добраться до него, нам пришлось перейти через все остальные тральщики. Это был маленький корабль, и все на нем было крохотное: кают-компания, в которой едва могло уместиться за столом четыре человека; кубрик, где был рассчитан каждый сантиметр площади; камбуз, где кок орудовал на игрушечной плите. Командир тральщика, лейтенант Алексей Сергеевич Зыбцев, оказался приветливым человеком, а корабль, на который мы попали, – одним из самых заслуженных тральщиков флота. Он прошел десятки тысяч миль по минным полям и остался невредим. Он выловил и уничтожил добрую сотню мин, и ни разу не случилось несчастья. Он провел больше ста транспортов с войсками и грузом в осажденный фашистами Севастополь. Стоило послушать рассказы Зыбцева! (Он рассказывал очень коротко и, казалось, боялся, что его заподозрят в желании похвастать подвигами.)

– В нашей жизни бывает много горя и радостей, – говорил Зыбцев. – Горе – когда погибают товарищи, а радость – когда нам удается выполнить задание с честью. Большой радостью было, когда мы в одиннадцатибалльный шторм, под бомбежкой, все же доводили до Севастополя транспорты. Великой радостью было, когда нам удавалось выбросить десант в тылу врага. Никогда не забуду бомбежку под Новороссийском перед Новым годом. Да, я думаю, и никто из тех, кто остался жив, не забудет. Бомбы сыпались на нас одна за другой. Пулеметы и пушки до того накалились, что, казалось, расплавятся. Корабль накрывало градом осколков, камнями, кирпичом и землей, заливало водой и грязью. На полубаке начался пожар, и мы его с трудом потушили. Новый год мы встречали в море. Перевязали друг другу раны. Заделали пробоины. Разлили по кружкам спирт и подняли тост – единственный тост в ту ночь – за Сталина, за победу!

Лицо у Зыбцева было простое, открытое, глаза ясные, голубые, а подбородок прикрывала небольшая русая бородка.

– В январе 1942 года, – продолжал он, – мы доставляли бензин в Феодосию, освобожденную нашим десантом. Противник наступал на пустой, унылый, похожий на кладбище город. Над нами проносились и рвались в бухте снаряды. Груз наш, сами понимаете, был не из приятных. Стоило одному лишь осколку попасть в бочку… Мы вздохнули легко, когда освободились от груза и взяли на борт раненых. Мороз – двадцать градусов. Ветер крепчал, а корабль был перегружен. Волны накрывали его. Мои ребята ухаживали за промерзшими ранеными, уступали им койки и кубрики. Дошли мы до места благополучно… Что еще рассказать? Первого июля 1942 года мы в последний раз прорвались в Севастополь. Моросил дождь, было пасмурно. Мы шли прямо по минному полю к берегу, чтобы подобрать раненых. Взрывались последние батареи. Мои ребята вплавь доставляли раненых и спасли женщину с двумя маленькими детишками. Мы нагрузили корабль до предела и ушли из горящего города на Кавказ…

Юра спросил, пойдут ли они на боевое траление.

– Да, пойдем.

– Простите, товарищ лейтенант, а вы нас с собой не возьмете?

– Нет, не возьму. Не возьму! – повторил Зыбцев. – Но сегодня мы идем обезвредить блуждающую мину. Я вас приглашаю с собой.

Командир встал на мостик и подал команду. Матросы отдали швартовы. Тральщик оторвался от своего близнеца и пошел в море.

– Вот так же отец выходил на корабле, – сказал Фрол.

– Ты провожал его? – спросил я.

– Да, всегда! В тот раз – тоже. И, ты знаешь, вдруг к вечеру что-то ухнуло. Ухало целый день – ничего, а на этот раз ухнуло – я почему-то о «Буйном» подумал! И мне представилось…

– Что?

– Нет, ничего, Кит. Только «Буйный» так и не воротился.

Мы были уже за цепочкой бонов и шли вдоль берега. Тральщик осторожно раздвигал голубую воду. Были видны зенитные батареи, прикрытые зеленью, белые санатории, пальмы, машины, спешащие по прибрежной дороге.

– Где же мина? – спросил Бунчиков.

– Подойдем – увидишь, – ответил Фрол.

– Ее будут расстреливать из орудия? – поинтересовался Авдеенко.

– Да что вам рассказывать: сами увидите…

Большой рыбачий баркас покачивался на волне. Тральщик направлялся к нему. Рыбаки чем-то махали.

– Ишь, пляшет! – сказал Фрол.

– Где, где?

– Гляди левее баркаса.

Большой темный шар то поднимался, то опускался, словно это дышало живое чудовище.

– Ишь, тиной как обтянуло! – пробормотал Фрол. – Рогатая смерть…

Звякнул машинный телеграф. Тральщик замедлил ход и затем замер на месте, покачиваясь на волне.

– Тузик спустить! – скомандовал с мостика Зыбцев.

Два матроса спустили на воду крохотную, хрупкую лодчонку, в которой могло поместиться не больше двух человек: это и был так называемый «тузик».

– Выполняйте! – коротко приказал командир.

Один из матросов сел за весла, другой уместился на корме. Тузик понесся к мине. Рыбачий баркас запустил мотор и полным ходом уходил к берегу.

– Наблюдайте внимательно, – сказал нам Сурков.

Он протянул мне бинокль. Перед глазами был лишь туман. Сурков повернул регулятор:

– Теперь видите?

– Вижу.

Я увидел совсем близко матроса, который сидел на корме. Он приподнялся, притронулся к мине… А если она вдруг взорвется?.. Фрол выхватил у меня бинокль. Вся команда тральщика стояла у самого борта и наблюдала за своими товарищами.

– Надел на рожок подрывной патрон, – сказал Фрол. – Поджигает шнур.

Без бинокля я видел только, что тузик стал быстро удаляться от темного шара. Звякнул машинный телеграф: тральщик полным ходом уходил от тузика и от мины. «Как же матросы? – подумал я. – Зачем мы их оставляем?»

Тузик замер. Матросов не было видно.

– Легли, чтобы их не задело осколками, – пояснил Сурков.

Вдруг раздался такой оглушительный взрыв, что корабль затрясло. Зеленый столб дыма и пламени поднялся к небу и огромным зелено-красным грибом повис над водой, закрыв от нас берег. Когда дым рассеялся, мы увидели спешащий к нам тузик. Матросы взобрались на борт. У них были взволнованные, но счастливые лица.

– Скажите, – спросил я минера, – вы в первый раз подрывали мину?

– В сорок четвертый.

– Не страшно?

– Сегодня – нет. А один раз натерпелся страху. Пошли мы на тузике. Море было неважное. Поджег я шнур. «Давай греби!» – говорю. Вдруг, слышу, командир кричит с мостика. А что кричит – не пойму. Наверное, велит торопиться. «Нажимай!» – говорю. Но командир берет рупор – и теперь я слышу: «В моторах неисправность, корабль идти не может!» А что это значит, чувствуете? Корабль пропадет. «Назад!» – говорю. Товарищ мой побледнел, как смерть, а все же гребет. Подошли опять к мине. Ну, руки у меня задрожали. Но ведь все равно она, подлая, взорвется, другого выхода нет. Чуть тузик не опрокинул, так сердце у меня колотилось. Но я сорвал подрывной патрон, загасил шнур чуть не в самую последнюю секунду. Руки сжег… Вернулись мы на корабль. Ну и пережили товарищи за эти двести секунд!.. Механик, наконец, доложил, что машины исправлены. Что поделаешь? Мину оставить нельзя – напорется кто-нибудь… Так мы с моим дружком еще раз все то же самое проделали…

Корабль вошел в бухту и ошвартовался у борта своего товарища – тральщика.

Поблагодарив Зыбцева, мы пошли на «Каму».