Текст книги "Князь Тавриды. Потемкин на Дунае"

Автор книги: Григорий Данилевский

Соавторы: Николай Гейнце
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)

Сподвижники и фавориты. Потемкин

Из энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона. T. XXIVA. СПб., 1898

ПОТЕМКИН (князь Григорий Александрович, ок. 1739-1791) – знаменитый деятель екатерининской эпохи; родился в селе Чижеве, близ Смоленска, рано потерял отца (мелкопоместного дворянина), воспитан матерью, впоследствии статс–дамою, в Москве, где посещал учебное заведение Литкеля в Немецкой слободе; с детства проявил любознательность и честолюбие; вступив в Московский университет, в июле 1757 г. в числе лучших двенадцати студентов представлен был императрице Елизавете, но затем заленился и был исключен из университета «за нехождение».

Еще в 1755 г. записанный в рейтары конной гвардии, Потемкин при Петре III был вахмистром. Участие в государственном перевороте 28 июня 1762 г. (в чем состояло это участие – неизвестно) обратило на Потемкина внимание императрицы Екатерины II; он сделан был камер–юнкером и получил 400 душ крестьян.

Биографические факты ближайших последующих годов известны лишь в общих чертах; относящиеся к этому времени анекдоты об отношениях Потемкина к императрице и братьям Орловым, о желании его постричься и т. п. недостоверны.

В 1763 г. Потемкин сделался помощником обер–прокурора Синода, не покидая военной службы; в 1768 г. он пожалован в камергеры и отчислен от конной гвардии, как состоящий при дворе. В комиссии 1767 г. он был опекуном депутатов от иноверцев; состоял в то же время и членом духовно–гражданской комиссии, но ничем себя здесь не заявил, и в 1769 г. отправился на турецкую войну «волонтиром».

Он отличился под Хоганом, успешно участвовал в битвах при Фокшанах, Ларге и Кагуле, разбил турок у Ольты, сжег Цыбры, взяв в плен много турецких судов, и т. д.

В 1770-1771 гг. он был в Санкт–Петербурге, где испросил позволение писать к императрице, но большого успеха не добился.

В 1771 г. он был генерал–поручиком; императрица в это время уже переписывалась с ним и в собственноручном письме настаивала на том, чтобы он напрасно не рисковал жизнью. Через месяц после получения этого письма Потемкин уже был в Санкт–Петербурге, где вскоре сделан генерал–адъютантом, подполковником Преображенского полка, членом Государственного совета и, по отзывам иностранных послов, стал «самым влиятельным лицом в России».

Участие его в делах выразилось в это время в посылке подкреплений графу Румянцеву, в меньшем стеснении действий последнего в мерах против Пугачева и в уничтожении Запорожской Сечи. Несколько позже Потемкин был назначен «главным командиром», генерал–губернатором Новороссийского края, возведен в графское достоинство и получил ряд отличий и из‑за границы, где влияние его очень скоро стало известно: датский министр, например, просил его содействовать сохранению дружбы России с Данией.

В 1776 г. Иосиф II по желанию императрицы возвел Потемкина в княжеское достоинство Священноримской империи.

В декабре 1775 г. императрице был представлен Завадовский, после чего отношения ее к Потемкину немного охладились, но продолжали быть дружественными; мало влияния на положение Потемкина оказало и возвышение Ермолова в 1785 г.

За все это время имеется масса факторов, свидетельствующих о той силе, которая находилась в руках Потемкина: переписка его с императрицей не прекращается, наиболее важные государственные бумаги проходят через его руки, путешествия его обставлены «необычайными почестями», императрица часто делает ему ценные подарки.

Как видно из докладов Потемкина, его особенно занимал вопрос о южных границах России и в связи с этим судьба Турции. В особой записке, поданной императрице, он начертал целый план, как овладеть Крымом; программа эта, начиная с 1776 г., была выполнена в действительности. Событиями в Оттоманской империи Потемкин сильно интересовался и имел во многих местах Балканского полуострова своих агентов. Еще в 70–х годах им, по сообщению Герриса, выработан был «греческий проект», предполагавший уничтожить Турцию и возложить корону нового византийского царства на одного из внуков императрицы Екатерины II.

В военном деле Потемкин провел некоторые рациональные реформы, особенно когда стал фельдмаршалом, в 1784 г. он уничтожил пудру, косички и букли, ввел легкие сапога и т. д. есть, однако, отзывы, что небрежность Потемкина привела дела военного ведомства в хаотическое состояние. Чрезвычайно важным делом Потемкина было сооружение флота на Черном море; флот был построен очень спешно, частью из негодного материала, но в последовавшую войну с Турцией оказал значительные услуги. Колонизаторская деятельность Потемкина подвергалась многим нареканиям – и действительно, несмотря на громадные затраты, не достигла и отдаленного подобия того, что рисовал в своих письмах к императрице Потемкин, тем не менее беспристрастные свидетели – вроде К. П. Разумовского, в 1782 г. посетившего Новороссию, – не могли не удивляться достигнутому. Херсон, заложенный в 1778 г., является в это время уже значительным городом; Екатеринослав называется «лепоустроенным»; на месте прежней пустыни, служившей путем для набегов крымцев, через каждые 20-30 верст находились деревни. Мысль об университете, консерватории и десятках фабрик в Екатеринославе так и осталась неосуществленной; не удалось Потемкину и сразу создать нечто значительное из Николаева.

Из огромного числа деловых бумаг и писем канцелярии Потемкина видно, как многостороння и неусыпна была его деятельность по управлении Южною Россией; но вместе с тем во всем чувствуется лихорадочная поспешность, самообольщение, хвастовство и стремление к чрезмерно трудным целям. Приглашение колонистов, закладка городов, разведение лесов и виноградников, поощрение шелководства, учреждение школ, фабрик, типографий, корабельных верфей – все это предпринималось чрезвычайно размашисто, в больших размерах, причем Потемкин не щадил ни денег, ни труда, ни людей. Многое было начато и брошено; другое с самого начала оставалось на бумаге; осуществилась лишь самая ничтожная часть смелых проектов.

В 1787 г. предпринято было знаменитое путешествие императрицы Екатерины на Юг, которое обратилось в торжество Потемкина, с замечательным искусством сумевшего скрыть все слабые стороны действительности и выставить на вид блестящие свои успехи. Херсон, с своею крепостью, удивил даже иностранцев, а вид Севастопольского рейда с эскадрою в 15 больших и 20 мелких судов был самым эффектным зрелищем всего путешествия.

При прощании с императрицею в Харькове Потемкин получил название «Таврического».

В 1787 г. началась война с Турцией, вызванная отчасти деятельностью Потемкина. Устроителю Новороссии пришлось взять на себя роль полководца. Недостаточная готовность войск сказалась с самого начала; Потемкин, на которого возлагались надежды, что он уничтожит Турцию, сильно пал духом и думал даже об уступках. Императрице в письмах приходилось неоднократно поддерживать его бодрость.

Лишь после удачной защиты Кинбурна Суворовым Потемкин стал действовать решительнее и осадил Очаков, который, однако, взят был лишь через год: осада велась неэнергично, много солдат погибло от болезней, стужи и нужды в необходимом.

После взятия Очакова Потемкин вернулся в Санкт–Петербург, всячески чествуемый по пути; в Санкт–Петербурге он получил щедрые награды и часто имел с императрицею беседы о внешней политике: он стоял в это время за уступчивость по отношению к Швеции и Пруссии.

Вернувшись на театр войны, он позаботился о пополнении числа войск и медленно подвигался с главной массою войск к Днестру, не участвуя в операциях Репнина и Суворова. Осажденные им Бендеры сдались ему без кровопролития.

В 1790 г. Потемкин получил титул гетмана казацких екатеринославских и черноморских войск. Он жил в Яссах, окруженный азиатскою роскошью и толпою раболепных прислужников, но не переставал переписываться с Санкт–Петербургом и с многочисленными своими агентами за границею; о продовольствии и укомплектовании армии он заботился как нельзя лучше.

После новых успехов Суворова, в январе 1791 г., Потемкин снова испросил позволение явиться в Санкт–Петербург и в последний раз прибыл в столицу, где считал свое присутствие необходимым ввиду быстрого возвышения Зубова. Цели своей – удаления Зубова – ему не удалось достигнуть. Хотя императрица и уделяла ему все ту же долю участия в государственных делах, но личные отношения ее с Потемкиным изменились к худшему: по ее желанию Потемкин должен был уехать из столицы, где он в четыре месяца истратил на пиршества и тому подобное 850 тыс. рублей, выплаченных потом из кабинета.

По возвращении в Яссы Потемкин вел мирные переговоры, но болезнь помешала ему окончить их.

5 октября 1791 г., в степи, в 40 верстах от Ясс, Потемкин, собиравшийся ехать в Николаев, умер от перемежающейся лихорадки. Похоронен он в Херсоне. Императрица была сильно поражена смертью Потемкина. Отзывы о Потемкине после смерти, как и при жизни, были весьма различны. Одни называли его злым гением императрицы Екатерины, «князем тьмы» (ср. немецкий роман–памфлет 1794 г. «Pansalvin, Furst der Finstemiss, und seine Geliebte»), другие – в том числе сама императрица Екатерина – великим и гениальным человеком.

Во всяком случае, это был самый недюжинный из екатерининских временщиков, несомненно, способный администратор, деятельный и энергичный человек, избалованный, однако, побочными обстоятельствами, доставившими ему высокое положение, и поэтому лишенный равновесия и способности соразмерять свои желания с действительностью.

Начинания его на Юге России составляют несомненную его заслугу перед потомством. Созданные им города, особенно Екатеринослав, и теперь принадлежат к наиболее важным населенным пунктам нашего Юга. Пороки Потемкина – его женолюбие (связь даже с собственными племянницами), расточительность, пренебрежение к человеческой жизни – все это в значительной степени недостатки эпохи, когда он жил. Биография Потемкина обильна анекдотическими рассказами сомнительной достоверности; большая часть их принадлежит памфлетисту Гельбигу, поместившему биографию Потемкина в журнале «Minerva» (1797-1800). Панегирик Потемкина напечатал племянник его А. И. Самойлов («Русский архив», 1867). См. А. Г. Брикнер, «Потемкин» (СПб, 1891); A. M. Л., «Екатерининский временщик» («Исторический вестник», 1892, №3).

А. М. Л.

Николай Эдуардович Гейнце
Князь Тавриды

Часть первая
ИЗ КЕЛЬИ ВО ДВОРЕЦ

I

В БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ

На дворе стоял апрель 1791 года.

В этот год весна наступила в Петербурге сравнительно рано, и день был почти летний.

Это, впрочем, не помешало театралам–любителям наполнить сверху донизу Большой театр, бывший в столице еще новинкой [1], так как открытие его состоялось 22 сентября 1784 года, то есть за семь лет до описываемого нами времени.

В шестом часу вечера начался первый акт оперы Гольдини «На Луне», и зрители с напряженным вниманием следили за игрой артистов, восхищаясь музыкой знаменитого композитора того времени Паизиелло [2].

В эту эпоху спектакли начинались обыкновенно в пять часов вечера и кончались не позднее десятого часа.

На одной из скамеек партера сидел красивый молодой человек в форме гвардейского офицера. Высокого роста, с выразительными темно–синими глазами, с волнистыми светло–каштановыми волосами, с правильными чертами матово–бледного лица, он невольно обращал на себя взгляды мужчин и женщин, с различными, впрочем, выражениями. Во взглядах первых проглядывало беспокойство, у вторых же они загорались желанием.

Надо заметить, что в то время в Большом театре кресел было всего три ряда и садились в них одни старики, важные сановники. В ложах второго яруса можно было видеть старух с чулками в руках и стариков купцов в атласных халатах, окруженных чадами и домочадцами.

Молодой офицер, видимо, недавно находился в столице, так как во время антрактов и даже самого действия с любопытством провинциала осматривал на самом деле великолепно отделанную и освещенную театральную залу.

Вдруг взгляд его остановился на сидевшей одиноко во второй от сцены ложе первого яруса молодой даме. Она была брюнетка, лет под тридцать, ее черные волосы прекрасно окаймляли белое лицо, на котором рельефно выделялись розовые губки.

Гармоничное сочетание линий, изящество форм, не исключавшее некоторой полноты, – таковы были отличительные черты этой удивительной женщины; дальность расстояния немало мешала ему любоваться ею, но он догадывался, что она выиграла бы еще более, если бы было возможно посмотреть на нее поближе.

Было, пожалуй, несколько заносчивости в этих прелестных глазах, оттененных черными густыми бровями, в складках этого розового и улыбающегося рта; слишком много соблазнительного кокетства обнаруживалось, пожалуй, в ее манере держаться и поправлять складки своего платья, но эта утрировка принадлежала именно к числу тех недостатков, в которых можно упрекнуть почти всех хорошеньких, знающих себе цену женщин.

Но странная вещь. Когда глаза молодого офицера остановились на ложе, в которой сидела молодая женщина, ему показалось, что она сделала как бы совершенно незаметное движение удовольствия, тотчас же сдержанное, и чуть–чуть кивнула головкой.

Это его поразило. Он машинально посмотрел вокруг себя, желая узнать, к кому относится этот грациозный кивок, этот мимический разговор незнакомки; но увидел вокруг себя только почтенных старичков, которые ни в каком случае не могли принять на себя проявления чувств красавицы.

Неужели эта тонкая улыбка была предназначена ему? Неужели это он вызвал беглое и мимолетное движение мечтательных глаз, которые затем с очевидной аффектацией то обращались на сцену, то осматривали зрителей.

Кровь бросилась в голову молодому офицеру. Сначала, впрочем, он этому не поверил, потом невольно поддался мысли о возможности такого внимания.

Самолюбивое чувство укреплялось в его сердце, и когда к концу второго акта оперы тот же кивок головой был сделан в третий раз, он храбро отвечал на него таким же кивком и улыбкой.

К каким последствиям все это могло привести? Каким очарованием или каким горем может окончиться это приключение? Каким образом он мог даже продолжать его, совершенно не знакомый с нравами и жизнью Петербурга?

Все эти вопросы лишь на мгновенье мелькнули в голове молодого человека, так как, когда он самодовольно ответил на последний знак, дама в ложе, видимо, обрадовалась, что ее поняли.

Когда окончился третий акт, молодой человек вышел в коридор взять оставленную шинель.

Капельдинер, который, казалось, кого‑то ожидал, быстро приблизился к нему и сунул ему в руку маленький клочок бумаги, сложенный вчетверо.

Молодой офицер развернул его и прочел написанное наскоро карандашом следующее:

«Приезжайте сегодня вечером, вас ждет карета на площади, в стороне от других. Позвольте, прекрасный мечтатель, отвезти вас туда, куда зовет вас любовь».

Он дважды прочел эту записку и тотчас же решился. Этот «прекрасный мечтатель» совершенно вскружил ему голову. Не долго раздумывая, он победоносно пробрался сквозь густую толпу, наполнившую фойе театра, и вышел на площадь, где действительно заметил стоявшую в стороне от других экипажей карету.

Слуга, одетый в черную ливрею, стоял у дверцы. При приближении офицера он отворил ее, подножка опустилась, и молодой человек без дальних рассуждений вскочил в карету.

Как только дверца захлопнулась, молодой офицер почувствовал, что несется к неизбежному, увлекаемый какой‑то неизвестной целью, его охватило странное, невыразимое ощущение. Тысячи смутных волнений поочередно сменялись в его душе: беспокойное любопытство, раскаяние в легкомыслии, радостная жажда предстоящей любви, которая во всяком случае не могла представляться особенно мрачною, так как была возвещена такими прелестными ручками и такой обольстительной улыбкой.

Была минута, когда ему приходила в голову тревожная мысль; он читал французские романы, где герой женскими интригами вовлекался в водоворот политических действий и, подобно ему, вдруг похищался в карете, запертой на замок.

Он поторопился спустить оконное стекло.

Оно очень легко действовало на пружинах. Дверцы тоже свободно отворялись.

Случилось то, что обыкновенно случается всегда: видя, что есть возможность уйти, он даже не решился попробовать.

Он начал смотреть по сторонам на окружающую местность, хотя ему, который только утром первый раз в жизни прибыл в столицу, эта местность не могла объяснить ничего.

Ехали довольно долго. Проехали мост. Вскоре прекратилась мостовая, и колеса экипажа, видимо, врезывались в рыхлую почву.

На дворе почти совершенно стемнело.

Кое–где мелькавшие огоньки в окнах убогих строений указывали на существование людей в проезжаемой местности.

Карета повернула в узкий переулок–тупик и остановилась у решетки, за которой стоял небольшой, но изящный деревянный домик с закрытыми наглухо ставнями.

Лакей спрыгнул с козел. Отворил калитку решетки и затем уже опустил подножку.

В то время когда молодой человек выходил из экипажа, тот же лакей три раза стукнул в парадную дверь домика, и она бесшумно отворилась.

Увлеченный таинственностью приключения, молодой офицер не заметил, что при выходе его из театра вышел и неотступно следивший за ним другой офицер и что другая большая шестиместная карета, запряженная четверкой лошадей, на довольно значительном расстоянии ехала следом за каретой, увозившей счастливого избранника красивой брюнетки.

Когда первая карета повернула в тупой переулок, вторая остановилась на углу.

Молодой человек между тем прошел в сени, вступил в маленькую, темную переднюю, устланную циновками и наполненную цветами; затем, следуя по пятам вертлявой, хорошенькой горничной, очутился в прелестном будуаре [1]1
  Маленькая гостиная в доне богатой женщины для приема наиболее близких гостей.


[Закрыть], меблированном в греческом вкусе, с обоями на греческий образец, освещенном алебастровой лампой, спускавшейся с середины потолка, и пропитанном тонким запахом какого‑то куренья, которое дымилось из жаровни, поставленной на бронзовом треножнике.

Начало предвещало многое.

Воображение юноши было польщено и очаровано.

Он сел или, лучше сказать, растянулся на изящной кушетке, против камина, в котором искрился блестящий огонек, примешивавший свой свет к свету лампы, и это двойное освещение распространялось отчасти и на самые отдаленные предметы.

Он обвел взглядом всю изящную роскошь окружающей его обстановки, и его взгляд прежде всего остановился на одном предмете, которого он сначала совсем не приметил: это была небольшая кровать с шелковыми занавесками, «поддерживаемыми позолоченными фигурками амуров, настоящая кровать для кратковременного отдыха какой‑нибудь красавицы, внезапно застигнутой приступом мигрени и желающей уединиться во что бы то ни стало.

«Итак, этот будуар служит иногда и спальней!» – мелькнуло в голове молодого офицера, и эта подробность показалась ему имеющей некоторое значение.

Между тем хорошенькая горничная, впустив его в комнату, тихонько удалилась, почти не взглянув на него и лишь сделав отрывистое движение, видимо означавшее: сидите и ждите.

Он и стал ожидать, осматривая окружающие его предметы.

Вдруг он вздрогнул.

Со стены, противоположной той, у которой стояла заинтересовавшая его кровать, глядел на него из массивной золотой рамы презрительно властный, знакомый в то время всей России взгляд голубых глаз.

С большого, прекрасно нарисованного масляными красками портрета смотрел на него как живой светлейший князь Григорий Александрович Потемкин–Таврический.

Молодой человек задрожал.

Кроме вообще в то время магической силы этого имени с ним у сидевшего в изящном будуаре прелестной незнакомки офицера были особые, личные, таинственные связи.

По желанию светлейшего князя он с поля военных действий из армейского полка был переведен в гвардию и послан в Петербург.

Приехав сегодня утром, он не замедлил явиться в Таврический дворец [3], но прием его светлейшим был отложен до завтра.

– Пусть погуляет, оглядится… – вынес ему милостивое слово князя докладывавший о нем адъютант.

Он воспользовался этим и поехал в театр.

И вот…

Все это мгновенно пронеслось в отуманенной голове вытянувшегося в струну перед портретом всесильного Потемкина молодого офицера.

II

ДВОЙНИК

Явственно доносившийся до молодого человека разговор из соседней комнаты, отделенной от будуара, видимо, лишь тонкой перегородкой, вывел его из оцепенения.

– Катя, он еще там?

– Да, Калисфения Николаевна, вот уже с час как он ждет, хорошо еще, что я затопила камин.

– Я не виновата… Меня задержали в театре… Как нарочно, явились на поклон… и я уехала почти последняя… А знаешь, с моей стороны это ужасная смелость… Что, если узнает князь…

Молодой человек инстинктивно посмотрел на портрет.

– Но он такой прелестный, и к тому же еще и никого я так страстно не любила… вот мое единственное извинение… – продолжал голос.

«Неужели я так прелестен?» – самодовольно подумал, молодой офицер.

– Послушай, Катя, мне надоело ждать… Убери здесь все, я переоденусь сама, и приведи его сюда.

Он мигом вскочил. Сердце его сильно билось.

Нельзя не сознаться, что положение его было действительно довольно щекотливое.

Он сделал шаг к дверям, из‑за которых слышались голоса.

Они отворились. На их пороге показалась Катя и, посторонившись, пропустила молодого человека.

Он храбро вошел в другую комнату.

В изящном кабинете, отделанном точно так же в греческом вкусе, перед туалетом, на котором стояло зеркало, поддерживаемое двумя лебедями с золочеными головками, сидела прелестная незнакомка и снимала с головы какой‑то убор.

Заметив отражение вошедшего в зеркале, она вскочила и бросилась к нему с ловкостью газели.

Он почувствовал страстные, благоухающие объятия, кровь бросилась ему в голову; потом вдруг порывистым, нервным, неожиданным, необъяснимым движением он был отброшен, чуть не опрокинут, – отброшен этой прелестной женщиной, которой знойное дыхание он еще чувствовал на своем лице.

– Боже мой! – воскликнула она с неподдельным выражением удивления и ужаса и упала навзничь на стоявший вблизи диван.

На крик своей барыни в кабинет вбежала Катя и, ничего не понимая в происшедшем, с недоумением глядела на обоих, как бы спрашивая, что это значит.

– Боже мой! – вскричала она в свою очередь.

– Но что все это значит? – воскликнул, наконец придя в себя, молодой человек, задыхаясь от волнения.

– Я… я ничего не могу сказать… но, наверное, это не вы.

– Как это… не я?

– Вам лучше знать…

– Знать! Да ведь тут легко сойти с ума. Что это, комедия или мистификация?

В эту минуту прелестная хозяйка сделала жест своей горничной, и та поспешила к ней.

Обе женщины с минуту разговаривали шепотом.

– Ради Бога, – обратилась Катя к молодому офицеру, – выйдите туда. – Она указала ему рукой на дверь будуара.

Потерянный, ошеломленный тем, что случилось с ним в этот вечер, он машинально повиновался и вышел в будуар.

За ним послышался звук запираемого замка.

Совершенно уничтоженный, молодой человек упал на кушетку.

Прошло несколько минут, и он не успел еще привести в порядок своих мыслей, выделить их из того хаоса, в который они были погружены, и придать им некоторую стройность, последовательность и определенность, как в кабинете снова заговорили, вероятно не подозревая, что перегородка была чересчур тонка.

– Какое ужасное приключение! Как я несчастна! Какое необычайное сходство… Что делать? Я теряю голову! Как выпроводить его отсюда… Теперь уже ночь… – говорила барыня.

– Успокойтесь, Калисфения Николаевна, я сейчас поговорю с ним… И что же, что теперь ночь… Он не маленький… офицер, – отвечала горничная.

– Подожди… не лучше ли написать ему несколько извинительных слов… Ведь он, кажется, молод, в нем должна быть известная доля деликатности, он не захочет с досады погубить меня, да и к тому же на самом деле издали можно было ошибиться…

– Еще бы, я первая попала бы впросак; но все равно, – издали или вблизи, это совсем не одно и то же…

– Увы! Я сама очень хорошо вижу! А этот? Где же он и что он подумает!

«Итак, это была ошибка!» – с отчаянием подумал молодой человек и вскочил с кушетки.

Взгляд его упал на портрет светлейшего.

Он, казалось ему, насмешливо улыбался.

Вошла Катя, держа в руках записку. Она была написана наскоро, без подписи и заключала в себе следующее:

«Простите ли вы меня за ночное путешествие, которое я совершенно невольно заставила вас совершить, и за то, которое вам еще предстоит? Ваше сходство с одним из моих родственников, который должен был сегодня приехать ко мне, сделало все это. Мое непростительное легкомыслие довершило остальное. Умоляю вас, забудьте все, но особенно не сердитесь на меня за неприятность, которую я вам сделала. Клянусь вам, что для меня это гораздо хуже, нежели для вас, и вы должны мне поверить».

– Я сейчас выпущу вас, только достану ключ! – сказала Катя и вышла.

Молодой человек хотел отвечать на прочтенную записку несколькими словами, исполненными чувства оскорбленного достоинства, и начал искать перо и чернила на письменном столе. Вдруг ему попался под руку небольшой бархатный футляр.

Инстинктивно он открыл его.

В нем оказался портрет–миниатюра.

Молодой человек остолбенел. Это был его собственный портрет или же портрет его двойника.

На нем был изображен гвардейский офицер, черты которого были странным образом поразительно похожи на его собственные, в чем он мог как нельзя лучше удостовериться, приблизившись к большому зеркалу.

Тот же овал, те же линии, но с некоторыми оттенками, которые, впрочем, было весьма трудно заметить.

Он с недоумением положил портрет обратно и беспомощно обвел глазами будуар.

Взгляд его снова остановился на портрете светлейшего князя Таврического.

Ему снова показалось, что этот всесильный красавец насмешливо улыбается углами своего надменного рта.

– Пожалуйте! – вывела из столбняка молодого человека вошедшая с ключом Катя.

Он машинально последовал за нею.

Насмешливый взгляд Потемкина, казалось, провожал его, он чувствовал его на себе.

Катя вывела его из подъезда и проводила до калитки, которую и заперла за ним.

Молодой человек очутился один среди темного и пустынного переулка.

Он на минуту остановился, как бы для того, чтобы собраться с мыслями, затем твердой походкой пошел по деревянным доскам, заменяющим тротуар.

Он решил идти наугад, так как совершенно не знал местности, где он находится, да, впрочем, и это знание мало бы помогло ему, так как, как уже известно читателям, он был в Петербурге первый день.

«Будь что будет! Я проброжу по улицам до утра, а там спрошу дорогу в город, на Ямскую…» – думал он.

Не успел он сделать, однако, и двадцати шагов, как двое людей загородили ему дорогу и перед ним выросла черная масса, оказавшаяся каретой, запряженной четверкой.

– Князь Святозаров, именем светлейшего князя Григория Александровича прошу вас следовать за мной! – сказал грудной, приятный голос.

– Князь Святозаров! Вы ошиблись, господа! – сказал молодой человек, придя в себя от неожиданной встречи.

– Ваши уловки не помогут… Нам известно, что вы князь Святозаров, и его светлость требуют вас к себе…

– Повторяю, господа, вы ошибаетесь, моя фамилия Петровский, Владимир Андреевич… – возразил было молодой человек.

– Повторяю, что мы осведомлены лучше вас… Не заставляйте, господин офицер, совершать над вами насилие офицеру при исполнении им служебных обязанностей, прошу вас безоговорочно садиться в карету.

Один из стоявших перед ним вынул из‑под полы шинели потайной фонарь и осветил его и себя.

Наш ночной путешественник действительно увидел перед собой человека в военной форме, жестом приглашавшего его в открытую дверцу кареты, у которой стоял ливрейный лакей.

– Именем светлейшего князя Григория Александровича прошу вас, ваше сиятельство.

Молодой человек послушно взобрался на подножку и скорее упал, нежели сел в угол кареты. За ним вошел его спутник и уселся рядом.

Подножку подняли, дверца захлопнулась, и карета покатилась по рыхлой, немощеной улице.

Несчастный молодой человек некоторое время сидел с закрытыми глазами, без дум, без мыслей.

Приключение первого вечера в столице сбило его окончательно с толку.

Экипаж выехал на замощенные улицы, и шум колес о камни вывел его из оцепенения. Не открывая глаз, он начал соображать.

Кто этот князь Святозаров, за которого его принимают?

Не тот ли, который изображен там на миниатюре и сходство с которым заставило его совершить это ночное путешествие на окраину города, пережить столько сладостных надежд и такое горькое разочарование?

За этим князем Святозаровым следят по приказанию светлейшего князя Григория Александровича Потемкина, портрет которого красуется на видном месте в этом волшебном будуаре–спальне.

В этом должна быть несомненная связь.

Мысли молодого человека перенеслись на князя Потемкина, которого он видел лишь издали, но который играл, несомненно, какую‑то роль в его судьбе.

Владимир Андреевич припомнил свое детство в Смоленске, в доме родственников светлейшего. Он был воспитанником–приемышем. Кто были его родители – он не знал. Затем он был отправлен в Москву в университетскую гимназию, откуда вышел на военную службу в один из армейских полков и прямо отправился на театр войны с Турцией. Неожиданно, с месяц, с два тому назад, он был отозван и из своего полка переведен в гвардию, с командировкой в Петербург, в распоряжение светлейшего князя, генерал–фельдмаршала.

Что могло все это значить?

Эти вопросы жгли молодого человека, но, увы, оставались без ответа.

Вдруг карета остановилась.

Владимир Андреевич открыл глаза и, несмотря на темноту, различил из окна кареты величественное здание Таврического дворца.

III

В ТАВРИЧЕСКОМ ДВОРЦЕ

Таврический дворец, один из многочисленных памятников блестящего царствования Екатерины II, до сих пор почти в неизменном виде сохранившийся на Воскресенском проспекте, с тем же обширным садом, прудами, островками, каскадами и беседками, два раза во время жизни светлейшего князя Григория Александровича Потемкина–Таврического находился в его владении.

Первоначально он был построен князем в виде небольшого домика, но после присоединения Крыма [4], по приказанию императрицы, архитектор Старов на месте прежнего дома построил роскошный дворец наподобие Пантеона.

Императрица назвала его Таврическим и подарила великолепному «князю Тавриды», как называли тогда не только в России, но и в Европе увенчанного лаврами военных побед Потемкина.

Главное здание дворца было вышиной около шести сажен, с высоким куполом и перистилем [2]2
  Прямоугольный двор, сад, окруженный крытой колоннадой.


[Закрыть]из шести колонн, поддерживающих фронтон.

К обеим сторонам дворца пристроены флигеля, выведенные до самой улицы. Обширная площадь перед дворцом ограждена невысокой чугунной решеткой.