Текст книги "Дот"

Автор книги: Игорь Акимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 43 страниц)

– Кто бы там ни был, господин майор, мы подойдем так, что нас они не услышат.

– Хорошо, – сказал майор Ортнер. – Вы захватили с собой взрывчатку?

– Конечно.

– Значит – так. Если дот пуст – вы дожидаетесь меня в нем, чтобы не повторился казус. Второй вариант: если эта команда осталась переночевать – вы их уничтожаете – и опять же дожидаетесь меня. Третий вариант…

Третий вариант означал, что дело плохо. Свою цену за попытку справиться с дотом механизированная дивизия уже заплатила. Если не справятся и разведчики… В том-то и дело, что в таком случае какую-то цену придется заплатить и этим ребятам. Возможно – кто-то из них уже не вернется…

– Я хочу, чтоб вы понимали, лейтенант, что для меня самое главное. Самое главное для меня – их система пулеметного огня. Если не удастся проникнуть в дот – взорвите хотя бы их пулеметные гнезда. Для меня это будет бесценно. Уж с пушкой мы как-нибудь разберемся…

На улице было душно. Воздух был неподвижен. Земля отдавала накопленный за день жар, деревья и трава – вытянутую из земли влагу. Все мечтало остыть. Майор Ортнер сел на заднее сиденье, откинулся на спинку (ладони и щека ощутили такое нежное прикосновение кожи… не зря! не зря платил… сколько раз прикасался – столько раз на душе легчало… наши маленькие радости…), закрыл глаза… Заботы улетучились, он был один во тьме первозданного мира, между звезд; он был один, и Господь пока не придумал, что с ним делать, в какую заботу его употребить. Правда, где-то в подсознании созревала какая-то мысль, пока не ясно – о чем и почему; пока не мысль и даже пока не чувство; если быть совсем точным – едва уловимый дискомфорт… Что-то пыталось изнутри достучаться до него. Что-то недавно думанное – но не додуманное; и затем потерянное. Потерянное легко, как любая незавершенка, которой пока нет ясной цены. Жаль, что не помню…

Это легло тенью, впрочем, едва заметной. Жаль. Ведь всего несколько минут назад (разумеется, оно не с неба упало, ему для этого пришлось потрудиться) душа была легка, у него было время, когда он мог ни о чем не думать, потому что в нем все было уравновешено. А теперь словно сквозняком потянуло, словно под стеклянную колбу (она стояла вверх дном) какая-то сила проникла из внешнего мира – и весы заколебались.

К счастью, майор Ортнер был разумный человек (и грамотный – мы уже не раз с благодарностью поминали его элитный университет). Он не стал насиловать свое подсознание, не стал пытаться разглядеть – а что это в нем закопошилось. Если действительно чего-то стоящее, живучее – само проклюнется, и так закукарекает, – глухой услышит. Приятно осознавать, что понимаешь механизмы Природы. Не все механизмы, конечно же – не все! – но даже то, что понимаешь – как это упрощает жизнь!.. Майор Ортнер даже улыбнулся, как бы фиксируя это чувство, – и уже в следующее мгновение (как пишут в романах: с улыбкой на губах) спал.

Его разбудил Харти. Как всегда – очень деликатно. Майору Ортнеру как раз снилось что-то занимательное, а может быть… ну, это уже подробности, не имеющие отношения к нашему сюжету. Во всяком случае – майор Ортнер не сразу открыл глаза. Уже проснулся, уже осознал, что это Харти его тормошит, – но так не хотелось выбираться из сновидения! – как из под теплого одеяла в холодную комнату. Майор Ортнер цеплялся за сновидение, пытался запомнить – о чем оно, хотя и знал (мозги уже работали), что это бесполезно. Маленькое усилие, глубокий вздох; не открывая глаз отвел руку Харти… А вот теперь можно и глаза открыть.

Тьма египетская.

Впрочем – нет. Глаза чуть адаптировались – и майор Ортнер стал различать дорогу и отдельные деревья по обочинам, и холм, у подножия которого стоял его «опель». Майор Ортнер приподнялся на сиденье и обернулся. Так и есть: на востоке уже занимался рассвет.

– Господин полковник ждет вас в машине…

На противоположной обочине темнело нечто массивное, вроде бы – «паккард». Чего ради полковник решил сюда заявиться? – подумал майор Ортнер. – Ведь обо всем договорились…

Он перешел шоссе, успев дважды зевнуть при этом (хорошо, что пока темно, а то было бы неловко), вспомнил – и уже перед самой машиной застегнул ворот. Водитель открыл заднюю дверцу «паккарда», в кабине засветился плафон. Полковник указал место рядом с собой. Этого полковника майор Ортнер не знал.

Полковник не спешил. Он пытался понять – кто перед ним. Даже не понять – почувствовать. Значит, работали не глаза, а внутренний взор. Майор Ортнер это понял – и расслабился. Чтобы не мешать.

– Ваш генерал не ошибся в выборе…

Это было сказано не майору Ортнеру, а самому себе. Мысль вслух. Констатация. На это майор Ортнер не отреагировал никак – ни внешне, ни внутренне: он не любил комплиментов (и потому, что комплимент – дитя хитрости, наживка для дураков, и потому, что – как вы знаете – он был самодостаточен; он и похвалу воспринимал только по делу, за дело, да и то лишь от людей, которых уважал, с мнением которых считался). Но и он в полковнике почувствовал нечто («мы с тобой одной крови»), некую близость. Не социальную, разумеется, и не «человеческую», а духовную. Скажем так: они дышали одним воздухом. Но – как говорится – это не повод для знакомства.

Интересно, как долго он меня здесь поджидает…

– Я разминулся с вами, майор, когда вы были у генерала… – Слова давались полковнику тяжело. Он выдавливал их из себя. – Конечно, можно было бы послать к вам штабного офицера… Но я все равно ехал в эту сторону: мне нужно самому поглядеть, насколько пострадали наши тылы… сухие цифры, вы же понимаете, хороши для сводок, а не для дела.

Это был начальник штаба механизированной дивизии. Он уже вышел из шока, понял майор Ортнер, но пока не владеет собой. Ему нужен посторонний – но понимающий – человек, чтобы… чтобы переложить хотя бы часть ноши, гнетущей его душу. Не обязательно говорить об этом, ведь тут важны не слова, а душевное участие.

– Как же вы переберетесь? Ведь мост разрушен.

– Уж как-нибудь переберусь…

Полковник открыл свой местами уже белесоватый от потертостей, но даже сейчас видно – очень хороший коричневый портфель, – и достал лист бумаги с наброском схемы. Великолепная слоновая бумага, мягкий пастельный карандаш… вот и полковник смягчает сухие будни маленькими радостями. Схема сделана быстрой рукой, однако рукой, привычной к такой работе. Все сразу понятно: вот холм, вот река, вот шоссе; на доте выделена только амбразура; от нее к каземату на обочине шоссе проведена тонкая, чуть дрогнувшая возле дота тонкая линия: очевидно – нулевой меридиан этой схемы; от нее отсчет к трем кружкам – пулеметным гнездам, которые сразу узнаваемы по секторам обстрела… Спасибо, конечно, подумал майор Ортнер, и хотя я получу такую же схему от своих разведчиков… все равно спасибо. Но не может быть, чтобы только ради этого – чтоб отдать мне эту схему из рук в руки – он поджидал меня здесь ночью, не представляя, когда я здесь появлюсь…

– Это может вам пригодиться…

– Благодарю, господин полковник.

Из вежливости майор Ортнер сделал вид, что изучает схему, хотя, как уже сказано, смотреть было не на что: все ясно с первого взгляда. Вот развиднеется, устроюсь с биноклем где-нибудь в придорожных кустах или в том же каземате, с гауптманом – как его? – ах, да – с гауптманом Клюге, – вот там и разберемся на местности, куда (прямой наводкой) бить его пушкам. Если придется…

Он не глядел на полковника, но чувствовал, как в том что-то зреет, наливается. Нужно ему помочь, подумал майор Ортнер, и поднял на полковника глаза. Ну, давай…

– У меня к вам просьба, майор… Раненых мы подобрали сразу… – Полковник запнулся, потому что поймал себя на неточности. Ему трудно было говорить – и все же он сказал: – Я имею в виду тех, кто пострадал в долине. Тех же, кто остался без помощи на склоне холма… – Он с тоской поглядел в окно, его сухощавое лицо передернулось. Он чувствовал, что может при этом майоре быть самим собой, но привычка исполнять роль жесткого, бесчувственного командира, – куда от нее денешься? – Не могу привыкнуть, майор. Уж сколько лет… Знаете, о погибших – как о людях, еще недавно живых, – очень скоро перестаешь думать. Просто не пускаешь это в себя. Иначе нельзя: это данность нашей профессии. Мы убиваем, нас убивают… Но когда знаешь, что твои люди, истекая кровью, валяются на нейтральной земле, и если успеть им помочь – они останутся жить, а ты не можешь им помочь… Ведь даже умереть среди своих – это же совсем другое дело, это по-человечески…

Он опять взглянул на майора Ортнера – и неожиданно, как-то невнятно, улыбнулся.

– Похоже, вам все это только предстоит узнать?

Майор Ортнер кивнул.

– Тяжелая наука. Но это так – к слову… А суть моей просьбы вот в чем. Когда возьмете дот – а иного и быть не может, вам не оставили выбора, – позаботьтесь о моих мертвецах. Просить об этом мне непросто: там их столько… Ведь это была не атака, это был порыв, полет, – такая волна!.. Я столько видел за свою жизнь, но не представлял, что вот такое может быть. Без приказа, по душевному порыву… Признаюсь: я любовался ими. И на какой-то миг поверил, что они смогут, добегут… И вот они все там…

– Можете положиться на меня, – сказал майор Ортнер.

– Они заслужили не похоронной команды… Это же совсем другое дело, когда твои товарищи по оружию отдают тебе последнюю честь…

Пора было идти, но майор Ортнер чувствовал, что даже мысленно нельзя торопить полковника.

– Если вам посчастливится – а почему б и нет? – если вам посчастливится, майор, и вы быстро разгрызете этот орешек, – я обязательно присоединюсь к вам. Я был не причастен к этому бою и никак не мог повлиять на его ход, но если мне удастся бросить горсть земли на их гробы и постоять над их могилой… вы же понимаете, майор… может быть – это хоть немного облегчит тяжесть вот здесь…

Всего несколько минут…

Всего несколько минут прошло, а снаружи заметно посветлело. Уже различались отдельные травинки и ветви на деревьях, и камушки под ногами. От речки тянул свежий, насыщенный сыростью ветерок. Так приятно было вздохнуть полной грудью! – днем такого удовольствия не представится.

За спиной заурчал мотор «паккарда». Не оборачиваясь, майор Ортнер перешел шоссе, складывая при этом лист со схемой. Аккуратно: уголок к уголку – зафиксировал середину – сложил пополам; а затем – так же аккуратно, автоматически и бездумно – еще раз пополам. И бережно положил в карман куртки. Когда бумага так хороша, плотна и упруга – жалко, если примнется. Если можно противостоять хаосу – даже в таких вот мелочах – майор Ортнер не упускал случая.

На одной линии со своею машиной, метрах в ста дальше, на целине, очевидно – возле невидимой с дороги речки, он увидал бронетранспортер. Ночь уже ушла, и утренние сумерки стремительно таяли, и уже не пытались удержать свои секреты. Надо бы глянуть, что это за бронетранспортер, подумал майор Ортнер. Ведь все равно потом придется проверить, иначе от этой занозы не освободишься. А мне сейчас занозы ни к чему…

Можно было послать Харти, но ноги просили разминки. И потом – как, должно быть, приятно прогуляться по утренней земле, почувствовать ее подошвами, понять ее нрав. Если предстоит на ней воевать (а майор Ортнер все еще надеялся, что обойдется, что русские ушли, а если и не ушли, то разведчики должны были взять их тепленькими), – так вот, если все же придется на этой земле воевать, то неплохо бы представлять, с чем имеешь дело.

Он постоял возле своего «опеля», держась за все еще открытую дверцу, – не думал, нет, просто прислушивался к себе. Ну хочется пройтись… так кто мешает?..

Он мягко прикрыл дверцу, обошел «опель» и направился прямо к бронетранспортеру.

Под ногами была морена. Бурый глинозем с вкраплениями мелкой гальки, а если приглядеться – то и с примесью песка. Земля была ровная, вылизанная весенними паводками. Местами из нее выступали крупные камни, а за ними – в сторону течения реки – высушенные солнцем, истонченные ветром почти до прозрачности, серые полоски тины. Я еще тогда, когда впервые оказался здесь, понял, что это морена, подумал майор Ортнер. Мысль была без малейшего эмоционального окраса. Просто мысль. Констатация.

Трава росла клочками. Она была жесткой; острой и колючей. Местами поднимались бледные кусты дурмана. Безрадостное зрелище! – но не для майора Ортнера. Его детство – когда попадал за город – прошло на такой земле. Все детские игры прошли на такой земле. Столько счастливых минут она ему подарила! И если бы когда-нибудь потом сложилось так, что пришлось бы жить на земле (или лучше так: посчастливилось бы жить на земле), и у него было бы право выбирать, – он бы выбрал только такую. Что с того, что есть сколько угодно иной, благодатной земли. Ценной. Плодоносной. Ведь не в этом смысл! На любой иной земле он был бы, как на чужбине. А на этой – на такой… Даже душа замирала, и улыбка сама по себе смягчала лицо от одной этой мысли. На такой земле – втайне от всех – он был бы в нескончаемом детстве. И что бы с ним ни случилось – достаточно было бы взглянуть на нее… ах! она бы смягчила, она бы растворила любые неприятности. Жить на такой земле – и с легким сердцем умереть на ней… вот так бы сложилась его жизнь, если бы он имел возможность выбирать…

Бронетранспортер стоял в двух метрах от воды, правым передним колесом выехав на плотный влажный песок. На песке, вдоль речки, было множество следов, но все в одну сторону – за холм. Туда, к доту. В противоположную сторону – ни одного. Дверца водителя была открыта. Водитель – должно быть, первогодок, – спал с запрокинутой головой, с открытым ртом. Белесые прямые потные волосы торчали ершом, пилотка засунута за поясной ремень. Бронетранспортер разведчиков, больше некому.

Майор Ортнер потеребил водителя за плечо. Солдат всполошился, открыл испуганные глаза. Не сразу понял – где он и что происходит, а увидав незнакомого майора – перепугался не на шутку.

– Я только что… господин майор… вот прикрыл глаза – и не заметил…

Он высунул из бронетранспортера левую ногу и стал как-то плоско выбираться наружу, не сводя остановившихся глаз с лица майора. Плоско – чтобы даже не коснуться майора.

– Да ты сиди, сиди. – Майор Ортнер легким движением (даже самому понравилось, как легко получилось) водворил его на место. – Что-нибудь слышал? – какую-нибудь стрельбу…

– Виноват, господин майор…

– Это понятно, что виноват. Я тебя спрашиваю: там, куда ушли твои товарищи, была стрельба?

Тон нейтральный, без эмоций. Кому он нужен, этот мальчишка, чтоб на него еще тратиться.

– Что-то было, господин майор… Стрельба, взрывы… но уже давно – ночью… – Водитель почему-то расхрабрился – и добавил: – Я сквозь сон слышал. Но это ведь далеко – могло быть и в другом месте… Но я помню, как еще подумал сквозь сон: скоро вернутся…

Майор Ортнер посмотрел на темную воду; над нею стлался едва заметный пар. Что он узнал нового? Да ничего. Но стало трудно дышать. И опять проснулась тревога. А вот это уж вовсе ни к чему. Пустое это: тревожиться раньше времени. Пока будем жить по оптимистическому сценарию. На войне можно опираться только на факты.

Он вышел на влажный, плотный песок, и пошел по следам. Идти было приятно. Над головой, медленно шевеля крыльями, проплыл аист. На противоположном берегу, в огромном, похожем на шар кусте кротегуса, шумела стайка мелкой птицы. Речка огибала холм плавной дугой. На изгибе пляж расширялся, следы исчезли. Они решили срезать эту излучину, понял майор Ортнер, и принял чуть левее. Так и есть: следы в траве не изменили направления. Идти по ним было не обязательно, ведь он знал, куда они ведут, а сейчас ему хотелось идти именно вдоль воды, по песку, слушать воду, и не думать о том, что ему, быть может, сегодня предстоит. Или не предстоит.

Ему это удалось удивительно легко.

Едва майор Ортнер снова вышел на песок, как война растаяла, исчезла из его сознания и памяти. Он опять был… нет, уже не в детстве, а в том небывалом месте, о котором вспомнил, пока пережидал паузу господина генерала. Он повидал немало таких улочек и таких кафе, и сейчас они не хотели обретать некий реальный адрес. Это был обобщенный образ, как на картине: художник пишет именно эту солнечную улицу и именно этого человека в шляпе и с трубкой за выносным столиком кафе, но чувство, которое рождает этот образ, напоминает тебе все счастливые минуты, которые ты в подобной ситуации пережил… или мог бы пережить.

Кстати, подумал майор Ортнер, а ведь именно там, перед господином генералом, возник тот едва угадываемый звук, который затем пропал, и вернулся уже по дороге сюда, в машине, но вернулся не звуком, а смутным чувством. Чего-то в моей швейцарской мечте недоставало. Чего же?..

Искать не пришлось. Ответ был рядом: любовь. В его мечте о покойной, счастливой жизни – недоставало любви. Почему? Опять простой ответ: майор Ортнер еще ни разу не любил. Увлекался – бывало; много раз. Иногда увлечение захватывало так сильно… Впрочем – нет, сила здесь ни при чем. Ведь разница между любовью и увлечением не в силе чувства, а в качестве. Или это вовсе разные, несопоставимые вещи? – как, скажем, пища физическая и духовная?.. Об этом стоило подумать, быть может даже и сейчас. Эти минуты ничем не хуже других, и состояние души располагает к размышлению; глядишь – чего-то пойму. Правда, перед боем, возможно, разумнее было бы подумать о том, что сейчас предстоит, прикинуть, не упустил ли чего, попытаться взглянуть на ситуацию со стороны, так сказать – чужими глазами… Но, во-первых, майор Ортнер не верил, что насилием можно глубже погрузиться в ситуацию; видишь только то, что можешь увидеть, остальное – зась; чтобы увидеть новое – нужно сперва измениться самому, а такие дела ни по желанию, ни сразу не делаются. Во-вторых (вот где был главный тормоз и сладостная надежда) – может быть этого боя и не случится. Может быть – эти парни, разведчики – исполнив свое дело – уже давно поджидают его в доте. Одного оставили в карауле, а остальные отсыпаются. (Майор Ортнер попытался представить лейтенанта спящим – но не смог. Ну и ладно.) Наконец, если все же придется сегодня повоевать…

На этом его мысль запнулась.

Он попытался представить свой первый бой (который спланировал и подготовил до мельчайших деталей), но и эта попытка (первая была минутой раньше, когда он попытался представить лейтенанта спящим) не удалась. Хотя материала, чтоб ее реализовать, он имел достаточно: как вы знаете, ему уже довелось повидать войну, правда, со стороны, из чужих КП. Он помнил поросячье фырканье и короткий посвист пуль, смещение земли от разорвавшегося поблизости крупнокалиберного фугаса, побывал и под бомбежкой, – но все это было… как в кино. Умом он понимал, что смерть ходит рядом, но при этом он знал, что смерть его не видит, не к нему пришла. Атаки, свидетелем которых он был, не задели его души, не стали для него чем-то личным. Он был зрителем – и только. Он наблюдал их, как шахматную партию. Он видел в бинокль, как солдаты падают под пулями, но даже на миг не представил себя на их месте. Какая-то стена – очень толстая стеклянная стена – была между ним и тем, что он видел. Коллеги восхищались его невозмутимостью, но и это восхищение его не трогало. Это был чужой для него мир, духовно чужие люди. Он понимал их азарт, понимал их эмоции, но поскольку не мог их разделить, то заботился лишь об одном: чтоб эти люди не почувствовали, что он среди них чужой. Это была простая роль; исполнить ее не представляло труда.

Любопытно, подумал майор Ортнер, если сегодня придется повоевать – смогу ли я слиться с этим процессом – или так и останусь за толстым стеклом? Говорят, что пережить свой бой, – незабываемое чувство; должно быть, истинные профессионалы так подсели на это чувство, что ищут возможности пережить его снова и снова. Но ведь я – другой…

Он не представлял, где в его душе найдется для подобного чувства местечко.

Он хотел, чтобы бой не понадобился, чтобы русские ушли (или разведчики с ними расправились), но у этого варианта была и неприятная сторона: в таком случае ему все-таки придется побывать на фронте, придется повоевать. Увы – не из кабинета, а из окопа. Когда еще представится такой идеальный случай, как этот дот: моторизованная дивизия не смогла, а ты – смог. Майор Ортнер не видел в этом ничего невероятного. Первое: дивизия попала в засаду; элемент внезапности, некуда отступить – и т. д. Второе: чтобы опомниться, осмотреться, принять верное решение (например – отвести войска в глубь долины, а не переть в лоб на этот дот, – тогда и потери были бы ничтожны), – у командования дивизии просто не нашлось времени: уже наступал вечер, в их распоряжении был то ли час, то ли два, не больше. Во всяком случае – хладнокровного человека в штабе дивизии не нашлось. Либо его никто не услышал. Подумаешь! – какой-то дот. Да мы его враз укатаем!.. Теперь за всю жизнь не отскребутся. А у меня, думал майор Ортнер, было время и подумать, и подготовиться. Вот почему я смогу разгрызть этот орешек. Калитка удачи открывается один раз. Этот дот – моя калитка. Репутации хватит на всю дальнейшую карьеру…

Конечно – калитка и для него может оказаться запертой.

Предполагать неудачу еще до начала боя… кажется, это называется малодушием? – а малодушным майор Ортнер не был. Он понимал, конечно, что повернуться может всяко. Жизнь непредсказуема. Ну что ж, ну – не возьму дот. (Этот мусор всплыл в сознании, не мог не всплыть – на то он и мусор; так вот, этот мусор мельком всплыл в сознании майора Ортнера, когда он уже засыпал в машине по дороге к доту. Один раз. Потом он этого себе уже не позволял.) Не возьму – значит, не судьба… тогда на карьере – крест… ну и что? – крест так крест; моя военная карьера – не моя затея и не моя мечта. Жаль: дядя будет огорчен, а мне бы этого очень не хотелось, он так меня любит…

Тогда – в машине – майор Ортнер не развил эту мысль – «не возьму» (понятное дело: засыпал), но она – в подсознании – жила в нем, зрела, а сейчас проклюнулась уже в новом качестве: но ведь если дот не возьму, тогда мне одна дорога – на фронт. А с фронта – в принципе – не возвращаются. А если возвращаются – так только калеками. Физическими или душевными. (Почему «или»? – поймал он себя. Разве физический дефект не деформирует душу? Душа – производное жизни, вот ей и приходится приспосабливаться к своей раковине – всю жизнь, – пока есть силы терпеть…)

Что-то раньше времени я себя хороню…