Текст книги "Князь Тавриды. Потемкин на Дунае"

Автор книги: Григорий Данилевский

Соавторы: Николай Гейнце
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

– Батько свитлый! – отвечал казак. – Отказаковался! Пропала рука! Сучий турчин отбив из громады.

Казак показал князю оторванную по самый локоть руку, которую он бережно нес, завернув в тряпку.

Григорий Александрович вздохнул, вынул из кармана десять червонцев и подарил их казаку.

Бендеры были обложены 28 октября.

В них находилось 16000 человек гарнизона.

Осадой крепости заведовал лично сам главнокомандующий.

Однажды он поехал на передовую линию, чтобы указать места для закладки осадных батарей.

Турки узнали его и усилили огонь.

Одно из ядер упало около самого князя и забросало его землей.

– Турки в меня целят, – сказал он спокойно, – но Бог защитник мой, Он отразил этот удар.

Постояв еще некоторое время на том же месте, князь поехал медленным шагом по линии, не обращая никакого внимания на учащенные выстрелы.

Однако осада сильной крепости в такое позднее время года могла иметь весьма невыгодные последствия для осаждающих, и потому Потемкин старался всеми мерами побудить гарнизон сдаться.

«Я через сие даю знать, – писал он командовавшему в городе паше, – что с многочисленной армией всемилостивейшей моей государыни императрицы Всероссийской приблизился к Бендерам с тем, чтобы сей город взять непременно. Закон Божий повелевает наперед вопросить. Я, следуя сему священному правилу и милосердию моей самодержицы, объявляю всем и каждому, что если город будет отдан добровольно, то все без вреда, с собственным именьем, отпущены будут к Дунаю, куда захотят; казенное же все долженствует быть отдано нам. В противном случае поступлено будет как с Очаковом, и на вас уже тогда Бог взыщет за жен и младенцев. Избирайте для себя лучшее».

Постоянные успехи и многочисленность русской армии, свежая еще в памяти гибель защитников Очакова и великодушие победителя к покорившемуся аккерманскому гарнизону, получившему свободу, сделали турок миролюбивыми.

Бендеры сдались.

В крепости было найдено 300 пушек, 25 мортир, 12000 пудов пороху, 22000 пудов сухарей и 24000 четвертей муки.

Григорий Александрович, верный своему слову, отпустил гарнизон и жителей в Измаил.

Приобретение такой сильной крепости без всякого урона было тем более приятно светлейшему, что в 1770 году эта же крепость три месяца была осаждаема графом П. И. Паниным и наконец взята кровопролитным штурмом, стоившим свыше 7000 человек убитыми и ранеными.

Потемкин донес государыне о взятии Бендер следующими стихами, написанными по–французски:

Nous avons pris neuf lancons

Sans perdre un garson,

Et Bender avec trois pachas

Sans perdre un chat.

(Мы взяли девять судов, не потеряв даже одного мальчика, и Бендеры с тремя пашами, не потеряв и кошки.)

С этим донесением отправлен был в Петербург Валерьян Зубов, осыпанный милостями императрицы.

Взятием Бендер окончилась успешная кампания 1789 года.

Действия австрийцев тоже были гораздо счастливее сравнительно с предшествовавшими походами: они заняли Валахию и успешно воевали на Саве и Дунае.

В ноябре месяце князь распустил войска на зимние квартиры между Прутом и Днестром и поселился сам в Яссах, которые избрал своим местопребыванием и главной квартирой.

26 декабря он получил от императрицы благодарственный рескрипт, оканчивавшийся такими словами: «Дабы имя ваше, усердною к нам службою прославленное, в воинстве нашем пребывало навсегда в памяти, соизволяем, чтобы кирасирский екатеринославский полк, коего вы шеф, отныне впредь именовался «кирасирским князя Потемкина полком».

Вслед за тем государыня пожаловала ему 100 тысяч рублей деньгами, в 150 тысяч лавровый венок, осыпанный бриллиантами и другими драгоценными каменьями, и звание «великого гетмана казацких войск, екатеринославских и черноморских».

Кроме того, императрица приказала выбить в честь Потемкина три золотые медали с его изображением в виде героя, увенчанного лаврами. На обороте одной медали была представлена карта Крыма, на другой – план Очакова и на третьей – Бендеры.

Посылая князю эти медали, государыня, между прочим, писала ему: «Я в них любовалась как на образ твой, так и на дела того человека, в котором я никак не ошиблась, знав его усердие и рвение ко мне и к общему делу, совокупленное с отличными дарованьями души и сердца».

Потемкина ожидали после этой кампании в Петербург, но он не поехал.

XIV

В ЯССАХ

Блестящие успехи русского оружия не могли, однако, вывести Россию из того затруднительного положения, в которое она была поставлена в описываемое нами время.

В наступившем 1790 году эти затруднения достигли своего кульминационного пункта.

Война со Швецией не прекращалась. Польша собирала свои войска на наших границах. Пруссия, Англия и Голландия, опасаясь возраставшего могущества России, готовились, под предлогом пресловутого политического равновесия, помогать Турции и грозили войной, если не будет заключен мир с Портой, при условии возвращения последней завоеванных областей.

К довершению всего верный союзник Екатерины Иосиф II умер, а его преемник Леопольд II под влиянием берлинского кабинета и вследствие внутренних неурядиц поспешил заключить мир с Турцией.

Россия осталась одна, окруженная врагами.

Григорий Александрович Потемкин поневоле должен был ограничиться обороной взятых им крепостей, так как получить подкрепления войсками было невозможно.

Он даже завязал с турками мирные переговоры, бесплодно длившиеся до августа.

Сам же он проживал в Яссах.

Эта жизнь была рядом великолепных празднеств.

Обеды и рауты сменялись балами. Оркестр в 300 человек под управлением волшебника Сарти ежедневно оглашал роскошное помещение светлейшего и разбитый вокруг его ставки английский сад.

Цветник красавиц, среди которых особенно выдавались Потемкина, де Витте, Гагарина и Долгорукая, украшал эти волшебные праздники и лукулловские пиры.

Тосты за этих представительниц прекрасного пола сопровождались грохотом пушек, во время десерта им раздавались бриллианты целыми ложками.

Григорий Александрович усиленно ухаживал в это время за княгиней Гагариной.

Она находилась в интересном положении, и князь обещал ей собрать мирный конгресс в ее спальне.

На одном из таких праздников Григорий Александрович в порыве неудержимой страсти обнял княгиню при всех.

Та ответила ему пощечиной.

Не ожидавший этого Потемкин вскочил и, весь бледный, вышел из комнаты.

Гости похолодели от ужаса.

Наступило короткое, но казавшееся бесконечным тяжелое молчание.

Григорий Александрович через несколько минут снова появился среди гостей, веселый, улыбающийся.

– Мир, княгиня… – подошел он к виновнице переполоха и поднес ей дорогую брошку с великолепным солитером.

Праздник, омрачившийся на несколько минут, продолжался.

«Делу – время, забаве – час», – говорит русская пословица.

Следуя ей, Григорий Александрович, несмотря на беспрерывно сменявшиеся праздники, неусыпно и неустанно работал.

Курьеры от начальников частей то и дело прибывали в Яссы с донесениями и за получением приказаний главнокомандующего.

Между этими курьерами явился и присланный Суворовым ротмистр Софийского кирасирского полка Линев.

Это был очень умный, образованный и богатый человек, но чрезвычайно невзрачной наружности.

Посланный был тотчас же представлен князю.

Приняв от Линева депешу, Потемкин взглянул на некрасивое лицо, поморщился и произнес сквозь зубы:

– Хорошо! Приди ко мне завтра утром.

Когда на другой день Линев явился к князю, последний пристально посмотрел на него, снова поморщился и сказал:

– Ответ на донесение готов, но ты мне еще нужен, приди завтра.

– Я вижу, – резко ответил Линев, оскорбленный таким обращением, – что вашей светлости не нравится моя физиономия; мне это очень прискорбно; но, рассудите сами, что легче: вам ли привыкнуть к ней, или мне изменить ее?

Ответ этот привел в восхищение Григория Александровича.

Он расхохотался, вскочил, обнял Линева, расцеловал его и тут же произвел в следующий чин.

Горожане и жители окрестностей Ясс чуть не молились на светлейшего.

Его щедрость вошла в пословицу.

Один из окрестных крестьян, узнав, что князь охотник до огурцов, принес ему ранней весной несколько штук.

Потемкин удивился, откуда крестьянин мог так рано достать свежих огурцов.

Тот доложил, что у него есть нечто вроде парника и, как только поспели первые огурцы, он счел долгом угостить светлейшего.

Григорий Александрович щедро наградил его.

Слухи об этом вскоре распространились по окрестным деревням.

Когда наступило лето и огурцы выросли уже на грядах, одна крестьянка начала понукать своего мужа свезти огурцы светлейшему.

– Повези целый воз, князь тебя озолотит! – говорила она.

Муж было заупрямился, но баба поставила на своем и отправила его в Яссы с возом огурцов.

– Прихвати и несколько арбузов… – заметила она.

Но от арбузов мужик решительно отказался.

Григорию Александровичу доложили о приезде мужика.

Князь был в эту минуту чем‑то расстроен и сказал в сердцах:

– Выбросьте ему огурцы на голову…

Челядь с радостью принялась буквально исполнять приказание его светлости.

Пока в мужика швыряли огурцами, он обнаруживал не столько чувство боли, сколько чувство самодовольства.

– Хорошо‑таки я сделал, – приговаривал он, – что не послушался бабы и не взял арбузов, а то теперь ими меня бы убили до смерти…

Челядь смеялась.

Потемкин, увидя в окно исполнение своего приказания, о котором уже успел позабыть, послал узнать о причине такого веселого настроения слуг.

Ему доложили все в подробности.

Поведение мужика, избиваемого его собственными огурцами, прогнало хандру князя, он улыбнулся и велел дать ему довольно значительную сумму денег.

Кроме щедрости, князь заслужил любовь жителей Ясс и справедливостью.

Людям его была отведена квартира в доме одного купца.

У последнего случилась крупная кража, грозившая ему совершенным разорением.

Купец принес Потемкину жалобу, объяснив, что причина кражи была та, что люда светлейшего беспрерывно днем и ночью ходят со двора, вследствие чего нельзя запирать ни ворот, ни дверей.

Григорий Александрович, убедившись в справедливости жалобы купца, приказал немедленно вознаградить его сполна наличными деньгами из своей шкатулки.

Сюда же, в Яссы, явился из отпуска Василий Романович Щегловский.

Князь Потемкин, к которому он не замедлил представиться, принял его более чем сухо.

Он на его приветствие как‑то загадочно посмотрел на него исподлобья и не сказал ни слова.

Щегловский вышел из приемной бледный как полотно, еле держась на ногах.

Он понял, что светлейшему известно, что он не сдержал своего слова и виделся в Петербурге не только с родными.

Выдержав свой характер в присутствии князя в столице, Василий Романович после отъезда Потемкина не устоял против соблазна посетить несколько раз восточный домик на Васильевском острове.

Григорий Александрович, до мелочей зорко следивший за исполнением своих приказаний, был уведомлен об этом из Петербурга.

Этим и объясняется холодная, суровая встреча провинившегося.

Василий Романович понял, что его карьера окончательно погибла.

Не таков был светлейший, чтобы забыть и оставить безнаказанным человека, нарушившего данное им честное слово:

– Честь прежде всего… потом женщины!.. – говаривал, как мы знаем, Потемкин и твердо держался этого правила.

Щегловский чувствовал, что отныне над ним висит дамоклов меч [56].

Меч упал.

Между прочими возложенными на него служебными обязанностями, Василий Романович получил ордер сдать турецких пленных поручику Никорице.

Из числа этих пленных девять турецких офицеров бежали.

Об этом доложили светлейшему.

Не прошло и пяти дней, как за это упущение пленных без всякого допроса и суда Щегловский был в кандалах отправлен в Сибирь.

В Яссах же находился и созданный Потемкиным богатый подрядчик Яковкин.

Он уже был титулярный советник и ездил на своих лошадях.

– Я слышал, что ты купил себе именье? А отцу своему купил ли? – раз спросил его светлейший.

– Я для себя купил именье, ваша светлость, а для отца еще нет.

– Купи и ему. Он стар, и ему время на покой.

Воля князя была немедленно исполнена.

Старик Яковкин дослужился в это время благодаря, конечно, покровительству Потемкина уже до капитанского чина, вышел в отставку и зажил барином в своем именье.

Задаваемые чуть не ежедневно Григорием Александровичем пиры и праздники служили ему некоторым рассеянием от тяжелых гнетущих мыслей, которые невольно посещали его голову под влиянием сложившихся обстоятельств.

Старания князя, давно, кажется, разочаровавшегося в скором осуществлений своих крупных планов о мире, не увенчались успехом.

Конечно, мир, После всех блестящих успехов русского оружия, должен был бы быть почетным, между тем Порта, подзадориваемая иностранными державами, не особенно спешила вести переговоры и делать уступки.

Потемкин стал приготовляться к военным действиям.

Он послал адмирала Ф. Ф. Ушакова с эскадрой отыскивать турецкий флот.

«Возложите твердое упование на Бога, – писал ему набожный князь, – и при случае сразитесь с неприятелем. Христос с вами, я молю Его благость, да ниспошлет на вас милость и увенчает успехом».

Через несколько дней он снова писал Ушакову:

«Молитесь Богу! Он вам поможет; положитесь на Него; ободрите команду и произведите в ней желание сразиться. Милость Божия с вами».

Кроме того, светлейший призвал Головатого и спросил, нет ли у него из числа возвратившихся из Турции беглых запорожцев таких, которых можно бы было послать к Измаилу для разведывания о пришедшем турецком флоте и о положении островов на устье Дуная, ниже крепости.

– Отрывай, батьку, – отвечал Головатый, – я виду пораспытаюсь до коша [16]16
  Хорошо, батька, я пойду в лагерь и порасспрошу казаков.


[Закрыть].

Собрав казаков и сделав им вызов, Головатый нашел многих, способных выполнить поручение.

Оказалось, что некоторые из них даже знали инженерную науку, умели рисовать и брались начертить точные планы.

Когда Головатый донес об этом светлейшему, тот приказал немедленно снабдить казаков всем нужным, но Головатый остановил его:

– Треба только хлиба дать, а бильше ничего.

Вызвавшиеся на опасное поручение запорожцы в числе сорока человек отправились к устью Дуная, сели там на легкие рыбацкие лодки, взяли невод и объехали свободно весь турецкий флот, показывая вид, что они ловят рыбу.

Турки сначала было остановили их, но они уверили их, что они турецкие запорожцы, и были отпущены.

Таким образом смельчакам удалось снять подробные планы расположения турецкого флота и крепостей Измаила и Браилова.

Окончив поручение, запорожцы возвратились в Яссы.

Головатый представил планы князю, который был чрезвычайно удивлен верностью чертежей и подробностью собранных сведений и пожелал лично поблагодарить смельчаков–искусников.

Головатый привел их в залу и построил в одну шеренгу.

Все они были оборваны, ощипаны, в рубищах.

Некоторые не имели даже рубашек, не только платья и обуви.

Григорий Александрович вышел и, думая, что это стоят нищие, спросил:

– Где же они?

– Вот они, батько… – указал Головатый на запорожцев.

Князь был поражен представившейся ему картиной бедности и прослезился.

Он тут же произвел шестнадцать человек запорожцев в офицеры, а остальных, которые отказались от чина, велел обмундировать с ног до головы в лучшее казацкое платье и, сверх того, подарил каждому по сто червонцев.

Но ни денег, ни платья не хватило некоторым и на месяц, – все было пропито, и остались они опять в чем мать родила.

Наступил август.

Григорий Александрович получил неожиданно радостное известие о прекращении шведской войны.

«Велел Бог одну ногу высвободить из грязи, – писала ему государыня, – а как вытащим другую, то пропоем аллилуйя».

Мир со Швецией дал возможность усилить нашу армию и возобновить наступательные действия на Дунае.

Надо было сломить упорство Турции и взять ее последний оплот на театре войны – твердыню Измаил.

Для совершения этого дела, конечно, лучше всего было назначить Суворова.

XV

СУВОРОВ

Александр Васильевич Суворов, этот знаменитый чудак–полководец, уже в описываемое нами время пользовался репутацией непобедимого.

Он был кумиром солдат, и одно его появление перед войсками уже предрешало победу.

Он украсил свое бессмертное чело первыми военными лаврами в Семилетнюю войну в 1759 году, участвовал в усмирении Польши в 1768 году и в подавлении пугачевского бунта в 1773 году, и везде с одинаковым успехом.

Про него говорили, что он нашел тайну побед.

Эта тайна, как все на свете, была очень проста.

Гений – это труд.

Этот афоризм английского ученого всецело оправдывается на истории величайшего русского полководца.

Расскажем вкратце его биографию.

Отец Александра Васильевича Василий Иванович Суворов был потомок шведского дворянина Сувора, переселившегося в Россию при царе Михаиле Федоровиче.

Потомки Суворова верой и правдой служили русским государям и пользовались их особой милостью, что доказывается тем, что Василий Иванович был крестником Петра Великого.

Служа при своем высоком восприемнике, он дослужился до чина капитана гвардии и после кончины императрицы Екатерины I вышел в отставку и поселился в своем именье в Новгородской губернии.

Там он занялся воспитанием своего единственного сына Александра, родившегося 15 ноября 1729 года.

Мальчик был очень худ и слаб, что беспокоило его отца и заставило его скрепя сердце решиться пустить сына по гражданской службе.

Маленький Саша, напротив, как бы унаследовал от отца любовь к военной службе и спал и видел себя солдатом.

После долгой борьбы с самим собою, по совету родственников, Василий Иванович решился исполнить желание сына.

Мальчик был в восторге.

Он был записан солдатом в гвардейский Семеновский полк.

Несколько лет провел он еще в родительском доме, и только в 1745 году, семнадцати лет, он вступил на действительную службу.

Отец его тоже, по восшествии на престол Елизаветы Петровны, событии радостном для всех приверженцев Петра Великого, покинул деревню и вновь был принят на службу в чине генерал–майора.

Молодой солдат Александр Суворов с первых же шагов заявил себя примерным служакой, а свободное от фронтовой службы время посвящал изучению военной науки.

Однажды летом 1749 года он стоял на часах в Монплезире в Петергофе.

Вдруг из большой аллеи вышла государыня.

Суворов не замедлил отдать ей честь.

Полюбовавшись очаровательным видом открытого моря, Елизавета, возвращаясь, обратила внимание на молодого солдата.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Александром Суворовым, ваше императорское величество.

– Ты не родственник генерала Суворова?

– Я его сын, ваше величество.

– Поздравляю тебя с таким отцом; старайся следовать по его стопам и служи мне верно и усердно. Я не забуду.

– Рад стараться, ваше величество.

– А вот тебе от меня рубль серебром… – сказала императрица, подавая ему серебряную монету.

– Всемилостивейшая государыня, – отвечал Суворов, – закон запрещает солдату, стоявшему на часах, принимать деньги.

– Ай да молодец… – улыбнулась Елизавета, и, потрепав его по щеке и дав поцеловать свою руку, она прибавила: – Ты, я вижу, знаешь службу. Я положу рубль на землю. Возьми, когда сменишься. Прощай.

Суворов снова отдал честь.

Когда его сменили, он поднял рубль и, поцеловав его, решил хранить, как святыню.

На другой же день рядового Александра Суворова потребовали к генералу.

– Поздравляю тебя, – сказал ему последний, – сейчас получен от императрицы приказ произвести тебя в капралы не в очередь. Продолжай служить, как служил до сих пор, и без награды не останешься. Ступай с Богом!

Весь сияющий, вышел от генерала Александр Васильевич.

Несколько времени спустя после произведения в капралы Суворов опять случайно встретил императрицу Елизавету Петровну.

– Здравствуй, капрал! – милостиво улыбнулась она.

– Здравия желаю, ваше императорское величество.

– Послушай, Суворов, – продолжала государыня, – я слышала, что ты не только не водишься со своими товарищами, но даже избегаешь их общества… Какая тому причина?

– Ваше величество, – отвечал Суворов, – у меня много старых друзей, а старым для новых грешно изменять.

– Кто же эти старые друзья?

– Их много, ваше величество.

– Назови мне кого‑нибудь.

– Слушаю, ваше величество. Старые друзья мои – Цезарь, Аннибал, Вобан, Когорн, Фолард, Тюрен, Монтекукколи, Роллен… всех и не упомню.

Императрица невольно улыбнулась, когда молодой солдат скороговоркой произносил имена знаменитых полководцев и историков, творения которых он не переставал изучать.

– Это очень похвально, – заметила государыня, – но не надобно отставать и от товарищей.

– Успею еще, ваше величество! Теперь же мне нечему у них учиться, а время дорого.

– Странный молодой человек! – сказала императрица одному из следовавших за ней придворных и, обратись к Суворову, добавила: – Старайся поскорей дослужиться до офицерского чина; ты, я вижу, будешь отличным офицером.

– Рад стараться, ваше величество! – отвечал молодой капрал, и когда императрица удалилась, милостиво кивнув ему головой, он прибавил вполголоса: – Нет! Я недолго буду ждать очереди в производстве по гвардии. Я подам прошение о переводе в армию… Чины мои на неприятельских пушках…

Еще два года прослужил Суворов и был произведен в сержанты.

В этом чине его посылали курьером в Польшу и в Германию, а по возвращении оттуда он получил чин фельдфебеля.

Наконец в 1754 году он был произведен в офицеры, а в 1757 году мы уже застаем его подполковником в действующей армии во время Семилетней войны.

Он командовал гусарами и казаками и в несколько недель превратил их в стаю орлов.

– Ребята, – говорил он солдатам, – для русских солдат нет середины между победой и смертью. Коли сказано вперед, так я не знаю, что такое ретирада, усталость, голод и холод.

Офицерам же он говорил следующее:

– Господа, помните, что весь успех в войне составляют: глазомер, быстрота и натиск!..

С одной сотней казаков он явился к стенам города Ландсберга.

Казаки, высланные вперед для рекогносцировки, вернулись и с беспокойством объявили, что в городе прусские гусары.

– Помилуй Бог, как это хорошо! – заметил Суворов. – Ведь мы их‑то и ищем.

– Не прикажете ли узнать, сколько их здесь?

– Зачем, мы пришли их бить, а не считать. Стройся, – скомандовал он своему отряду и крикнул: – Марш–марш!

Впереди отряда он во весь опор поскакал к городским воротам.

– Ломи! – скомандовал Александр Васильевич.

В несколько минут ворота были выломаны бревном, и казаки ворвались в город.

Неожиданное нападение смешало пруссаков, которые сдались, хотя были впятеро сильнее.

Таково было первое дело Суворова.

Близ Штаргарда он с небольшим отрядом был окружен пруссаками, которые закричали ему:

– Сдавайся!

– Я этого слова не понимаю, – отвечал Александр Васильевич и, крикнув «ура!», прочистил себе путь.

Таким образом, во время описываемой нами войны с турками имя Суворова уже было окружено ореолом славы – он был генерал–поручиком и участвовал, как мы знаем, в сражениях при Кинбурне и осаде Очакова.

Незадолго перёд штурмом последнего он был ранен пулей, ворвавшись и чуть не овладев одним из очаковских укреплений.

К телесным страданиям Суворова присоединились и душевные скорби.

Григорий Александрович выговаривал ему за последнее дело, где много легло русских солдат, и писал ему:

«Мне странно, что в присутствии моем делают движения без моего приказания пехотой и конницей… Извольте меня уведомить, что у вас происходить будет, да не так, что даже не прислали мне сказать о движении вперед».

Александр Васильевич, огорченный этим выговором, просил Потемкина позволить ему удалиться в Москву для излечения ран.

Он писал, между прочим, князю:

«Невинность не терпит оправдания; всякий имеет свою систему, так и по службе я имею свою. Мне не переродиться, и поздно! Светлейший князь! Успокойте остатки моих дней!.. Шея моя не оцарапана – чувствую сквозную рану, – тело мое изломано. Я христианин, имейте человеколюбие! Коли вы не можете победить свою немилость, удалите меня от себя. На что вам сносить от меня малейшее беспокойство. Добродетель всегда гонима. Вы вечны; мы кратки».

Потемкин отпустил Суворова, но не вследствие немилости, а искренно примирившись с ним, и называл его в письмах сердечным другом.

По взятии Очакова Александр Васильевич встретился с Григорием Александровичем в Петербурге.

Григорий Александрович неоднократно назывался к нему на обед.

Суворов всячески отказывался, но наконец был вынужден принять князя с многочисленной свитой.

Накануне назначенного для обеда дня Александр Васильевич позвал к себе лучшего княжеского метрдотеля Матоне и поручил ему, не щадя денег, изготовить великолепнейший стол; а для себя велел своему повару Мишке приготовить только два постных блюда.

Обед был самый утонченный и удивил даже Потемкина, но Суворов под предлогом нездоровья ни до чего не касался, за исключением своих двух блюд.

На другой день, когда метрдотель принес ему счет, простиравшийся за тысячу рублей, он подписал на нем: «Я ничего не ел» – и отправил князю.

Потемкин рассмеялся и тотчас же заплатил деньги и сказал:

– Дорого стоит мне Суворов.

Императрица приняла Александра Васильевича в Петербурге очень милостиво и пожаловала ему бриллиантовое перо на каску с изображением буквы К. в воспоминание славного кинбурнского дела.

В 1789 году Суворов снова вернулся в действующую армию.

Первыми славными делами его в эту кампанию были битвы при Фокшанах и на берегах Рымника.

В последней он явился спасителем австрийского корпуса, находившегося под начальством принца Кобургского.

Принц, увидав неожиданно перед собой турецкую армию, послал нарочного за помощью к Суворову.

– Иду! Суворов… – отвечал Александр Васильевич.

Тотчас по прибытии его принц приказал просить его к себе.

– Суворов Богу молится! – был получен ответ.

Принц, немного подождав, прислал вторично.

– Суворов ужинает, – получил он в ответ.

Третьему нарочному, присланному принцем, отвечали:

– Суворов спит.

Между тем он не думал спать, а с высокого дерева обозревал расположение неприятельских войск и слез только тогда, когда совершенно стемнело.

На рассвете он явился к принцу и условился с ним о нападении.

Турки между тем в надежде, что будут иметь дело с одними австрийцами и легко победят их, перешли через крутые берега Рымника и сами атаковали неприятеля.

Тут они неожиданно для себя встретились с суворовскими штыками.

Когда великому визирю доложили, что войском командует Суворов, он не поверил и сказал:

– Это, наверное, другой Суворов, потому что первый умер от ран в Кинбурне.

Турки обращены были в позорное бегство.

Суворов преследовал бежавших, не давал им пощады, приказав рубить их всех и не брать в плен.

Следствием рымникской победы было, как мы уже знаем, взятие Белграда, сдача Аккермана и Бендер.

Императрица истинно по–царски наградила победителя.

Александр Васильевич получил знаки ордена Андрея Первозванного, осыпанные бриллиантами, шпагу, тоже украшенную бриллиантами и лаврами, с надписью: «Победителю верховного визиря», диплом на графское достоинство с наименованием Рымникского и орден Святого Георгия первого класса.

Последняя награда особенно обрадовала Александра Васильевича.

Вот что писал он по этому случаю своей единственной, горячо любимой им дочери, воспитывавшейся в институте в Петербурге.

«Слышала ли, сестрица, – в письмах Суворов иногда в шутку так называл свою дочь, – душа моя. От моей щедрой матушки: рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому; знаки св. Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, первый класс св. Георгия. Вот каков твой папенька за доброе сердце. Чуть, право, от радости не умер».

Император Иосиф пожаловал Александра Васильевича графом Римской империи, а принца Кобургского в генерал–фельдмаршалы.

После сражения принц, сопровождаемый своим штабом, пришел в палатку Суворова, и оба полководца со слезами на глазах бросились друг другу в объятия.

Все эти подвиги и победы Александр Васильевич приписывал далеко не себе, а солдатам – чудо–богатырям, как он всегда называл их.

– Помилуй Бог, – говаривал он о них, – это моя семья, мои дети! Я с ними пройду весь свет, принесу Царь–град на плечах и сложу у ног моей матушки царицы.

Многие удивлялись привязанности к нему со стороны солдат.

– А знаете ли вы, – говорил Суворов, – за что меня солдаты любят и народ уважает?

– За ваши геройские подвиги.

– Полноте, геройские подвиги не мои, а того же солдата!.. Любит же он меня за то, что я забочусь о нем, люблю его как брата родного, как сына, рано встаю, пою петухом и не изгибаюсь ни перед неприятельскими пулями, ни перед дураками.

Солдаты и народ действительно боготворили Александра Васильевича.

Первые иначе не называли его как «отцом родным».

– Батюшка нам родной!

– Кормилец!

– Ясный сокол!

– Красное солнышко!

Таковы были, эпитеты Суворова, даваемые ему в народе и в войске.

Его‑то и избрал Потемкин для взятия твердыни Измаила, считавшегося неприступной.

Суворов тоже не понимал этого слова.

XVI

ИЗМАИЛ

Наступил декабрь 1790 года.

Взять Измаил было тогда единственной мыслью Григория Александровича Потемкина.

О чем бы он ни начинал говорить, всегда кончалось тем, что он переводил разговор на эту неприступную, сидевшую неотступно в его мозгу турецкую твердыню.

По оборонительным средствам это была третья крепость в Европе: вал ее имел четыре сажени вышины, а ров семь сажен глубины и столько же ширины, шесть бастионов защищали стену крепости.

Гарнизон, снабженный на несколько месяцев провиантом, состоял из 35 000 человек отборного войска под командой храброго сераскира Аудузлу–паши.

Турки, таким образом, не без основания считали Измаил неприступным.

Гудович и Кутузов открыли осадные работы, но, не предвидя успеха, собрали военный совет, который, приняв в соображение наступление ненастной погоды, появившейся в войсках болезни, крайнее изнурение солдат и недостаток в продовольствии, решил снять осаду.

Известие это не успело еще дойти до Потемкина, когда, однажды вечером, де Витт, гадая светлейшему на картах, сказал, что Измаил сдастся через три недели.

– Я умею гадать лучше вас! – отвечал с улыбкой Григорий Александрович и вышел в свой кабинет.

Оттуда он немедленно послал приказ Суворову:

«Взять Измаил во что бы то ни стало».

Александр Васильевич понимал почти невозможность исполнить это приказание. Все лучшие военные авторитеты того времени признавали штурм Измаила делом неисполнимым.

Вся армия Суворова состояла из 28 000 человек, терпевших от болезней и недостатков.

Но… Солдат не рассуждает – Суворов стал готовиться к приступу, послав начальнику крепости письмо светлейшего главнокомандующего, в котором Потемкин требовал сдачи Измаила.

– Скорее Дунай остановится в своем течении и небо преклонится к земле, нежели сдастся Измаил! – отвечал гордый Аудузлу–паша.