Текст книги "Дот"

Автор книги: Игорь Акимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

Вопрос задан как бы между прочим. При этом господин генерал даже не соизволили взглянуть на майора Ортнера.

– Нет.

По-домашнему, без малейшего вызова в интонации. Но и без «господина генерала».

Это господин генерал заметили. И подняли наконец лицо. Разглядывают майора Ортнера. Держат паузу. Взгляд ничего не выражает.

– У вас усталый вид, майор… Много работы?

– Хватает…

Опять без «господина генерала». Это уже походило на вызов. Глупо веду себя, подумал майор Ортнер. Ну – не дали тебе поспать; ну – шеф играет в начальство… тебе-то что? зачем провоцируешь, дергаешь тигра за усы? может – только потому и ступаешь на грань, что не хочешь себе, именно себе отвечать на вопрос, как бы ты вел себя при встрече с ним на границе, если бы знал, что перед тобой – твой командир?.. Чего уж, понятно, что вел бы себя иначе…

Обиднее всего: по лицу господина генерала видно (нет, не по лицу, а по едва уловимому изгибу в правом углу рта, словно за щекой этот уголок чуть подтянули вверх), что именно так оне это воспринимают. Тоже иронически. Это и заводит. Но не придерешься! Лицо господина генерала, как говорится, каменное; слова… если судить по словам – ну прямо отец-командир! А на самом деле это тигр. Тигр смотрит на тебя и думает: съесть тебя с потрохами – или просто отшлепать? или сделать вид, что ничего не заметил… Тигр выбрал последнее. Значит, подумал майор Ортнер, плохи мои дела.

– Какое впечатление от людей?

– Сырой материал, господин генерал.

– Подробней, пожалуйста…

– Они умеют стрелять – но стреляют плохо. Тактические навыки – и индивидуальные, и при действии в группе – отсутствуют. Знают – но не могут. Судя по личным делам, приблизительно каждый третий участвовал в предыдущих кампаниях, но действительно побывавших под огнем – единицы. Сейчас думаю, как их распределить равномерно…

Это был не конец мысли, но майор Ортнер вдруг вспомнил, что перед ним профессионал, который знает все это не хуже его. Нужно было отмахнуться одной фразой. А я, как тот зануда, который, когда его спросили о здоровье, стал подробно отвечать на вопрос. Словно это кого-нибудь – кроме его самого – интересует.

Майору Ортнеру показалось, что в глазах и губах господина генерала едва уловимо наметилась усмешка (неужели мы и думаем одинаково, слово в слово? – вдруг осознал майор Ортнер, и эта мысль его неприятно поразила), но господин генерал не дали усмешке проявиться. Чтобы освободиться от внутреннего давления, оне кивнули:

– У меня нет других солдат, майор…

На это можно было не отвечать.

– А каковы офицеры?

– Офицеры неплохи. Двое, как мне представляется, просто хороши. Но так ли это – только дело покажет.

Последняя фраза означала: я догадываюсь, зачем ты вызвал меня посреди ночи.

– У меня нет других солдат, майор, – повторили господин генерал, – а дело делать надо. – Оне поманили майора Ортнера. – Придвигайтесь поближе.

Опять пауза. Непросто даются тяжелые решения.

Господин генерал смотрели, смотрели на карту, наконец созрели, ткнули в карту пальцем, затем взяли остро очиненный красный карандаш – и нарисовали кружок.

– Смотрите, майор: вот здесь. Прямо на трассе. Дот крепостного типа. Как его не проверили – представить не могу. Но дот вдруг проснулся – и перерезал нашу основную магистраль. Этим вечером, – господин генерал взглянули на часы и уточнили, – шесть часов назад русские умудрились разорвать надвое и крепко потрепать механизированную дивизию, входящую в состав нашей армии. Попытка с ходу взять дот не удалась. Потери очень большие.

Именно такую карту майор Ортнер видел впервые. У него тоже была карта, но другого масштаба: дороги, местечки, поселки, общая топография; только чтоб не заблудиться. Ведь они не собирались здесь воевать. А на этой карте каждый холмик, каждый овражек, каждый хутор и даже отдельно стоящий дом, – все нашло свое место. Но дота на ней не было. Очевидно, эту карту господину генералу доставили специально.

Майор Ортнер сориентировался – и понял, где находится это место. Вот излучина реки, в которую упираются горы; вот шоссе; устав петлять по ущелью, оно перелетает через мост и стрелой устремляется к холму, чтобы в последний момент по мягкой дуге его обогнуть. И его, и следующий холм, за которым опять была равнина. Тонкие линии изотер, сложенные одна в одну как матрешки, подсказывали сравнение с женской грудью. От шоссе оба холма начинались полого (расстояние между изотерами было в 3–4 мм), как и у всякой женской груди после кормления или после двадцати пяти лет, а на противоположной стороне, подпертой голубой лентой речки (с севера), изотеры лежали плотно, одна к одной, – там была крутизна. Майор Ортнер вспомнил и дот, и мертвый каземат на обочине, и даже свои мысли по этому поводу.

– Я видел этот дот.

– Когда же?

– По дороге сюда.

– Ну конечно…

Майор Ортнер все еще смотрел на карту, но перед глазами был дот на вершине холма; как теперь припоминал майор Ортнер – эскарпированные склоны… Где-то должны быть и пулеметные гнезда. В тот раз майор Ортнер их не заметил, но без них как же – хоть бери этот дот голыми руками. Я не думал о них, я просто смотрел… если бы я сделал остановку не сразу за мостом, а возле каземата, возможно, я б и заметил их… или нет – если они хорошо замаскированы… Механизированная дивизия на этом доте сломала зубы, – куда уж мне с моими дилетантами!.. Как просто разрешился мой подспудный конфликт с господином генералом! Сейчас оне пошлют меня к этому доту, на безнадежное, гиблое дело, и если мне посчастливится – и я останусь жив…

Дальше думать не хотелось.

– Я знаю, о чем вы думаете, майор, – сказали господин генерал. – Танковый полк, артиллерийский полк, мотопехота – не смогли, а я посылаю выполнить ту же задачу необстрелянный батальон… А что делать? Во-первых, как вы догадываетесь, я получил приказ. Во-вторых – у меня нет элитных, опытных подразделений, – все мои батальоны одним миром мазаны. Значит, выполним приказ тем инструментом, который имеем… Теперь самое для вас интересное: почему я посылаю на это дело именно вас…

Господин генерал говорили ровно, без эмоций. Глаза ничего не выражали. Оне устали, понял майор Ортнер. Устали за последний час. Или за последние два часа – за то время, как получили приказ. Устали от бесплодных мыслей. Оне сразу поняли, что оказались в ловушке, но ничего не придумали – и вынуждены (я это вижу: оне делают это с тяжелым сердцем) подставить меня. Возможно, если бы во время той встречи на границе я бы не стал дерзить… но ведь и оне чем-то вынудили меня к такой реакции… Теперь уже поздно вспоминать – чем именно…

– Вчера мне позвонил ваш дядя, – сказали господин генерал. – Мы с ним мало знакомы, но это знакомство я почитаю за честь: его заслуги перед отечеством и вермахтом… Короче говоря, он попросил проявить внимание к вашей судьбе, майор. А именно: чтобы я помог вам отличиться. Просьба достойная: ваш дядя говорил не о карьере, а о возможности проявить себя именно как боевому офицеру. Он сказал, что у вас незаурядный ум… – Господин генерал наконец взглянули на майора Ортнера. – Вот так и сложилось. Дело предстоит непростое. Но оно уже прозвучало до самого верха! Ведь уже завтра в горах будет столпотворение наших войск. Пускать их в обход… – Господин генерал взмахом руки показали за край карты. – Это же две сотни километров! Вся диспозиция будет сорвана. И где взять на это горючее?.. Короче говоря, майор, поднимайте свой батальон – и с Богом. Если после фиаско дивизии вам удастся выиграть эту партию – не сомневаюсь – вас захочет отметить сам фюрер.

Упоминание фюрера не впечатлило майора Ортнера. Он предпочитал тень. Последние годы его не раз посещала мысль (считайте это формирующейся мечтой), как прекрасно было бы прожить весь свой срок, всю отпущенную ему Господом жизнь, где-нибудь в горах, в красивой горной долине, читать книги, что-нибудь писать. Это не означает, что он был творческой натурой. Просто он был молод, здоров и энергичен, а свободную энергию – чтобы не возник перегрев – нужно на что-то тратить. В самом деле – ну не колоть же ему дрова! хотя смысл и результат (удовлетворение, а может быть и радость) одни и те же. Он представлял, как по утрам будет сидеть с чашкой кофе на веранде, наблюдая, как поднимающееся солнце меняет рисунок и окрас гор. Иногда во время долгой прогулки будет заходить в соседний городок, сидеть под тентом со стаканом рислинга и наблюдать людей. Я достаточно знаю людей, думал майор Ортнер, но они так забавны!.. Майор Ортнер не интересовался поглядеть на тропические острова, на джунгли и пустыни. Еще в университете ему довелось понаблюдать в сильный микроскоп жизнь микромира, а в сильный телескоп – космос, и он пришел к выводу, что единственный смысл существования – быть. Просто быть. Замысел Господа непостижим ни сейчас, ни впредь. Наши знания о себе и устройстве мира так ничтожны! дорога к ним заведомо не имеет конца; смысл знаний пошл: делать жизнь комфортной… Но ведь она и так комфортна! – Господь позаботился об этом; только найди свое место – и живи в удовольствие. Ах, какое было бы счастье иметь минимум потребностей – и осознавать, что все, что тебе действительно нужно, – вот оно, у тебя под ногами. Только нагнись – и подними. Нас слишком много на этой Земле, иногда думал майор Ортнер, наблюдая человеческий муравейник. Нас так много! нам так тесно! и чем становится тесней – тем меньше мы понимаем друг друга. Потому что в тесноте падает уровень комфорта, а чем его меньше – тем он для нас дороже. Тем больше мы думаем о нем – и, соответственно, меньше вспоминаем о своей душе, иначе говоря – о Господе. А как же иначе! Если есть потребность в крестном знамении – сначала руку нужно освободить… Мы не понимаем друг друга, а то, чего не понимаешь, так естественно… не познать, нет! – так естественно желать сломать, уничтожить. Как минимум – дистанцироваться, создать вокруг себя достаточно свободного пространства, чтобы – при желании – не видеть никого…

Оставим на совести майора Ортнера противоречие: в начале этого рассуждения он полагал, что знает людей, потом признал, что чужая душа – потемки. Но может быть, что противоречия и нет, – если речь идет о разных вещах. Иначе говоря – терминологическая путаница. Так, в первом случае майор Ортнер очевидно имел в виду человеческий ум. И натуру. А во втором случае – душу. Тогда все правильно. Умы людей сработаны на одну колодку, и различаются только силой и информированностью. Но эти различия – количественные, а не качественные, следовательно – не существенные. То же и с характерами – с «натурой» (некоторые называют это темпераментом, а те, кто поученей – конституцией, которая, как известно, зависит от жидкости, превалирующей в теле: крови, плазмы, слизи или желчи). «Натур» не много: одни различают четыре, другие – пять; но некоторым хватает и трех. В чистом виде характеры не встречаются, обычно это коктейль: что-то – основа, остальное – приправа. Поскольку компонентов – по пальцам перечесть, – разобраться в любом коктейле не сложно. (Это опять самообман. Обычно мы «чувствуем» человека, а не думаем его. Правда, в первый момент – навскидку – ум составляет какое-то мнение, но обычно на этом все и заканчивается. Думать – трудно; мышление требует колоссальных энергетических затрат; требует свободной энергии, которая мало у кого есть. Поэтому мы удовлетворяемся «впечатлением». И это мудро. Ведь ум не может ничего придумать, он может только разглядеть то, что уже знает. Он «узнает» – и ставит нового человека в определенную ячейку своей классификации. Или вдруг узнает с иной стороны – и перекладывает его в другую ячейку. Как он считает – поближе к истине. Но к истине, естественно, это не имеет никакого отношения. Оттого мы и полагаемся на чутье, хотя думаем – что думаем.) Другое дело – душа… Каждая душа – штучный продукт, каждая – уникальна, каждая – terra incognita, ведь именно в ней – частичка нашего Господа. Мы можем придумывать сколько угодно гипотез по ее поводу, но она так и останется непостижимой, поскольку непостижим Господь. Вот и выходит, что майор Ортнер прав. Не напрасно учился в элитном университете.

– …Вы уже думаете, майор, как справиться с этой задачей?

– Виноват, господин генерал…

Он еще что-то говорил, понял майор Ортнер, а я так некстати отключился… Впрочем, ничего дельного господин генерал сказать не могли. Оне спихнули на меня эту мороку, хотя – если я провалюсь – то им тоже не поздоровится.

– Мне кажется – тут нечего мудрить, господин генерал. Одна большая бомба (идеально – весом в тонну) откупорит эту бутылку запросто. Лишь бы удачно попасть. Но и полутонные сойдут. Там нет зениток, прицельное бомбометание обеспечено…

Последняя фраза и по тону, и по звуку как-то сошла на нет: майор Ортнер еще говорил, а в душе уже поднималась досада: и чего я раскукарекался? Ведь генерал, несомненно, уже думал об этом. Бомбить – это первое, что может прийти в голову даже дураку. Это на поверхности. Стыдно, майор. От тебя сейчас, немедленно, не ждут идей, – ну так и не возникай. «Да, господин генерал», «никак нет, господин генерал», «слушаюсь, господин генерал», «так точно, господин генерал», – прекрасные ответы, за которыми тебя никто не разглядит. Бесценные уроки Иозефа Швейка. Правда, после предыдущих встреч господин генерал уже никогда не поверят, что ты идиот, – так ведь это и не важно. Задание, которое оне на тебя повесили, как стремительное течение уносит тебя от них все дальше. С каждой минутой, с каждым мгновением – все дальше и дальше. Возможно, мы никогда уже больше не встретимся, потому что мы уже в разных жизнях, в разных измерениях…

Так майор Ортнер еще никогда не думал.

Как вы помните, это была не первая его война; ему уже случалось бывать и под бомбами, и под обстрелом. Но до сих пор он как-то не думал, что может погибнуть, и как это будет обидно – и так далее. Это может показаться неправдоподобным – и все же это так! Ну не думал он до сих пор ни разу о своей смерти на войне! Конечно, он знал, что это возможно; ему случалось видеть, как гибнут другие; но думать «а ведь на его месте мог оказаться я»… Нет, нет. У каждого своя судьба. Знать ее не дано. А поскольку все там будем… Правда, кто-то из древних мудрецов завещал: memento more, – это в смысле, что сейчас, сегодня, каждый момент нужно жить на полную катушку, ведь «завтра» может и не наступить для тебя. Согласен. Но – во-первых – гнать машину на предельных оборотах долго не удастся. Почему? Либо иссякнешь, либо запорешь движок за первые же два часа, и восстанавливаться придется столько (без memento more), что в следующий раз хорошо подумаешь, прежде чем позволишь стрелке спидометра обосноваться в красной зоне. А во-вторых… Во-вторых – и это куда важней – когда гонишь – практически не замечаешь ничего вокруг, только скорость и дорогу. А ведь жизнь нужно смаковать, нужно уметь видеть ее красоту, наслаждаться ее ароматами и вкусом. Ведь не дураки японцы, для которых прекраснейшие минуты жизни – это когда они часами разглядывают (очевидно – медитируют) свою цветущую сакуру или сад камней. Если умеешь это – смерть теряет свой мистический ореол и ложится на чашку весов, уравновешенная жизнью.

Но это уже о другом.

– Два часа назад я говорил с командующим воздушной армии, – сказали господин генерал. – Он обещал перед атакой пробомбить дот.

– Тяжелыми бомбами?

– Тем, что у них сейчас есть.

Что на это скажешь? Да ничего!

Майор Ортнер вдруг ощутил себя одиноким и маленьким. Маленьким и брошенным. Но маленьким он не был! Может быть, Господь посылает ему это испытание, чтобы он увидел себя истинного, чтобы понял свою цену в базарный день?..

Это понятно.

Я не закрою глаза перед устремленным мне в лицо мечом…

За спиной скрипнула дверь. Знакомый голос:

– Я не помешаю, господин генерал?

Вот и полковник, непосредственный командир. Майор Ортнер уже виделся с ним сегодня. Как и вчера, как и позавчера, – куда же денешься от начальства? Полковник был от природы нетороплив. Именно так: нетороплив не от ума (осознанное поведение), а от природы. Он сперва глядел на собеседника и думал, – и лишь затем, как бы нехотя, произносил фразу. После такого раздумья можно было ожидать, что услышишь особую мысль, нечто для тебя новое; но этого не происходило. Его мысли были заурядны. Вернее, это были не мысли, а констатации фактов. Майор Ортнер старался не раздражаться этой манерой. Человек не лезет тебе в душу – уже и за то спасибо. Конечно – что-то он думает о тебе, не может не думать, ведь он должен знать, насколько он может на тебя опереться, ведь теперь ты – шестеренка и в его судьбе…

Майор Ортнер поднялся и отступил, чтобы быть лицом и к полковнику, и к генералу. Полковник отечески коснулся его плеча – «Сидите, сидите, майор…» – сильной рукой легко зацепил свободную табуретку и уселся рядом с ним.

– Я уже распорядился, господин генерал. Не позже четырех утра гауптман Клюге с его батареей будет на месте.

– Сейчас рано светает, – сказали господин генерал. – Они не успеют окопаться.

– В этом нет смысла, господин генерал. – Полковник ни одной нотой не противоречил, он только излагал суть дела. – Где бы Клюге ни окопался – для русских, с этого холма, они будут как на ладони. Четыре снаряда – по одному на каждую пушку – и нет батареи. Мы договорились, что Клюге расположится в овражке… – Полковник привстал, неторопливо пригляделся к карте; наконец ткнул пальцем: – Вот здесь. Пока дот будут бомбить – они успеют выскочить на прямую наводку.

Господин генерал ответили не сразу.

– Смертельный номер…

– Дуэль, – согласился полковник.

На него приятно смотреть, – уже не в первый раз признал майор Ортнер. Типичный прибалт: высокий, широкий в кости, с резкими, будто их сработали одним взмахом топора, чертами лица. Глубоко посаженные серые глаза, пепельная, аккуратная щетина волос; кисть большая и сильная, с длинными выразительными пальцами. Викинг с картинки! Что бы такую внешность человеку комильфо! – нет, плебею досталась. Плебейство не таилось в нем, оно выпирало в каждой мелочи: как полковник хрустел пальцами, как бездарно был пошит его тщательно выутюженный мундир, как он почесывал кончик носа мундштуком. Правда, ни хруста, ни мундштука при генерале он себе не позволял, но при подчиненных держался вполне свободно. Один этот мундштук, набранный из разноцветных кружочков прозрачного плексигласа – даже не будь всего остального, – один этот мундштук сразу выдавал полковника с головой. Мундштук был настолько вульгарный, что буквально лез в глаза. Он был вроде визитной карточки полковника: «Я – плебей!» Ну, плебей, думал майор Ортнер, ну и что? Мой бог, нашел чем хвастать…

Полковник повернулся к майору Ортнеру и разглядывал его секунд десять, словно видел впервые и хотел сложить о нем какое-то мнение. Он ищет (и не только в моих глазах и в лице, но и в искаженной пластике тела, и в эманации, которая исходит от меня) признаки страха, – понял майор Ортнер. Страха или растерянности. Или тупой готовности исполнить любой приказ. Тогда он (может быть – с удовольствием) решит, что прежнее впечатление обо мне, сложившееся за предыдущие дни, было ложным.

– Я узнал об этом деле всего пару часов назад, – сказал наконец полковник. – Господин генерал сам выбрал вас, майор, в исполнители. И сказал, что сам введет вас в курс дела.

Он взглянул на господина генерала. Господин генерал кивнули.

Если честно – майор Ортнер все еще переваривал удар, все еще гасил его в себе, поэтому думать четко и ясно пока не мог. Все силы пока шли на то, чтобы не показать смятения в душе. Но ведь когда-то это должно было случиться! – внушал он себе. Не сейчас – так через неделю, через месяц. И не мне идти в атаку, – так чего ради я уже хороню себя? Ну не получится… скорей всего – не получится… Я не представлял, как это будет; по мнению дяди – процедура техническая: побывал на фронте, непосредственно участвовал в боевых действиях, отличился (или начальство представит дело так, что отличился), получил на грудь знак боевого отличия – и все! можешь участвовать в этой войне дальше, но настоящая война для тебя уже закончилась! мяч примет дядя, а уж он постарается довести мою игру до победы…

Так это представлялось…

Сложилось иначе.

Перед внутренним взором опять возник холм и дот… вспомнилось давешнее впечатление об идеальном качестве позиции… Ничего у меня не выйдет, подумал майор Ортнер. Я знаю, что не выйдет. Поэтому моя задача – выиграть время. Имитировать деятельность, выигрывая время, пока наконец бомберы не получат эти треклятые тяжелые бомбы. Нашей армии дот стал поперек горла; выигрывая время, я вынуждаю втягиваться в эту историю все новых людей, все новые инстанции; круги будут расходиться, ответственность – делиться на всех… Если господин генерал думают, что всю ответственность свалили на меня… Ну-ну! Оне еще получат свое, быть может – от самого фюрера. Вот тогда и поглядим, кому из нас достанется более горькая пилюля.

Самое главное (майор Ортнер об этом не думал – он это знал, это было фундаментом его поведения; как говорится: в этом все дело), – самое главное, что возможная неудача и карьерный тупик не очень огорчали майора Ортнера. Напомним: к военной карьере он был равнодушен. Он плыл по течению. Куда вынесет. Юношеская мечта (роман с Музой) рассеялась как мираж, попытки придумать что-нибудь взамен не удались – и это сделало его философом. Не получится с дотом – все равно как-то будет. За последние годы майор Ортнер привык, что кто-то за него направляет его жизнь. Он этому не сопротивлялся. Во-первых, ему нечего было предложить взамен, а во-вторых – это ведь так удобно…

Сейчас он неторопливо переводил взгляд, смотрел то на господина генерала, то на полковника. Думал: не вам решать мою судьбу. Душу помаленьку отпускало. В голове пока был сумбур, но уже началась кристаллизация. Он чувствовал: еще немного – и все прояснится, и смогу соображать.

Чтобы выиграть еще несколько секунд – спросил:

– Гауптман Клюге… – Майор Ортнер сделал вид, что пытается припомнить. – Не слышал… Можно узнать – каков он в деле?

– Вилли Клюге – лучший артиллерийский офицер в приданном нашему полку дивизионе, – сказал полковник. – Снайпер. И комендоры у него опытные. Для них это третья война.

Слово «снайпер» стало именно тем кристаллом, который превращает мутную рапу в прозрачную жидкость со слоем кристаллов на дне. Каждый отчетлив, бери любой.

– Мне понадобятся лучшие стрелки, – сказал майор Ортнер. – Самые лучшие.

– Снайперы есть в каждой вашей роте, – медленно сказал полковник. Это был не отказ, но резонное замечание.

– Я пока не испытывал их, – сказал майор Ортнер, – но не думаю, что на общем сером уровне…

– Вы их получите, – кивнул полковник.

– Позвольте подчеркнуть: самых лучших.

Полковник мельком взглянул на господина генерала – и опять уставился на майора Ортнера.

– Я вас понял, майор. Обычно я понимаю с первого раза.

– И еще: мне нужны хорошие разведчики. Не назначенные в разведку, а специалисты. Профи.

Полковник кивнул.

– Я хотел бы получить их немедленно, – сказал майор Ортнер. – Во всяком случае – через час они должны быть в расположении моего батальона.

Полковник усмехнулся, но удержался от комментария и опять кивнул.

– Мне нравится, майор, как быстро вы адаптировались к задаче, – сказали господин генерал.

Удивительное дело: банальная, пустая фраза, – но она смыла все кристаллы. В голове опять была пустота.

Майор Ортнер встал.

– Похоже, – сказали господин генерал, – у вас уже есть план?..

Вопрос был задан таким образом, что на него можно было не отвечать.

– Тяжелые бомбы, – напомнил майор Ортнер.

– Я помню, – сказал генерал. Он сложил карту и протянул ее майору Ортнеру. – Пользуйтесь. Очень рассчитываю на ваш успех.

Можно было просто отдать честь и выйти; пожалуй, так было бы лучше всего; но ведь между майором Ортнером и господином генералом… даже и не передашь словами то противостояние, которое было между ними. Оно было на уровне чувств, на уровне собачьего нюха. Оно никуда не делось. Может, у меня уже никогда не будет другого случая, подумал майор Ортнер, вспомнив о смерти, и все-таки не удержался, все-таки произнес:

– Успех… Если б он только от меня зависел!.. – Майор Ортнер все же подавил в себе иронию и взглянул прямо в глаза господину генералу. – Как утверждал великий Мольтке: всегда побеждает судьба.

Разведчики ему понравились. Они были уже в камуфляже, даже на касках камуфляжные колпаки, автоматы обмотаны такими же тряпицами, ни одна металлическая деталь не блестит, на ногах вместо солдатских сапог высокие ботинки из телячьей кожи. По тому, как они вошли неслышно, можно догадаться, что и подметки у них мягчайшие. Мешковатый камуфляж делал их более массивными, чем они были на самом деле, но и так видно, что парни крепкие. Лица… В лице разведчика всегда есть нечто, отличающее его от обычного солдата. На фронте каждый солдат ходит по краю; даже когда он не помнит о смерти, его подсознание чувствует ее присутствие, – и это видно по его глазам, по зажатости, по неосознанному стремлению стать маленьким и незаметным. Его бравада – это протестная реакция, не более того. Он пытается убедить – прежде всего себя, – что он прежний, такой же, каким был до того, как попал на фронт. А разведчик – настоящий разведчик – уже перешел черту. Он вычеркнул смерть из числа критериев. Как альпинист – или возьмем еще острее – как скалолаз, по собственному желанию рискующий жизнью, как парашютист, как горнолыжник, стремительно проносящийся между деревьев, – разведчик (когда он в деле) воспринимает жизнь столь обостренно, это такой форсаж! – что потом, кажется, никакого спирта не хватит, чтобы его душа расслабилась, а тело смогло заменить перегоревшие предохранители и опять наполнить пустой аккумулятор. Но пройдет несколько дней – и он ощутит неясную тоску, какую-то пустоту, недостачу. Он ощутит пресность окружающей жизни, серость ее. Он бы смирился с этим, но ведь он знает, что рядом, в нескольких сотнях метров отсюда, за минным полем и колючей проволокой – совсем другой мир. Не внешне другой, а в твоем восприятии, в твоем переживании его. Ах! лежать под кустом в двух шагах от мирно беседующих врагов… и чтоб один из них, докурив сигарету, отошел к кусту и помочился на тебя, продолжая через плечо говорить что-то забавное своим приятелям, а ты представляешь, как через час или два, когда он выйдет из блиндажа один, неторопливо проведешь по его шее ножом, и как при этом скрипнут (ты это услышишь не ухом, а ладонью, в которой держишь нож), рассекаемые лезвием хрящи его глотки…

Смерть… Что смерть? – она всегда рядом, даже и не на войне. Она является, чтобы освободить твою душу от тела; именно так: дать душе свободу. Мы цепляемся за жизнь только потому, что привыкли к ней. Ну и конечно же – страшно. Страшно – как все непонятное. Но стоит осознать, что жизнь – это миг, а смерть… возможно – это тоже миг, вот такая дверь, возможно – в жизнь новую… кто знает…

Майор Ортнер взял керосиновую лампу, чуть повернул колесико. Фитиль выдвинулся, света стало больше, и он опять вспомнил, что не попросил хозяйку вымыть пузатое стекло. Вот: ведь была мысль, что может быть никогда больше не вернусь сюда. А раз не вернусь – то какая разница, когда отмоют это стекло. Но прошло немногим больше часа – а я опять здесь, опять собираюсь, быть может – навсегда, и опять это стекло рождает досаду. Нельзя после себя оставлять незавершенных дел, даже мелких. Они засоряют память, и что самое досадное – этот мусор остается в тебе навсегда.

Впрочем, подумал майор Ортнер, это вряд ли всеобщее правило. Разве я не знавал людей, которые не только не оглядываются на свое прошлое, но даже и не глядят себе под ноги? Они рвутся к своей цели – и ничего иного для них не существует. Рвутся по головам, по сердцам – по судьбам. Я так никогда не смогу. Да и не хочу: мне уютно с моей душой. Жаль только, что я не слышу от нее подсказки – зачем я живу…

Майор Ортнер подошел с лампой к разведчикам. Поднял лампу так, чтоб видеть их лица. Невозмутимые. Неподвижные. И по глазам не скажешь, что у них на уме: они встречали взгляд майора Ортнера какой-то пустотой. Ну-ну… Хотя у того, который был чуть впереди остальных, – символически впереди, на какие-то сантиметры, – в глазах было ожидание. Свободной рукой майор Ортнер чуть отвернул ворот его комбинезона. Лейтенант. Майор Ортнер прикрыл ворот.

– Вам известна задача?

– В общих чертах, господин майор.

– Давайте вместе поглядим карту…

Отличная карта, опять отметил майор Ортнер. Нарисованный рукой генерала красный кружок (кружок начинался со щедрого нажима, но под конец, так и не соединившись с началом, легкомысленным тающим хвостиком сворачивал в сторону) сразу цеплял внимание. Кружок охватывал холм, словно крепостная стена.

– Здесь, на подъезде к цели, – палец майора Ортнера уперся в обозначение соседнего холма, – вы будете еще не видны. Но фары лучше выключить задолго, километра за три. Сейчас ночи темные, шоссе пустое, на небе отсвет фар виден далеко.

Лейтенант кивнул:

– Часовой может и мотор услышать. Я это учту. Там ведь нет километровых столбов?

– Нет.

Не наклоняясь – отличное зрение – лейтенант поискал на карте. Шоссе мягкой лентой обтекало холмы. В стороне – в нескольких сотнях метров – была одинокая мыза, да разве в такой тьме ее разглядишь?..

– Как-нибудь разберусь…

– Странное дело, – неожиданно для себя сказал майор Ортнер. – Эта территория уже несколько дней наша, по шоссе кто только не проезжал… Шоссе загружено круглые сутки – но дот не подавал признаков жизни. И вдруг такое…

Лейтенант поднял глаза – и впервые взглянул на майора Ортнера с интересом. Словно только что увидел.

– Вы думаете, господин майор, что мы имеем дело со случайными людьми?

– Не исключено. Сейчас их столько бродит по горам… Как собаки: заскочили – укусили – и прочь.

– То есть – дот может оказаться пустым?

– Хорошо бы… – Майор Ортнер опять перевел взгляд на карту. Карта молчала. – Обратите внимание, лейтенант: в дот они могли попасть только из-за реки. Конечно, под прикрытием холма можно и днем перебраться через реку, но дот стоит так, что оттуда он не виден…

– Понимаю, – сказал лейтенант. – Они знали, куда идут. И знали – зачем… Тогда это – специальная команда?

– Если б я знал!.. По результатам – очень похоже. И потом: выстоять под ударом механизированной дивизии… с их примитивным вооружением… Во всяком случае: если завтра русские начнут контрнаступление – значит, эта диверсия – часть их плана.