Текст книги "Роман моей жизни. Книга воспоминаний"

Автор книги: Иероним Ясинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

Глава тридцать шестая.
С. Я. Надсон

«Книга воспоминаний», написанная человеком, которому случайно пришлось пережить своих современников, всегда начинается за здравие и кончается заупокойным вздохом. В настоящей главе мне придется в нескольких словах описать свои встречи с Надсоном.

Семен Яковлевич Надсон – молодой человек, происходил от слияния русской и еврейской крови[313]313
  Мать С. Я. Надсона принадлежала дворянской фамилии Мамантовых, отец, надворный советник, был из крещеной еврейской семьи.


[Закрыть] и тем самым был, может-быть, обречен на выявление незаурядных способностей. Он был еще юнкером, когда, лично ли он сам, или через посредство товарища, доставил в «Слово» два стихотворения[314]314
  Стихотворения С. Я. Надсона «Похороны» и «Поэт» были напечатаны в № 6 и 7 (соответственно) журнала «Слово» за 1879 г. Это была далеко не первая публикация поэта: в 1878–1879 гг. более десятка стихотворений Надсона, а также поэма «Христианка» были опубликованы в журнале «Свет» Н. П. Вагнера. В «Слове» стихи Надсона появлялись и позднее («Поэзия», «Я не тому молюсь, кого едва дерзает...» – 1880. №8; «Да, хороши они, кавказские вершины...», «Друг мой, брат мой, усталый страдающий брат...» – 1881. № 1).


[Закрыть]. Я мало обратил внимания на наружность поэта. Доставлявший стихотворения был выстрижен под гребенку и показался мне не таким брюнетом, каким впоследствии оказался Надсон, при более близком с ним знакомстве. Я принял стихотворения, как редактор «Слова», и они были напечатаны.

В них, помимо гармоничности стиха, была проведена некоторая общественная мысль, и я просил автора еще присылать стихотворения. Тогда стихотворный тариф колебался между десятью копейками и пятьюдесятью. Я назначил Надсону пятьдесят копеек. Сумма эта показалась представителю издателя Сибирякова А. Жемчужникову высокою, и, когда в следующий раз Надсон прислал стихотворения в мое отсутствие, ему было объявлено, что такого гонорара он больше получать не будет.

Может-быть, этим объясняется, что Надсон перестал давать стихотворения. Да и много было таких поэтов.

Стихотворения Надсона стали появляться в «Мысли» Оболенского и в других журнальчиках[315]315
  Единственная публикация Надсона в журнале «Мысль», причем без ведома поэта (с подписью Семен Н.), имела место в 1881 г., когда в № 9 были напечатаны стихотворения «Слово» и «Иуда». Поэт также печатался в журналах «Русская речь», «Дело», «Устои», «Отечественные записки».


[Закрыть]. Это было в 1878 году.

Когда, через несколько лет после того, я жил в Киеве, сотрудничая в местной газете «Заря», меня часто посещала молодежь – студенты и курсистки, и у меня устраивались литературные вечера, пока на них не обратила внимания местная жандармская власть в лице полковника Новицкого.

Однажды летом ко мне вбежала ватага молодежи с сенсационным известием.

– Вчера мы катались с Надсоном на лодке. Он декламировал нам свои стихи. С ним произошла большая перемена, он теперь религиозно настроен; однако, не прочь поухаживать даже…

– Ну, согласитесь сами, он поступил в монахи!

– Первый раз слышу. Я знаю, что он был уже офицером, а затем вышел в запас и болен.

– Нет, он теперь здоров. Он излечился в монастыре.

– Да в каком же он монастыре?

– В Выдубецком.

– Совершенно невероятно. Но, какой же он?

– Вы говорили, что у него правильные черты лица, а он курносый.

Я пожал плечами, а молодые люди продолжали описывать Надсона, его рясу, рассказывали, что он говорил, и старались воспроизводить стихи, которые он декламировал.

– Вообще, хотя он и монах, но чрезвычайно веселый.

Кто-то поправил, что не монах, а только пока послушник.

На другой день курсистка Сорокина, студент по фамилии Тулуб и местный поэт Гольденов рано утром позвонили у моей квартиры. Я отворил.

– Что случилось? Почему чуть свет?

– Да, знаете, – заговорили опять посетители, – невероятное происшествие.

– А именно?

– Дело в том, что Надсон оказался не Надсоном.

– Почему же оказался не Надсоном?

– Потому что приехал настоящий Надсон; вчера приехал.

– Вот, Гольденов, – заговорила Сорокина, – жил как раз по вашей рекомендации в имении Пащенков; так он только-что из их городской квартиры, где остановился Надсон, вместе со своей женой, Марией Валентиновной Ватсон.

– Да Мария Валентиновна Ватсон – жена писателя Ватсона![316]316
  М. В. Ватсон (урожд. де Роберти де Кастро де ла Серда, 1848–1932) – поэтесса, переводчица, автор биографических книг о писателях в павленковской серии «ЖЗЛ» (о Данте, Шиллере). Сестра экономиста, социолога, философа Е. В. де Роберти. В 1874 г. вышла замуж за публициста и переводчика Эрнеста Карловича Ватсона (1839–1891).


[Закрыть] Она просто ухаживает за больным Надсоном, – пояснил я.

– Ну, это все равно. Можно быть женой, фактически не любя человека; это – еще лучше, – пояснила Сорокина.

Так или иначе, лже-Надсон был разъяснен.

Еще через несколько минут, запыхавшись, прибежал студент из того же кружка и объявил, что Надсон просит меня прийти к нему, так как сам он сейчас болен.

Это было недалеко, и я отправился к Надсону. Обросший бородкой, в длинных черных, зачесанных назад волосах, бледный, темноглазый, Надсон оказался совсем непохожим на того молодого человека, который приносил в «Слово» стихи и рекомендовал себя Надсоном. То был товарищ Надсона, как объяснил мне поэт.

Мария Валентиновна вскричала, увидев, что вслед за мною ввалилась целая толпа поклонников и, преимущественно, поклонниц Надсона.

– Но, это целое паломничество!

Я рассказал Ватсон, что в провинции Надсон становится любимым поэтом, и тон его музы отвечает настроениям молодежи. Она рвется к чему-то светлому, а действительность мешает. Остается только жаловаться на судьбу и тосковать, да иногда негодовать.

– Семен Яковлевич ужасно устал, – шепнула мне Мария Валентиновна.

Я понял, что надо выпроводить гостей, но это было не в моих силах, да и, откровенно сказать, я не сумел бы этого сделать, а посетители и посетительницы всё прибывали и окружали Надсона, который явно страдал и уже не держался на ногах, а упал на диван и полулежал.

Я рассказал о лже-Надсоне.

– О, пожалуйста, – выслушав живой анекдот о себе, вскричал поэт, – нельзя ли об этом написать в «Заре»?

«Зарю» редактировал Кулишер. Ответственным редактором считался Павел Андреевский, брат известного поэта[317]317
  Павел Аркадьевич Андреевский (1849–1890) – присяжный поверенный, публицист; брат Сергея Аркадьевича Андреевского (1847–1918) – юриста, литературного критика и поэта. П. А. Андреевский являлся официальным издателем-редактором (1880–1885) киевской политической и литературной газеты «Заря».


[Закрыть], а финансировал сахарозаводчик Бродский, что некоторое время скрывалось. Газета была крайне либеральной.

– Хорошо, это будет напечатано, – пообещал я.

– Ведь, вот, был же самозванец, который выдавал себя за вас, – сказал Надсон, – а у меня еще не было. Или я, в самом деле, становлюсь популярен?

У Надсона было, таким образом, еще юношеское тщеславие. Он радовался, что какой-то монашек выдал себя за него. Но, когда студент Тулуб прочитал стихи, записанные со слов лже-Надсона, очень понравившиеся молодежи, а, между тем, стихи эти были ниже всякой критики и донельзя пошлы, поэт огорчился.

– Вот и пишите после этого! Сколько пошлых стихотворений выдавалось за Пушкинские. За границей до сих пор печатают пошлости, подписанные именами Пушкина и Лермонтова.

– Что делать, Семен Яковлевич, – сказал кто-то на это; – популярность также имеет свои шипы. Еще вам завидовать будут; еще Буренин вас не ругал, и хорошо, что томик ваших стихотворений издал Суворин[318]318
  Имеется в виду издание: Стихотворения С. Надсона. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1885 (тираж 600 экз.).


[Закрыть].

– Правда ли, в самом деле, что вас издал Суворин? – спросил женский голос с оттенком удивления.

Мария Валентиновна вспыхнула и укоризненно посмотрела на меня. Откуда же могла узнать молодежь, как не от меня, кто издал первые стихи Надсона отдельной книжкой?

– Стихи Семена Яковлевича, действительно, печатались в типографии Суворина, во всяком случае.

– И мне это, по правде сказать, чрезвычайно неприятно, но я тут не при чем, – заметил Надсон.

Впоследствии, узнавши более подробно историю первого издания стихов Надсона, я мог бы прибавить к объяснению Марин Валентиновны, что Суворин, действительно, за свой счет издал стихи Семена Яковлевича после того, как Буренин их одобрил, но я тогда петербургских отношений не знал, и острый взгляд Марии Валентиновны брошен был на меня напрасно.

По направлению, Надсон, как поэт или как писатель, был либералом чистейшей воды. Точно также и Мария Валентиновна была либеральной дамой и ею осталась, конечно, доселе.

Надсон вскоре был приглашен Кулишером писать в «Заре». Ему были предложены критические фельетоны, и очерки его были изданы, при содействии Марии Валентиновны, впоследствии отдельным томиком[319]319
  Литературные очерки (1883–1886) С. Я. Надсона. СПб.: О-во для пособия нуждающимся литераторам и ученым, 1887.


[Закрыть] и не представляли ничего особенного; все это давало, однако, поэту возможность кое-что заработать в Киеве, точно также, как киевская популярность подняла его фонды в издательствах, и местными книгопродавцами, если мне память не изменяет, предприняты; были еще два следующих издания его стихотворений. При жизни же его вышло и четвертое издание[320]320
  При жизни С. Я. Надсона вышли три издания его стихотворений (1885–1886). Они также были напечатаны в Петербурге у Суворина. 4-е и 5-е издания, подготовленные самим поэтом, увидели свет уже после его смерти.


[Закрыть].

Болен он был серьезно и опасно. Туберкулез разъедал его кости, он хирел, желтел и таял с каждым днем. Раза два я заходил к нему после первого визита, раз утром, раз вечером. Он лежал в постели и прочитал мне только-что набросанное стихотворение, в котором воспевался Герцен[321]321
  По-видимому, имеется в виду стихотворение «На могиле А. И. Герцена» (1885–1886), впервые напечатанное (без последней строфы) в журнале «Русская мысль» (1887. № 3).


[Закрыть]. Я похвалил стихотворение и сказал, что стих его напоминает лермонтовский. Мария Валентиновна и он стали возражать. Им не понравилось сравнение с Лермонтовым.

– Семен Яковлевич сам по себе.

– Я хотел бы быть только самим собою.

Я поспешил согласиться, что на Лермонтова, он, пожалуй, не похож; но, оказывается, и это не понравилось. И он и она были так нервны, болезненно чутки и подозрительны, что трудно было вести с ними дружескую беседу.

Между тем, надо было собрать денег Надсону, устроить в его пользу концерт. В концерте обязательно должен был участвовать я, и приглашен был Тартаков, тогда только что начинающий молодой певец.

Этот концерт состоялся в Купеческом собрании при огромном стечении публики. Молодежь бросилась на сцену и стала качать Надсона и меня. Жестокую овацию я перенес благополучно, а Надсона порядком растрясло. Несмотря на то, что у него была чахотка в последнем градусе, он читал громко и умел читать.

После концерта Надсон поехал на дачу в Боярки – пригородную местность. Там был сосновый лес, чудесным воздухом дышал Надсон, но, все-таки, здоровье его требовало еще более благоприятных условий.

Концерт, данный в его пользу в Петербурге, при участии Давыдовой и Марии Валентиновны Ватсон, которая туда поехала специально для этого, обеспечил ему возможность прожить зиму в Крыму. Он туда уже совсем собрался, но перед отъездом ему захотелось сбросить с себя клеймо литературного покровительства Суворина и одобрительного отзыва, сделанного по поводу его книжки Бурениным. Это казалось ему позором. Помню, как в кабинете у Кулишера он задыхался от негодования.

В «Заре» он вдруг напал на Буренина[322]322
  С мая по сентябрь 1886 г. С. Я. Надсон выступал в киевской газете «Заря» с критическими фельетонами по поводу текущей литературы и журналистики, в которых неизменно отстаивал произведения с ярко выраженной социальной направленностью, обличал безыдейную и реакционную беллетристику и публицистику. Среди объектов критических выпадов Надсона оказались критика, проза и поэзия Виктора Петровича Буренина (1841–1926) – ведущего сотрудника «Нового времени» (см.: Заря. 1886. 24, 27 июня, 11 июля).


[Закрыть], чтобы отряхнуть с себя, как он выражался, прах нововремевской грязи, Буренин отвечал статьей «Урок стихотворцу», и затем Надсон уехал в Крым, в котором медленно угасал, а Буренин ядовитыми издевательствами над поэтом преследовал его в своей газете, утверждая, что он находится на содержании у старушек[323]323
  В. П. Буренин крайне резко ответил на критику С. Я. Надсона, нередко переходя в своих фельетонах от критического анализа его стихотворений к личным выпадам, выходившим за пределы журналистской этики. Так в серии своих фельетонов кон. 1886 – нач. 1877 г. (Новое время. 1886. 7, 21 ноября; 1887. 16 января) он назвал Надсона «недугующим паразитом, представляющимся больным, калекой, умирающим, чтоб жить на счет частной благотворительности» (цит. по: Надсон С. Я. Полн. собр. соч. Пг., 1917. С. XLIV, биогр. очерк М. Ватсон).


[Закрыть]. Много было в этом злобы; вызывала отвращение эта травля несчастного юноши.

После смерти его стихотворения выдержали множество изданий, и весь доход с них был отдан Литературному Фонду, так что если литературные кружки сколько-нибудь скрасили последние дни жизни поэта своей материальной поддержкой, то покойный Надсон расплатился с обществом тою же монетою и притом неоднократно.

Много шума наделала еще переписка с Надсоном какой-то графини Лиды, на письма которой поэт отвечал с искренним чувством. Графиня эта оказалась не графиней, а женой жандармского полковника или пристава[324]324
  Переписка, завязавшаяся у Надсона в последние месяцы жизни с некой аристократкой, скрывшей свое имя, была впервые опубликована в журнале «Книжки недели» (1887. № 11). Имя Лида было дано корреспондентке поэта публикаторами: в письмах она подписывалась: Люба. В последующем выяснилось, что имидж аристократки, приближенной к императорскому двору, был мистификацией: под именем графини Лиды (Любы) скрывалась Любовь Васильевна Фадеева-Волгина – «супруга находившегося в небольших чинах военнослужащего, особа лет 30-ти, мать четырех детей. Жила она не в роскошном палаццо, а где-то в скромной квартирке на Николаевской» (Кауфман А. Спасенная книга // Вестник литературы. 1921. № 10. С. 6–8).


[Закрыть]. Повинны были в опубликовании этих писем ближайшие друзья Надсона, которые старались всячески о том, чтобы обратить на него внимание.

Нельзя, разумеется, никоим образом оправдать Буренина в его необузданном походе против умирающего поэта, но, с другой стороны, обвинение Буренина в том, что он убил Надсона, тоже легковесно. Разумеется, Надсон был отравлен фельетонами Буренина, но он умер бы и без них; так сильна была его неотвратимая наследственная болезнь.

Кстати мне вспоминается еще один штрих из жизни Надсона. Прощаясь однажды с Минским, он подарил ему на память о себе в свою записную книжку. В этой записной книжке, рядом с разными рифмованными набросками и пустячками, оказалась ода, писанная рукою Надсона и посвященная Александру Третьему. Минский показал эту оду мне; я прочитал ее; и мы не обменялись ни словом по поводу ее. Возможно, конечно, что ода не была подана царю, а приготовлена была поэтом под влиянием одной из аристократических старушек, о которых писал беспощадный Буренин. Надсон написал и бросил ее.

Один из ближайших друзей Надсона, когда до него дошел слух об этой оде, объяснил ее просто. Ода, написанная в торжественных тонах, была, на самом деле, шуточной. Конечно, это также возможно; и такое толкование приемлемее.

Затем в газете «День» Минский в 1913–14 годах, приехав в Петербург, напечатал свои воспоминания о Надсоне[325]325
  Минский Н. М. Записная книжка Надсона // День. 1914. 6 апреля (№ 94). Эта публикация вызвала полемику: Минскому возражали М. В. Ватсон в статье «Ответ Н. Минскому» (Там же. 10 апреля (№ 96)) и Ф. Д. Батюшков в статье «К установлению текста стихотворений Надсона» (Речь. 1914. 5 ноября (№ 120)).


[Закрыть]. Я не успел прочитать их, но на Минского поднялось такое гонение по поводу этих воспоминаний, что он поспешил вернуться поскорее в Париж.

На похоронах Надсона и во время открытия его памятника с бюстом, работы знаменитого Антокольского[326]326
  Бюст С. Я. Надсона работы скульптора М. М. Антокольского был исполнен и отлит в Париже в 1891 г., а памятник открыт в Петербурге на Волковом кладбище, на Литераторских мостках, вблизи могилы В. Г. Белинского. Вся архитектурная часть выполнялась также по проекту Антокольского. Работами руководил ученик и друг Антокольского скульптор И. Я. Гинцбург.


[Закрыть], роль руководительницы, так сказать председательницы траурного торжества, играла Мария Валентиновна Ватсон. Она стояла у входа на Волкова кладбище и каждому, пришедшему поклониться праху поэта, приветливо жала руку.

Значение Надсона, как поэта, теперь совершенно упало, и унылый стих звучит, не трогая современника. Никто не унывает сейчас, кроме граждан с обращенными назад лицами, да и те требуют бодрой поэзии; но, все-таки, в эпоху, предшествовавшую революционному возбуждению и натиску, с каким русская общественность одержала победу над старой государственностью, Надсон занимает выдающееся место в пантеоне русской поэзии.

Глава тридцать седьмая
А. К. Шеллер

В журнале «Дело» главным сотрудником был в свое время Шеллер. Он заведывал публицистикой и критическим отделом. Его романы славились. Молодежь зачитывалась Шеллером. Был он писателем либеральным или слегка социалистическим. Современная терминология определила его, как буржуазного социалиста. Отстаивал он в своих произведениях женскую эмансипацию, громил взяточников, выводил героев по возможности со стальными характерами, которые пробиваются сквозь толщу окружающей их пошлости и достигают счастливой пристани, в уюте которой успокаиваются вместе со своими возлюбленными.

Шеллер был сыном придворного лакея и в ранней молодости путешествовал с царицею и ее свитою в Канн, где она лечилась от чахотки. Молодого человека, уже тогда выступавшего в печати – кажется он начал в юмористическом журнале «Весельчак», – ласкали фрейлины, стараясь приблизить его к себе, воспитать в нем хорошие манеры, научить его говорить по-французски, развить в нем литературный благородный вкус, насколько это благородство понималось ими, изощренное на чтении французских романов. Шеллер, однако, довольно благополучно выбрался из этой придворной паутины, оставившей на нем некоторый след, но литературное влияние интеллигентских кружков, с которыми он сблизился, как начинающий писатель, оказалось сильнее.

Шеллер был эстонец родом, и добродетели эстонского мещанства были всосаны им с молоком матери. Он любил своих родных любовью, доходившей до какого-то религиозного обожания. Мать и отца он боготворил и не расставался с ними до самой смерти.

Один из старых сотрудников «Дела» – Александров[327]327
  По-видимому, имеется в виду Николай Александрович Александров (1841–1907) – журналист, автор этнографических очерков, печатавшийся в журнале «Дело» в конце 1860-х гг.


[Закрыть] рассказывал мне, что он бывал у Шеллера на журфиксах, в то время, когда отец и мать Шеллера были еще живы. Литераторы собирались в определенные дни у начинающего романиста, толковали о том, о сем и с нетерпением ожидали ужина, который всегда устраивался почтенными родителями Шеллера. Мать Шеллера уже кое-что сварила и спекла на кухне, но не хватало главного… и вдруг, часов в одиннадцать, раздавался звонок, и в шинели вкатывался старик Шеллер. Из глубоких карманов своего плаща он вынимал бутылку с вином самого лучшего качества, а под мышкой держал, завороченную в сахарную бумагу, семгу или большую белорыбицу. Из задних карманов форменного платья он доставал ранеты, груши, конфеты. Даже шапка его оказывалась наполненной сладостями. Все это были остатки придворного обеда. Царского стола хватало всем служащим, делившим остатки между собою, а Шеллер получал еще львиную долю. Может быть тут есть и некоторая карикатурность. Александров любил сгустить краски, но общая картина была довольно верна, потому что мне пришлось лично наблюдать другого придворного лакея, квартировавшего недалеко от меня. Я часто видел, как он возвращался из Аничкова дворца домой[328]328
  Во второй половине XIX в. Аничков дворец, расположенный на Невском проспекте близ Фонтанки, являлся резиденцией сначала государя наследника Великого князя Александра Александровича, а с 1881 г. и Императора Александра III.


[Закрыть], нагруженный бутылками, фруктами и другой гастрономией. Попутно он заходил ко мне и предлагал купить у него часть придворных продуктов по недорогой цене, и когда я спрашивал у него, откуда такая благодать, он отвечал:

– Помилуйте, мы делим, и если бы государь император не изволили начать входить в мелочи по части стола, то у нас было бы остатков втрое больше. А то они бюджет стали лично подвергать сокращению, не то, что блаженной памяти Александр Николаевич!

Несомненно, Шеллер, как романист, на первых порах подражал Диккенсу. Его «Гнилые болота», «Жизнь Шупова», «В разброд» и другие романы[329]329
  Романы «Гнилые болота» и «Жизнь Шупова, его родных и знакомых» были опубликованы в 1864 г. в журнале «Современник» и принесли известность начинающему автору. Роман «В разброд» был в 1869 г. напечатан в журнале «Дело» (в 1870 г. вышел отдельным изданием).


[Закрыть], где изображается быт маленьких либеральных людей, стремящихся к прогрессу, или быт разных аристократок, старающихся создать себе имя благодетельниц рода человеческого, в качестве патронесс детских приютов, где болезнь и смерть были обычными явлениями, написаны были под влиянием Диккенса, и это влияние осталось у него на всю жизнь.

В Киеве студенты зачитывались Шеллером. В Чернигове, где я был когда-то в числе организаторов городской библиотеки, публика на организационном собрании потребовала огромным большинством голосов, чтобы сочинения Шеллера были выписаны в двух или трех экземплярах.

Я представлял Шеллера пожилым человеком, а встретил в редакции «Живописного Обозрения» (куда я пришел по приглашению Шульгина[330]330
  Николай Иванович Шульгин (1832–1882) – писатель, переводчик, журналист; издавал и редактировал петербургский еженедельный иллюстрированный журнал «Живописное обозрение» с конца 1879 по 1882 г. До этого один из ведущих сотрудников издания. В 1878 г. контора редакции «Живописного обозрения» располагалась сначала в Троицком пер. (ныне ул. Рубинштейна, № 25), а позднее на Новом просп., № 20 (ныне Пушкинская ул., № 18).


[Закрыть]) сравнительно молодого человека с рыжей бородой, лысого, косоглазого, чрезвычайно любезного и франтовато одетого. Это было в первый же месяц моего приезда в Петербург, в 1878 году. Я совершенно не был известен, и прием Шеллера, основавшего с Шульгиным «Живописное Обозрение», меня тронул. Он дал мне несколько тем для критических статей, которые были напечатаны. Но вскоре мое сотрудничество в «Живописном Обозрении» было прервано усиленной работой моей в журнале «Слово» (см. выше). Только уже в 81-м году, по прекращении «Слова» и другого журнала, где я сотрудничал в качестве редактора, «Нового Обозрения» (см. выше), я встретился с Шеллером на одном литературном вечере, и он, подойдя ко мне, поздравил меня с блестящим, как он выразился, «дебютом» в «Отечественных Записках». Попутно он пригласил меня возобновить сотрудничество в «Живописном Обозрении». Шульгин уже умер, журнал разросся, развился, имеет большое распространение и принадлежит богатому издателю Добродееву[331]331
  Сергей Емельянович Добродеев (1846–1910) – петербургский журналист, издатель, в разные годы издавал газету «Сын отечества», журнал «Минута» и др. Издателем «Живописного обозрения» Добродеев стал в 1885 г., еще ранее, при Шульгине, журнал печатался в типографии С. Е. Добродеева в Троицком пер. (ныне ул. Рубинштейна), № 32.


[Закрыть], который не стесняется хорошо платить сотрудникам. Кстати Шеллер пригласил к себе и на вечера.

По вечерам у него в определенные дни собирались преимущественно писатели и писательницы – Цебрикова, Дубровина, Ольга Шапир, Мария Крестовская, Федор Червинский, Муравлин-Голицын, Чуйко[332]332
  Мария Константиновна Цебрикова (1835–1917) – публицистка, литературный критик; Екатерина Оскаровна Дубровина (урожд. Дейхман, 1846–1913) – беллетристка; Ольга Андреевна Шапир (урожд. Кислякова, 1850–1916) – писательница-феминистка; Мария Всеволодовна Крестовская (по мужу Картавцева, 1862–1910) – романистка, дочь поэта и прозаика Вс. Крестовского; Федор Алексеевич Червинский (1864–1917) – поэт и прозаик; князь Голицын Дмитрий Петрович (псевд.: Муравлин, 1860–1928) – писатель, общественный деятель (один из учредителей и первый председатель Совета Русского Собрания); Владимир Викторович Чуйко (1839–1899) – литературный и художественный критик.


[Закрыть], Фаресов, Бибиков и какие-то полковники с литературными наклонностями, профессора, даже гимназисты и розовые кадетики, мечтающие о поэтическом будущем. Стены его квартиры были украшены портретами знаменитостей того времени. В гостиной шли споры, сообщались новости, разбирали те или другие литературные факты. На сцене была политика, театр, судебные дела, а в глубине квартиры, которая была, впрочем, невелика, сожительница Шеллера (сожительница не в смысле жены), старенькая классная дама Татьяна Николаевна, приветливое и в высшей степени гостеприимное существо, ждала гостей с чаем и закусками. Выпускал пар самовар, клубился табачный дым, всюду ярко горели керосиновые лампы, а снизу доносились мерные удары типографских машин. Это был чисто литературный угол, соединявший в себе все традиции шестидесятых годов и носивший печать бурных восьмидесятых годов, наполнявших всех чутких людей ожиданием каких-то великих предстоящих событий.

Придешь, бывало, к Шеллеру, а он лежит на кушетке, потому что большею частью чувствовал себя утомленным и больным, но страшно обижавшимся, если кто-нибудь не приходил, боясь обеспокоить его.

– Я становлюсь здоровым, когда меня окружают дружеские лица.

Иные думали, что он кокетничал своей болезнью, а он просто страдал геморроем и только не объявлял о своей болезни. В его отношениях к тогдашней действительности, в том числе и ко всем отсутствовавшим братьям-писателям, всегда сквозило нечто раздражительное, едкое. Обо всем и обо всех он говорил с кривой усмешечкой. Он чувствовал себя обиженным, потому что такие критики, как, например, Скабичевский, почти не признавали его. Его затмил Тургенев, и ему это не нравилось. Слава его была слишком кратковременна, не успела звезда его взойти, как уже закатилась. Стоять во главе руководящего журнала[333]333
  С 1867 г. Шеллер-Михайлов являлся постоянным сотрудником петербургского «учебно-литературного» журнала «Дело» (издатель-редактор Г. Е. Благосветлов, официальный редактор Н. И. Шульгин), принимал участие редактировании отдельных разделов издания. Слова «стоять во главе» искажают реальное положение в руководстве «Дела».


[Закрыть] и очутиться в «подвальном», как он выражался, «Живописном Обозрении» – для него был невыносим такой переход, и он страдал. Я не встречал более самолюбивого и тщеславного человека в кругу писателей с большим, все-таки, именем.

– Да вас, Александр Константинович, знают все. Вы спросите у Бибикова, который только-что приехал из Киева. Нет ни одного интеллигентного молодого человека, который бы не читал вас, и знакомство с Шеллером обязательно для всякой молодой провинциалки, отправляющейся на курсы в Москву или в Петербург. Проглядите отчеты публичных библиотек, вас считают чуть ли не первым после Толстого.

– Да, с Толстым не сравняюсь! – грустно возражал на это Шеллер.

Иногда утешал его только Бибиков, отличавшийся тем, что мог, при помощи своей феноменальной памяти, сказать наизусть всего, например, Евгения Онегина. Перед тем, как итти к Шеллеру, он прочитывал несколько страниц из какого-нибудь его романа, приходил и начинал декламировать. На Шеллера это действовало, как музыкальная симфония: лицо его расцветало, он вставал с кушетки, веселый и бодрый, садился за чайный стол, и долго лилась его беседа о том, как в шестидесятых годах было хорошо, каким авторитетом он всегда пользовался в «Деле», как Благосветлов уважал его мнение[334]334
  Григорий Евлампиевич Благосветлов (1824–1880) – журналист, публицист, литературный критик, издатель-редактор журналов «Русское слово» (1860–1866) и «Дело» (1866–1880).


[Закрыть], как Писарев искал его общества и Марко-Вовчок прислушивалась к его отзывам; и все решительно: Бажин[335]335
  Николай Федотович Бажин (1843–1908) – прозаик, журналист. Вошел в литературу практически одновременно с Шеллер-Михайловым (повесть «Степан Рулев», 1864), испытал значительное влияние романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?» (1863).


[Закрыть], Омулевский и другие писатели старались ему подражать.

Разве мог бы явиться Омулевский, если бы не было Шеллера-Михайлова?

Как-то избрали Шеллера председателем Литературного Фонда[336]336
  Ошибка памяти мемуариста: А. К. Шеллер-Михайлов никогда не был председателем Литературного фонда.


[Закрыть]. Это страшно обрадовало его, значит, он еще не забыт, на самом деле. Ему казалось, что было даже почетно быть председателем.

– Что ни говорите, – обращался Шеллер чуть не к каждому своему гостю, – а ведь председатель Литературного Фонда не последняя спица в колеснице, и официальные учреждения, адресуя мне бумаги, пишут на конверте: его превосходительству!

Это было наивно! и почти забавно. Со всем тем Шеллер был добрейшим человеком. Он вечно ворчал и вечно делал всевозможные одолжения. С издателем – Добродеевым – у него шли постоянные распри из-за сотрудников. Он требовал, чтобы гонорар был повышен, требовал для них авансов, приглашал писателей, которые ужасали издателя размерами своего гонорара. Он много тратил времени на переписку со всеми. У одного меня накопилось более ста его писем. Быстро сближался он по-товарищески со всеми, кто у него часто бывал. Со мною он сошелся на «ты» чуть ли не на третье свидание с ним.

– Мне нужны люди, как воздух! – говорил он мне. – Я ведь романист, а, следовательно, как же я обойдусь без них, неужели высасывать их из пальца?

Как человек светский, и, некоторым образом, с придворным лоском, он строго соблюдал этикет хорошего тона: не признавал мягких воротничков, и когда заказывал мой портрет для «Живописного Обозрения», то просил меня сняться непременно в крахмальных воротничках, а не в мягкой рубашке, какую я, обыкновенно, носил. Визиты он сейчас же платил, на второй или на третий день, чуть ли не каждому, кто у него бывал. На это у него уходило также не мало времени, но, тем не менее, поразительна плодовитость Шеллера, как писателя. Он мог в неделю написать большую повесть, лежа на боку на своей кушетке. Писал он всегда сам карандашом и удивлялся моей способности диктовать.

Сколько я ни присматривался, никогда у него не было ни одного гостя, который не имел бы прикосновения к литературе. Он не признавал другого мира, кроме литературного. Допускались, разумеется, в виде исключения, издатели, и самым его усердным издателем был некто Губинский[337]337
  Василий Ильич Губинский (ок. 1850 – ?) – петербургский купец, издатель и книготорговец. О нем см.: Г-н Губинский как издатель//Книжный вестник. 1888. № 10.  С. 603–604.


[Закрыть], от которого он, получал всегда за каждую книжку триста рублей. Он мог бы пристроить свои сочинения у более «порядочных» издателей, но не любил «кланяться», как он выражался.

– Кто ко мне приходит, тому я и отдаю рукопись. В крайнем случае может быть я бы даже даром отдавал, если бы никто больше не требовал от меня материала за деньги. Главное – печататься!

Все же под конец жизни ему удалось продать Суворину полное собрание своих сочинений, что-то, кажется, за двадцать тысяч.

Чем дальше шло время, тем болезненнее реагировал Шеллер на современность. Журналов было много, но он жаловался, что журналов нет. Журналами он считал только такие издания, как «Дело», «Современник», «Отечественные Записки», «Слово», «Вестник Европы». Остальные журналы он называл предприятиями, и только. Книгу он тоже очень уважал. В свое время была очень известна его компиляция «Ассоциации»[338]338
  Видимо, имеется в виду социологический очерк Шеллера-Михайлова «Производительные ассоциации», опубликованный в 1870 г. в журнале «Дело».


[Закрыть], и; он собирался писать историю коммунизма, начиная с Платона. Зимою он жил в Ковенском переулке в редакции «Живописное Обозрение»[339]339
  Редакция журнала «Живописное обозрение» в 1890-е гг. располагалась в доме С. Е. Добродеева в Ковенском пер. (соврем. № 14).


[Закрыть], а летом то в Павловске, то на Каменном острове, окруженный своими юными поклонниками.

Помню последнее летнее свидание с ним. Я приехал к нему на Каменный остров, обедал у него, после обеда мы пошли гулять. Впереди нас шли дамы, тоже посетившие его – Дубровина и еще одна почтенная, пожилая поклонница его и Спасовича. Она мечтала всю жизнь об освобождении Польши, хотя была русская до мозга костей (Сахарова).

– Все это осуществится, – говорила она, – когда мы сделаем революцию. Только в революционном пожаре может перегореть та цепь, которая нас связывает с несчастной Польшей.

Эта дама с Дубровиной затеяли литературный спор и, идя впереди, и очутившись на Стрелке, куда мы направились, дама подняла юбку, и мы увидели, что она в красных фланелевых панталонах. Шеллера несколько шокировала такая странность одной из его дам, и он сказал:

– Посмотрите, до чего она революционна, даже штаны у нее красные!

Начиная с половины девяностых годов, в течение семи лет, я редко виделся с Шеллером в городе. Я страшно был занят газетной работой. Приходитесь даже не спать по ночам, чтобы поставить дело. Я об этом буду писать еще в одной из следующих глав. Каково же было мое удивление, когда приехал ко мне Измайлов[340]340
  Александр Алексеевич Измайлов (1873–1920) – литературный критик, прозаик, поэт. Вошел в литературу при поддержке А. К. Шеллера-Михайлова, опубликовавшего в «Живописном обозрении» (1895. №48) его рассказ «Домоклов меч». С 1898 г. штатный обозреватель «Биржевых ведомостей» (вел рубрику «Литературное обозрение»).


[Закрыть] и сказал, что Шеллер из Ковенского переулка перебрался на Петербургскую сторону, на Введенскую улицу, что он болен, бросил «Живописное Обозрение», которое уже прекратилось, и зовет меня к себе.

Я поехал и застал Шеллера в тяжелом положении. Ему было шестьдесят два года, но уже было видно, что он доживает век. Он как-то странно пополнел, точно налился водою, еле передвигал ноги и говорил потухающим голосом. Он ласково поздоровался со мною, поблагодарил, что я его посетил, и сообщил, что он ездил на Митрофаниевское кладбище, чтобы выбрать себе могилу рядом с могилами своих родителей.

– Я очень прошу похоронить меня именно там, а не на Волковом кладбище. Я не такая знаменитость, – с горечью пояснил он[341]341
  Говоря о «знаменитостях», погребенных на Волковом кладбище, А. К. Шеллер прежде всего имеет в виду В. Г. Белинского (1848), Н. А. Добролюбова (1861), Д. И. Писарева (1868), И. С. Тургенева (1883), М. Е. Салтыкова-Щедрина (1889), Н. С. Лескова (1895). Судя по некрологам, Шеллер-Михайлов, действительно, был похоронен на Митрофаньевском кладбище, однако в 1930-е гг. его прах был перенесен на Литераторские мостки Волкова кладбища.


[Закрыть].

Спустя несколько после этого, я прочитал в «Новом Времени» некролог Шеллера[342]342
  Александр Константинович Шеллер (А. Михайлов) скончался 21 ноября 1900 г. Упомянутый некролог был напечатан в № 8887 «Нового времени»(1900. 22 ноября).


[Закрыть]. Немедленно помчался я на Петербургскую сторону, вошел в крохотную квартиру писателя и узнал, что он жив.

Он полулежал в кресле и читал «Новое Время».

– Я один из немногих писателей, – оказал он, – которые имеют удовольствие прочитать, как к нему относятся после смерти. Я доволен, я с удовольствием читаю о себе.

Он говорил еле слышно, смеялся и тяжело дышал. Умер он на другой день.