Текст книги "Роман моей жизни. Книга воспоминаний"

Автор книги: Иероним Ясинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Гогоцкая с недоумением явилась на одно из таких собраний; но так как газета быстро стала улучшаться, и тираж сначала удвоился, а затем утроился, она успокоилась и пообещала из чистой прибыли уделять двадцать пять процентов на редакцию.

– И на типографию, – прибавил я, поблагодарив ее.

Тогда, в припадке либерализма, она согласилась отчислять уже пятьдесят процентов. На следующем собрании я убедил ее объявить об этом во всеуслышание. Наборщики преследовали ее рукоплесканиями; она расплакалась.

Вера Петровна выздоровела в Киеве. Мои дамы завели себе туалеты и мечтали о белых платьях и еще о чем-то; Рева начал отчаянную полемику с «Киевлянином»; прошло всего несколько недель, – «Киевский Телеграф» обратил на себя внимание общей прессы; нам стало казаться, что мы уже гремим; фотографы бесплатно снимали нас и торговали нашими изображениями; как вдруг в редакцию явился Иванов, посол добровольного и влиятельного местного агента Третьего Отделения Юзефовича. Глубокий старик, убежденнейший негодяй, ни в чем не уступавший своему патрону.

– Вы от Китовраса? – спросил его Рева.

Китоврасом прозывали Юзефовича.

– Я от себя. Но и почтеннейший гражданин, столь дерзко именуемый вами, заинтересован… да!

– А вы знаете, о ком речь?

– Я хочу знать только редактора, с вами же не разговариваю.

– Вот наш редактор, – указал на меня Рева.

Иванов критически посмотрел на меня.

– Профессор Гогоцкий, мой друг, – начал Иванов, – жалуется, что газета, издаваемая его супругой, вредит его доброму имени, и я пришел к вам с требованием изменить с завтрашнего же дня направление «Киевского Телеграфа» и с предложением напечатать в ближайшем номере сию мою статью.

Я встал и сказал:

– Направление «Киевского Телеграфа» не может быть изменено. Зная же вас, господин Иванов, как деятеля, враждебного свободе, мы «сию вашу статью» не напечатаем.

– Последнее ваше слово?

– Последнее.

– В таком случае мы дадим ход бумаге, действие которой условно – или моя статья, и вы спасены, или вы погибли.

– Кланяйтесь Китоврасу и поцелуйте его в… задницу! – дурашливо сказал Рева.

Иванов ушел.

Мы сидели на другой день, покончив с очередным номером, в редакционном кабинете, в обществе отзывчивых наборщиков, и Самойлович читал вслух передовую статью только-что полученного нами лавровского журнала «Вперед»[164]164
  Петр Лаврович Лавров (1823–1900) – социолог, философ, публицист, революционер. В 1873–1877 гг. в эмиграции, сначала в Цюрихе, затем в Лондоне, издавал журнал «Вперед» – один из наиболее влиятельных заграничных органов печати, выражавших идеологию либерального народничества.


[Закрыть]. Вбежал Рева с перепуганным лицом, ходивший в часть за справкой о происшествиях, и объявил:

– Пристав грядет.

Самойлович высыпал папиросы на раскрытый «Вперед». Вошел пристав, вежливо извинился, предъявил высочайшее повеление, обязал снять вывеску и дать подписку о дальнейшем невыходе в свет «Киевского Телеграфа».

Все-таки мы последний номер выпустили с текстом высочайшего повеления. Я написал несколько прощальных строк, гласивших, что это акт, «которому нет имени». А весь фасад редакционного дома (на Бибиковском бульваре) мы обили черным коленкором и на подъезде вывесили черное знамя.

Так как мы проводили в покойной газете областную политику, то от всех видных провинциальных газет была получена кипа сочувственных писем с предложениями сотрудничества. В особенности теплое письмо прислал мне из Нижнего-Новгорода редактор сборника «Первый шаг» Гацисский[165]165
  Александр Серафимович Гацисский (1838–1893) – нижегородский журналист, этнограф, статистик, краевед. Книга «Первый шаг: Провинциальный литературный сборник» была издана в 1876 г. в Казани. А. С. Гацисский опубликовал в этом сборнике статью «Путевые заметки по Нижегородскому Поволжью». Издание сборника предприняли сотрудники прекращенной незадолго до этого казанской «Камско-Волжской газеты». Сведений о редактировании его Гацисским не обнаружены.


[Закрыть].

Я предпочел вернуться в Чернигов.

Глава двадцать четвертая
1877

Снова Чернигов. Диплом поручика. Семья Марии Николаевны. Бегство. В Москве. «Перлы и адаманты». Редакторство у Гатцука. «Природа и Охота». Похороны Некрасова.

Поселился я в доме Константиновича, состоявшем из двух половин и людского флигеля. Одну половину я занял, другая пока пустовала.

У меня была уже изрядная библиотека. Приходили за книгами молодые люди. По вечерам собирались послушать мои рефераты о литературных и научных новостях. Я в этой работе наторел, и впоследствии мне это пригодилось. Работы же в управе – иногда, случалось, я секретарствовал и за Астрономова, если он заболевал белой горячкой – было достаточно; но все-таки оставалось много времени. Выпадали часы, которые я отдавал еще сотрудничеству в провинциальных газетах – правда, урывками – и завел сношения с журналом «Знание»[166]166
  Ежемесячный научный и критико-библиографический журнал «Знание» выходил в Петербурге с 1870 по 1877 г. В последний год издания его редактировал приват-доцент Петербургского университета, сотрудник Пулковской обсерватории астроном С. П. Глазенап.


[Закрыть], в котором участвовали все выдающиеся профессора русских университетов и заграничные ученые.

Осенью я получил диплом из Сербии на звание поручика и приказ немедленно явиться в западную или восточную – не помню в какую – армию на должность адъютанта главнокомандующего, генерала Новоселова. Я рассмеялся, а Вера Петровна употребила диплом на подстилку под пирог. Вскоре приехал и сам Новоселов, не победивши турок, и зашел в управу. Очень он подался, распухло у него лицо, дрожали руки. Он сообщил, что вторым адъютантом был у него Рева.

– А первым должны были быть вы! Жаль, хорошо провели бы время, и опасности никакой не было. Штаб стоял далеко от боевой линии. Счастливо оставаться, еду в Петербург.

В Петербурге Новоселов через год умер.

Зимою часто приходилось мне видаться с Марьей Николаевной. Я посетил, наконец, ее родителей. В ужасно голодной и холодной обстановке жила семья. Сырость, грязь, махорка, которою отравлялся старик Астрономов, бывший турецкий офицер, пленный. Воспитанник и крестник курского астронома Семенова, он и в 70 лет еще был очень красив собою, и сохранила красоту его нестарая вторая жена. Пьяница Иоасаф был от первой жены. Сестры Марьи Николаевны, средняя лет 15, младшая – 10, были тоже большеглазые и прелестные девочки. Я застал как раз семейную ссору: не было ни копейки денег, потому что старик, в качестве «аблаката», последний рубль отдал мужику на марку, чтобы тот успел подать в срок прошение, а не купил ни хлеба, ни крупы, ни рыбы, и нечего было варить и есть. Жена его стучала ухватом по полу и, оскалив удивительно белые зубы, гневно кричала:

– Ты обираешь нас, бессовестный человек! Ухватом бы тебя, бессовестный человек! У, бессовестный! У, бессовестный!

Старик кротко выслушивал брань, кутаясь в изношенный тулуп и выпуская изо рта клубы черного дыма.

Я сделал шаг вперед.

– Вам-то что нужно? – набросилась на меня женщина.

Хорошо, что вслед за мною вошла Марья Николаевна. Все мгновенно уладилось: она принесла родителям свое жалованье. Экономический вопрос был разрешен. Я просидел со стариком около часу и ушел вместе с Марьей Николаевной – не домой, а в Городской сад, пустынный и оснеженный.

Стемнело. В морозном воздухе сверкали звезды, когда я вернулся к себе.

Время перешагнуло через Новый год. На масленице Астрономовы переселились из своего гнилого флигелька к нам в незанятую половину. С нами обедали и распивали чаи. И Вера Петровна узнала от меня, что Марья Николаевна вытеснила из моего сердца Катю Г. Тогда получилось нечто незаурядное. Вера Петровна великодушно настроилась, пригласила к себе Марью Николаевну, поцеловала у нее руку и, восхищаясь ее красотой, поклялась, что никто не узнает о нашей любви, если мы сами не выдадим себя. Марья Николаевна тоже поцеловала руку у Веры Петровны. Так взаимно несколько раз. Сцена как бы из Достоевского[167]167
  Аллюзия на эпизод из романа «Братья Карамазовы» (встреча Грушеньки и Катерины Ивановны), где, однако, руку своей сопернице целует лишь Катерина Ивановна, а Грушенька, пообещав «триста раз» в ответ поцеловать ей ручку, затем со смехом отказывается от своего обещания.


[Закрыть]. Начался лирический роман, расцвели весенние цветы, любовь наша стала явной: отец Марьи Николаевны увидел, как она однажды обняла меня, уходя в мастерскую. Произошло бурное объяснение.

– Я даже на поединок тебя не вызываю, но честно объявляю, что наточу нож и убью тебя, как собаку!

Турок сказал и ушел, ища дочь. А та скрылась, прибежала через полчаса и целые сутки провела в спальне Веры Петровны, пока я, наконец-то, ликвидировал свои дела. Между прочим, пожертвовал все свои книги Черниговской Общественной библиотеке. Вера Петровна давала уроки музыки по обыкновению, служила секретарем у адвоката Кулябко-Корецкого и сравнительно была обеспечена. Машенька хозяйничаю в доме моего отца.

Чуть свет за городом была подана почтовая тройка, спасибо Карпинскому – похлопотал, и мы с Марьей Николаевной бежали. Так как у нее не было документа, то жена моя разрешила ей называться до поры до времени Верой Петровной, чтобы не быть в ложном положении.

В Москве я нанял комнату, похожую по форме на гроб, но солнечную, за 3 рубля, на чердаке, и брачным ложем нам служила солома прямо на полу, потому что мебели не было, кроме одного столика и табуретки.

Особенно сестра Катя смутилась, когда я сказал ей, что разошелся с Верой Петровной окончательно.

– Но тебе давно нужна была Жар-Птица, чтобы унести тебя на край света… Ах, боюсь за тебя!. Но вот что – взгляни, пожалуйста, что с Мишей?

Сестра озабоченно провела меня в спальню мужа, и я увидел не молодого человека с огромными, курчавыми черными волосами, а облезлого, болезненного, усыпанного мукою мертвеца, встретившего меня хриплым смехом.

«Муку» он буквально выделял из себя. Она сыпалась с его рук, лица, черепа, он вынимал ее из-за пазухи.

– Хорош пейзажик? – спросил Миша.

Я молчал. Он горько рассмеялся.

Лечил Мишу Мансуров, известный дерматолог, но чем болен пациент, не говорил. Проказой? Но это не была проказа. Болезнь галопировала и буквально съедала больного. Катя перевезла его на дачу в подмосковную деревню Кутузово, где был чудесный древний сад, и в саду стоял старый барский дом с екатерининской мебелью и портретами покойных помещиков (см. рассказ «Старый сад»). Здесь через месяц умер Миша. Перед смертью весил он уже десятки фунтов и стал буквально скелетом. Мясо исчезло, торчали только кости. Вдова получила из казны единовременное пособие, с двумя маленькими детьми очутившись в недалеком будущем на моем попечении; сам же я с юной женой пока почти голодал. На своем чердаке мы ухитрялись жить на полтинник в день, после того, как я получил из «Будильника» 10 рублей за какой-то рассказ[168]168
  Сатирический еженедельный журнал с карикатурами «Будильник» издавался с 1865 по 1871 г. в Петербурге; с 1873 по 1917 г. в Москве. В 1878 г. в «Будильнике» был напечатан рассказ Иер. Ясинского «Дикая девочка» (№ 3. С. 36–37).


[Закрыть]. Правда, дешевизна была в Москве на редкость. Питались мы картошкой, хлебом и пили чай. Но главным образом – надеждами.

Мне казалось, что над нами взошла яркая звезда: что ни ночь, в чердачные оконца она посылала нам лучи ободрения. Это было счастливое, я бы сказал, блаженное время. Вырастала душа, кипели замыслы. Мысли не засыпали ни на минуту. Любовь окрыляла каждый наш шаг: я не только верил, я знал, что теперь уже все покончено с Черниговым, как с чем-то мешавшим мне до 27 лет отдаться иному, светлому труду. Дорога к намеченной цели была еще, однако, в терниях. Никогда еще нужда не сжимала меня такими тисками; моя милая красавица улыбалась, пела, но у ней не было самого необходимого – шляпы не было, летнего пальто, чулка, башмака. Да и я тоже оставил все там, откуда бежал налегке; мы бросились в будущее точно с обрыва – в розовую бездну.

Невольно я должен был ухватиться за предложение сатирического «Будильника» придумать какой-нибудь постоянный отдел в журнале и вести его за 25 рублей в месяц. Я и придумал: «Перлы и адаманты». Надо было выискивать в русской литературе разные ляпсусы, промахи, кляксы, обмолвки и отмечать их, посыпая «перцем юмора». Стыдно вспомнить, что приходилось высмеивать даже литературных первачей, с задором, заимствованным у Писарева. Вскоре затем я стал корректировать журнал «Охота», а в июне Гатцук, составитель знаменитых в то время календарей, пригласил меня редактировать беллетристику в своей еженедельной «Газете»[169]169
  Алексей Алексеевич Гатцук (1832–1891) – публицист и издатель. С 1866 г. издавал «Крестный календарь» – популярное иллюстрированное издание (выходило тиражом свыше 100 тыс. экз.), наполненное сведениями из народной метеорологии и медицины, русской истории, агиографии и т. п.; с 1875 г. издавал еженедельную иллюстрированную литературно-политическую «Газету А. Гатцука».


[Закрыть].

Гатцук не пускал меня в Петербург. Он ценил во мне прежде всего неутомимость и потом авторское воздержание: я не напечатал в его органе даже двух строк. Был я, что называется, идеальным редактором. Из-под моего редакторского штампа выходили отделанными чужие статейки; да я же и языки знал настолько, что куча иностранных журналов, получавшихся в редакции, всегда приносила Гатцуку доход.

– Вы нигилист, – определял он меня, – и сотрудничаете даже у Пушкарева в «Московском Обозрении»[170]170
  Поэт и драматург Николай Лукич Пушкарев (1842–1906) в 1876–1878 гг. издавал политический, литературный, театральный и художественный еженедельник «Московское обозрение». Критический материал журнала печатался под рубрикой «Хроника провинциальных безобразий»; в фельетонах Ф. Д. Нефедова (псевд.: Москвич) обличались взяточники-судьи, произвол провинциальной бюрократии, пустословие земских деятелей.


[Закрыть], но я спокоен, вы мне бомбу не подложите.

Нельзя сказать, чтобы он был консерватором. Он с Катковым враждовал! Но он был аполитичен. С ним я разошелся под влиянием слез Марьи Николаевны и отвращения к черной литературной работе в журнале. Прямым же поводом к ссоре послужила статейка, тиснутая им в «Газете» наскоро, без моего ведома. В типографии Готье, где печаталось издание, случился пожар. Во дворе против окон стоял пустой котел; пожарные, туша огонь, налили его до половины водою, и он лопнул утром. Гатцук взял да и расписался в диком невежестве «Газеты», объяснив смерть котла действием лучистой теплоты. Был же в ту ночь жестокий мороз. А когда я указал Гатцуку на расширение воды при замерзании, он рассмеялся и сказал: «Вы белены объелись!». Потом он извинялся, но я уже дал слово Сабанееву взять на себя в Петербурге слияние двух изданий: журнала «Охота» и сборника «Природа» в один ежемесячный журнал «Природа и Охота», обязавшись отредактировать первые три книжки так, чтобы можно было читать журнал от первой страницы до последней, и чтобы наука сочеталась в нем с литературой; ничего скучного и побольше занимательного!

С нами в Петербург перебралась невеста Сабанеева, Юлия Ивановна, и мы временно основались в Троицком переулке (теперь улица) и там же открыли редакцию «Природа и Охота».

Приехали мы за несколько дней до похорон Некрасова. Погребали его в Ново-Девичьем монастыре. На провинциальный глаз, народу было много, но могло быть и вдесятеро больше. Ведь страна погребала великого поэта и пророка такой общественности, свет которой только в 20-х годах XX века озарил нашу страну. Над могилой Некрасова говорили речи люди, как меня убеждали, красноречивые и даже красные. Я не слышал их и стоял вдалеке. До меня долетела только фраза из речи Засодимского: «Он был приятен, по-о-тому, что он был по-о-нятен»[171]171
  Текст своей речи, записанный, по-видимому, вскоре после похорон Некрасова, П. В. Засодимский сообщил в письме от 16 апреля 1878 г. А. И. Эртелю. В ней были такие слова: «Мы чтим в покойном поэта и гражданина. Он нам понятен, дорог и в высшей степени симпатичен. Понятен он потому, что пел не «розы, нечто и туманну даль», не радости жизни, но горе и муки. Далеко не каждый из нас испытал радости, изведал счастье, даже в самом узком, мещанском смысле этого слова, но зато несчастье, горе нам всем знакомо... <...> Вот почему Некрасов понятен, близок нам! Вот где сила его, та сила, которою она приковывает нас к себе!..». Как можно видеть, передача этих слов мемуаристом имеет иронически сниженный характер.


[Закрыть].

Глава двадцать пятая
1878

Приглашение в журнал «Слово». Работа. Переводы Марии Николаевны. Разбор рукописей в редакции «Слова». Находка рукописи Альбова. Сотрудники «Слова». Самойлов.

Домашние дела Сабанеева, такого характера, который меня не касался, потребовали большой затраты денег, и потому, приехав в конце января в Петербург, он не мог заплатить мне, как следует, за выпущенные мною в короткое время три книжки журнала с моими рассказами, рефератами, переводами и научными обозрениями. (В Москве не вышел журнал ни за ноябрь, ни за декабрь, и надо было дослать его подписчикам.) Сабанеев был добрый малый, и я не стал спорить с ним. Да, кажется, он остался и не очень доволен моими научными обозрениями. Зато они обратили на себя внимание редактора «Знания», преобразованного в толстый журнал «Слово» Д. А. Коропчевским[172]172
  С 1878 г. «Знание» было преобразовано в ежемесячный научный, литературный и политический журнал «Слово» (выходил до 1881 г.; издатель И. Г. Жуковский). Редактором преобразованного журнала был Дмитрий Андреевич Коропчевский (1842–1903) – писатель, переводчик, антрополог.


[Закрыть]. Он приехал в редакцию «Природы и Охоты», познакомился со мною и обрадовался, когда я сказал, что мы уже знакомы: я еще из Чернигова посылал в «Знание» небольшие заметки и рефераты (без подписи).

Первая январская книжка «Слова» уже вышла – что-то вроде Остромирова евангелия[173]173
  «Остромирово Евангелие» – древнейшая древнерусская рукопись, датируемая XI в. (1056–1057 гг.). Создана по распоряжению новгородского посадника Остромира (отсюда название). Хранится в Российской национальной библиотеке. Впервые было издано А. X. Востоковым в 1843 г.


[Закрыть]: толстейший том, напечатанный на роскошной бумаге. Сотрудничал в «Слове» М. А. Антонович, старинный враг Тургенева и Некрасова[174]174
  Максим Алексеевич Антонович (1835–1918) – критик, публицист, философ; друг Н. Г. Чернышевского. С 1861 г. постоянный сотрудник журнала «Современник», после смерти Н. А. Добролюбова возглавлял литературно-критический раздел журнала. В 1862 г. в № 3 «Современника» напечатал резко критическую статью о романе «Отцы и дети» «Асмодей нашего времени», где охарактеризовал произведение Тургенева как злостный пасквиль на молодое поколение. Разойдясь с Некрасовым, Антонович (в соавторстве с Ю. Г. Жуковским) в 1869 г. выпустил брошюру «Материалы для характеристики современной русской литературы: Литературное объяснение с Н. А. Некрасовым», в которой обвинил поэта в лицемерии, спекуляции на передовых идеях, вероломстве по отношению к бывшим сотрудникам «Современника».


[Закрыть], некогда редактор «Современника». Статьи его в «Слове» уже успели поссорить его с Коропчевским и Гольдсмитом, несмотря на весь его радикализм; дело было, по-видимому, не в статьях, а в том, что Антонович требовал для себя единовластия в журнале и, следовательно, права приглашать работников пера по своему усмотрению.

В «святилище», т.е. в комнате, куда имелся доступ только ближайшим сотрудникам, Коропчевский предложил мне участие в научном отделе, в качестве популяризатора. Определены были условия – жалованье, полистный гонорар у оплата издержек по приобретению научных книг и журналов.

Я ног под собою не слышал!

У Коропчевского в кабинете стоял шкаф с избранной научной литературой, преимущественно на английском языке, он был предоставлен в мое распоряжение. Жадно набросился я на это сокровище. Я угорел от множества любопытных данных, из которых я должен был строить научную хронику. Конечно, я был дарвинистом и геккельянцем, страстно был предан эволюционной теории, – моя раннейшая начитанность в этой области много помогла мне не ударить лицом в грязь. Но каждый месяц я принужден был готовиться к испытанию то из биологии, то из химии, из физики, то из географии, этнографии, астрономии и быть во всеоружии «последних слов». По совести говоря, за три года работы в «Слове» я трижды держал полный экзамен на кандидата естественных наук и не провалился. Писал я с увлечением, и мои статьи читались. Ко мне обращались молодые специалисты с просьбою указать им источники. Геккель[175]175
  Эрнст Генрих Геккель (Haeckel; 1834–1919) – немецкий естествоиспытатель и философ, профессор Йенского университета.


[Закрыть] передал мне привет за мою усердную популяризацию теорий его и Дарвина в ответ на дошедшие до него статьи мои, напечатанные в «Слове» же в 1878 году: «Теория развития в ее борьбе за преобладание».

Коропчевский неизменно оставался моим другом и доброжелателем, и уже на третий месяц моего сотрудничества в «Слове» я стал его товарищем по редактированию журнала.

Развернулась литературная перспектива.

Марья Николаевна ободрилась, занялась переводами. Языки она изучила скоро; русский язык как-то инстинктивно чувствовала и, можно сказать, хорошо владела им. Первым иностранным автором, которым она овладела, был Стендаль. П. О. Морозов принес ей Мэкензи Уоллеса[176]176
  Дональд Мекензи Уоллес (Wallace, 1841–1919) – английский писатель, путешественник. По-видимому, речь идет об издании: Мэкензи Уоллес. Россия: [Очерки о современном положении]: в 2 т. Пер. с англ. под. ред. О. Б<акста>. СПб., 1880–1881.


[Закрыть], справилась она и с английским автором. Потом вообще она много переводила, и со временем фирма Суворина купила у нее право на все ее переводные романы. К сожалению, она подавила в себе порыв к непосредственному творчеству; а между тем начатый ею роман, где она описывала жизнь в Курске, был ярок и полон юмора. И стихи она бросила писать. Когда я приставал, почему она не пишет больше, она отвечала:

– Чтобы быть писательницей, надо писать лучше других, или, по крайней мере, так, как писала Жорж Занд. И стихи мои тоже ничего не стоят. Нет, уж лучше я буду переводчицей.

Известный библиограф П. В. Быков включил ее в свой «Словарь русских писательниц»[177]177
  «Словарь русских женщин-писательниц», задуманный как продолжение «Словаря русских писательниц. 1759–1859» князя Н. Н. Голицына (псевд.: Николай Книжник) (СПб., 1859; 2-е изд. СПб., 1889), П. В. Быков готовил до конца своей жизни, но так же, как и ряд других его проектов, этот Словарь не был завершен и издан.


[Закрыть].

Некоторое время мы счастливо жили в меблированных комнатах Лихачева, в Троицком переулке[178]178
  Возможно, имеется в виду дом купца 2-й гильдии Алексея Лихачева на углу Троицкого и Графского пер. (соврем, адрес: ул., Рубинштейна, № 9, угол Графского пер., № 3).


[Закрыть], в верхнем этаже, с большим воздушным балконом. Комнаты были новые. Было красиво и уютно. Обед нам приносили, хозяйства своего не было. В несколько месяцев вся свободная стена в кабинете была забрана полками, до самого потолка, и на них блестели корешки книг; на книги мы тратили почти все наши деньги. Библиотека была нашей гордостью.

Много было юношеской дерзости, с какой я взвалил на себя бремена, строго говоря, неудобоносимые. Какую бы тему я ни выбирал для той или иной статьи, я перегружал ее фактами, разыскивая их в специальнейших журналах; статьи мои того времени в журнале «Слово» пестрят бесчисленными цитатами. Но меня хватало еще и на редакторскую работу. Коропчевский был уже старый и уставший редактор. Он надломил свои крылья еще на «Знании». И, видя мою ретивость, постепенно свалил на меня отделы – сначала научный, а потом и беллетристический; себе же оставил только полуфельетонные иностранные и внутренние обозрения.

Получив ключ от шкафа с беллетристикой, я нашел в нем до тысячи рукописей. Коропчевский был прав, говоря, что весь этот материал на три четверти негодный, уже побывавший в разных редакциях, забракованный и пробующий счастья во вновь открытом журнале.

Попытал было Жемчужников[179]179
  Аполлон Александрович Жемчужников (1839–1891) – соиздатель (совместно с Сибиряковым) журнала «Слово», платформа которого была близка либеральным народникам.


[Закрыть] похозяйничать в шкафе, чтобы помочь мне, и подтвердил, что, действительно, ему не попала ни одна сколько-нибудь сносная повесть.

Но, кроме Боборыкина, из писателей никого в журнале еще не было. Хороший же журнал обязан создать кадр своих писателей. Я стал таскать на дом туго набитые портфели и читать по ночам произведения начинающих авторов, и – на первых же порах – был вознагражден за свое доверие к силам моих современников. Я сам был начинающий писатель и в глубине души считал, что все-таки беллетристика выше того, что печатается в журналах под флагом науки, публицистики и критики.

К числу моих находок в редакторском шкафу, носившем обидное название «корзины», прежде всего принадлежал «День итога» Альбова[180]180
  Михаил Нилович Альбов (1851–1911) – прозаик. Принесший Альбову известность психиатрический этюд «День итога» был опубликован в № 1–2 журнала «Слово» за 1879 г.


[Закрыть]. Вещь была вполне литературная, даже мастерская, и по мысли оригинальная. Автор изобразил петербургского обывателя, до того, в своей разночинной самовлюбленности, ушедшего в чувство личности, что он совершенно оторвался от людей, от общества, потонул в одиночестве и кончил самоубийством, чтобы поклониться себе, как богу. Написана же была повесть в тонах Достоевского. А мы только-что с Марией Николаевной начитались романов Достоевского.

Надо заметить, что недостаток сведений по части социально-экономических наук и у меня, и у Коропчевского, к тому же постоянно заболевавшего и утомленного неудачами в личной жизни и долгами, и много энергии уделявшего, по моему примеру, подготовке к профессии беллетриста, – мы исписывали по стопе бумаги в месяц, и все это бросали в огонь, – неблагоприятно отражался на журнале: он стал в политическом отношении ни народническим, хотя мы – печатали народников, – и Венгеров, как критик, был их апологетом[181]181
  Семен Афанасьевич Венгеров (1855–1920) – историк русской литературы и общественной мысли, библиограф. В конце 1870-х – первой половине 1880-х гг. сотрудничал в журнале «Слово».


[Закрыть] – ни социал-демократическим, хотя журнал и выкинул строго научное знамя и, в лице Зибера, склонялся к марксизму, а я в каждой книжке в течение трех лет отмечал успехи материалистической мысли.

Тогда вообще не была еще проведена демаркационная линия между народничеством землевольцев и народовольцев и пролетарским социализмом. Не было вражды между тем и другим течением, как не было также антагонизма между надпольною и подпольною революционною литературою. Революция нам казалась во всех нарядах привлекательна. «Во всех ты, душенька, нарядах хороша»[182]182
  Строчка из поэмы И. Ф. Богдановича «Душенька» (1778), ставшая крылатым выражением благодаря использованию ее А. С. Пушкиным в качестве эпиграфа к повести «Барышня-крестьянка» (1830).


[Закрыть]. У нас поэтому сотрудничали, в качестве беллетристов, рецензентов и публицистов и многие подпольники: таковы – Клеменц, Бух, Сергей Подолинский, Якубович[183]183
  Дмитрий Александрович Клеменц (1848–1914), Лев Константинович Бух (1847–1917), Сергей Андреевич Подолинский (1849–1880-е), Петр Филиппович Якубович (1860–1911) – петербургские литераторы, связанные с революционным движением.


[Закрыть], Каблиц, Лангауз (каракозовец)[184]184
  Адольф Францевич Лангауз (Лаунгауз) (ок. 1837-?), провизор. Был привлечен к ответственности по делу Каракозова по обвинению в участии в организации тайного кружка «Ад» и с 30 июня 1866 г. заключен в Петропавловской крепости. 14 июля 1866 г. передан Верховному уголовному суду. За противозаконную передачу яда лицу, не имевшему права на его получение, был приговорен к заключению в крепости на 8 месяцев. После освобождения из крепости 11 марта 1867 г. был отдан под негласный надзор полиции; в конце ноября 1869 г. обыскан в связи с нечаевским делом; в 1874 г. надзор был продолжен, в виду его «сомнительного поведения».


[Закрыть] и др. – не помню всех. Во всяком случае, «Слово» стало популярным журналом, и попасть на его страницы считалось успехом, не взирая на многие его недохватки. Мы принимали сотрудников, не особенно справляясь с их паспортом – лишь бы не из полицейского участка. Но, входя в журнал, они становились членами только нашей семьи. Таким образом, сотрудничали у нас: известный адвокат князь Урусов[185]185
  Александр Иванович Урусов (1843–1900) – князь, юрист, присяжный поверенный округов Санкт-Петербургской и Московской судебных палат, товарищ прокурора Варшавского и Санкт-Петербургского окружных судов, литературный и театральный критик, переводчик.


[Закрыть], прокурор Владимир Жуковский[186]186
  Владимир Иванович Жуковский (1838–1899) – юрист, общественный деятель. Талантливый оратор, блестящий полемист. Окончил юридический факультет Петербургского университета (1859). С 1862 г. судебный следователь в Оренбургской губернии, с 1870 г. товарищ прокурора Петербургского окружного суда. В 1878 г. отказался выступить обвинителем по делу Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова, вышел в отставку и стал присяжным поверенным Петербургской судебной палаты.


[Закрыть], отказавшийся на суде обвинять Засулич и вылетевший в отставку; адвокат Андреевский[187]187
  Сергей Аркадьевич Андреевский (1847–1918) – поэт, литературный критик, юрист, с 1869 г. судебный следователь, с 1871 г. обвинитель в петербургском окружном суде. В 1878 г. отказался выступить обвинителем по делу Веры Засулич, уволен в отставку.


[Закрыть], чиновники Воропонов и Головачев[188]188
  Федор Федорович Воропонов (1839–1913) – публицист, экономист; Алексей Адрианович Головачев (1819–1903) – публицист.


[Закрыть] – и тут же подпольники из «Народной Воли», в органе которой, кое-как напечатанном в тайной типографии, встречались в списке жертвователей на революцию и наши инициалы; собирал же пожертвования и составлял списки Якубович – впоследствии Мельшин, усердно переводивший для «Слова» «Цветы зла» Бодлэра; из поэтов с революционной закваской подвизались у нас еще Мартов (Михайлов)[189]189
  Владимир Петрович Михайлов (1855–1901) – физиолог, поэт, печатавшийся под псевдонимом Мартов.


[Закрыть], Баркова, воспевавшая «рвань, вошью богатую»[190]190
  Имеется в виду Анна Павловна Барыкова (урожд. Каменская, по перв. мужу Карлинская, 1839–1893) – поэтесса, участница революционного движения, и ее перевод с французского стихотворения «Поэт» Жана Ришпена (1849–1926), опубликованный в сборнике «Отклик» (1881); ср.:
  Рвань базарная, вошью богатая,
  Всё отродье, в утробе проклятое,
  Приходи ты ко мне, незаконное.


[Закрыть], печатал стихи Омулевский, автор «Шаг за шагом», он же Федоров[191]191
  Иннокентий Васильевич Федоров (1836–1883) – поэт и прозаик, печатавшийся под псевдонимом И. Омулевский. Самый известный роман Федорова-Омулевского «Шаг за шагом» был напечатан в журнале «Дело» (1870. № 1–4, 6, 12); вышел отдельным изданием под названием «Светлов. Его взгляды, характер и деятельность» (СПб., 1871).


[Закрыть].

Несколько позднее меня познакомили с Самойловым[192]192
  Под псевдонимом Самойлов в 1880–1881 гг. в журналах «Мысль», «Слово», «Новое обозрение» печатался Николай Иванович Кибальчич (1854–1881) – революционер-народоволец, один из участников покушения 1 марта 1881 г. на Императора Александра II.


[Закрыть], личностью замечательною во многих отношениях. Был Самойлов лет двадцати семи, среднего роста молодой человек, носил черный сюртучок, крахмальное белье, галстух, и вообще вид имел европейский. Был не щеголеват, очень опрятен, вежлив и скромен; но я бы сказал, горделиво скромен. Он него веяло холодком. Он располагал к себе, чем-то притягивал, но, как-будто, и отталкивал. Большой лоб, бородка и зачесанные назад густые прямые волосы. Лицо крупное, очень бледное, а на бледном лице два черных бриллиантика – сверкающие, серьезные, спокойно глядящие перед собою, глаза. Говорил мало. Был, казалось, умеренно-либеральных взглядов; по крайней мере, когда Оболенский или Юзов, и в особенности Жуковский, начинали требовать конституции, свержения царя или вообще создания такого порядка вещей, и совершения такого подвига, который никому из них не был под силу, он холодно молчал, а конституции не хотел.

– Едва ли она нужна народу, – вскользь замечал он.

– А что же нужно?

– Не знаю что; наверно не знаю.

– Но согласитесь, что прежде всего надо разделаться с ним… вы понимаете?

– Догадываюсь. Что ж, попробуйте!

Тончайшая усмешка пробегала по его аскетическому лицу.

Жуковский со своим адвокатским острословием (он стал присяжным поверенным) как-то терялся при Самойлове. И когда тот уходил, понижал голос с ужимкой:

– Странный господин. Не очень-то нравится мне!

И выразительно нюхал воздух своим мефистофелевским носом.

Но Оболенский горячо ручался за Самойлова, иногда писавшего рецензии в его «Мысли», а Каблиц становился серьезен и сдержан. Осипович-Новодворский[193]193
  Андрей Осипович Новодворский (1853–1882) – прозаик, печатавшийся под псевдонимом Осипович.


[Закрыть], мой друг, тайно влюбленный в Марью Николаевну, усердно наблюдал и изучал Самойлова для своей беллетристики.

– Знаешь что, – делился он со мною, – этот тип тем интересен, что он как-то благородно-загадочен.

О Самойлове придется потом еще говорить, и притом сказать самое главное; а пока – опять о понедельниках «Слова», т.е. о литературных собраниях у меня в лихачевских меблирашках.