Текст книги "Дот"

Автор книги: Игорь Акимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

Впрочем, Ромка подумал об этом как-то мельком – и тут же свое сомнение выкинул куда подальше. Бессмысленное занятие. Где восток – понятно; с этим он мог определиться без труда и днем, и ночью. А карта… Зачем карта, когда вот – тропа, и ведет она… ну не совсем на восток, но в общем-то в нужном направлении. Места здесь цивилизованные, проселков хватает; надыбаем более подходящую дорожку – свернем на нее.

Короче говоря – как и в любом ином деле – Ромка положился на чутье. Если б ему сказали об этом – он бы удивился, но охотно признал бы, что, пожалуй, так оно и есть. И запомнил бы это крепко, потому что это бы многое в нем самом ему объяснило, позволило бы заглянуть в себя, увидать механизм, который им движет. Но сказать ему это было некому. А жаль. Ведь управляли Ромкой не мозги, а душа. Понимать такое о себе – великая вещь! Потому что именно мозги выбирают цели, которые в конце, при исполнении их, оказываются фантомами, пустышками, такими горькими на вкус. Потому что именно мозги, маня человека далеким огоньком, приводят его не к Богу, а в ад. С душой этого не бывает никогда. Потому что единственный труд души – поиск пути к Богу, а единственный метод – превращение сложного в простое. Завидная судьба. Когда б ни пресеклась такая жизнь – человек достигает цели, потому что сам Бог подхватывает его. Аминь.

Где-то около полудня кончился бензин.

Ему давно пора было иссякнуть, но он все был и был, словно в этом мотоцикле бензин был самородным, либо, пуще того, – словно мотоцикл проникся к этой троице, несмотря на то, что имел чужую, немецкую душу. А может – подействовали безмолвные Ромкины уговоры, ведь он вел мотоцикл не тупо, – Ромка еще и разговаривал с ним. Это было приватное дело, тет-а-тет, третий лишний, и поди ж ты – какое-то время у Ромки получалось. Но вечно так продолжаться не могло. Когда пошла последняя минута – Ромка ее ощутил, вернее – услышал: рокот мотоцикла зазвучал как бы на октаву выше, потянулся, потянулся, истончился – и замолк.

Ромка посидел несколько мгновений, наконец выдохнул и сказал:

– Приехали.

Он благодарно похлопал по бензобаку, ласково, едва касаясь пальцами, провел по рулю, и лишь затем выбрался из седла. На земле было тоже хорошо. Вокруг стояли разлапистые столетние смереки, с их тяжелых ветвей стекал тяжелый аромат хвои. Солнце было далеко за кронами, оно делало свое обычное дневное дело: выплавляло из обомшелых стволов живицу и напоминало о самоценности каждого дня жизни. Даже корни смерек, выпиравшие из тропы, теперь поменяли свой эмоциональный знак. Куда-то делась жесткость и готовность к сопротивлению, осталась только красота наполненного энергией полированного дерева.

Впрочем, Ромка увидал все это как-то мельком, лишь в первый момент, а уже в следующий его зрение переключилось на функциональный режим. Он не перестал видеть окружающую гармонию, но теперь он думал лишь об одном: о судьбе мотоцикла. Такая вещь!.. Все последние годы, при случае, Ромка мечтал о такой машине. Знал, что никогда не будет иметь собственного мотоцикла (он вырос в нищете, в школу ходил в бумазейных спортивных штанах с латками на коленях), знал, что и работа на мотоцикле ему не светит (служебные мотоциклы были только в армии и в органах; попасть в армию по призыву – это естественно и даже интересно, но выбрать ее своим жизненным поприщем, тем более – органы… при его-то невосприятии дисциплины… даже Ромкиных мозгов хватало, чтобы не рассматривать эту идею). Но ведь мечтать не заказано! И сколько раз он представлял, как возится со своим мотоциклом, ладит его, как мчит на нем по шоссе, обгоняя машины, а на заднем сиденье, держась за Ромку, прижимаясь к нему, сидит красивая девушка в легком платьице, и он чувствует, как упруго сминаются ее груди на его спине… Правда, был вполне реальный вариант: после армии пойти работать в авторемонтную мастерскую. Но согласитесь – это совсем не то. Ждать, пока раз в году тебе в руки попадет разбитый мотоцикл… Машины – тоже неплохо, но они не грели Ромкиной души. В них не было… Ромка не мог назвать, чего недоставало машинам, но они ни разу не фигурировали в его мечтах.

Короче говоря, Ромка понимал, что получил шанс. Может быть – единственный в его жизни. Причем и требовалось-то от Ромки почти ничего: припрятать мотоцикл до лучших времен. Хорошо бы – в какой-нибудь заброшенный сарай, завалить отжившим хламом, почерневшей соломой с крыши… Но случайный путник не пройдет мимо сарая, а уж лесник при обходе точно в него заглянет: не перебивается ли в нем какой беглец или бродяга. Выходит, сарай отпадает, да и не знал Ромка этих мест; может, тут на десять километров в округе ни одной халабуды не сыщешь. Значит, придется обойтись укромным местечком под корнями большого упавшего дерева.

Сходу ничего лучше он придумать не мог.

– Рома, я тебя уже второй раз окликаю: помоги!

Ромка обернулся.

Залогин пытался помочь Тимофею выбраться из коляски, но оторвать от сиденья без малого центнер веса… Может, такую штангу в спортивном зале – а это куда сподручней – Залогин бы и поднял… да только вряд ли, не та у него комплекция… Ромка подскочил, подхватил Тимофея под другую руку, закинул ее себе через плечи, «ну, взяли!». Это я его натряс; полдня терпеть толчки боли, – кто хочешь скиснет, – понял Ромка, но угрызений совести не почувствовал. Его вины в этом не было. Он ли не объезжал каждый камушек, каждую выбоину? он ли не притормаживал перед каждым корнем?..

Они отвели Тимофея под смереку и положили на мох. Сели рядом. Просека, залитая полуденным солнцем, постепенно забирала в гору, но уже через сотню метров разглядеть что-либо было невозможно, потому что воздух плавился, растекался слоями, смазывал предметы. С другой стороны, откуда они приехали, пестрела маками, лютиками и люпином поляна. Ну что теперь делать?..

Тимофей открыл глаза.

– Сегодня я не ходок, – сказал он, – поэтому привал до утра.

Это понятно; только ведь до завтра ничего не изменится…

– Мотоцикл убрать… Устроимся в стороне от дороги. Тут густо, пятьдесят метров – и хорош… Костер не жечь… – Тимофей взглянул на Залогина. – Смотайся на рекогносцировку. Представляешь, где шоссе?

Залогин кивнул.

– Потом посмотри, что у нас впереди… Возвращайся дотемна.

– Есть, товарищ командир.

Вот он, шанс! – понял Ромка. Ведь если тормознуть одинокую машину – запросто можно разжиться бензином. Минутное дело! Залечь под самое шоссе, дождаться подходящего случая, а уж когда канистра с бензином будет у меня в руках…

Тут важно было сыграть точно, чтобы Тимофей не заподозрил специального интереса.

– Обожди, Тима. – Ромка говорил медленно, словно размышлял, и выражение лица слепил подходящее случаю, почти простодушное. – Мне кажется, будет лучше, если он, – кивнул на Залогина, – подневалит возле тебя. Обработать раны, подтянуть бинты… Ты же знаешь, что с медициной у меня отношения сложные. А в разведке я кому угодно дам фору.

Тимофей взглянул на него, прикрыл глаза.

– Ты остаешься.

– Но это же не честно, Тима!..

– Это приказ.

– Ладно. – Ромка достал из кармана пятак и повернулся к Залогину. – Давай так: чтобы никому не было обидно – пусть решит жребий.

Тимофей открыл глаза, но понял, что этого не достаточно, и, морщась от боли, сел.

– За пререкания с командиром – два наряда вне очереди. Когда доберемся до своих – напомнишь.

– Это за что же? – возмутился Ромка. – Ты отдаешь ему предпочтение…

– Отвечай по уставу, – жестко перебил Тимофей.

Ромка удивился, даже пожал плечами, но встал, хотя на стойку «смирно» его уже не хватило.

– Есть два наряда вне очереди.

– «Товарищ командир», – подсказал Тимофей.

– Товарищ командир, – согласился Ромка.

– Вольно. А теперь запомни: в армии нет предпочтений. В армии есть только целесообразность.

– И в чем же целесообразность твоего приказа? – спросил Ромка и уселся рядом с Тимофеем.

– А в том, что Залогин выполнит приказ от и до… От и до, – повторил Тимофей, потому что ему понравилась эта формулировка, и при повторе он сделал акцент на «от» и на «до». – Без самодеятельности. Не заступив ни влево, ни вправо. И в результате мы получим необходимую нам информацию. А ты, Страшных… – Тимофей даже не пытался скрыть, какого труда ему стоит каждое слово. – А ты – если будет подходящий случай – не откажешь себе в удовольствии подстрелить пару немцев. Остальные устроят облаву – и прихлопнут нас здесь, как мух.

Про бензин он не догадался. Когда нет сил – в первую очередь притупляется способность соображать.

– Ладно, – примирительно сказал Ромка. – Ладно, я согласен: мы пойдем вдвоем. Я согласен даже: пусть он будет старшим. Клянусь, Тима! – будем действовать только наверняка. Без малейшего риска. Не выпадет шанса – значит, не судьба. Но представь, что у нас получилось, и мы добыли канистру бензина!..

Открыть карты – это было последнее, что мог сделать Ромка. У него сразу полегчало на душе. Тимофей подумает – и согласится. Он же понимает, что не сможет идти. Ну, две-три сотни метров он протащится, повиснув на наших плечах; пусть даже километр одолеем, хотя представить это невозможно; пусть даже два. Ведь он измочалится так, что на следующий день на ноги не встанет!..

Тимофей посмотрел на Ромку из-под тяжелых век, но это был не тот взгляд. Не тот, которого Ромка ждал. Тимофей не думал о предложении – он думал о Ромке. Ромке стало неуютно под этим взглядом – и он отвел глаза. Тимофей еще помедлил, повернулся к Залогину. Тот вскочил, вытянулся.

– Разрешите выполнять приказ?

– Действуй.

Костер все же пришлось разжечь: в сумерках на лугу образовался туман; потом оказалось, что туман уже везде. Он заполнил пространство между деревьями, погасил все звуки, и стал добросовестно высасывать тепло из воздуха, камней и уснувшей флоры. С костром он спорить не стал; просто отступил на несколько метров за деревья, невидимый, но оттого не менее тяжелый.

Костер пришелся кстати: напекли картошки. Картошка была вяловатая, ее срок еще весною вышел, но жар угольев сотворил маленькое чудо: он оживил крахмал, наделив его той особой вкуснотой, которая когда-то покорила дикого человека, и до сих пор радует язык, когда он прикасается к еде, пережившей непосредственный контакт с огнем. Несомненно, первым гурманом был Прометей. Потому он и поделился с людьми главным секретом приготовления своих деликатесов, что не мог глядеть на их сыроедение.

Картошку ели с салом. Ромке очень хотелось попробовать, какова на вкус немецкая консервированная колбаса (он только на витрине да на полках магазина видел консервы), но Тимофей сказал: НЗ и колбасу прибережем; может, нам еще не один день своими запасами харчиться. За пару часов до этого – когда Залогин возвратился из разведки – они плотно подкрепились пирогом с черемухой и курятиной, кстати, очень вкусным. Потом вроде ничего не делали и времени прошло не много, а вот поди ж ты, – и место в желудках нашлось, и на аппетит никто не жаловался, вымели картошку подчистую. Ромка еще бы сала поел, но с Тимофеем не поспоришь; он убежденный атеист, и на заявления типа «Бог даст день – Бог даст и пищу» даже не реагирует. Как жаль, думал Ромка, глядя на отдыхающий после борьбы с туманом костер, что от клунка с пищей, который ему сунула на пороге Стефания (а ведь первая реакция была: как много!), осталась только половина. Если не завтра, то через день или два опять придется сесть на скучную солдатскую пайку. Ромку это не пугало. Он уже был научен жизнью, что главное – не чувство голода, а чем ты это чувство убил… Мир вкусной еды и красивой одежды, мир изысков не будил его фантазии. Полагаю, это счастье – иметь собственную градацию ценностей, и жить в согласии с нею, причем не демонстративно, не эпатажно, вот, мол, я какой, особенный, не такой, как все. Нет – просто жить по своим правилам, полагая, что каждый так живет, каждый – по своим, поэтому нет ни оснований, ни смысла обижаться, если на каком-то перекрестке ты соприкоснулся с кем-то острыми углами.

Первым дежурил Ромка.

Сидеть возле костра без дела, поддерживая скупыми подачками его призрачную жизнь, – не заметишь, как уснешь. Известная вещь: огонь гипнотизирует, тормозит сознание. Смотришь, смотришь на него, – и вдруг просыпаешься оттого, что холодно… Поэтому Ромка почти не присаживался. Благо, была забота: надежно припрятать мотоцикл. Он сделал это еще днем, но душа была неспокойна. Ромка то и дело ходил к мотоциклу, прихватывая по дороге ветки. Мотоцикл уже был завален так, что в метре ничего не разглядишь, но разве не понятно, что найдут – не найдут, – зависит не от маскировки, а от случая?.. Счастье не удержишь; оно приходит вдруг, а в какой-то момент обнаруживаешь, что его уже нет рядом, и когда оно исчезло, и почему, – разве узнаешь? Придумать причины можно, только ведь этим ничего не изменишь…

Возвратившись после очередного визита к мотоциклу, Ромка обнаружил, что Залогин уже не спит. Ветки прогорели, но Залогин не оживлял костер. Он подставил свои ладони жару, и то приближал их к раскаленным угольям, то отдалял.

– Колдуешь? – спросил Ромка.

– Пытаюсь понять. – Залогин даже не повернулся, продолжал свои манипуляции. – Ведь в школе нам называли – то ли формулу, то ли закон, – как уменьшается сила света по мере удаления от источника. Какой-то квадрат расстояния… или пропорция… С теплом – очевидно – то же самое…

– Оно тебе надо?

– Интересно. Ведь принцип очевиден любому. Мы с тобой знаем: чем ближе – тем теплее. И светлей. Просто знаем – и не думаем об этом. Вроде бы логично: зачем думать – если знаешь? Но какого-то человека не устроило прокрустово ложе, к которому привыкли все, не устроило знание «что». Ему стало тесно. И он решил разобраться – «как»… Представляешь, насколько его энергия была больше нашей?

Ромка подошел, бросил пару веток в жар. Белое пламя вспыхнуло сразу. Какой-то квадрат расстояния… Чушь собачья. Даже отвечать не стоит.

– Кстати, я все хотел спросить… – Залогин наконец убрал ладони. – Где ты научился водить так классно?

Ромка усмехнулся:

– Да я всего второй раз в жизни сел на мотоцикл.

– Не скажешь… И когда же был первый?

Ромка ответил не сразу. Поделиться самым дорогим… Но ведь как раз самое дорогое так хочется показать… Это всегда риск – но хочется…

– Три года назад… У нас в осоавиахимовском клубе была мотоциклетка. Тоже немецкая. Старенькая: пятнадцатого года выпуска. И выжимала – смешно сказать – километров тридцать. Трещала!.. Когда тренер разрешил мне на ней прокатиться… Ясное дело: ее пришлось восстанавливать недели две. Но тренер даже не ругался. «Ты родился для этой машины, – сказал он. – У тебя талант. Тебе надо в цирке выступать. Для публики…»

– А что ж он потом тебя к ней не подпустил?

– Да я оказался в таком месте…

7

Через сутки к ним прибился Чапа.

Собственно говоря, звали его Ничипор Драбына, он это сразу сказал, но как-то невнятно, словно выполнил формальность, хотя и знал наверное, что и в этот раз все будет как обычно, и что бесполезно настаивать, – все равно не сейчас, так завтра он станет для своих новых товарищей просто Чапой, как был Чапой всю жизнь, с первых лет, как был Чапой для каждого встречного, словно это имя у него на лбу от рождения вырезали. Он был Чапа – и этим сказано все. Он был не очень маленьким – вровень с Геркой Залогиным, и уж куда сильнее Залогина, – природа его не обделила; но и силачом его нельзя было назвать. Крепыш – вот, пожалуй, верное определение. Чапа был круглолиц и круглоглаз, с носом-бараболей; милое и немножко смешное лицо, довольно приметное; уж во всяком случае, когда видел его перед собой, не возникало сомнения, что сразу узнаешь его среди других. Еще следует отметить, что он производил впечатление типичного сельского простачка. Не недотепы; была в его глазах искра лукавства, которую Чапа старательно припрятывал, – именно простачка; такой была его дежурная роль. Но лукавство трудно удержать под спудом. Отмечая свои маленькие победы, оно на миг снимает маску. При этом лукавству не нужно слов (поскольку нет нужды и в аплодисментах); ему достаточно выглянуть на миг: что – съел – и этот миг свободы, миг без маски компенсирует затраты всей предыдущей игры.

Впрочем, не будем забегать вперед, изложим все по порядку.

Утро принесло приятный сюрприз: Тимофей был куда лучше, чем накануне. Подумать только! – двадцать четыре часа назад, в коровнике, Тимофей без помощи не мог подняться на ноги, без помощи не мог пройти через коровник, и потом за весь день самостоятельно сделал разве что несколько шагов. Теперь это был другой человек. У него был другой, ясный взгляд; другие движения. «Ты погляди, как эта мазь затягивает раны! – изумился Залогин, меняя повязки. – Прямо-таки колдовское зелье…» – «Может, дело не только в мази? – сказал Тимофей. – Может – еще и в руках Стефании?» – «Вы это о чем, товарищ командир?» – «Когда она занималась мною, у меня было чувство, что от ее рук что-то идет. Какая-то сила…» – «И мне это же показалось», – сказал Ромка. – «Я-то грешным делом подумал, что тут дело в другом, – сказал Тимофей, даже не взглянув на Ромку. – Хоть она и вдвое старше, но ты же видел, какая женщина… Да только потом, когда я вспоминал об этом, я уже не о ней думал, а об ощущении…»

Чтоб не нести лишнего груза – доели картошку. Насчет пулемета сразу было ясно: придется оставить. Инструмент прекрасный, но тяжелый; хочешь забрать – клади на это человека; да еще один должен нести цинки с патронами. А кто понесет личное оружие? – ведь теперь у каждого было по автомату, да еще у Ромки пистолет CZ убитого лейтенанта. Кто понесет еду и одеяла? При этом – что самое главное – и Залогину и Ромке предстояло вести Тимофея… Огневая мощь – дело хорошее, но мобильность – куда важней.

С водой проблем не было, она сочилась из земли повсюду. Гора своей тяжестью прессовала подземный водоем, выжимала из него избыток. Вода была вкусноты необычайной, но тело не принимало больше пяти-шести мелких глотков. Очевидно, дело было не только во влаге. Тело не принимало больше потому, что в нем возникало ощущение наполненности. Открывались глаза, возвращался слух, возвращалась свобода и потребность что-то делать.

Поначалу Тимофей, переоценив свои силы, на эмоциональном подъеме попытался идти сам, и минут на десять его хватило, но затем он стал подволакивать ноги, и когда Ромка молча подставил свое плечо – принял помощь.

Шли короткими переходами. Больше отдыхали, чем шли, но иначе было нельзя: не тот случай, когда нужно показать характер. Опять (в который уж раз!) сгодились уроки Ван Ваныча. Такое простое правило: никогда – без крайней нужды – не делай ничего через силу. Слушай себя! слушай подсказки души и тела! – сколько раз мальчик Тима слышал эти слова. Что бы ты ни делал! как бы ни поджимало время! – самое главное: почувствовать, когда необходимо сделать паузу, – говорил Ван Ваныч. Почувствовал, что душа (а ее структура куда совершенней и тоньше, чем у тела, поэтому и усталость она чувствует раньше тела) начинает уставать, что ей нужен глоток свободы? – прояви мудрость: доверься душе – остановись. Потом – дальше уйдешь. До следующей подсказки… Командир заставы знал, что в отделении сержанта Егорова нет муштры в обычном армейском понимании этого слова. Впечатление было такое, что его пограничники больше отдыхают, чем занимаются боевой и физической подготовкой. Но и в кроссах, и на спортивных снарядах, и на стрельбище они всегда оказывались лучшими не только на заставе, но и в погранотряде. Поэтому командир заставы ни разу не сделал замечания сержанту Егорову; впрочем, и в пример другим сержантам и офицерам его не ставил: штучный товар не может быть образцом в массовом производстве.

Почему своего Учителя мы вспоминаем лишь тогда, когда нам трудно?.. Вопрос с готовым ответом. Любой из нас живет по собственным правилам (а как же иначе!); мы живем по собственным правилам – и платим за это сполна. Но когда устаем от боли – вдруг вспоминаем, что есть простые истины, соблюдение которых уберегает от боли – и в то же время позволяет остаться самим собой. Сначала вспоминаем подходящую случаю истину, – и лишь затем человека, который ей научил…

Короче говоря – пограничники не спешили.

Оно и понятно: ведь свои были где-то рядом. Свои могли появиться в любую минуту, шел уже третий день войны, пора б уж и врезать фашистам по морде. Если бы не раны Тимофея, поход напоминал бы туристическую прогулку. Если бы не раны – и не память о том, что им довелось пережить в предыдущие два дня.

Под вечер (до темноты было еще далеко, но они спускались с горы, запад был за спиной, и краски уже поблекли, подернутые серым флером) они вышли к мощеной дороге. Дорога была узкая, только-только, чтоб разъехаться двум повозкам, а уж грузовикам при встрече пришлось бы прихватывать обочины. Еще не так давно за дорогой следили, – лещина и осинник по обочинам были вырублены, но последние два года этим никто не занимался, и молодая поросль местами поднялась уже метра на полтора.

Пограничники вышли на дорогу не сразу, посидели немного под буком, на гладком стволе давно умершего дерева. Судя по корявым ветвям – это был дуб. Но это было очень давно.

Пограничники ждали, однако никто не появлялся. Ясно, что если пойти по дороге влево, на север, то через два-три-пять километров выйдешь к шоссе, вдоль которого наступают немцы. Или уже контратакуют наши. Возможно, немцы наступают и южней, но это вряд ли: хотя Тимофею не довелось видеть карту этого района, логика подсказывала, что через горы никто не станет пробивать практически рядом два шоссе. «Пойдем вправо, – сказал Тимофей. – Если повезет – дотемна успеем выйти к какому-нибудь хутору. Или селу…»

На булыжнике ноги сразу напомнили, что весь день они трудились. Каждый шаг отдавался ноющей болью в костях стопы. Казалось, кости разъединились, каждая была сама по себе; кости плавали в отекших стопах, вздрагивая от каждого соприкосновения подкованных каблуков с камнями.

Сразу за первым же поворотом пограничники увидали, что впереди в сотне метров цвет дороги меняется. Когда подошли – причина выяснилась: дальше дорогу вроде бы хорошо протрясли. Ее камни потеряли сцепление, каждый был сам по себе; одни выпирали, другие провалились, а на границе целого и поврежденного участков дороги, с восточной стороны, брусчатка была разрушена совсем; некоторые булыжники, вмятые в землю, оказались в трех, даже в пяти метрах. Придорожный кустарник в этом месте был сжеван подчистую, земля изорвана и мечена характерными следами. «Тяжелые танки, – сказал Тимофей. Он опустился на колени, потрогал следы, даже обнюхал их. – Вчера прошли…» Танки пришли с юга, а здесь свернули на узкий проселок, который спускался в заросшую дроком лощину. Танки могли быть только свои. Но почему они свернули? Ведь впереди, совсем близко, шоссе и немцы. Если ударить с фланга прямой наводкой – можно столько накрошить…

Непонятно.

Тимофей попытался думать, но ничего не получилось. Слишком мало информации, мысли не за что зацепиться. Да и силы почти на нуле. Были бы силы – уж что-нибудь сообразил бы… Хотелось одного: лечь, закрыть глаза, и открыть их только завтра утром. Но ведь мысль об этих танках, как заноза, не даст покойно отдохнуть…

Тимофей поглядел на Ромку и Залогина. Им проще. Они ждут его решения, и от усталости им почти безразлично, каким это решение будет; главное, чтоб поскорей найти хорошее место для ночлега.

Если нет мыслей – приходится ориентироваться на желания. А чего хочу я? – спросил себя Тимофей, и вспомнил: ведь только что думал: хочу лечь и закрыть глаза…

– Пойдем по следу, – сказал он. При этом Ван Ваныч неодобрительно покачал головой: опять упираешься рогом… Но кроме мудрости и здравого смысла есть еще и интуиция; как говорил тот же Ван Ваныч – самая высокая инстанция. На памяти Тимофея слово интуиция Ван Ваныч употребил то ли один, то ли два раза; обычно он говорил – чутье. Это было понятно и не трудно запомнить: если говорит чутье, то можно не слушать, что говорят мудрость и здравый смысл, и логика, и желания. Главное – услышать шепот чутья, как бы ни забивали этот шепот своими криками мозг и тело.

Каждая дорога куда-то ведет – еще один экземпляр из коллекции Ван Ваныча. Этот проселок вел в чащу. Смереки сомкнулись ветвями, под ними было сумеречно, но сквозь ветви проглядывало небо. Небо остывало; при этом к нему возвращался цвет – веселенькая голубизна. Но в ней уже наметился фиалковый оттенок.

И тут пограничники увидали танки.

Свои. Родные. Советские.

Танков было много.

Собственно говоря, пограничники увидали только пять-шесть штук, лесная теснина и слабеющий свет скрывали то, что находилось за ними; но в этих танках, в том, как они стояли, было нечто, подсказывающее, что они – только часть, небольшая доля чего-то огромного…

Ну вот и все. Пришли!..

Ромка и Залогин подхватили Тимофея, закинули его руки себе через плечи, побежали… Вернее – попытались бежать, но Тимофей уже не мог быстро передвигать ногами, ноги не поспевали, поволоклись… «Все, все, ребята, – задыхаясь, выговорил Тимофей, но его слова не дошли до их сознания, они все тянули и тянули, и тогда он так придавил их плечи, что они остановились сразу. – Уймитесь. Теперь-то куда спешить?..»

Они сели где стояли – в пыль размолотой траками дороги – сидели и смотрели. Как хорошо! Пока шли к своим, до этой минуты, они не загадывали: дойдут – не дойдут. Они просто не думали об этом. Конечно – дойдут… Но вот дошли – и оказалось, что в груди был какой-то комок. Дошли – и комок расслабился, исчез, и стало так легко, такая тяжесть упала с души…

Они сидели и смотрели на танки. Все тело – от макушки до пят – было заполнено сердцем. Чувство нельзя торопить, нельзя его комкать. Таких минут, как эта, не много наберется за всю жизнь. Впрочем, может быть и не мало, но чаще всего мы осознаем свое счастье лишь после того, как оно погасло.

Их счастье было недолгим.

В том, что они сейчас видели, в том, что происходило, – что-то было не так. Их глаза, их уши рождали информацию, которая стучала в их мозги, пока наконец скорлупа не лопнула. И тогда до них дошло: что-то не так. Танков было несколько, возможно даже – много, но они не видели ни одного танкиста. Не слышали голосов. Их не остановил секрет у входа в лощину, не окликнул часовой. Для пограничника это самая первая, автоматическая информация, – ведь до сих пор именно охрана была стержнем их повседневной жизни…

Что-то не так…

Они переглянулись. Слова были не нужны – сейчас они думали одинаково.

Тимофей медленно передвинул свой автомат из-за спины на грудь, беззвучно поставил его на боевой взвод.

Залогин и Ромка были уже на ногах.

– Рома, глянь, что там происходит…

Ромка кивнул Тимофею – и исчез между стволами смерек.

Его не было долго. Может – показалось, что долго; наконец он появился. Он появился между танками, и Тимофей сразу заметил, что в Ромке что-то изменилось. Он шел как-то вяло, растерянно; как человек, из которого вынули пружину.

Он подошел, облизнул губы. Его не торопили: ведь видно, что человеку трудно говорить.

– Никого, – наконец выдавил из себя Ромка. – Я даже не стал идти далеко… Незачем.

– Все погибли?

– Нет. – С каждым словом Ромке говорилось все легче. – Просто никого нет. Ни одного человека.

Он помог Тимофею подняться. Странно, что раны не болели. Вдруг перестали отзываться толчками боли на каждый шаг, словно они отупели, или исчезли вовсе, – корова слизнула… И мысли… куда делись мысли? Голова была пустой-пустой… Глаза жили; они отмечали каждую мелочь на перемолотой траками земле, каждое пятно на коре смерек и осин (бессмысленная работа; вот когда мозги не думают – тогда и понимаешь, сколько работы проделывают ежесекундно твои глаза). И уши жили. Но не слышали ничего. Даже птиц не было слышно.

Танки стояли двумя рядами, напротив друг друга. Возле каждого были следы – как они разворачивались на месте и пятились с дороги, освобождая проезд. А потом что-то из танков ушло. Будь это обычная остановка, даже на долго, даже на очень долго, – с танками ничего бы не произошло. Ну поржавели бы немножко, эка невидаль! – бывает… А тут и суток не прошло – ведь только вчера это случилось, – но оказалось, что много и не надо. Очевидно, в танках сразу начался этот процесс, эта трансформация (сразу, как до них дошла сущность происшедшего): из них уходила, вытекала, испарялась готовность к отпору, к удару, к терпению – готовность к проявлению силы, – и сейчас это были уже не боевые машины, а часть окружающего леса, такие же, как валуны и умершие, пожираемые трупоедами-лишайниками, истлевающие огромные деревья. Танки пока не умерли совсем, но они уже смирились, они уже приняли новую свою судьбу, уже искали свою неотделимость от окружающего леса.

С краю стояли знакомые со школы БТ-5. Вот такой сходу перелетал через провал моста в фильме «Трактористы». Или это был «Парень из нашего города»? Наверное – так… Эти танки часто появлялись в спецвыпусках кинохроники и на фотографиях в «Правде» и «Красной звезде»: Халхин-Гол, озеро Хасан. А вон тот танк, что сразу за ними, – массивный, трехбашенный, с короткой пушкой, – это ведь Т-28!..

Возле крайнего танка Тимофей остановился, прикоснулся к броне, провел по ней рукой. Потом приложил ладонь к броне; не прижал – именно приложил. Тимофей не думал о том, что именно надеется почувствовать, но такое желание возникло, – вот и потрогал. И не почувствовал ничего. Ни холода, ни жесткости. От танка вообще ничего не передалось…

В нем уже не было души.

Это было как измена.

Или шаг в пустоту.

Тимофей хотел видеть их все – и пошел вперед. Они прошли поворот – и застыли. Сколько видел глаз – с обеих сторон дороги стояли танки. Здесь был не батальон, не полк и даже не бригада. Пожалуй – дивизия. Аккуратные, без вмятин на броне, без следов гари, даже без царапин. Хоть сейчас на парад, на Красную площадь. Вчера был второй день войны, вчера эти танки сюда свернули (или сегодня?); значит, по немцам вся эта армада, которой по силам было проломить дорогу до Кракова или до Варшавы, – не сделала ни одного выстрела…

Тимофей взглянул на Ромку:

– Как у них с боезапасом?

– Полный комплект, – сказал Ромка. – Я в двух проверил. Вот в этом «КВ» – мне всегда хотелось посмотреть, что внутри такой громадины, – и вон в той «тридцатьчетверке». Снаряды, патроны – все на месте. А горючего нет.

Так вот она какая – «тридцатьчетверка»…

Мысль возникла, но не нашла в душе Тимофея отзвука. «Тридцатьчетверка» – из теперь такого далекого прошлого – на железнодорожной платформе, под брезентом, охраняемая часовым – была сгустком мощи; даже сквозь брезент она транслировала свою энергию, пробуждая в душе волнение. Незримая – она была незабываема, она оставила впечатление на всю жизнь. А эта… Эта «тридцатьчетверка» была просто фактом, просто информацией, бесполезной конструкцией, на изготовление которой ушло… Тимофей прикинул… да уж двадцать-тридцать тонн стали на нее израсходовали. Тимофей не знал, на каком заводе клепали все эти танки, предположим – на харьковском. Сколько же стали для этого понадобилось! тысячи людей вложили в них свой труд! А сколько времени (не недель – месяцев!) огромный завод работал, чтобы выполнить это задание партии!.. И еще не забудь: сколько училищ готовили танкистов, чтобы эта сталь стала несокрушимым щитом и мечом Родины…