Текст книги "Роман моей жизни. Книга воспоминаний"

Автор книги: Иероним Ясинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

Глава тридцать восьмая
Н. С. Лесков

Николай Семенович Лесков – писатель очень крупного масштаба и своеобразного лица.

Когда я первый раз вошел в литературный кружок Василия Степановича Курочкина, в 1870 году, имя Лескова, писавшего под псевдонимом Стебницкого, было у всех на языке. О нем говорили с презрением и отвращением, и даже уверяли, что он служит агентом в Третьем отделении, т.-е., что он шпион.

Началось это гонение на Лескова в период пожарной эпидемии, которая в 1861–62 годах прокатилась по всей России, а в Петербурге разразилась знаменитым пожаром Апраксина Двора. Тогда чернь успели убедить, что поджигают студенты. Такое обвинение являлось результатом негодования правительства на либеральные течения, вдруг развившиеся в русской интеллигенции и начавшие проникать в мещанские и рабоче-крестьянские круги.

Студентов сделали предметом общественной ненависти с провокационной целью, чтобы показать, куда может повести «необузданная» свобода. Пусть правительство ослабит только вожжи, как начнут гореть города, а мужики, воодушевляемые студентами, пойдут с топорами в руках и с горящими пучками соломы громить и жечь дворянские усадьбы.

Лесков, у которого душа была отроду злая и подозрительная, решил, как он мне объяснил потом, раскопать, откуда идет такое обвинение, вскрыть нарыв тонким дипломатическим скальпелем, и потребовал в газете «Северная Почта» – полуофициальном органе правительства, – чтобы участие студентов в поджоге было возможно беспристрастнее расследовано. Такое требование, однако, было приравнено к действительному обвинению студентов в поджоге Апраксина Двора. Строго говоря, у Лескова не было такого намерения, но он уж очень перемудрил, перехитрил. Под видом беспристрастия, под видом непоколебимой веры в честность полиции, желая накрыть ее собственным ее хвостом, он впал в тон доносителя, может-быть, неожиданно для самого себя. Перо водило по бумаге, а он представлял себе градоначальника, который стоит перед, ним и он ему докладывает:

– Надо же, в самом деле, быть осмотрительнее в своих подозрениях и только тогда дозволить публике говорить об этом в положительном смысле, когда действительно окажется обвинение правдоподобным, основанным на каких-нибудь фактах!

– Слушаю-с! – говорит градоначальник.

Когда письмо появилось в газете, все отшатнулись от Лескова[343]343
  Ошибка памяти мемуариста: статья Лескова была опубликована не в «Северной почте», а в «Северной пчеле» (1862. 30 мая). Требование открыть народу «поджигателей» Лесков связал с подозрениями касательно «политических демагогов», распространивших незадолго до пожаров «возмутительное воззвание» (прокламация «Молодая Россия» П. Г. Заичневского). Статья, с одной стороны, была расценена либеральной общественностью как желание «охранителя» мобилизовать силы реакции для защиты политического режима, а с другой стороны, вызвала гнев императора Александра II. Потрясенный резонансом, который вызвала статья, Лесков 6 сентября 1862 г. «бежал» за границу (уехал на длительное время, до марта 1863 г., в качестве зарубежного корреспондента «Северной пчелы»).


[Закрыть], и легенда об его службе в Третьем отделении с быстротой молнии распространилась и держалась на протяжении многих лет.

В 1878 году князь Урусов – известный адвокат и знаток и любитель литературы, высылавшийся одно время из Петербурга за участие в Нечаевском процессе[344]344
  Это указание не является вполне точным. В качестве адвоката князь А. И. Урусов, действительно, в 1871 г. принял участие в процессе «нечаевцев», где защищал П. Г. Успенского и Ф. В. Волховского (последний был оправдан). Однако инкриминировано ему было то, что, находясь в Швейцарии, Урусов высказался за то, чтобы швейцарское правительство не выдавало С. Г. Нечаева России. На этом основании его обвинили в «преступных сношениях» с революционерами, осужденными по делу «нечаевцев», 30 сентября 1872 г. произвели обыск в его квартире, арестовали и выслали из Москвы в Лифляндскую губернию под надзор полиции. В течение ряда лет Урусов был вынужден заниматься лишь литературной деятельностью. В 1876 г. был освобожден из ссылки при условии, что он не станет заниматься адвокатской деятельностью. При содействии А. Ф. Кони в 1878 г. поступил на должность товарища прокурора С.-Петербургского окружного суда. В 1881 г. с разрешения министра юстиции Д. Н. Набокова с большим трудом, после нескольких прошений об отставке, уволился из прокуратуры и вновь вступил в сословие присяжных поверенных С.-Петербургской окружной судебной палаты.


[Закрыть] – не верил доносу Лескова или его службе в охранке, но, приглашая меня к себе на вечер, предупредил, что он заранее желает знать, как я отношусь к Лескову, потому что, если я отношусь к Лескову недоброжелательно, он его к себе не пригласит, хотя и считает его писателем, достойным уважения.

Я уверил его, что ничего не имею против Лескова, но другие гости Урусова, как Арсеньев, Стасюлевич и Утин, не согласились встретиться с автором письма о поджогах и таких романов, как «Некуда» и «На ножах»[345]345
  Романы Н. С. Лескова, окрещенные в критике «антинигилистическими»: «Некуда» был напечатан в 1864 г. под псевдонимом М. Стебницкий в «Библиотеке для чтения» (№ 1–5, 7–8, 10–12); «На ножах» – в «Русском вестнике» в 1870 (№ 10–12) и в 1871 (№ 1–8, 10) гг.


[Закрыть].

Кстати об этих романах. Такие критики, как Скабичевский, работавший в радикальных органах, и другие, помнившие хорошо, что представляло собою литературное общество в 60-х годах, говорили мне, что на самом деле в этих романах фактически все верно: жили коммунами на одной квартире люди обоего пола и нередко состояли в «коммунальном» браке, Тут они называли мне имена очень видных писателей; но гневались на Лескова за его тон. Он над всем этим издевался со своей «изуверской усмешечкой» и частным случаям придавал в своих повествованиях и описаниях общий характер.

Действительно, когда перечитываешь «Некуда» и «На ножах», приходишь в трепет от неистовой злобности, с какой романист выдвигает своих действующих лиц и заставляет читателя отступать перед их нутром, вывернутым наружу беспощадным ножом сочинителя. Все у него на ножах, а он сам еще, как мясник, орудует ножом над ними; тем не менее, ужасающее, по силе черных красок, дарование Лескова не может быть опровергнуто. Он – писатель единственный в своем роде.

Тут интересно сопоставить Достоевского и Лескова, которые, надо заметить, были именно сами на ножах друг с другом. Достоевский также не щадил человека, въедаясь в его сердцевину и показывая до чего он жалок, низок, несвободен и гнусен, но было в его мрачном творчестве что-то человеческое; гуманное, отчего читатель проникается не отвращением, а прощением; гнуснейший Федор Павлович Карамазов и тот внушает какое-то чувство, похожее на сострадание, как жаба, которую – идешь, наступишь на нее, она раздуется, зашипит и, все-таки, раздавишь и: как бы пожалеешь, потому что – живая тварь. Таким образом, Федор Карамазов у Достоевского все-таки – живая тварь. А у Лескова (Стебницкого) люди по роду своей деятельности, в сущности, хорошие и даже особенно хорошие, представлены в обличье негодяев, мерзавцев и отталкивающих, как мокрицы и клопы, эстетическое чувство читателя до болезненной отвратности. Какой-нибудь Федор Павлович Карамазов, читая «Некуда» или «На ножах», должен почувствовать радость за себя: вот они – какие хорошие люди, вот они – писатели, пот они – либералы какие; нет, если я мерзавец, так, по крайней мере, я сознаю себя и не выдаю себя за ангела.

Правда, у Лескова, в других его произведениях, сквозит уже темперамент не столько сатирика, сколько юмориста и превосходного бытописателя; но и в выборе его персонажей, как, например, в «Соборянах», угадывается, опять-таки, писатель с определенными симпатиями и тенденциями. Во всяком случае лучшей его вещью надо считать «Соборян».

В конце концов, он, проведя почти всю жизнь, в литературном уединении, подпал под влияние Толстого, съездил к нему[346]346
  Первая встреча Лескова и Льва Толстого имела место в Москве, в доме Толстого, 20 апреля 1887 г. Вскоре Толстой писал В. Г. Черткову из Ясной Поляны: «...был Лесков. Какой умный и оригинальный человек!» (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 86. С. 49. Письмо от 24–25 апреля 1887 г. из Москвы). Вторая и последняя встреча писателей состоялась в Ясной Поляне, где Лесков провел два дня, 25 и 26 января 1890 г.


[Закрыть], умилялся образом жизни великого человека и с благоговением рассказывал, возвратясь из Ясной Поляны, как Лев Николаевич, сам, не затрудняя прислугу, выносит утром из своей спальни посуду с ручкой, как он борется с курением, хочет – и не курит; и с мясоедением: подойдет ночью к буфету, где стоят котлеты, посмотрит и назад возвращается; сапоги точает и печки крестьянкам складывает.

Познакомил и свел меня с Лесковым Виктор Бибиков. Бибиков был молодой человек из тех писателей, которые не оставляют следа в литературе, но которые, однако, являются, более или менее, соединительной тканью в ней. Они играют роль посредников между ее главнейшими органами. Как без Бибикова можно было бы соединить не только Лескова – и меня, но Лескова и Арсеньева, этого белоснежного чистоплюя либерализма, писавшего в «Вестнике Европы» и державшего в нем первую скрипку, с необычайной моральной сухостью и строгостью?

Лесков, которого я увидел первый раз, был уже пятидесятилетним стариком, приземистым, широкоплечим, с короткой шеей, с большой седой головой, с немногочисленными на черепе волосами и с чрезвычайно живыми, темными и казавшимися черными, яркими глазами, На нем была цветная блуза. Он подошел ко мне и крепко меня обнял, прижавшись щекой к моей груди.

– Чудесно бьется у вас сердце, хорошее у вас сердце, – тоном искренним, но, однако, льстивым, начал Лесков.

С места в карьер он стал ругать Суворина, которому не мог забыть выходок против Стебницкого в «Петербургских Ведомостях» в шестидесятых годах[347]347
  М. Стебницкий – литературный псевдоним Н.  С. Лескова. В фельетоне под названием «Пропущенные главы из романа «Некуда»... Письмо к редактору «С.-Петербургских ведомостей» (С.-Петербургские ведомости. 1864. 11 сентября. (№ 200)) А. С. Суворин охарактеризовал сочинение Лескова как откровение «темной стороны темной личности» и грозился в качестве «знакомого г-на Стебницкого» (так был подписан фельетон) опубликовать «пропущенные» автором главы из романа и дорассказать в них нечто чрезвычайно значительное из жизни некудовского «доктора Розанова», за которым прозрачно просматривался сам Лесков. Свою угрозу Суворин не исполнил, продолжения фельетонов не последовало, но, по словам сына писателя, «такая угроза должна была цепенить душу» автора «Некуда» (Лесков А. Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям: В 2 т. М., 1984. Т. 1. С. 250).


[Закрыть].

– Благословляю час, – продолжал Лесков, – когда Бибиков надоумил вас посетить мое собрание редкостей, так как, действительно, они стоят того, чтобы на них посмотреть. У меня есть величайшие раритеты. Вы собирались посмотреть на богоматерь Боровиковского[348]348
  «...у него была одна картина – настоящий Боровиковский, залакированный до того, что казалось, будто он вправлен под стекло, – и этою картиною Лесков дорожил совсем так, как будто это был новонайденный Рафаэль» (Там же. Т. 2.  С. 214). Писатель приобрел картину летом 1881 г. у священника церкви в селе Кагарлык – бывшем имении екатерининского вельможи Д. П. Трощинского, «роспись которой велась в свое время В. Л. Боровиковским».


[Закрыть] – вот она, матушка. Я и лампадку перед ней теплю. Удивительный лик, я бы не променял его на дик Мурильевской богоматери; русский лик и, отчасти, как-бы украинский. А это я купил где-то на рынке, Строфокомил – птица мистическая[349]349
  Строфокомил, строфокамил (греч.) – древнерусское название страуса.


[Закрыть]…

Он стал водить меня по своему кабинету и говорил, как много общего между нашими вкусами.

– У вас тоже, я слышал, есть недурная коллекция картин. Люблю картинки, но преимущественно образа люблю древнего письма – Строгановского, Поморского, Заонежского. Кресты и складни Поморские обожаю. Книги имею, древние индиклы: и обрел недавно «Путешествие Гогары» в редком списке, отличающемся от Сахаровского списка[350]350
  Василий Гагара (1-я пол. XVII в.) – русский «торговый человек», путешественник, совершивший в 1634–1637 гг. паломническую поездку из Казани в Иерусалим, Египет, Синай через Грузию и описавший свое путешествие в так называемом «Хождении Гагары». Сохранившееся в нескольких списках XVII-XVIII в. «Хождение» под названием «Путешествие Василия Гагары в 1864 году» было впервые издано в 1849 г. составе «Сказаний русского народа, собранных И. Сахаровым».


[Закрыть].

Я сказал, что я тоже счастлив во вчерашней своей охоте на книжном рынке. Нашел у букиниста книжечку духовного содержания, но еще не прочитал ее; составлена самим Николаем Семеновичем; и с рукописным посвящением Победоносцеву.

Лесков закрыл лицо руками.

– Да, приходится преподносить и Победоносцевым! – горестным баском проговорил он – приходится, – ибо, – надо заметить, когда все решительно покинули меня, и я остался, как рак на мели, кто протянул мне руку помощи, как не Победоносцев? Он, конечно, не принадлежит к фигурам симпатичным, но у меня есть то, что называется чувством благодарности. Я в Синоде служил[351]351
  Неточно. С 1874 по 1883 г. Лесков состоял членом особого отдела Ученого комитета Министерства народного просвещения по рассмотрению книг, издаваемых для народа, получая жалованье 80 руб. в месяц. В феврале 1883 г. был уволен «без прошения» министром народного просвещения И. Д. Деляновым под давлением обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева и товарища (заместителя) государственного контролера Т. И. Филиппова.


[Закрыть], и еще ныне состою, хотя уже и не хожу на службу из-за «Мелочей архиерейской жизни», – с едким смешком прибавил он, – рассердились на меня иерархи, нигде мне спокойствия нет. Ох, грехи мои тяжкие!

У Лескова Бибиков дневал и ночевал. Он знал всю его подноготную, подглядел какие-то его отношения с курсистками и раззвонил по городу. Мы узнали, что у Лескова есть приемная дочка[352]352
  Варвара Ивановна Долина (при рождении Кукк, 1879–1968), дочь горничной Лескова, взятая им на воспитание в четырехлетием возрасте.


[Закрыть], что известный в то время народник и социалист Фаресов, – его большой друг и поклонник, что он живет под приютом, начальница которого также его приятельница, что у него водятся деньги и что он покупает драгоценные камни и преимущественно архиерейские панагии, т.е. иконки в роде камей, резанные на изумруде, аметисте, карбункуле и прочих твердых камнях.

Лесков, повернувшись лицом к толстовскому фронту, стал переделывать прологи и обрабатывать их в легендарные рассказы[353]353
  Пролог – сборник кратких житий святых, патериковых легенд, поучений, назидательных повестей и т. п., расположенных по месяцам и дням года в соответствии с церковным календарем. «Пролог, – писал Лесков А. С. Суворину 26 декабря 1887 г., – хлам, но в этом хламе есть картины, каких не выдумаешь. Я их покажу все, и другому в Прологе ничего искать не останется... Апокрифы писать лучше, чем пружиться над ледащими вымыслами» (ИРЛИ. Ф. 268. № 131. Л. 121; цит. по: Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1958. Т. 8. С. 597). На проложные сюжеты Лесковым написаны рассказы «Скоморох Памфалон» (1887), «Прекрасная Аза» (1888), «Зенон-златокузнец» («Гора») (1888, 1890), «Невинный Пруденций» (1891) и др.


[Закрыть]. Несколько таких рассказов он напечатал в «Вестнике Европы» при посредничестве Бибикова. Рассказы эти блещут, конечно, большими достоинствами, каким-то мистическим вдохновением, и отличались сладострастием или, вернее, сластобесием, одним словом, на моих глазах Лесков добился реабилитации своей, как писатель, и ему дана была полная амнистия либеральными кругами.

Он стал ересиархом, как он сам себя, в шутку, называл, т.е. сделался учителем нравственности. Курсистки приходили к нему за разрешением своих сердечных сомнений. Он поучал их вере, указывал пути, по которым надо следовать к царствию божию, при чем под царствием разумел хорошую, светлую и честную жизнь на земле, но, впрочем, не без воздаяния за гробом. Наконец, он решил в «сердце своем» вразумить меня и специально с этой целью стал посещать меня на квартире.

Увидевши у меня красивую, молодую женщину, у которой был «византийский лик», Лесков, улыбаясь и откинув назад свою большую голову, отвел меня в другую комнату и молча покачал головой.

– Кто она вам?

– Она моя жена.

– Вот как? Та самая, о которой говорил мне Бибиков, и не жила с вами несколько лет?

– Да, не жила со мною несколько лет. А что, Николай Семенович, в чем дело?

– И ныне вернулась?

– Да, вернулась неделю тому назад.

– И вы с нею сошлись?

– Нет, она поселилась на отдельной от меня квартире с детьми.

– Для чего вы это сделали?

– Я бываю у нее рада детей, а она привезла ко мне сына сегодня.

– Но, значит, она разошлась с тем, с кем, как мне сообщал Бибиков, сходилась?

– Да, она разошлась с тем.

– Пока мне больше ничего не надо знать, – со вздохом сказал Лесков.

По правде, мне захотелось, чтобы он скорее ушел от меня.

– Да, – сказал я, – мне вам нечего больше сказать.

– Но, в качестве вашего старого друга, я бы желал поговорить с вами обоими, – продолжал Лесков, – и просил бы вас пожаловать ко мне с вашей супругой.

– Но зачем же?

– Единственно для счастья вашего и вашей супруги, – окинув меня всего глубоким и ярким взглядом, произнес Лесков и стал прощаться.

Мария Николаевна, между тем, уже оделась и вышла на лестницу.

– Вы, таки, большой ересиарх, – сказал я Лескову, провожая его.

– Я обязан вас соединить, – решительно сказал он, – я знаю по опыту, как тяжело одиночество. Вы можете наказать жену, даже телесно, но принять обязаны. Телесное наказание поможет ей…

– Достаточно, Николай Семенович, – расхохотался я.

– Я серьезно говорю, – продолжал Лесков, стоя у дверей, – в Домострое сокрыто не одно зерно истины[354]354
  «Домострой» – памятник русской литературы XVI в. (авторство приписывается протопопу Сильвестру), являющийся сборником правил, советов и наставлений по всем направлениям жизни человека и семьи, включая общественные, семейные, хозяйственные и религиозные вопросы.


[Закрыть]. Нам нужно возвратиться к добрым, старым нравам, иначе погибнем.

– Убирайтесь вы к чорту, Николай Семенович! – резко оборвал я нашу беседу.

Он в пол-оборота гневно посмотрел на меня, и мы расстались.

Лесков начал против меня некоторые враждебные действия. В «Петербургской Газете» он напечатал против меня две статейки[355]355
  Критических статей Н. С. Лескова, вызвавших резкие печатные отклики Иер. Ясинского, было три; см.: Цицерон с языка слетел (новый опыт литературного неглиже) // Петербургская газета. 1892. 18 марта. (№ 76); Neglige с отвагою // Там же. 4 апреля. (№ 93); Опять Цицерон // Там же. 12 апреля. (№ 99).


[Закрыть]. В одной он усомнился в подлинности, пересказа мною сообщения профессора Павлова, высланного из Петербурга в Киев за статью о тысячелетии России еще в 62-м году[356]356
  Платон Васильевич Павлов (1823–1895) – профессор русской истории и истории искусств Петербургского университета. На вечере в Пассаже 2 марта 1862 г. Павлов выступил с чтением статьи, посвященной тысячелетию России, которая была встречена аудиторией бурными овациями и произвела фурор. В официальном правительственном сообщении говорилось, что «при чтении этой статьи г. Павлов дозволил себе выражения и возгласы, не находившиеся в статье, пропущенной цензурою и клонившиеся к возбуждению неудовольствия против правительства» (Русский инвалид. 1862. 7 марта. (№ 51)). Следствием этого выступления явилась ссылка Павлова в Ветлугу и Кострому, длившаяся до 1869 г.


[Закрыть]. Престарелый профессор, бывая у меня в Киеве, рассказал мне о том, что в сороковых годах Гоголь приезжал в Киев, и профессора университета во всем своем составе являлись к великому писателю, который остановился у некоего Юзефовича[357]357
  Юзефович, Михаил Владимирович (1802–1889) – в 1843–1858 гг. помощник попечителя Киевского учебного округа, сыгравший провокационную роль в создании «дела» Кирилло-Мефодиевского общества, по которому были привлечены и осуждены Т. Г. Шевченко, Н. И. Костомаров и др.


[Закрыть], а Гоголь вышел к ним в приемную и, как показалось представлявшимся, с большой важностью поздоровался с ними. На самом деле, вероятно, Гоголь был сконфужен и не знал, что им сказать.

В другой статейке Лесков придрался к слову «перезвон» в каком-то моем рассказе: нельзя говорить перезвон, а надо говорить звон, и тут попутно он составил целое наставление молодым писателям, в том числе и мне, как строго надо обращаться с каждым русским словом, в особенности имеющим церковный смысл, и, когда пишешь о колокольне или о церкви, хотя бы и мимоходом изображая эти здания, то, предварительно, надо изучить историю их построения, и тому подобное.

Я, в свою очередь, отвечал на эти выходки Лескова и в статейке под названием «Зазвонное клепало»[358]358
  Иер. Ясинский озаглавил свой ответ Лескову «Зазвонное клепало», ассоциируя личность писателя с языком колокола, постоянный «досадительный» звон которого лишен смысла (см.: Ясинский И. И. Зазвонное клепало: (Письмо в редакцию) // Петербургская газета. 1892. 16 апреля).


[Закрыть] развил перед ним целую эрудицию по части разных оттенков колокольного звона, почерпнув эту мудрость из какой-то брошюрки, попавшейся мне на книжном рынке. Теперь забавно вспоминать все эти мелочи, но тогда они характеризовали Лескова. Ко мне прибежал Бибиков от Лескова с предложением, что ересиарх не прочь примириться со мною, и что он сознает отчасти свою неправоту, но, в свою очередь, я тоже должен извиниться, в особенности, за «чорта».

Я написал Николаю Семеновичу, что извиняюсь за чорта, но, что между нами едва ли может установиться какая-нибудь связь в виду этических расхождений. Бибиков смеялся, когда прочитал мое письмо, и рассказал о том, как Лесков перед рождественскими праздниками водил его по магазинам и делал на его глазах разного рода закупки. В тот день, голодный и холодный, он обратился к Лескову с просьбой одолжить ему несколько рублей. Бибиков был человек легкомысленный, и Николай Семенович решил, во что бы то ни стало, воспользоваться случаем и отучить его от легкомыслия, преподать ему урок доброго поведения. С этой целью он в каждой лавке, отбирая товар, требовал сначала дать попробовать: ветчину, фрукты, икру, сласти, и, пробуя, жуя, он поучал Бибикова:

– Все эти товары необходимы к празднику, как для того, кто покупает, так и для тех, кого он угощает, или намерен угостить. Каждый порядочный человек должен к этому празднику запасти столько денег, чтобы удовлетворить свои потребности в тех размерах, какие ему нужны, принимая в соображение круг его хозяйства, а хозяйство основывается человеком для того, чтобы не нуждаться ни в чем; а чтобы ни в чем не нуждаться – нужно работать; работа» же нужно откладывать каждую копейку, запасая на черный день, и не то что на черный день, но и на светлый, на праздничный день. Например, иной молодой человек в ноябре месяце заработал, положим, пятьсот рублей и легкомысленно растратил их на женщин или на что-нибудь другое, более предосудительное; пришел праздник, у него денег ни копейки нет, и тогда он унижается и просит у более благоразумных старших товарищей своих одолжить ему сколько-нибудь, чтобы и он похож был на человека. Но старший товарищ сделает большую глупость, если поощрит его в этом, я бы сказал, грехе. Таким образом, Виктор Иванович, если я вам дам денег, – то помните, что вы должны дать мне честное слово, в свою очередь, что этого не повторится никогда, и что в следующие праздники вы будете обеспечены, что примете во внимание, как тяжело потом брать взаймы.

Бибиков, передавая мне все это с точностью, в которой нельзя было сомневаться, благодаря его феноменальной памяти, воспроизводил малейшее движение и даже голос Лескова, а от меня направился к Лескову и там, может-быть, тоже воспроизводил мой голос и мою манеру говорить.

С Лесковым я все же еще раз встретился у Сергея Атавы, с которым, как оказалось, он был в «большой» дружбе.

Атава жил у Строганова моста на даче, на которой когда-то проводил лето Пушкин и создавал книгу о Пугачовском бунте. За чайным столом сидела семья Атавы, на столе стояла бутылка с редким вином, и на председательском месте сидел Николай Семенович. Мы пожали друг другу руки, и тоненьким голоском Атава закричал:

– Ересиарх-то, ересиарх! Знакомы вы с этою стороною почтеннейшего Николая Семеновича?

Я промолчал, а Атава (Терпигорев) продолжал:

– Сейчас прочитал мне целую проповедь, как надо вести себя, как подобает отпрыску старого дворянского рода блюсти порядок во всем и что для этого религия есть необходимый регулятор, а иконостас даже великолепное украшение в столовой, и предложил мне купить у него по недорогой цене архиерейскую куртку из золотой парчи…

– Ну, что же ты врешь, Сергей, – заметил Лесков, – парчевых курток-то архиереи не носят даже.

– Сам-то Николай Семенович из архиерейской ризы сшил себе такую куртку и знаете дли чего? Чтобы потрясти воображение издателя, когда тот приходит и просит рукопись.

– Да полно тебе болтать!

– Я же правду говорю. Ну, разве нет у тебя такой парчовой куртки?

– Есть, есть, – согласился Лесков, – но куртка эта не архиерейская, а из парчи мною сделана, которую в одной ризнице я приобрел, старинная русская парча редкой красоты.

– Видишь, сознался. А еще разве у тебя нет зуба Бориса и Глеба, тоже феноменальная редкость[359]359
  Ирония по отношению к почитанию мощей христианских святых. Свв. Борис и Глеб (приняли страстотерпческую смерть в 1015 г.) – младшие сыновья св. князя Владимира, первые канонизированные русские святые.


[Закрыть].

– Нет, – вскричал Николай Семенович, смеясь, – зуба нет, но есть у меня зуб мудрости, которого нет у тебя, Сергей. И этот зуб мудрости говорит мне постоянно вот что: скажи ты своему приятелю, насмешнику Атаве, чтобы он угомонился на старости лет, поменьше пил бы вина и не издевался бы над тем, над чем издеваться грешно. Бог ему дал талант, а он его зарывает в землю.

– Пожалуй, в «Новое Время» действительно зарываю.

– Будь честен и правдив, Атава, и веди себя не так, как ты себя ведешь, что тебя уподоблять начинают, знаешь кому? Ноздрёву.

Атаве это не понравилось.

– Добропорядочному поведению учишь, ересиарх, а ложечку облизываешь и в общую вазочку с вареньем опускаешь, так-что надо переменить. Пожалуйста, Марфуша, выбрось это варенье и подай нам другую вазочку.

Такие сцены, как мне подтверждали, обыкновенно разыгрывались у Сергея Атавы, когда там появлялся Лесков. В конце концов, Лесков перестал бывать на даче у Строгонова моста. Он, впрочем, вскоре и умер, на шестьдесят первом году жизни[360]360
  Ошибка мемуариста: Николай Семенович Лесков (1831–1895) умер в возрасте 64 лет.


[Закрыть]. Атава поехал его хоронить.

После смерти писателя образ его возникает перед нами всегда несколько приукрашенным или в неточном виде.

Лесков был человек огромного дарования, но причина, почему современники относились к нему, большею частью, недоброжелательно и, сходясь, быстро расходились с ним, лежала в нем самом – в его чванстве, в его потребности непременно всех поучать, а самому быть образцом добродетели, в его подглядывании, в наклонности к слежке, к вмешательству в интимную жизнь каждого, кто соприкасался с ним.

– А если бы твою жизнь всю перетряхнуть, – сказал ему однажды Атава, – да проверить, правда ли о тебе рассказывает Суворин, как ты щипал гусиным щипом свою жену на даче у Евгении Тур; потом бедная женщина не могла открыть плечей, потому что они были черные!

– Полно, – негодовал Лесков, – мало ли какие обо мне глупости рассказывает Суворин, я бы мог о нем еще больше наговорить.

– Ну, уж все-таки Суворин до этого не доходил, до чего ты доходил. А как ты истязал своего сына Андрея… а как.

– Не хочу слышать, не хочу, не хочу! – заявлял Лесков, надевал шапку и убегал.

Похоронив же Лескова, Атава устроил ему у себя поминки. Приехал Шубинский – редактор «Исторического Вестника»[361]361
  Сергей Николаевич Шубинский (1834–1913) – историк, журналист, основатель и многолетний редактор журналов «Древняя и новая Россия» (1875–1879) и «Исторический вестник» (1880–1913).


[Закрыть], Пыляев – знаток Петроградской стороны[362]362
  Михаил Иванович Пыляев (1842–1899) – писатель и журналист, краевед, историк Петербурга XVIII – первой половины XIX в.


[Закрыть] и любитель литературы и драгоценных камней, и меня пригласили.

Как-никак, а большой и глубокий след оставил в русской литературе этот гордый, надменный, оклеветанный и одинокий писатель. Есть страницы в его произведениях, которые потрясают и полны тем настроением, какое порождают грозовые вечера. Его «Очарованный странник»[363]363
  Повесть Н. С. Лескова «Очарованный странник» печаталась в 1873 г. в газете «Русский мир» (с 15 октября по 23 ноября, с перерывами; первоначальное название «Русский Телемак», «Черноземный Телемак»).


[Закрыть] нечто из ряда вон выходящее по силе изобразительности. Когда-то в киевский Владимирский собор, где работали художники во главе с Виктором Васнецовым, я принес книжечку с «Очарованным странником», и на два дня прекратились все работы. Жадно схватилась художественная братия за книгу и не могла оторваться от нее. Приехал митрополит Флавион взглянуть, как идут работы[364]364
  Анахронизм, допущенный мемуаристом. Роспись Владимирского собора в Киеве была завершена к 1896 г. В это время митрополитом Киевским и Галицким был (с 1891 по 1900 г.) митрополит Иоаникий (в миру Иван Максимович Руднев, 1826–1900). Митрополит Флавиан (в миру Николай Николаевич Городецкий, 1841–1915) стал митрополитом Киевским и Галицким лишь в 1903 г.


[Закрыть], а ему объяснили, почему они приостановились. Он покачал головой, взял книжечку с собою, и потом Прахов рассказывал, что и он два дня не мог оторваться.

Во многих своих рассказах Лесков был фантастичен и мистичен, но когда хорошенько вглядишься в его картины, то приходишь к заключению, что они в высшей степени реальны, и, только благодаря его искусству, они кажутся сказкой; и самый простой случай, как, например, зарез мясником теленка, приобретает под пером Лескова характер какого-то потустороннего происшествия, отчего становится жутко.

На поминках восхвалялись между прочим, последние произведения Лескова, навеянные религиозным поворотом в творчестве Толстого (уж не помню всех прологов, переделанных им в рассказы), едва ли, однако, они могут быть интересны в наше время, зато такие вещи, как «Запечатленный ангел»[365]365
  Рассказ Н. С. Лескова «Запечатленный ангел» был опубликован в 1873 г. в журнале «Русский вестник» (№ 1).


[Закрыть] или «Очарованный странник» навсегда останутся классическими сочинениями, и Лесков превосходит тут своим талантом не только Мельникова-Печерского, но иногда его смело можно поставить плечом к плечу и с Достоевским.